Текст книги "Золотая пучина"

Автор книги: Владислав Ляхницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

– Не хочу.

Пантелеймон Назарович вздохнул сокрушенно.

– В твои-то годы и я перед святым причастием бывало три дня только воду холодную пил. А теперь сил не стало, вот и ем. Эх, Сысой, Сысой, живём, грешим, каемся. Даём зарок впредь не грешить… – и твердо решил: «Надо рассчитать Глашку, а то уж больно ядрёна. Опять согрешишь». Посмотрел на сына, забеспокоился: – Похудел ты, Сысой. Может, болен чем? Нет? Может, грех на душе незамоленный?

– Нет греха на душе моей, тятя, а думка одна истомила. Слыхал про прииск Богомдарованный?

– Греховодное место. Какой-то супостат так подстроил, что прииск теперь не Устинов стал, а приёмной дочери будто достался. Ох, грех детей на родителей натравлять. Грех. – Прищурился. – Тебе-то какое дело до Богомдарованного?

Сысой вздохнул.

– Знакомый тут есть один. Он все эти дела обделал.

– Отрекись от него. Богохульник он, видно. Фамилия как?

– Не в фамилии, тятя, дело.

– Ну, сказывай, не тяни. В восемь мне непременно в церковь надо. Потом – в лабаз. Дел нонче невпроворот.

Сысой начал рассказывать не торопясь, обстоятельно.

Пантелеймон Назарович поглядывал на часы с кукушкой, поторапливал, а глаза щурил всё больше и больше.

– Так половину Богомдарованного мужик получает? – шёпотом переспросил он. – А не врёшь?

– Как перед богом.

– Это, почитай, полмильёна! Ну ловкач! – и встав со стула, маленькими, стариковскими шажками заходил по комнате. – Ловкач! – в голосе Пантелеймона Назаровича восхищение. – Полмильёна за понюх табаку! А?! Фамилия как?

Сысой, не отвечая, своё гнул:

– Одно дело было – торг вести, а другое – решить, какую половину прииска брать.

– Да любую. Всё одно – не меньше как полмильёна. – Кукушка на часах прокуковала девять раз. Пантелеймон Назарович досадливо отмахнулся от неё. Нутром почувствовал – не даром печётся и сохнет Сысой. Есть у него какой-то свой интерес. И стало старику вдруг жарко. Сбросил заячью душегрейку. Сел на стул рядом с сыном.

– Тут, брат, и впрямь задача. В верхней половине золото богаче будет. Может, и три мильёна даст. Да кто её знает, насколько россыпь вверх протянулась? Вдруг золото разом откажет. Соберёшь тысяч на десять, да и проваливай, откуда пришёл. Советуй, Сысой, мужику нижнюю половину брать. Нижняя, может, и победней будет, зато верней. Тысяч пятисот огребет.

– А если вверху – три миллиона!

– Три мильёна? Да-а… А ну, не хитри. Ты-то от этого дела чего получишь?

– Всё!

– Да ну? Побожись! Расскажи ещё разок, да подробней. Ничего не забудь. Тут дело такое, что чуть обмишулишься и мильёны в трубу полетят.

Кукушка на часах прокуковала десять раз. Пантелеймон Назарович и на этот раз отмахнулся. Жена зашла сказать, что в церкви обедня отходит и из лабаза приказчик прибёг, так подушкой с дивана в неё запустил. Одолела его та же забота, что и Сысоя.

– Какую же половину нам брать-то?

Напрасно ждали в тот день Пантелеймона Назаровича в лабазе купцы. Домашние на цыпочках ходили по дому, шушукались у плотно прикрытых дверей, гадали, чем это встревожен хозяин, и, заслыша его шаги, испуганными галками разлетались от двери.

Кукушка прокуковала двенадцать раз, а Пантелеймон Назарович все сидел в столовой с Сысоем.

– Может, в горный округ сходить? – раздумывал старик. – С господином отводчиком побеседовать? Сунуть сотнягу.

– Совал. Грит, разведку надо вести. Без разведки, грит, ничего сказать не могу.

– Все они так. Анженеры… А как до дела, так в кусты. Разведку? Да ежели с разведкой – я сам, без тебя соображу, где жирный кусок лежит. – Огорченно вздохнул. Засеменил по комнате от зеркальной горки с разными безделушками – ещё от первой жены, от черкешенки, горка осталась – к столу. От стола к окну. Снова сел рядом с Сысоем.

– Вот задача, Сысоюшка. А ежели к гадалке? К Фасенье? Намеднись она Гараськину сыну…

– Был, да толку чего. Раскинула на столе бобы и заладила: «Писана краля скучат по тебе, Сысоюшка. Дорога ждёт дальняя и большой интерес при казенном доме». Я ей добром: «Ты мне, бабка, толком скажи – верх мне брать али низ?» А она опять про писану кралю.

– М-м, Сысоюшка, кого же делать-то будем?

Собраться в город оказалось не так просто, как думала Лушка. Надо было переписать письма. Переписать не диво, но где бумаги достать? У Ивана Ивановича где-то была, да при аресте наверно забрали.

И с деньгами не просто. Набрались медяки. А приказчик Кузьмы никак не хотел обменять их на бумажки.

Наконец все готово. Лушка уложила в мешок запасную юбку, кофту, портянки. Запрятала деньги и письма. Завтра, чуть свет, можно и в путь. Потушила коптилку, и сразу же скрипнула дверь. Не увидела, по шагам поняла Лушка, кто вошел и крикнула, соскочив с топчана:

– Вавила… Родненький… – Обвила его шею руками и прижалась щекой к плечу.

– Тише, тише… Что я дома, никому знать не надо. Ну, как живёшь без меня?

– В город вот собралась. – Рассказала всё как было: про разговор с Ксюшей, про набат, про письма. – А ты даже весточки не прислал. Приходил же тут Федор за хлебом. Письмо-то моё получил?

– Получил. А в город тебе не надо ходить. Я сам иду в город.

– Да тебя же заберут по дороге.

– Не заберут. Буду беречься. Иначе, Луша, никак нельзя.

Забеспокоилась Лушка, затомило предчувствие, но тихо, покорно сказала:

– Тебе лучше знать. Только уж ты береги себя. Береги. – Помолчала, залилась румянцем. Темно, а Лушке казалось, что её горящие щёки светят во тьме. Уткнулась лицом в Вавиловы ладони и прошептала:

– У нас ребёночек будет…

После долгого, но бесплодного разговора с отцом, Сысой вышел на улицу и побрёл без цели, мучаясь всё тем же нерешённым вопросом.

Грудь в грудь столкнулся с каким-то человеком. Поднял голову и испугался:

– Простите великодушно, господин Лесовик.

– Сысой? Летишь, как корабль без руля.

Яким потирал ушибленный бок. В руке у него толстая папка, на плечах щегольской полушубок с серой мерлушковой выпушкой, у ног, в весенней грязи лежала новенькая каракулевая шапка-пирожок. Чёрная струйка весенней воды забегала на шёлковую подкладку.

Сысой торопливо нагнулся к шапке, но две девичьих руки – одна в пуховой варежке, вторая в лайковой перчатке – опередили его. Схватили шапку одновременно, подняли, протянули Якиму.

– Возьмите, – пожалуйста, господин Лесовик.

Две гимназистки, смущённые, взволнованные, улыбались Якиму.

– Спасибо. – Яким взял шапку.

Девушки присели в привычном книксене и боком, не спуская с Якима откровенно влюблённых глаз, и одинаково прижимая к груди учебники, отошли.

Яким, улыбнувшись им, взял Сысоя под руку.

– Проводи. Я очень тороплюсь. Скажи, ты партийный?

– Я-то? А как же. Я из той партии, что девок брюхатыми делают.

Яким обиделся.

– Не смейся. Есть вещи, над которыми не смеются. Россия раздирается смутой, и ни один человек не может сейчас стоять в стороне. – Шлепая по лужам, потащил за собой Сысоя. Говорил не громко, но горячо, не давая Сысою слова вымолвить. – Есть партии, которые хотят нам вернуть царя. А тебе, я знаю, не нужен царь.

«Верно не нужен. К чему мне царь?» – подумал Сысой.

– Есть партии, которые против бога. Немецкие шпионы. Ты же не можешь стать немецким шпионом?

«Зачем мне быть немецким шпионом», – подумал Сысой, оглушённый горячей, взволнованной речью Якима.

– Нужно не допустить к власти безбожников, – убеждал Яким.

И Сысой согласился в душе: «Не нужно безбожников».

– И есть наша партия. Народная партия, которая стоит за разумную свободу. Так неужели ты останешься в стороне?

– Я сам по себе. На што мне какая-то партия!

– Наша партия приведёт Россию к светлому будущему.

«И пусть её ведёт, – думал Сысой, – приведёт, и я поживу».

– В нашей партии все лучшие люди губернии – Ваницкий, Устин Рогачёв…

«Аркадий Илларионович? Устин? Эти ничего зря не сделают, – насторожился Сысой. И впрямь надо вступить, однако».

– Когда наша партия будет править Россией, установится всеобщая справедливость. Никто не посмеет обидеть другого… – продолжал говорить Яким, но Сысой уже не слушал его. Улучив момент, он сказал:

– Ладно. Пишите в свою партию.

– Вот умница! Сегодня тебе и билет пришлю. Ну, прощай. Мне бежать надо.

– А как партия называется? – крикнул Сысой.

– Эсеров!

– Ну-ну. Хорошая партия. Не то, што эти, – кивнул он в сторону лозунга, призывающего голосовать за партию социалистов-революционеров. Революционеров Сысой не любил.

Дома его ждал посыльный с короткой запиской, написанной широким, размашистым почерком.

«Сысой Пантелеймонович!

По делу, не терпящему никаких отлагательств, прошу немедленно (немедленно дважды подчёркнуто) зайти ко мне. А. Ваницкий».

Лакей Ваницкого проводил Сысоя в небольшую мрачную комнату с низким сводчатым потолком, с одним небольшим окошком на северную сторону. Из-за стола, заваленного книгами в потрепанных кожаных переплетах, поднялся Бельков.

– Сысой Пантелеймонович! Очень приятно. Проходите, пожалуйста.

– Здорово живём. А где Аркадий Илларионович?

– Уехал в клуб поразвлечься.

– Как? Он же меня оторвал от делов! Им развлечься, а меня от делов…

– Извините, пожалуйста. Садитесь, – пригласил Бельков, показывая на стул. И огорошил вопросом:

– Вы, кажется, собираетесь ехать на свадьбу молодых Рогачёвых?

Сысой удивился: «Откуда он знает?»

Адвокат пояснил:

– Лошадей ямщикам, заказали?

– А… Собираюсь. Надо проведать друзей. Может, вас прихватить?

– Спасибо за приглашение, но мне этот вояж ни к чему. Да и вы уезжаете зря, на самую пасху. Распутица. Грязь.

«Знал бы ты, зачем я еду», – усмехнулся Сысой про себя и невольно приложил руку к груди. Там, в кармане лежала новёхонькая чековая книжка. На невзрачной зелёной обложке надпись крупными буквами: «Сысой Пантелеймонович Козулин». Нужды нет, что пока на текущем счету всего сто рублей. Пройдёт неделя-другая, и золотой поток хлынет с Богомдарованного. Пока об этом счете не знает никто. Но вскоре…

– Поторопились обзавестись чековой книжкой, Сысой Пантелеймонович, – усмехнулся адвокат.

– Откуда вы знаете?

– Что вы поторопились? Пожалуйста, – и протянул Сысою газету. Красным карандашом жирно обведено напечатанное большими буквами:

«Объявляются торги на прииск Богомдарованный, ранее принадлежавший крестьянке Притаёженской волости Ксении Филаретовне Рогачёвой».

Сысой глотнул воздух, закашлялся, и только нечленораздельное «к-а-к…» вырвалось у него.

– Та-ак… – Бельков тоже взволнован. Наступил завершающий этап борьбы за прииск Богомдарованный. И последний ход должен сделать сам Сысой. Адвокат с нескрываемой тревогой смотрел на его побагровевшее лицо, на то, как трепетали тонкие ноздри хищного, крючковатого носа.

– Врёте!. Ксюха хозяйка, – захрипел Сысой. – Я пойду в управление… Я докажу… – и поднялся с дивана.

Бельков проворно загородил ему дорогу. Оттеснил к дивану.

– Успокойтесь, Сысой Пантелеймонович, – и, выждав немного, пояснил:

– При ревизии дел неожиданно обнаружилось, что владелица прииска Богомдарованного Ксения Филаретовна Рогачёва не внесла подесятинной оплаты десять рублей сорок копеек. Чепуха на первый взгляд. Правда? Но закон есть закон…

Адвокат подавил невольную улыбку. Не ревизия, а он указал где надо на отсутствие в деле соответствующей квитанции.

– Ксении Филаретовне посылали письма с напоминанием. Вот копия почтовой квитанции. Вот копия второй квитанции. Третьей. И на все три письма никакого ответа.

И снова на тонких губах адвоката чуть приметно задрожала улыбка. Он мог показать бы Сысою и самые письма. Они лежали в углу его сейфа, а рядом с ними расписки Маркела Амвросиевича. Крупные суммы перепали Маркелу Амвросиевичу, чиновнику горного ведомства, чтоб эти письма оказались в сейфе адвоката Ваницкого, а в Рогачёво пошли другие, пустяковые письма.

– Вот так, Сысой Пантелеймонович. Затем было обнаружено, что эта сумма десять рублей сорок копеек внесена в управление от имени Устина Силантьевича Рогачёва. По всей видимости, он вносил её именно за прииск Богомдарованный, но в дело о владении прииском неожиданно вмешались вы, Сысой Пантелеймонович. И когда черным по белому было сказано, что владелицей прииска является Ксения Рогачёва, то, понимаете, взнос Устина оказался совсем ни при чем. Ему написали письмо, прося согласия на зачисление этих денег на счет Ксении Рогачёвой. Вот квитанции почты. Никакого ответа. Прииск Богомдарованный оказался бесхозным и был секвестрован. Я говорил Маркелу Амвросиевичу: ограниченный вы человек. Не видели своего счастья. Взяли бы и внесли свои деньги… Десять рублей сорок копеек. Потом Ксения Филаретовна, да не только Ксения, и Сысой Пантелеймонович озолотили бы вас с головы до ног. Не было денег, позвонили бы мне. – Бельков замолчал, уставясь на Сысоя по-стариковски красными, выпуклыми глазами.

Медленно, медленно осмысливал Сысой происшедшее.

«Прииск Устиновский без золота оказался… Сам Устин без копейки… Если у Ксюхи Богомдарованный отберут, так с кого ж я за спирт получу, за лошадей, за оборудование, что отец отпускал Устину? Я сам по уши в долги залез, ублажая Сёмшу…»

Унаследованная от матери горячая южная кровь прилила к голове.

– Врёшь! Врёшь! – исступленно крикнул Сысой. – Это ты с Ваницким подстроил. – Воры! Бандиты!

Испуг перекосил лицо адвоката. Он отступил за стол.

– Прячешься, сволочь! А мне куда от вас спрятаться? Некуда! Обобрали до нитки.

Сысой застучал кулаком об стол. Вскочил. Ударился головой об угол шкафа и даже не почувствовал боли, только ярость сильнее вскипела. С криком «Грабитель! Кровопивец!» скачками обежал вокруг стола, схватив адвоката за горло, швырнул его на пол.

…Очнулся Сысой. Два дюжих лакея держали его за руки, а в углу, за столом, поднимался с пола Бельков. Крахмальная манишка разорвана, галстук чёрной бабочкой висел на волосатой груди. Из рассеченной губы текла струйка крови.

Сысой рванулся к нему.

– Убью. Все равно убью и тебя и Ваницкого.

– Свяжите его, – устало попросил адвокат и, держась за стенку, вышел из комнаты.

Он вернулся не скоро. Умытый, припудренный. Только губа распухла и в серых глазах сверкали искорки бешенства. Взглянув на лежавшего на полу связанного Сысоя, приказал лакеям:

– Посадите его на стул и идите. – Подошел к сейфу, вынув папки, сел к столу. Раскрыл их и, казалось, забыл обо всём на свете.

– Гад… Сволочь… – хрипел Сысой и рвался, стараясь освободиться от пут.

– А, вы ещё упражняетесь в красноречии? Валяйте, валяйте.

– Убью. Все равно убью. Не сегодня, так завтра…

– Пожалейте. У меня мать старушка, сестра больная, внучек. Их нельзя огорчать.

– Убью!

– Успокойтесь. Мне нужно обстоятельно поговорить с вами по делу,

На зеленом поле бильярда россыпь шаров. Как зверьки разбежались они по столу и замерли в ожидании.

– Лево в угол шара…

Спугнутый кием, мчится зверь-биток через поле, ударяет другого и тот юркает в нору, а биток прижался к борту и замер.

Ваницкий сделал новый заказ.

– Туз от шара в середину.

– Не каждый, Аркашенька, падает. И то слава богу, – управляющий банком, в жилете, вздернул кверху накрахмаленные манжеты, помелил кий и заказал – Шестерку оборачиваю к себе в середину. Чва-к, Аркашенька! У меня партия.

Надевая пиджак и вытирая носовым платком руки, управляющий банком тихонько рассказывал Ваницкому:

– Его превосходительство губернатор с супругой добрались до Харбина и взяли курс на Париж. Получил я телеграмму-распоряжение: «Перевести всё наличие моего счета Лионский кредит». Я вежливенько, в получастном порядке: «Не доверите ли, ваше превосходительство, банку рассчитаться вашими поставщиками?» В ответ – грозная, сердитая, знаешь, как он умеет? «Немедленно перевести деньги Лионский кредит. Точка. Исполнение доложить. Точка». А для ответа дает, уже пекинский адрес. А всё же это свинство, по-моему. Ну выгнали. Ну сбежал. А сапожник при чем? При чём модистка, обшивавшая его супругу? Осуждаю. Решительно осуждаю. Да, Аркашенька, ты просил выписку о состоянии твоих счетов. Официальное уведомление получишь утром. А так – на полмиллиона можешь рассчитывать.

– Хорошо. А триста тысяч я наберу. Итого – восемьсот. Торг обеспечен.

– Неужели за Богомдарованный нужно бросить почти миллион?

– Кто его знает. Но готовлюсь.

– Послушай, у меня есть сведения, что на Богомдарованном не все благополучно. Будто бы…

– Ерунда. Туда выехал мой инженер, и пока от него никаких панических заявлений.

Управляющему банком показалось, что последнюю фразу Ваницкий сказал несколько громче, чем надо, в расчете на то, чтоб его услыхали.

…Несколько часов просидел Сысой привязанным к стулу. Ярость давно прошла. Мучила боль. Если б можно было встать, размяться или хотя бы переменить позу, боль бы, наверное, прошла, но веревки крепко держали Сысоя. В голове тёмной жижей текли обрывки безрадостных мыслей, а у ног валялась выпавшая из кармана чековая книжка.

Стало смеркаться. Вошел адвокат и зажег лампу.

– Развяжите, – прохрипел Сысой.

– Подожду. Мне надо говорить с вами, а вы чуть чего за горло хватаете.

– Не буду.

– Я вам не верю и считаю, что так говорить удобней. Могу я начать разговор или дать вам ещё отдохнуть?

– Говорите.

– Давно бы так. – Сел к столу, показал Сысою папку в зелёной обложке «Дело о подделке векселя Сысоем Пантелеймоновичем Козулиным». Название несуразное, но содержание любопытное. – Если её передать в суд – тюрьма Сысою Пантелеймоновичу гарантирована. Поднял папку в серой обложке. – Вот вторая. «Дело о мошеннических деяниях Сысоя Пантелеймоновича Козулина, связанных с оформлением прииска Богомдарованного на имя крестьянки Ксении Филаретовны Рогачёвой». Не дергайтесь. Иначе я уйду и вернусь только утром. Я знаю, что в самом факте установления прав Ксении Рогачёвой нет ничего преступного. Она законная владелица прииска. Поправляюсь: была. Но сколько, Сысой, вы раздали взяток? Здесь показания всех, кому вы их совали. Смотрите, вот подписи. Тюрьма, Сысой. И надолго. Отложим эту и возьмем третью. «Дело о попытке убийства Сысоем Пантелеймоновичем Козулиным господина Белькова…» Это меня. Вот свидетельские показания прислуги. Вот моя фотография. Вот заключение врача о нанесённых побоях и повреждении хрящевого сустава горла. Вы слышите, я до сих пор говорю с хрипотцой. Вот заключение товарища прокурора о возбуждении уголовного дела против Сысоя Пантелеймоновича Козулина по статье… Я сейчас вам найду эту статью. Вот смотрите, пятнадцать лет каторги.

Сысой чувствовал, что опять задыхается. Мертвящий холод проник в его грудь. Понял: не вырваться. Прохрипел:

– Чего вы хотите?

– Наконец-то деловой вопрос. С вашей стороны требуется одно – сказать несколько слов. Всего несколько слов. С нашей… Вы становитесь владельцем всех этих папок. Откажетесь, вот тогда и встанет перед вами во всём своём неприглядном виде наша российская каторга. Ну-с! Выбирайте!

Торги на землю в пределах горного отвода Богомдарованного прииска назначены на вербное воскресенье. В зале городского театра люди заполнили партер, ложи, амфитеатр, балкон. Не каждый день продаются миллионы.

Дородный седовласый представитель акционерного анонимного золотопромышленного общества «Сибирь» Серафим Гаврилович Выскубов вошел в зал. В директорской ложе – корреспонденты газет. Телефон. Серафим Гаврилович улыбнулся довольно.

– Молодцы газетчики. Чувствуют, где жареным пахнет. – Раскланялся с корреспондентами и именитыми купцами. Для него оставлено место в первом ряду. Сел. Поискал глазами Ваницкого.

«Ишь ты, ложу специальную занял. Рядом с директорской. Уселся и газеты читает, словно торги его не касаются».

Встретившись глазами с Ваницким, Серафим Гаврилович привстал, приветливо помахал рукой. Радужно вспыхнули камни в тяжёлых перстнях.

– Салют, дорогой! – крикнул Ваницкий и рассмеялся. От этого смеха, от необычного приветствия, в котором чувствовалась насмешка, Выскубов обиженно засопел.

«Дорогой!» – Нарочно выводит, подлец, из себя. Торги – это спорт, состязание нервов, где выигрывает тот, кто умеет вовремя сделать ставку, вовремя прекратить торговаться. Рассерженный, потерявший душевное равновесие противник – залог победы. Охраняя своё спокойствие, Серафим Гаврилович отвернулся.

Скоро двенадцать часов. Молоденький товарищ прокурора сел рядом с Серафимом Гавриловичем, протянул ему руку.

– Здравствуйте. Как поживаете?

– Живем по-маленьку, с хлеба на квас.

– А после кваса стерлядок под красным соусом?

Оба рассмеялись.

– Бывает и под красным. Бывает и под белым, – хитро прищурясь, согласился Выскубов. – Бывает с портвейном, бывает с мадерой. Что нового в городе? Бунтуют с вашего разрешения, а власти руками разводят и в бирюльки играют.

– Кто на что способен, Серафим Гаврилович, – отпарировал товарищ прокурора и кивнул в сторону ложи Ваницкого. – Вот мы с вами в остроумии изощряемся, а Аркадий Илларионович предпочитает шампанское.

– Хм-м, хм-м, – захмыкал Серафим Гаврилович, наблюдая как в ложу Ваницкого вносили шампанское, столик, два подноса с бокалами. – Заранее предвкушает победу? Чепуха! Психологическая атака, расчёт на слабонервных воспитанниц института благородных девиц, – и отвернулся.

– Не скажите, – возразил товарищ прокурора, с любопытством разглядывая, как, деловито суетясь, официанты ставили бутылки в вёдра со льдом. – Мне кажется, он играет наверняка. Да посудите сами, если после таких приготовлений он проиграет, куры его засмеют.

– Ерунда, – отмахнулся Выскубов и сразу затосковал: «Прав прокурор, наверняка играть собирается».

На сцене за столом, накрытым зеленым сукном, появляется председатель. Удар деревянного молотка по столу.

– Торги начинаются!

Секретарь, седенький старичок, неожиданно звонким голосом прочёл постановление.

– …Вышепоименованная Ксения Филаретовна Рогачёва трижды уведомлялась почтовыми отправлениями о необходимости погасить задолженность в подесятинной оплате за пользование землями по ключу Безымянке в пределах отвода прииска Богомдарованного…

Председатель кивал головой, словно подтверждая каждое слово зачиночного протокола торгов.

– Действуя на основании статей Свода законов и распоряжений министра двора бывшего его императорского величества, постановили: за невнесение подесятинной арендной платы за земли по ключу Безымянке прииск Богомдарованный секвестровать, объявить об оных деяниях в губернской газете… Торги начинаются с первой предложенной цены.

И сразу же раздался голос:

– Сысой Козулин – тыщу рублей.

Председатель поднял молоток.

– Сысой Козулин, тысячу р-раз… – Удар молотка. – Сысой Козулин, тысячу – два… Сысой Козулин…

Ваницкий поднял руку и крикнул:

– Ваницкий – две тысячи!

– Ваницкий, две тысячи – раз… Ваницкий, две тысячи– два… Ваницкий, две…

– Анонимное акционерное общество «Сибирь» – три тысячи, – пробасил Серафим Гаврилович.

В торге участвовало много людей. Установился порядок. Каждый знал, после кого набивать ему цену, и ждал своей очереди.

– Вы говорите – бунтуют у нас, – продолжал товарищ прокурора начатый разговор. – Ерунда. В нашем городе полный порядок. А вот в Петрограде… Вы читали последние номера газет?

– Читал. Ничего особенного. Франция и Англия признали правительство князя Львова. Всё образуется, как говорят в народе.

– А читали вы «Правду»?

– Фи! Прокурор! Я таких гадостей не читаю.

– Что гадость – не спорю. Но читать её нужно. Из-за границы приехал Ленин и выступил с программной статьей, призывает ко второй революции. Призывает народ брать власть в свои руки. Даже Плеханов, на что прохвост, и тот возмутился.

– Черт знает что. Куда же смотрит министр юстиции?

– Сысой Козулин – пять тысяч!

– Керенский? – товарищ прокурора пожал плечами. – Гм… хотелось бы мне, чтоб Ленин приехал сюда. Я бы с ним нашёл тему для разговора. Славу богу, закон Российской империи ещё действует, а там есть хорошенькая статейка о подстрекательстве к ниспровержению власти. Кстати, как поживают ваши августейшие покровители?

– Какие августейшие? Не знаю таких, – и так как подошла его очередь делать ставку, выкрикнул – «Сибирь» – семь тысяч двести!

– Будто? Говорят, – настаивал товарищ прокурора, – за вывеской анонимного общества скрывается великий князь Николай Николаевич… Кирилл… ещё кто-то из августейших… Как?

– Не знаю. Я человек маленький.

– Ваницкий – девять тысяч!

У Серафима Гавриловича есть и ещё забота. В городе неспокойно, а у него свои пароходы. Приближается навигация, и опять забастовки начнутся. Везде комитеты, советы, не знаешь с кем и как говорить.

– Арестовали бы вы этих зачинщиков, к ногтю – и мокрое место. Вам же власть дана. А уж мы б вас поддержали… «Сибирь» – девять тысяч пятьсот!

– Акционерное общество «Сибирь» – девять тысяч пятьсот р-раз, – отбивал по столу председательский молоток. – Акционерное общество «Сибирь», девять тысяч пятьсот… д-два! Акционерное общество, девять тысяч… пятьсот…

– Сысой Козулин – девять тысяч шестьсот.

– Сысой Козулин, девять тысяч шестьсот р-раз, – вновь застучал молоток.

– Милый Серафим Гаврилович, где вы живёте? – наставительно говорил товарищ прокурора. – В России! Приходит ко мне вчера из совета мужик в смазных сапогах. Полгода назад швейцар бы его из прихожей да в шею, а сегодня – «пожалте, прошу». А он заходит и прямо: «Вы такое-то распоряжение министра Керенского получили? Не вздумайте выполнять, а то забастовка». Эх, да что говорить. Скоро коррида начнётся, а, Серафим Гаврилович?

– Какая коррида?

– Ну бой быков. Вы же с Ваницким быки.

– Хе, хе, острый у вас язычок. Только настоящий бой начнётся под вечер, когда цены к полмиллиону подскочут. А сейчас просто перестрелка. Акционерное общество– десять тысяч семьсот!

– Во-во. И подумать только, представитель великого князя Николая Николаевича, великого князя Кирилла и выходит на бой с каким-то Ваницким. То ли было полгода назад!

Серафим Гаврилович тяжело вздохнул.

– А вернётся это доброе старое время или уж нет?

– Вернется. Побалуются немного в министров, в демократию, доведут Россию до полного разорения, и снова к варягам: «страна наша велика и обильна…»

– Да хоть бы варяги скорей.

– Дайте войну с немцами кончить, а там, – товарищ прокурора сжал холёный белый кулак.

В ложе репортёров зазвонил телефон.

– Сысой Козулин – двенадцать тысяч р-раз, – ударил молотком по столу председатель и скосил глаза на ложу прессы.

– Сейчас за Козулиным Ваницкий подбросит сотнягу, потом я. Бой на измор – кто скорее заснет, – шепнул Серафим Гаврилович и привстал, как-то весь подался в сторону ложи Ваницкого. – Что там происходит?..

Председательский молоток медленно поднимался.

– Сысой Козулин – двенадцать тысяч д-два…

– Господин Ваницкий, возьмите же трубку, – говорил репортёр.

– Скажите, что я занят, скажите, что меня нет в театре.

– Сысой Козулин двенадцать тысяч… – председатель не спускал глаз с ложи Ваницкого.

– Его нет в театре. Да, да, – кричал репортер в трубку. – Что? Что-о? Аркадий Илларионович, срочно просят. Что-то случилось на Бодомдарованном…

– Чего же вы молчите! – перегнувшись из ложи, Ваницкий выхватил трубку и, прижав её к уху, закричал – Ваницкий… Я слушаю… Что? Что?

– Сысой Козулин – двенадцать тысяч, – повторил председатель, тр-р…

– Одну минуточку, – остановил председателя Аркадий Илларионович. – Ради бога, одну минуточку. Ваницкий…

– Что случилось на Богомдарованном? – закричал Серафим Гаврилович.

– Ваницкий… – Аркадий Илларионович положил телефонную трубку. – Ваницкий не делает ставки.

– О-ох, – выдохнул зал.

– Три-и-и, – председательский молоток ударил по-столу. – Прииск Богомдарованный продан Сысою Козулину за двенадцать тысяч.

…Кто-то силой увлек Сысоя в директорский кабинет. Там на диване, под разноцветными афишами, сидел Ваницкий.

– Садись, Сысой Пантелеймонович. Вот тебе сто рублей за труды, как обещал Бельков. Стой! Господин Бельков, позовите сюда нотариуса.

Вошел нотариус.

– Здравствуйте, господин нотариус. Заверьте, пожалуйста, купчую. Да, да, я покупаю у господина Козулина прииск Богогомдарованный. Прошу засвидетельствовать. Благодарю.

Прикрыв дверь за нотариусом, Ваницкий протянул Сысою сто рублей, а затем – папки.

– Возьми и впредь не греши.

В пустом фойе, у стены, на диванчике, сидел Серафим Гаврилович Выскубов. Он жадно пил лимонад, пил прямо из горлышка, а в перерывах между глотками ругался:

– Простофиля… Дурак…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Павел Павлович торопился домой к пасхе.

Запрячь лошадей – дело недолгое, но ямщик, казалось, еле шевелится, нарочно путает постромки у пристяжных, медленно затягивает супони.

– Быстрей шевелись, каналья! – покрикивал Павел Павлович на ямщика. Надо успеть к четвергу. Не позже. Жена там куличиками займётся, печеньем, вареньем, а наливочке непременно надо три дня постоять. И окорок запечь – тоже не бабье дело. Надо его честь-честью тестом обмазать, чтоб было в самый раз. Толсто обмажешь – не пропечётся, тонко – жир вытечет. Прошлый год доверил бабам запечь – конфуз получился.

И снова ходил Павел Павлович по высокому крыльцу, потирал застывшие руки, предвкушая, как вернётся он от пасхальной заутрени, как нальет себе рюмочку сливянки, как отрежет ломоть ветчины, смажет её чуть чуть горчицей, маленькими букашками разложит по ломтю крупинки хренку…

– Барин, не вам ли депеша-то? – почтительно кланялся Павлу Павловичу хозяин постоялого двора. – Только чичас мальчонка прибег.

– С чего это мне? Кто знает, что я буду в этой деревне менять лошадей? – но от нечего делать взял телеграмму. Не разрывая заклейку, прочел адрес: «По всей линии, по всем постоялым дворам до села Притаёжного Павлу Павловичу Бельгорскому…»

– Ого! Что-то случилось! – разорвал заклейку.

«Сегодня торгах продан прииск Богомдарованный тчк Немедленно возвращайтесь обратно зпт примите все меры взысканию хотя бы части долга Устина Рогачёва…»

Не дочитав, сплюнул.

– Всем людям праздник, а я болтайся по степи, как бездомный пес. Да и что с Устина возьмешь, если он гол, как сокол, – проворчал Павел Павлович и протянул телеграмму хозяину. – Нет, не мне депеша. Да прикрикни ты на своих ямщиков, а то копаются как мокрые вши. Мне в город надо. Понимаешь, в город.

Тут в глаза бросились последние строчки недочитанной телеграммы. «…Гарантируем лично вам два процента взысканной суммы».

«Как её взыскать? Устин думал рассчитаться, когда станет хозяином Богомдарованного, а прииск-то тю-тю. У Ксении Рогачёвой есть сейчас золотишко. Если поторопиться, пока не знает никто о продаже прииска, припугнуть Рогачёвых…»

Перечел телеграмму.

– Два процента на земле не валяются.

– Так пожалте депешку-то, – напомнил хозяин.

– Депешку? Так она, братец, для меня. Крикни мальчонку, я за неё распишусь, – и расплатившись с хозяином, вскочил в тарантас.

Застоявшиеся лошади рванули, вынесли на улицу.

– Эй, вы, залётные, – по привычке, нараспев, затянул ямщик.

– Стой! Ты куда! Поворачивай обратно. Ну чего глаза выпучил. Тебе говорят, обратно в Притаёжное!