Текст книги "Мои были (СИ)"

Автор книги: Владислав Гонцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

Началась война, и отца забрали на фронт. Днём пришла повестка, а вечером отъезд. Он отдал ключи от зернового склада в правление. Сухари, бельё и одежда были заранее приготовлены, и вечером он уехал, навсегда.

Дядя Афанасий, младший из братьев оставался в старом обширном доме, построенном в девятнадцатом веке, со всеми необходимыми надворными постройками и крытым двором. Усадьба была разработана, и в огороде выращивались овощи и картофель. Ему пришлось легче старших братьев с усадьбой и домом – не надо было заботиться о разработке и строительстве дома и хозяйственных построек. Перед началом войны он женился на Светлане, и они произвели мальчика. Можно было жить, поживать и добра наживать, если не припеваючи, то уж неплохо. Началась война, и его молодого человека, забрали в действующую армию, откуда он не вернулся. Он вообще потерялся где-то, как будто и не существовал и не жил на свете. Никто не знал и не знает, куда он девался. Когда забирали на войну, то не спрашивали и не интересовались им, как человеком, а забрали как скотину на войну, и он исчез в неизвестности. В документе, присланном из Министерства обороны Российской Федерации даже нет того, что "Пропал без вести!" Вполне возможно, что он погиб, когда следовал на фронт поездом или автотранспортом. Тогда должна быть где-то запись о разбомблённом поезде или автотранспорте. А поскольку нет таких записей, то это наводит на мысль, что штабы действующей армии работали из рук вон плохо.

Сын дяди Афанасия умер. Не было нормальных условий не только для содержания малого дитя, но и для взрослых. Молодая жена после окончания войны, не дождавшись мужа, вышла замуж за того, кто был сердцу мил.

Д. Гонцово,Кировской обл. 1941-1945г.г.

40. МАТЬ.

В детстве, когда я был ещё несмышлёным и неспособным ни к чему ребёнком, мать брала меня с собой в поле и усаживала на тряпку под кустом, или под деревом, или под суслоном, так как дома оставлять меня одного, малолетнего было нельзя, да и опасно. А когда я стал постарше и мог самостоятельно что-то делать, то стал выполнять несложные домашние работы, как-то: выгонял корову на поскотину пастись самостоятельно, охранял свинью и кур, относил обед отцу на дальнюю пашню, убирал мелкий мусор и делал другие посильные работы.

Осенью 1941 года отец ушёл на войну, и мы остались втроём: мать, я неполных девяти лет человек и двухлетняя сестра Вера. В деревне, откуда все челоможные мужчины ушли на фронт, все оставшиеся, способные ходить, что-то делать, думать, шли выполнять посильные, а иногда непосильные работы. Мать много и тяжело работала в колхозе и дома, так как требовалось работать и за ушедшего на фронт отца, то есть "За себя и за того парня". Холод, неуют, несчастья, болезни поселились в деревне и в нашем доме.

Питание пока какое-то было – зерно, мука, картофель, мясные продукты – последние остатки былой роскоши, если можно было так назвать жизнь в деревне в тридцатых годах двадцатого столетия. Ушедший отец в первое время регулярно писал нам письма, в которых сообщал о первом времени службы в Красной Армии, и что он пока жив и здоров и давал нам советы и наставления, как вести домашнее хозяйство в сложившихся нелёгких условиях. Письма треугольной формы приходили от него с обязательным штампом: "Проверено военной цензурой". В одном из первых писем он сообщил нам, что он в составе подразделения находится на формировании в городе Можге в Удмуртской республике. Удивительно, как могла прошляпить военная цензура в условиях тотальной секретности это название в письме. Потом сообщил, что их вскоре отправят на фронт, и просил нас пока ему не писать ответа, а когда он приедет на другое место, то он сам нам напишет.

Через какое-то время он стал нам писать, а мы ему регулярно отвечали и сообщали обо всех наших делах, плохих и хороших и обо всех неурядицах аккуратно и подробно. В конце 1941 года письма от него перестали приходить. Мы продолжали писать ему по последнему адресу – номеру полевой почты, но ответа не было.

Мать плакала и ругалась и постоянно обвиняла меня в том, что я неправильно написал адрес и номер полевой почты на конверте, и заставляла меня под свою диктовку писать письма снова и снова. Сама писать она толком не умела, так как образование её было два класса церковно – приходской школы. На наши письма ответа не было, так как мы посылали их в пустое пространство. Мать злилась, наказывала меня ремнём или кнутом за якобы неправильно написанный адрес. В результате мы все трое ревём навзрыд хором: мать, не получающая известий от отца, я, как несправедливо наказанный, и двухлетняя Вера, о которой мы забыли и не уделяли ей должного внимания. Тяжко и горько, как будто какое-то проклятие свалилось на наши головы.

Я понял, что отца у нас не стало. Если бы он был жив, то проявил бы инициативу и нашел способ сообщить нам о себе.

Мать жила и воспитывалась в большой семье, где было четыре дочери и два брата. Их отец и мать работали много, не жалея себя, и жёстко приучали всех детей к любому делу и к любой работе и всех заставляли заниматься посильной работой, невзирая на возраст. Ждать милости от природы и властей предержащих было напрасно. Власти не помогали, а наоборот, не участвуя в крестьянской работе, стремились забирать от крестьян побольше. Летом занимались полевыми работами, используя полностью каждый световой день в течение весны, лета и осени. Надо было выращивать урожай зерновых, овощей, технических культур – льна, конопли и заготавливать достаточное количество кормов для содержания скота в зимнее время. Кроме того, надо заготовить достаточно дров для отопления своего домашнего хозяйства, и собрать в лесу грибы, ягоды, съедобные травы и коренья. В большой семье надо всех накормить досыта так, чтобы все были работоспособны, а также одеть и обуть пусть в домотканые одежды и обувь – лапти, валенки, которые изготовлялись на месте, дома. Зимой всех детей также учили толково и производительно в тех условиях работать – прясть пряжу, ткать льняное полотно, плести лапти, ремонтировать валенки, одежду, ухаживать за скотом.

Мать казалась мне сильным человеком и что она никого и ничего не боится. Она была острой и злой на язык, всегда давала достойный отпор оппонентам, невзирая на лица. А поскольку она истово работала в колхозе и это ее качество отмечали многие, то ее вынуждены были уважать, хотя кто-то относился к ней с неприязнью, а то и с ненавистью. Особенно те, кто мало, неумело и лениво работал, и кому часто делали замечания за плохо сделанную или за неорганизованную работу. По такой части и мне приходилось попадать под ее жесткие действия. А однажды я не выдержал и в глаза ей бросил: "Твой отец был помещиком и никого не жалел, так и ты тоже не довольна". За такую реплику я ожидал ремня с пряжкой по заднице. Не последовало. А уже в спокойной обстановке она мне рассказала о своей детской жизни и о том, что в то время главным было накормить, одеть и обуть детей так, чтобы они были здоровы и работоспособны.

А при жёстком столкновении с оппонентами она давала отповедь. "Я как встану на порог и покажу вам всем пирог (вагину)", после чего оппонент поспешно уходил.

К нам в деревню довольно часто приходили из "Вятлага" эвакуированные из западных районов СССР люди с целью поменять свои вещи на продукты – молоко, картофель, овощи.

Ко мне подошла женщина и предложила инструмент – перочинный нож, где кроме него, закреплены несколько других рабочих органов – нож, шило, штопор, ножницы, и самое главное– алмаз, инструмент для раскроя и резки стекла. Это очень редкий в то время и очень нужный в деревне инструмент. Мне назвали, по моему мнению, смешную цену – два ведра картофеля. Я, не раздумывая, немедленно вытащил требуемое количество картофеля. Но откуда-то появилась мать и запретила нашу сделку. Женщина попыталась объяснить о ценности инструмента, а я убеждал её в том, что это не только в деревне, но и в округе очень нужный инструмент. Но доказать я ей ничего не смог, так как был мал ещё ростом – мне было около одиннадцати лет. Мать не стала никого слушать. Дело сорвалось, и женщина ушла. Прошло время. Неистовость и злоба у матери прошли, и я объяснил и доказал ей, какую она совершила ошибку. Она поняла и попеняла мне, что я недостаточно чётко убеждал её в покупке инструмента, и искренне пожалела об этом. Но близок локоть, да не укусишь.

В деревне зимой не было такой страды, как весной, летом и осенью. Колхозники занимались обработкой и хранением зерна, овощей, льна, конопли, содержанием и кормлением конского поголовья и молочного стада, вывозкой зерна и продуктов животноводства, а также ремонтом транспорта, сельскохозяйственных орудий, конской упряжи и другими подсобными работами.

Прошла первая военная зима, наступила весна, а с ней и полевые работы. Теперь надо было выполнять тот же самый объём работ, как и год тому назад, в условиях отсутствия наиболее сильных работоспособных людей и при отсутствии многих, забранных на войну коней. Возросла нагрузка на всех людей, лошадей. Женщины теперь остались в колхозе и дома главной силой, и вся ответственность и работа и забота за всё хозяйство колхоза и за личное хозяйство легла на них.

Мать брала пару лошадей, сбрую, плуг, и мы запрягали двух наших лошадок цугом в плуг и ехали пахать землю в поле. Задача матери состояла в том, чтобы отрегулировать плуг, по возможности так, чтобы он при движении за лошадьми не падал даже без поддержки, и когда пахарю легче управлять им, а моя задача была в том, чтобы постоянно следить за состоянием лошадей, управлять ими, подгонять их, если ленятся, накормить и напоить их. Оплата труда матери была сдельной, а моя – повременной. За выполненную работу в колхозе сначала записывали трудодни в соответствии с количеством и качеством сделанной работы, и за которые в конце года что-то выдавали из произведённой продукции, нужно сказать, совершенно недостаточной для нормального проживания в деревне людей. Рабочий день продолжался с раннего утра до захода солнца с перерывом на обед и двумя небольшими перерывами до обеда и после него. Личное хозяйство в это время было пущено на самотёк.

А вечером, после работы в колхозе матери нужно было заниматься со своим хозяйством, а именно подоить корову, накормить свинку и кур, приготовить какой-нибудь ужин, да ещё заниматься малолетней Верой, которая весь длинный день была предоставлена себе самой. Ухаживать за малолетними детьми практически было некому, так как все способные что-то делать люди были заняты работой в колхозе, а неспособные оставались в домах и не выходили наружу. Сейчас к стыду своему или ужасу, не могу вспомнить, чем и как занималась сестра Вера в те дни, когда мы работали в поле, и как она росла. А я, приходя с работы, раздевался и падал на металлическую кровать, тогда не хотелось, не есть, не пить, а только завалиться и поскорее уснуть глубоко. Но хорошего сна не получалось, потому что ноги после долгого хождения по полю в промокших лаптях, а иногда босиком, ночью начинали невыносимо болеть, и уж тут было не до сна. Я вскакивал, как очумелый и начинал бегать по комнате до тех пор, пока боль не утихала.

Проходят десятки лет, а вот такая зараза, как боль в ногах иногда приходит ночью, а конкретно после того, как я поработаю физически интенсивно, или пройду значительное расстояние по ровной или неровной местности и я, чтобы прекратить боль в ногах, вскакиваю с кровати и бегаю и кручусь в комнате. Бывали и такие случаи, когда я со своими нервозностями в постели, во сне ногами бил жену Нину в задницу и передницу, что опасно для её здоровья. Бег и кручение помогают, боли в ногах отступают, видимо потому, что кровь приливает в нижние конечности в большем количестве.

Утром мать вставала очень рано, если нужно было, то топила русскую печь, готовила небогатое и нехитрое питание на весь день, а я выгонял корову на божью волю добывать себе самостоятельно питание, задавал корм курам и свинке, после чего мы отправлялись в поле на работу, предоставляя сестру Веру самой себе. Такая работа в колхозе и забота в домашнем хозяйстве продолжались весной, летом и осенью.

Толком отдохнуть можно было только тогда, когда была дождливая погода, которая не давала возможности работать в поле и на лугу во время обработки поля и на уборке урожая. Но и в непогоду надо было заниматься домашними работами, такими как сбор грибов, ягод, съедобных трав и кореньев, и это было большим подспорьем для всех людей в те времена.

Весной готовили и обрабатывали поля, то есть убирали сорняки, пахали и бороновали почву, сеяли зерновые и зернобобовые культуры, овощи, сажали картофель. Не обходилось и без курьезов. При весенне-посевной кампании в колхозе часто присутствовал посланный властями уполномоченный надсмотрщик, который вёл наблюдения за весенними сельскохозяйственными работами. Его задачей было то, чтобы заставить сеять и садить по тому предначертанию, которое придумала власть. Но погода, будь она неладна эта погода, которая не подчиняется никакой власти, она свободна, и что хочет, то и творит. После относительно тёплой погоды наступил холод. А в высшей власти в это время запланирован посев зерновых. Колхозные деды доказывают, что с севом можно погодить, так как у них был опыт, и они знали, что зерно нужно сеять в тёплую землю и урожай вырастет. Но твердолобые начальники не обращали внимания на дедов и их опыт и заставляли бросать в мёрзлую землю зерно. Всходы были, но слабее, чем там, где зерно было посеяно позднее, но в тёплую землю.

Работа летом заключалась в уходе за посевами, уборке сорняков, заготовке кормов для лошадей и для коров и свиней. А осенью нужно было убирать урожай, и эта работа продолжалась до глубокой осени и даже до снежного покрова. В первую очередь убирали урожай зерновых, обмолачивали и очищали зерно, потом сушили и сдавали государству. Сдача государству заключалась в том, что приготовленное и кондиционное зерно временно помещалось в колхозное хранилище, так как везти его не было достаточных средств. Все средства были использованы на уборке урожая, а это было главным делом. Это понимали и твердолобые большевистские руководители. Зерно вывозилось из глубинки на пристанционные хранилища тогда, когда освобождались транспортные средства в колхозе.

Осенью мать взяла меня с собой жать рожь. Но я не знал этой работы, и не умел её делать и сказал ей об этом, на что она резонно ответила, что эта наука не хитрая и научиться ей можно быстро и с такими словами вручила мне серп для ручной жатвы зерновых колосовых. День я проработал вроде бы нормально, но производительность моя была очень низкой, и мать мне сделала замечание о том, что работать надо всё-таки побыстрее, нажинать побольше ржи и заработать побольше трудодней. В другой день я попытался работать побыстрее и второпях серпом порезал себе левую руку. Ну и что же? Наказание в виде кулаков матери по моей заднице на месте и медицинская помощь в виде разорванного платка, послужившего для перевязки раны и упрёк: "Не симулируй и не занимайся членовредительством, потому что ты не в лагере, где этим занимаются заключённые, а ты пока не осуждён и считаешься свободным человеком

Нам казалось, что мать мало заботилась о нас, своих детях, держа нас в спартанских условиях, и принуждала нас заниматься посильными делами без лишних отдыха и перерывов. Себе она тоже не давала лишнего покоя, праздного ничегонеделания, и всегда находила какое-нибудь нужное, полезное для хозяйства дело и старалась хоть как-то и что-то сделать для нас и для себя, чтобы меньше донимали голод, холод и, по возможности, легче пережить плохие, лихие времена. Приведу пример. В хозяйстве пока есть дрова. Часть них мы заготовили весной в отведённом участке леса, а часть я в зимнее время в лесу заготовлял и привозил домой кряжи, которые мы разделывали на пригодные для отопления дрова. Мать видит иногда, что я свободен, бездельничаю и дает задание запрячь коня в дровни, ехать в лес, заготовить кряжи из сухостойного дерева или из березы, погрузить и привезти их домой. Работа мне знакомая, выполнить я ее могу, хотя она не из легких, а лень моя родилась раньше меня, и не охота мне делать эту работу и считаю ее пока ненужной. Я пытаюсь доказать это, но бесполезно. Сдаюсь, иду и выполняю что нужно

Была ли эта работа преждевременной, сказать трудно, так как запас топлива никогда не лишний. Надо понимать то, что мы не знаем, что произойдёт в будущем, и что сегодня мы что-то можем делать, а завтра может быть и так, что мы ничего неспособны будем сделать.

Зато как уютно и комфортно (да, комфортно)! почти так же, как люди чувствуют себя у камина, в котором горящие поленья дают приятное тепло, в зимнее время мы чувствовали себя тогда, когда усаживались вокруг топящейся и согревающей нас небольшой металлической печки, установленной посреди комнаты, и слушали весёлое потрескивание дров и гудение выходящих дымовых газов через металлическую трубу. И как хорошо было испечь на этой печке нарезанные из картофеля сочни и покушать их, да ещё и с солью. И во время такой хреновой некачественной нашей жизни это была для нас хоть какая-то маленькая радость, которую мы могли позволить себе почти каждый день, при достаточном количестве дров. А если их недостаточно, то и тепла у нас будет немного. То есть не потопаешь, не полопаешь.

В зимнее время для матери находилась постоянная домашняя работа – прясть льняную и шерстяную пряжу, ткать льняные и полушерстяные ткани, и изготовлять для нас хоть какую-то одежду, кроме того надо было. Всем связать тёплые шерстяные носки и рукавицы. Одежда на нас быстро изнашивалась, образно говоря, горела как огнём, так как мы были подвижными людьми и при всякой возможности убегали и возились в снегу до самой ночи. Вдобавок к этому, когда я стал заниматься перевозкой зерна на железнодорожные станции, то по своей забывчивости, растяпству при разгрузке и транспортировке мешков с зерном в склад сбрасывал свои рукавицы и оставлял их в санях, и их тут же уворовывали работающие рядом заключённые люди из Вятлага. Это случалось каждую зиму и не по одному разу. Забывчивость моя бесконечна. Я приезжал домой, с голыми руками. Мать не ругалась истово, так как знала, что с моей забывчивостью нельзя ничего было сделать. Она только сетовала, что на меня не напасешься рукавицами, и иногда плакала, что для меня было невыносимо, хуже всякой трепки.

И, как мне думалось, она была гордым человеком, и не однажды говорила в кругу соседок: "Сдохну, но,сбирать не пойду". Такие заявления от неё никто не ожидал, потому-что – "От тюрьмы и от сумы не отказывайся". К этому в те времена прийти было совсем несложно, хоть ты и вкалывай, взламывай усиленно и бесконечно долго. Она пыталась быть независимым человеком, и иногда ей это удавалось, но условия и обстоятельства существования тогда были таковы, что людей гнули, ломали, ставили на колени зачастую ленивые, никчемные приподнявшиеся "бугры", которые пытались и унижали более работоспособных и сильных людей.

Летом внезапно потерялась в лесу сестра Вера. Она ушла вместе со своей подружкой, тоже ребёнком, в лес и не вернулась домой, так как она разошлась со своей подружкой, которая вернулась домой вечером, плакала и говорила, что они разошлись, и что она звала Веру, громко плакала и кричала, но всё было напрасно. День был погожий, солнечный и наступил вечер. Нам сообщили о том, что Вера, семилетний ребёнок, заблудилась в лесу. Мать была активным человеком, и сумела немедленно поднять на ноги всех, и в первую очередь руководителей колхоза и сельсовета, после чего были собраны челоможные и работоспособные люди из ближайших деревень, которые, несмотря на вечернее время, пошли искать ребёнка в лесу. Направление поиска было приблизительно известно, и далёко Вера не могла уйти, и люди надеялись отыскать её с помощью голоса, зова и громких криков. Но она могла устать и заснуть где-нибудь под деревом. Активные поиски не дали результатов. Мать постоянно бегала, тормошила всех, беспрестанно плакала, не спала ни одной минуты, бесконечно спрашивала соседскую девочку Юлию, тоже малого ребёнка, обо всём, происшедшем, что было до блуждания Веры. Но что мог ответить малолетний ребёнок разъяренной обезумевшей женщине? Практически ничего. Не исключалась возможность того, что заблудившуюся девочку мог встретить и поймать сбежавший из "Вятлага" голодный заключённый, прибить её и прикушать, так нам думалось. Двое суток Вера ходила по лесу, болоту, где-то ночевала и, наконец, самостоятельно вышла к опушке леса, где вблизи располагалась молочно– товарная ферма. Её заметили работники фермы и немедленно устремились к вышедшему из леса ребёнку, так как все в округе знали об исчезновении малого человека в лесу. Её привели на ферму, накормили, и где она рассказала о своём путешествии по лесу. И как отразилась эта непредвиденная и нехорошая прогулка на её здоровье, я не знаю, но после этого она росла вполне здоровым человеком.

Здоровье матери, подорванное тяжёлой работой и постоянным недоеданием, стало быстро уходить. И хотя она продолжала ещё активно работать в колхозе и заниматься домашним хозяйством, но все стали замечать её угасающие энергию, решительность и работоспособность, вместо которых, появились слабость, немощность и постепенное угасание её деятельности. Она уже не казалась мне такой сильной, как прежде, а только жаловалась на постоянное недомогание, на плохое самочувствие и стала заметно сдавать в работе и в домашнем хозяйстве. Если раньше она сама неутомимо работала и меня заставляла работать производительно, то теперь она стала сама вялой, и вялыми стали её распоряжения, требования, неконкретные, типа: "Делай, как знаешь", "Делай, как хочешь". Или: "Эту работу можешь погодить делать, или не делать её совсем?"

Домашнее наше хозяйство продержалось в течение военных лет в удовлетворительном состоянии, а теперь начало постепенно приходить в упадок. Постройки – дом с жилой и недостроенной избами, коровник, хлев, амбар, погреб, баня, картофельная яма. Всё это требовало ухода и хотя бы мелкого косметического ремонта крыш, окон, дверей, полов, перекрытий и замены непригодных деревянных деталей. Выполнять какой-либо ремонт я самостоятельно ещё не умел и не мог. Надо учиться всему этому, чтобы квалифицированно выполнять ремонтные работы. И для ремонта нужны были материалы, которые у нас отсутствовали. Вдобавок ко всем недостаткам заболела и пала корова, и мы также не могли толком справиться с содержанием и кормлением двух овец, свиньи и кур, которые нужны были нам для пропитания и получения шерсти. Мать окончательно заболела и стала неспособной больше заниматься какими-либо полезными делами. Ей нужно было лечиться и восстанавливать своё здоровье. Однако в сельской местности в те времена серьезного лечения не получалось, и не могло его быть. Её поместили в фельдшерский пункт, в котором пытались как-то лечить в условиях, когда ощущался острый недостаток медикаментов, и даже полное их отсутствие в отдельных случаях, и в этом медпункте не было ни одного квалифицированного врача, недоставало среднего и младшего медицинского персонала, а всем медпунктом заведовал фельдшер. Проведённое лечение оказалось недостаточным. Мать умерла в январе 1948 года в возрасте сорока лет. Они вместе с моей сестрой спали на тёплой русской печи, а я располагался на металлической кровати, установленной в комнате у стены. Утром Вера проснулась, спустилась с печи, подошла и разбудила меня и убийственно спокойным голосом сказала: "А мама не живая". Я встал, посмотрел на неё и громко гаркнул: "Ты, что шлёпнулась с ума, или рехнулась совсем?" Я что-то ещё недовольно промолвил, а Вера тихо стояла, как по стойке "Смирно" и молчала. Я пошёл, влез на печь и убедился в том, что мать скончалась. Мы знали о том, что дни её сочтены, но не думали, что это так быстро произойдёт, так как она до последнего дня ходила на ногах по дому и отдавала необходимые распоряжения.

Д.Гонцово,с.Гидаево.Кировской обл.1936-1948г.г.

41. ПРАСКОВИЯ.

Насколько мне помнится в предвоенные и военные годы она была молоденькой, изумительно красивой девочкой. Родители Василий Михайлович и Мария Дмитриевна бесконечно восхищались и отдавали ей все почести, внимание и лучший кусочек и строили несбыточные надежды на неё. В семье были и подрастали младшие братья – Николай, Иван и Вячеслав. Это были сыновья – будущие мужчины, и на них меньше обращали внимания и в воспитании и в куске хлеба.

В начале войны отец Василий Михайлович был отправлен на трудовой фронт, как инвалид производства. Дети все, в том числе и хорошенькая Прасковья работали в колхозе на тех работах которые были нужны, посильны, и даже непосильны для детских организмов.

Прошли военные и первые послевоенные годы в тяжёлой и беспросветной, полуголодной и холодной нашей жизни.

Отец Василий Михайлович вернулся с трудового фронта из Архангельска и немедленно приступил к работе в колхозе. Семья почувствовала облегчение.

Прасковья подросла и из красивой девочки превратилась в цветущую необыкновенно привлекательную девушку. Её увидел приезжавший из "Вятлага" условно освобождённый заключённый, влюбился в неё и сделал предложение. Парень он был статный, красивый, рослый и видный. Она не отказала и они поженились. Он пока работал в лагере, а Прасковья устроилась работать вольнонаёмной работницей в отдельном лагерном пункте.

Они произвели на белый свет мальчика, который стал расти, если не по дням и часам, то нормальным и здоровым. Но надо же было такому случиться, когда мама не смогла уследить за слишком вольными действиями ребёнка, который нашёл колодец упал в него и утонул в воде.

Супруги погоревали о погибшем мальчике, и произвели ещё одного ребёнка. В зимнее время он простыл, и мама с ним поселилась в деревне для того, чтобы держать дитя в тепле. Некомпетентные люди советовали иногда открывать форточки для подачи свежего чистого воздуха в комнату. Этого делать не нужно было, так как дело было холодной зимой, и тогда, когда малому человеку требовалось тепло, если не от матери, то хотя бы от тёплой русской печи. Но это не сделали. Ребёнок погиб.

После таких потерь молодой, красивый человек по фамилии Деминец, родом из Молдавии сказал жене Прасковии: "Так дело не пойдёт", и уехал к себе на родину.

Прасковья осталась одна, без мужа. Потом она переехала жить и работать в город Нижний Тагил. Там нашла друга себе вальяжного, заносчивого, эгоистичного, самолюбивого, моряка и горняка Сашу. Они поженились и родили девочку Галю. А затем переехали во вновь строящийся город Качканар. Саша работал машинистом бурового станка в горно-обогатительном комбинате, а Паня работала бухгалтером в строительном тресте. Сначала они жили в отдельной комнате в деревянном доме, а затем переехали в каменный дом – "хрущёбу". Жить стало легче и веселее. Они даже устраивали хорошие вечера с песнями и танцами.

Дочь Галя выросла, ей нашёлся молодой парень, под стать ей и они устроили свадьбу. Им желали всего хорошего и самого лучшего в жизни. Они произвели на свет двух сыновей. Можно было жить если не прекрасно, то уж довольно сносно. Но семье катастрофически не повезло. Молодой муж по какой-то причине добровольно ушёл из жизни, наложив на себя руки. Да, жизнь прожить – не поле перейти. Надо предусматривать свои действия далеко вперёд, а не только вблизи, перед своим носом, и серьёзнее думать о своём будущем.

Галя вышла замуж за другого человека. Она занялась предпринимательством, и вроде бы её дело шло успешно. Но по неизвестным нам делам она погибла. Остались сыновья Женя и Саша. Женя занялся наркоманией и тоже погиб. Саша живет с семьей и работает.

Прасковья в один не прекрасный день скончалась в возрасте67 лет от гипертонии. Так прошла вся жизнь чудесно красивой, бесконечно любимой родителями девочки Прасковьи Васильевны.

Муж Саша скончался в возрасте 78 лет слабым, канючим и считающим себя высокопарным и спесивым человеком.

Д.Гонцово,"Вятлаг",Кировской обл.

Н.Тагил,Качканар,Свердловской обл. 1939-2006г.г.

42. ВЕРА. СЕСТРА.

Она появилась на белый свет почти в моём присутствии. Мать чувствовала, что скоро родит ребёнка. Отец ушёл на работу, а мне строго запретили уходить из дома. Мать делала в доме какие-то работы, приборку избы, очистку мебели. Я оставался дома и занимался сам с собой игрой в лодыжки – бараньи кости, и разбрасывал их по полу, они становились в четырёх положениях: 1-"чиста", 2-"горя", 3-"сак", 4-"тол", то есть на каждой грани своё количество очков. Играть не хотелось одному, да и день был солнечный, на улице кругом всё баско, и мне хотелось выбежать на улицу, и там резвиться с другими такими же ребятами.

В середине дня мать расположилась на голом полу в избе и громко закряхтела. Я посмотрел, как голова ребёнка начала выходить из родового отверстия. В дом быстро вошёл отец, и меня отправил за порог, чему я был несказанно рад и быстро выскочил на улицу, туда, где мои сверстники играли в палки, гоняли шарик и громко крикнул:

"Ребята, мама сейчас принесёт ребёнка!" "А кого, парня или девку?" Я пока не знаю!" "Эх, ты, лопух, надо было до конца родов посмотреть!" "Но я не мог этого сделать, так как меня вытурили из дома". "Ну, ладно, узнаем скоро, кто родится". Я подсоединился к играющим, и мы пошли продолжать игру в палки.

Игра состояла в том, что круглый деревянный шарик устанавливался на наклонной доске, его сбивали палками-битами с доски, и он летел дальше или ближе, в зависимости от силы удара. Ведущий бежал за шариком, брал его и стремился попасть в лежащую на земле биту противника, и если это удавалось, то противники менялись ролями. Наигравшись вдоволь, я вернулся домой, где родители уже выполнили все действия и всю работу по рождению Веры, и она поминутно издавала детские звуки, а мне оставалось только посмотреть на рождённую сестру.

Отец устроил подвесную люльку для сестры. Вбил в деревянный потолок штырь с кольцом, затем продел в кольцо очеп – гибкий берёзовый ствол, один конец которого упирался в потолок, а ко второму концу подвесил плетёную люльку – удобное ложе для Веры.

Через несколько дней по случаю рождения ребёнка в семье проводилось мероприятие, которое называлось "Каша". Оно заключалось в том, соседи приходили в дом, приносили что-нибудь необходимое для новорождённого: детскую одежду, бельё, игрушки и угощения, которые готовили сами. Женщины смотрели, любовались ребёнком и желали ему всех будущих благ, здоровья и счастья. Мужчины же, посмотрев на девочку, шутливо восклицали: "Бракодел! Сделал не мужика, а бабу!" Отец отшучивался: "Бабы в жизни так же нужны, как и мужики. Без бабы мужик может прожить какое-то время, а потом его надо кормить, поить, спать положить, и навести чистоту и порядок в доме. Кто это сделает, если не твоя баба?" Мужчины соглашались с таким суждением и все говорили, что мужику без бабы трудно и не управиться со своим хозяйством. Женщины со своей стороны замечали то, что иногда мужик без неё и шагу ступить не умеет, хотя он сильный и ловкий. Поэтому всю женскую работу надо выполнять без огрехов и ошибок, а вечером не забыть бы прилечь сбоку, к своему мужу поплотнее. Кто-то говорит в шутку: "А у меня мужик как бревно, ни с какой стороны к нему не приспособишься толком". "А ты посильней кулаком его вбок двинь, тогда он и размякнет. Что, не знаешь, как это делать?"