Текст книги "Мои были (СИ)"

Автор книги: Владислав Гонцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)

И пошли мы, сели на поезд и покатили туда, куда глаза глядят. Средства кое– какие у нас были и мы сумели проехать по территориям Кировской, Пермской, Свердловской областей и Удмуртской республики. Посмотрели мир, расположенный вдали от своей деревни. Ночевали в поездах, на вокзалах, где нас не оставляли в покое милиционеры, вооружённые длинными, висящими на них до полу, неуклюжими саблями. Мы предъявляли свои справки своего сельсовета с гербовой печатью, и от нас отставали. Только не разрешали спать на скамейках и столах, так как у спящих пассажиров могли скоммуниздить всё. В ту бедственную пору воровства мелкого и крупного было с излишком. На каждом вокзале постояно повторяющиеся нудные и надоедливые призывы к провожающим и встречающим пассажиров, выходившим на перрон родственникам и знакомым. "Граждане, покупайте перронные билеты". Не покупающих такие билеты ловили и выписывали штраф, во много раз превышающий стоимость этих билетов. Государство сдирало лишние деньги с людей. Потом эту денежную повинность убрали.

Мы как бы путешествовали на разных поездах и наблюдали из окон вагонов всё то, что окружало железные дороги, по которым проезжали. Естественная природа -леса горы, долины, реки и речки, это всё естественно и красиво, и мы бесконечно любовались первозданной природой. Мы также радовались, вида возделанные поля, на которых рос и поспевал урожай зерновых культур, и давал надежду, что он будет хорошим, а значит хозяйства будут с хлебом.

Наряду с приятными картинами окружающей местности мы наблюдали и другие вещи – развалины и полуразрушенные остатки деревень, отдельных строений и брошенных жилых домов. Кто – то строил себе жильё, обзаводился хозяйством, работал и обрабатывал поля, выращивал скот и надеялся на лучшее будущее. Много добра пошло в прах. Кое – где видна была жизнь – жилые, покосившиеся, осевшие в землю дома, около которых приютились сараи, в которых содержался домашний скот. Зрелище безрадостное.

На каждой станции идущий пассажирский поезд встречали живущие вблизи люди и предлагали своё приготовленное съестное – горячую картошку, выпечку – пирожки, шанежки, выращенные на своих приусадебных участках овощи – огурцы, помидоры, морковку, собранные в лесу ягоды, грибы, съедобные травы, коренья. Пассажиры охотно приобретали предлагаемый товар – вусные продукты, потому что это были не казённые продукты, продаваемыё здесь же на станции – в киосках, и которые не всегда соответствовали требуемому качеству. Но такому делу – мелкой торговле крестьян, да и не только крестьян мешала власть в виде милиционеров, являвшихся незамедлительно с длинными неуклюжими саблями и распоряжались прекращать эту мелкую торговлю. Законно ли это было?. Закон о спекуляции, действовавший в то время, допускал торговлю товарами, которые производили сами жители. Спекуляции там не было. Колхозники, да и рабочие, продукты производили сами, своим трудом и шли ими торговать, не боясь незаконных действий властей. Не всегда получалось так, как было положено по закону. Произвол. Почему несправедливые гонения на людей, никто не знал. Люди терпели всё и лелеяли постоянную надежду на лучшее будущее. Деньги им нужны были, чтобы купить промышленные товары и одежду, обувь, школьные принадлежности для учащихся детей.

А мы жили в бедной своей деревне, многого не зная, и в поездке нам было интересно узнать, как живут люди в неближнем от нас далеке, и мы смотрели во все глаза на происходящую действительность, при которой та же унылая бедность, неустроенность,

Путешествовать нам долго не пришлось. Мы вернулись в деревню и стали работать в меру своих сил. После того как мы в колхозе справились с уборкой урожая в колхозе, мы пошли работать в лесосеку заготавливать лес. Работа эта нелёгкая и небезопасная. Но не это тяготило нас. Барак, в который поселили нас, практически не приспособлен для нормальной жизни и отдыха после рабочего дня. Дырявый во многих местах, барак продувался всеми ветрами, что не представляло никаких для нас удобств. Он был построен на скорую руку, и по принципу "тяп-ляп" с ошибками, с недоделками. Я не выдержал такое житьё в бараке, ушёл и поступил учиться в школу ФЗО, хотя и с очень большим опозданием. Мои товарищи Николай и Илья остались работать в лесу на весь зимний сезон. Я выучился профессии плотника и уехал работать подальше от своих товарищей. И мне не пришлось больше увидеть Илью, и не узнал, какова дальнешая судьба его. Остаться сиротой в раннем возрасте и работать в тяжёлых условиях, при недостаточном питании, и не сломаться, думается мало кто выдержит.

Д. Гонцово. Кировской обл. 1941-1948г. г.

12. АЛЕКСЕЙ.

Он жил в нашей деревне и работал в колхозе в роли специалиста, которого "куда пошлют", точно так же как и нас всех, колхозников. Семья – отец, старый Фёдор, мать Евдокия, старший сын Александр – частично изувеченный – хромал на одну ногу и имел под правым глазом довольно большой нарост – волдырь, из-за которого наши колхозники называли его за-глаза – "маршал – Сашка швал", и который был единственным коммунистом в нашей деревне, а поэтому во время ведения жестокой и убийственной войны колхозники насильно под большим давлением со стороны властей "добровольно" избрали его председателем колхоза на долгие годы, в течении которых он показал себя довольно жестоким и грубым человеком, хотя не всегда нужны были его жестокость и грубость.

Средний сын в семье – Иван во время войны был призван в ряды действующей Красной армии отдавать долг Родине, как тогда говорили, самая младшая дочь – рослая девочка Роза работала в качестве колхозницы на разных работах, таких как "куда пошлют", хотя она была несовершеннолетней, а зарплата была такой, что на неё можно было как-то существовать, а не работать, не говоря о какой-то нормальной производительности труда.

Алексей, которому по возрасту пришло время отправиться в Красную армию и служить там для охраны и обороны страны. А хотелось ли это делать? Алексей решил, что в Красной армии штыки чай найдутся, и без него большевики обойдутся. Для освобождения от службы в действующей Красной армии он обратился к старшему брату Александру – председателю колхоза, коммунисту, чтобы тот пошёл к военным властям района с просьбой освободить Алексея от такой обязанности, как служба в действующей Красной армии. Возможность такая была, и военные власти пошпи навстречу, а Алексей не ушёл в действующую армию, а добился того, чтобы призвали его во внутренние войска НКВД и отправили служить охранником и надзирателем в Вятский лагерь НКВД, некоторые отдельные лагерные пункты располагались невдалеке от деревень нашего колхоза. То есть он сумел откосить от действующей Красной армии и на передовую линию фронта не ушёл.

Там, в лагере военнослужащий не идёт в атаку под пули, снаряды и авиабомбы врага, не встречает, не стреляет и не уничтожает его, а только надзирает за заключёнными узниками, чтобы те соблюдали дисциплину, не устраивали драки, не убивали друг друга за чашку чифиря, чтобы не отлынивали от работы, в том числе и от тяжёлой, не устраивали синекуры, не лгали, не выслуживались, не шантажировали, не подкупали, не вымогали каких-либо ценностей. И,кроме того надо было быть охранником на часовых вышках, которые устанавливались на определённых расстояниях друг от друга по периметру забора и колючей проволоки, устроенного вокруг отдельного лагерного пункта. Там любой человек годился на роль охранника, надзирателя. Вооружённая охрана ВОХРА – ад для заключённых в лагере. Алексей по своему складу был жестокий,человек, такой же как его старший брат Александр, и такая жестокость его была проявлена в обращении к заключённым в лагере, а поэтому он был убит во время какой-то стычки за его жестокий нрав и за его нехорошие дела. Незавидная судьба отлынившего от службы в действующей Красной армии человека.

А.П. Гонцов. 1941-1943г.

13. ИЗ МОЕГО ПРОШЛОГО

Я с самого детства не лез поперёк батьки, не стремился лезть вверх по служебной лестнице, если можно назвать таковой как старший транспортный рабочий при погрузочно – разгрузочных работах и перевозке грузов и звеньевой в поле, хотя у меня были некоторые задатки, одним из которых было то, что в школе я учился лучше других учеников, и грамотность моя была повыше, чем у сверстников, и знал я побольше чем они, и это признавали все – доброжелатели и недоброжелатели.

Недоброжелательность и даже ненависть ко мне проявлялась не абстрактно, а конкретно в словесных оскорблениях, угрозах со стороны отдельных сверстников и других людей, а то и от организованной толпы в виде нападения на мою голову и швыряемых в мою сторону разных мелких и крупных предметов. Я не понимал их действий, так как не делал никому ничего плохого, а враждебные настроения против меня у них были, и они не отрицали этого. Видимо, их ненависть ко мне порождало то, что я знал что-то из арифметики, географии, истории, естествознания, русского языка и тех других дисциплин, которые мы изучали в школе, и знал больше, чем мои сверстники. В будущей моей жизни такая недоброжелательность и даже ненависть проявлялась не только ко мне, но и к другим, более начитанным и грамотным людям.Таким с неудовольствием и даже с презрением говорили: "Книгочей, грамотей, интеллигент, выскочка".

А поскольку я работал в колхозе, в деревне, в поле, на лугу не хуже других, то меня вынуждены были признавать и даже уважать. В незатейливых наших играх – в лапту, в городки, в палки с деревянным шариком я играл не хуже, а даже лучше других. Дрался со своими соперниками не хуже других и, получая при этом синяки и шишки, умел давать адекватные ответы, хотя против многих недоброжелателей устоять было трудно, да и физической силы у меня было мало.

В деревне главным критерием ценности человека для общества была его работоспособность, его умение, мастерство, способность думать, мыслить, делать быстро необходимую работу, его сообразительность,его умение давать толковые предложения и даже идеи, а не его умение много и сладко говорить, ораторствовать Находились и такие, кто умел устраивать демагогию. Такие "деятели" организовывали и кое-как делали работу, и находились те люди, которые шли за ними и делали ненужные дела.

Я не могу представить наш колхоз во временв сороковых годов 20-го столетия без кузнеца – Никиты Николаевича, который исполнял все кузнечные работы по ремонту и содержанию металлических деталей и узлов в рабочем состоянии сельскохозяйственных машин, транспорта, инвентаря.

Нельзя представить в те времена колхоз без "Ваньки-жабы" – Ивана Николаевича – плотника и столяра, работавшего без одной, оторванной на войне ноги, который изготовлял деревянный инструмент, телеги, сани, дровни, волокуши, и приводил в исправное и работоспособное состояние изношенные деревянные части сельскохозяйственных машин и орудий с заменой их.

Невозможно было прожить колхозу и без "Ваньки-комиссара" – Ивана Николаевича, ведущего ремонт и содержание кирпичных сооружений как в общественных так и в личный хозяйствах, а также исправно ремонтирующего стеклянные части окон в хозяйствах.

Это были специалисты, и работы выполняли качественно, так как они полностью отвечали за свои дела.

Хромала наша работа по нормальному обеспечению транспортных работ. Не хватало по настоящему хорошей сбруи, с помощью которой можно было уверенно ездить и возить грузы на дальние для нас расстояния – до 100 километров. Всегда были нужны полностью работоспособные хомуты, седёлки, шлеи, гужи, верёвки. В колхозе не было специалистов по изготовлению, ремонту и содержанию конской сбруи, а такой работой занимались колхозные деды на непостоянной основе. В деревне у нас жил инвалид с детства Лаврентий. Его можно было научить такой работе, и поручать ему содержание конской сбруи в работоспособном состоянии. Нам непонятно было, почему такую нужную позарез колхозу работу делали только временными короткими набегами, когда какая-то часть сбруи изнашивалась полностью.

Проработал я в колхозе шесть лет в качестве коногона, бороновальщика, пахаря, сеяльщика, молотильщика, транспортного рабочего – грузчика, перевозчика помощника бригадира, лесоруба, ремонтного рабочего. После чего ушёл из колхоза.

Через 7 лет после работы в лесной промышленности и службы в Советской армии я приехал на побывку в свою деревню. И увидел то, что колхоз медленно и неуклонно разрушался. Старшие люди уходили из жизни, а младшие – из колхоза.

14. ВЫИГРЫШ

Нас ежегодно вынуждали "добровольно" подписываться на государственный выигрышный заём, так как у государства было недостаточно средств.Были и лотереи с выигрышами. Житель соседней деревни Починки Байбородов И. выиграл 50000 рублей. Ему позавидовали очень многие – кто-то со злобой, а кто-то с надеждой выиграть такую же сумму.

Я тоже выиграл 1000 рублей на облигацию небольшого достоинства – 25 рублей. В сельской сберегательной кассе мне не дали такую сумму – у них существовали свои ограничения. И мне пришлось идти в кассу, расположенную в районном центре – в селе Лойно, в 30 километрах от нас. Ранним солнечным утром я отправился в путь босиком, в холщёвых штанах и рубахе, не сообщив об этом никому.

Сходил, получил свой выигрыш, пообедал в чайной и поздно вечером вернулся домой. Мать встретила меня невесело и жёстко вопросила о том, где я шлялся и где меня носило весь долгий день. Она была серьёзно обеспокоена моим долгим отсутствием. В те времена, если я оставался свободным от работы, то часто уходил в лес самостоятельно или по заданию матери и иногда на весь день в зависимости от погоды. Надо было собирать лесные дары – грибы, ягоды, съедобные и лекарственные травы и коренья, надрать берёсты для изготовления лаптей и ивовой коры для нужд райпромкомбината как сырьё. Мне нравилось бывать в лесу и собирать дары, так как это было материальной поддержкой для нашей семьи. И я никогда не считал нужным сообщать об уходе из дома в лес. И отчитывался всегда принесёнными из леса дарами, которые мать обрабатывала и готовила из них питание. Не трудно мне было сообщить ей о цели моего ухода сравнительно далеко, и тем самым не заставлять её волноваться весь день. Ждал хорошей взбучки. Но когда предъявил ей десяток сравнительно огромного размера серых бумажек, на каждой которых было написано "100 рублей", гнев, ярость, желание, готовность отодрать мой зад ремнём у неё улетучились, и она осталась довольна. Разумеется следовало получить трепака за этот мой самостоятельный уход без сообщения в семье.

Любые дела надо согласовывать с заинтересованными людьми и коллективами. Следует сказать, что такие ошибки у меня случались и в дальнейшей взрослой жизни, а иногда приводили к нехорошим результатам. Кто-то их замечал, а кто-то и нет, когда всё сходило с рук. А это бывало вредно для общего дела. Иногда приходилось пытаться выполнять без согласования незнакомую работу в незнакомом месте и условиях выполнения её. Это бесполезная трата времени. Мы бросались выполнять такие работы, в результате чего получался провал.Это плохо и никому не нужно.

Для того, чтобы было нам прожить как-то более или менее сносно и не быть слишком голодными и холодными, мать старалась работать истово сама и не давла никакого покоя нам, хотя мы с сестрой Верой были ещё малоспособны выполнять какие– то сложные работы. В таком неистовом темпе работы в колхозе и дома, и в постоянном напряжении и при некачественном питании она не могла долго просуществовать и протянуть.

В семье имелась пока живность – корова, дававшая молоко, две овцы дававшие шерсть, приплод и мясо, поросёнок, растущий для мяса, и немного кур, дающих яйца. Этих животных мы держали после ухода отца на войну, для которых летом в 1941 году были заготовлены корма, и с помощью которых мы сумели содержать своих животных в зимнее время 1941-1942г.г. Летом в 1942 г. мы ещё сами как-то сумели заготовить корма для содержания нашего скота. Кроме того, после окончания рабочего года нам, как и всем колхозникам выдавалось в соответсвии с количеством выработанных трудодней небольшое количество из произведённой в колхозе общей продукции – зерна, сена, соломы, картофеля, кормовых овощей. Поскольку мы имели свой огород, то мы его обрабатывали и выращивали достаточное количество картофеля, капусты и немного овощей. Этот урожай, собранный на нашем огороде, был основным питанием в течение всех лихих военных и первых послевоенных лет.

В 1943 году нам надо было позаботиться о дополнительной заготовке сена для нашего убогого хозяйства. Мать пошла в лес и на дальней полянке накосила травы, и мы заготовили там немного сена. На той полянке раньше никто не бывал, не косил травы и вся трава долгие годы пропадала напрасно, превращаясь в естественное удобрение. Нашлись недоброжелатели и доложили о нашей самостоятельности властям, и заготовленое сено у нас отобрали. Мы могли бы заплатить за использование государственных земель для заготовки сена. Но нас не слушали и не шли навстречу. Получилось так, как собака на сене: "Сама не ем и тебе не дам". Наши животные остались без достаточного количества корма. Корова от недостаточного питания заболела, и её пришлось прирезать. Человечности и сострадания у коммунистических властей не было. Обидно, горько и несправедливо существовать было в то время в деревне. Мать ушла в мир иной в молодом, цветущем возрасте – в 40 лет.

Д.Гонцово.Кировской обл. 1942-1945 г.г.

15. ТАБАКОКУРЕНИЕ.

В 1941 году наши отцы ушли на войну, а мы, дети остались полупризорными, почуяли больше воли и свободы, и начали заниматься неблаговидными делами, в том числе и вредными для своего здоровья. Мы начали курить, но не табак, которого было мало или совсем не было, а мох, выдернутый из пазов бревенчатых жилых домов, чем дополнительно нарушали тепловую защиту жилья. Мох мы измельчали, завёртывали его в трубки, изготовленные их из бумаги от старых газет, журналов, книг. Мы зажигали и курили такое изделие, задыхались, втягивая горячие газ и дым, исходящие из горящих самодельных цигарок, и активно пытались отравить и разрушить наш детский дыхательный орган, и продолжали заниматься этим вредным и гадостным для нашего здоровья делом, хотя чувстовали себя при этом свехотвратительно. Как справлялся наш организм с таким насильным внедрением вредных газа и дыма и, что будет впоследствии после такого курения, мы не знали, да ещё и хвалились тем, кто сильнее и больше затянет в себя такой отравы.

После такого адского курения мха я решил вырастить хороший табак на своём огороде. Приобрёл семена, высадил их в землю, и ухаживал за ним, причём ухаживал лучше, чем за растущими картофелем и корнеплодами. Табак вырос быстро, и его довольно большие листья выглядели внушительно, особенно в утреннее время. Я срезал листья, высушивал их на солнце, или в затемнённом месте. Высушенный табак размельчал и стал курить его вместо мха. В первый раз я накурился этого табака, мне понравилось такое занятие, и сначала я почувствовал себя довольно хорошо и даже комфортно, устроился на травяной лужайке около дома, смотрел в небо, которое вроде бы кружилось вместе с облаками, а весь небосвод как бы уплывал медленно вдаль, а я чувствовал себя как бы на седьмом небе от выкуренной самодельной папиросы. Недолго продолжался этот мой кайф. Голова закружилась, а потом стала болеть всё сильней и сильней, а что было делать с болью, я не знал. К вечеру всё прошло, организм мой справился и вошел в норму. Я понял то, что чего-то переборщил, и в будущем стал курить меньше, и меньше отравлял свой организм, но курить не бросил, и уж не доводил себя до того состояния, которое было со мной после первого курения свежего зелёного табака.

Закончилась война. В округе в магазины стали привозить и там продавать папиросы, дешёвые "Ракета и "Спорт", подороже – "Беломорканал", "Дели", "Пушки" и дорогие, но очень слабые "Казбек". Привозили махорку разной крепости – Усманскую, Моршанскую, Бийскую, из "Укртютюнмахортреста" и из других мест, и торговали ей. Откуда-то появились "Гаванские сигары", дорогие и очень крепкие и ароматные (похоже, что такие курил Черчилль, как это отображено на исторических фотографиях). Мы стали курить все эти, изготовленные промышленностью табачные изделия, продающиеся в наших магазинах, и нам казалось, что это табачное зельё для нашего здоровья получше, чем выращенный в домашних условиях зелёный табак и, как будто при курении изготовленного промышленностью табачного зелья мы стали меньше терять своё здоровье.

Во время службы в Советской армии нам для курения выдавали махорку разной крепости и, даже когда она отсутствовала, то нам выдавали папиросы "Казбек", считавшиеся высокосортными, но они были такие слабые, что мы, солдаты, не считали их за курево. Во время службы в армии жизнь заставила меня бросить курить, и теперь я не занимаюсь таким нехорошим делом. Но чувствую, что давнее увлечение курением и мха и другого табачного зелья не прошло даром.

16. МОЯ ВОЙНА.

ВСПОМИНАЕТСЯ деревенское детство, беззаботное, беспечное. Тёплым летом мы, полуголые убегали в лес, на речку и на деревенский пруд, где бегали вперегонки, купались, резвились и ни о чем не думали.

22 июня 1941 года пришло к нам, в деревню сообщение о том, что началась война с Германией. Что такое война, все почти знали и понимали, а потому всполошились и озадачились. Старшие люди помнили Первую мировую и гражданскую войны, с которых люди вернулись калеками или не вернулись совсем. А теперешная война будет жесточе, и все ожидали чего-то страшного и непредвиденного. Тревожились молодые женщины, понимая, что их мужей призовут в действующую армию в первую очередь. Те, которые постарше, уже послужили в армии и считались резервистами, и их тоже не оставят дома.

Через короткое время к нам в деревню приехал военный человек и сказал, что будет готовить людей к ведению современного боя. Для этой цели велел всем мужчинам изготовить деревянные модели винтовок и через несколько дней снова приехал, приказал всем мужикам собраться с их деревянным вооружением. Поставил в строй, прочитал политическую информацию о необходимости защиты родины, и стал обучать всех искусству ведения современного боя. Команды он отдавал чётко, ясно, зычно, как настоящий советский командир, и чтобы все понимали, чего от них хотят.

Смирно! Направо! Налево! Кругом! Шагом марш! Строевым! Бегом! В атаку, вперед! В штыки! Врукопашную! Бей! Коли! Ложись! По пластунски вперед! Команды подавались беспрерывно. Этот военный человек был неутомим, и чувствовалось то, что он действительно хотел научить людей воевать и драться на войне. Мужики маршировали, быстро поворачивались, бегали, ползали, часто нарушали строй, кто-то отставал или шел не в ногу. Уставали, больше, чем на работе. Глазеющие зеваки наблюдали за всеми нарушающими, ненарушающими, падающими мужиками, подтрунивали и подсмеивались совсем не к месту. Продолжалось такое обучение недели полторы. Помогла ли такая кратковременная тренировка в современном реальном бою, сказать трудно. В современной войне надо было научиться также плавать, хотя бы по топорному, чтобы преодолевать реки при проведении боев, а плавать и держаться на воде наши мужики не умели.

В деревню стали приходить повестки с требованием явиться в установленное время на сборный пункт. До осени всех годных для военной службы мужиков забрали в действующую армию. На проводы каждого собирались все соседи. Пели прощальные песни, плясали, плакали. Все знали, что человек уходит на войну и может не вернуться в отеческий дом. Деревня осталась без челоможных мужиков. Тогда никто не думал, не ведал, что с этой ужасной войны вернутся немногие, да и то израненные и калеки. Женщины, взявшие на свои плечи двойную тяжелую нагрузку слабели, болели. Не хватало еды для поддержания сил и здоровья. Отец ушел второго сентября. Утром принесли повестку, а днем надо было сдать дела, в том числе зерновой склад и вечером – отъезд. Котомка с сухарями, запасное белье, ложка, кружка были приготовлены заранее. Мы остались втроем с матерью и двухлетней сестрой. Отец сначала писал письма с места формирования воинского соединения в городе Можге в Удмуртии, а потом с фронта. Поздней осенью письма от него перестали приходить. Мы поняли, что отца у нас больше нет.

Беда не приходит одна, и пришли болезни. Осенью свирепствовала чесотка, и откуда она взялась? Мы учились в школе, что-то читали, писали, считали, изучали, и при этом нещадно чесали и царапали свои руки и все тело. Фельдшерица давала какие-то мази, но они не помогали. Исчезла эта зараза с наступлением холодов. Наступил новый, 1942 год, который принес нам еще одну боль – корь, которая напала на нас, детское население помимо зимних холодов. Кушать не хотелось, перед глазами постоянные разноцветные кроваво – красные круги. Фельдшерица приносила и давала какие-то порошки, которые вроде бы помогали, но слабо. К сожалению, среди нас была и потеря – один из нас умер от этой болезни. Обучение в школе прекратили на все время болезни до того, как мы выздоровеем и будем способны ходить в школу – на расстояние три километра.

Наступила весна 1942 года. Я закончил второй класс. В колхозе надо было работать за себя и за ушедших на войну мужиков, и рабочих рук не хватало, и нам, малым людям пришлось идти работать.

"Довольно, Андрюша, гулял ты не мало, пора за работу, родной!". Мне выдали и закрепили за мной коня, с которым я был обязан выполнять все необходимые сельскохозяйственные работы, которые были не всегда посильными для нас, малолетних, но и для взрослых женщин. Я работал коногоном, бороновальщиком, перевозил пока мелкие грузы, и исполнял другие, посильные для меня дела.

Работа в колхозе в весенне – летнее время в течение всего светового дня за исключением утренних домашних дел и обеденного перерыва – "паужны", продолжавшегося два часа – для нас отдых. Не надо думать, что такой продолжительный обед давался только нам для отдыха. Нет, такой перерыв диктовался тем, чтобы вволю накормить, напоить лошадей и дать им отдых. Если бы мы нарушили режим работы, кормления, поения и отдыха наших лошадей, то могли их вывести из строя, после чего они могли потерять работоспособность. Этого нельзя было допускать. Особенно надо было следить за очередностью кормления и поения их, сначала дать корм и время, в течение которого они обсохнут и примут корм, а потом напоить их. Если не соблюдать такой последовательности, то у коней отнимаются ноги и они становятся неспособны к работе. Конское поголовье было нашей главной производительной силой, и его надо было хранить, как зеницу ока. Колхозники понимали зто хорошо, а пришлые руководители не знали этого да и не хотели знать, и заставляли работать безо всяких перерывов.

РАБОТА в колхозе в весенне – летнее время и осенью продолжалась полный день до темна, до того времени, когда уже невозможно было чётко и ясно распознавать предметы труда и вещи.

С самого начала весны мы начинали готовить поля под посевы – убирали сорняки, пахали, боронили, сеяли зерновые вручную и с помощью конной сеялки, сошники которой часто забивались землей, особенно в сырую погоду. После посева зерновых культур, когда становилось потеплее, высаживали картофель, овощи и корнеплоды.

Начиналось лето, и мы ухаживали за посевами и посадками, эта работа в основном заключалась в очистке полей от сорняков, которые, как нам казалось, росли быстрее, чем наши культурные растения. Летом заготавливали сено и сочные корма, необходимые для содержания нашего конского поголовья, крупно – рогатого и мелкого скота в зимнее время. Осенью убирали урожай, обрабатывали его, укладывали в хранилища. Зерно в соответствии с планом и обязательными государственными поставками сдавали в первую очередь. Это зерно пока засыпали в колхозные зернохранилища под надзор ответственного лица до тех пор, пока его не вывозили на хлебоприемные пункты, расположенные на железнодорожных станциях, и эта транспортная работа выполнялась; в основном, зимой. Все работы худо – бедно выполнялись, их нельзя было не выполнять, нельзя было терять ни зернышка из выращенного урожая. Осенью на нас, работающих в поле часто сыпались дождь, слякоть, снег. Было, к сожалению и такое, что мы не могли управиться полностью с уборкой картофеля и корнеплодов, часть которых оставалась в поле и заносилась снегом. А весной, когда сходил снег, мы выкапывали крахмальные остатки картофеля из почвы и готовили из него себе еду. В уборке картофеля нам помогали военнопленные немцы, румыны, итальянцы, которые проживали в отдельных лагерных пунктах Вятского лагеря НКВД, расположенных относительно недалеко от наших деревень. Они приезжали к нам на американских машинах – "Студебеккерах", выкапывали картофель и увозили его к себе для питания.

При уборке и обработке зерновых культур в колхозе обязательно присутствовал посланный коммунистическими партийными властями уполномоченный надзиратель – надсмотрщик, который смотрел, вычислял, проверял количество выращенного и обработанного зерна и следил за работой колхозников, точнее колхозниц. Одет он был в полувоенный мундир защитного цвета. Наши колхозницы называли его надзирателем. Он почти постоянно находился на гумне – закрытой площадке, где обмолачивали и очищали сжатый хлеб, следил за работающими, и давал бестолковые замечания, так как не знал дела. Нам, коногонам на приводе молотилки то и дело кричал: "Эй, мальчик сильнее гоняй лошадей!" Мы его не понимали, потому– что замечания нам могла давать только машинистка молотилки и принуждать нас посильнее гнать лошадей тогда, когда машина сбавляла обороты, но никак не некомпетентный надзиратель. Женщинам он кричал, чтобы они быстрее крутили веялку, а они в ответ ему: "Мы не заключенные в лагере, чего ты приехал надзирать над нами? Поучать как работать и крутить веялку? Мы без тебя знаем, как это делать. Почему ты не на фронте? Наши мужики ушли все на войну, а ты, здоровый человек, караулишь нас, баб. Позорник. Если нужно крутить веялку быстрей, то возьмись и крути ее быстрей. Бездельник."Мы не могли определить, что этот человек умеет делать сам, кроме как произносить невпопад никчемные замечания.

ХЛЕБ сдавали государству регулярно, строго выполняя план. Но надзиратель зорко смотрел и видел, что хлеб в колхозе оставался после сдачи его по плану и докладывал об этом руководству района. В колхоз приехали партийные и советские руководители из района и дали команду собрать всех колхозников на общее собрание. Цель – заставить людей проголосовать за сверхплановую сдачу государству оставшегося хлеба.