Текст книги "Дыхание Голгофы"

Автор книги: Владимир Барвенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

– Да, конечно. Что еще остается, – сказал я и шагнул мимо жены к выходу. Ее холодность была очевидной. «Интересно, как мы переживем сегодняшнюю ночь после долгой разлуки?» – мелькнуло в сердцах.

… Наконец я облачаюсь в спортивный костюм, еще из довоенных, старых запасов и прохожу на кухню. Стол накрыт от души с присутствием начальственных деликатесов. А я думаю о том, что в моем дорожном бауле тоже кое-что припрятано из «заморских» вкусностей, в нем, кстати, и подарок Гале – шаль искусной восточной работы. Но сумарь позабыт в нервной спешке в прихожей, а там еще топчется тоска, и я говорю себе: «Потом». Галя предлагает открыть шампанское и я с удовольствием салютую в потолок, ловко разливаю по бокалам и меня охватывает эйфория – это пережитое как-то тупо, без подробностей, делает шаг назад, уступая место настоящему, вот только этому мигу…

– За тебя, Гаврош, – искренне, немножко с грустинкой, говорит жена и я ей прощаю все – ну не могут эти глаза лгать. Мне очень этого хочется.

Я выпиваю свой бокал до дня и ловлю себя на том, что боюсь первым сказать – любое слово, любую безделушку – вот боюсь и все. Вероятно, такое испытывает и моя жена – она отпила чуть больше половины бокала и как-то уж очень осторожно поставила его в глубь стола. Кажется, еще мгновение и ухнет тишина, но Галя заметным усилием воли зажигает на лице улыбку и говорит:

– Гаврош, я так старалась. Не задумывайся, приступай к еде…

– Да я гляжу и ты не спешишь?

– Когда готовила, хотелось, все-таки с работы, – как-то виновато повела головой жена. «Переживает, – подумал я и жалея ее, решительно набрасываю себе в тарелку какой-то салатик. Однако делаю это не слишком уверенно и Галя старается мне помочь. Тут меня подстерегает мысль, а не взять ли вообще инициативу в свои руки. Партейка, понятно, проиграна, но хоть лицо сохранить.

Впрочем, я и не ем-то, а так, клюю из тарелки, не ощущая вкуса и жду каких-либо движений  от моей жены. Как мне служилось, она знает, а как жилось ей, все-таки интересно. Событий-то тут было много кроме ее блуда. Вот и главное медицинское учреждение города приняла. Интересно. Могла б для начала и поведать. А там уже «базар покажет». А Галочка спокойно пригубливает себе из бокала и что-то еще и на вилку накалывает. И глазками постреливает. Понятно, волнуется, как актриска перед первым в жизни выходом. А мне хочется сказать ей: ну смелей, раскалывайся, наконец. Может, я тебя поддержу. А то, ей-богу, так мучительно-тяжело смотреть уходящей любви вслед. Молчание достигает наивысшей точки, и я не выдерживаю.

– По-моему, Галочка, ты мне что-то очень хочешь сказать? Я думаю, наша утренняя встреча не повод для чего-то серьезного. Это пустяк. Любящая женщина, да еще и дождавшаяся мужа с войны парализована счастьем. По крайней мере, так в книжках пишут и в кино показывают. Как там: «живой, родненький, вернулся». А все другое – мелочи. Ревность, ущемленное самолюбие. Есть человек. А у нас сейчас не встреча после долгой разлуки, а инерция прошлого и ожидание.

– Чего? – упирается в меня широченно открытыми глазами жена.

– Спектакля, Галочка. Все просто, кто первым откроет занавес, тот и главный герой.

Галина делает паузу и зовет на помощь глоток шампанского.

– И где ты, Апраксин, так красиво, так задушевно научился говорить? Неужто на войне было время думать о душе.

– А вот представь себе, было. Просто там другие измерения и душа другая.

– Банальности это все, Гаврош. Какая душа? Я врач и как и ты лечу тело. А что касается души – это скорее к Богу. По-моему не о том мы сейчас…

– Спорить не буду. Ты большой специалист по вскрытию тел, даже вот ученую степень приобрела, а что касается души? – Тут мне нестерпимо хочется сказать: «В госпитале, мадам, я вами бредил», – но я изо всех сил подавляю в себе эту сейчас очевидную безделицу, и возникшая пауза комом подкатывает к горлу. Но я говорю, точнее, сомневаюсь вслух… – Хотя нет, не в этом дело…

– Тогда в чем, прояснишь? А то уж я совсем темная – по-бабьи нехорошо усмехаясь, выплескивает вопрос супруга.

– Ты-то сейчас, сладкая моя, обеспокоена другим. Куда муженька положить после баньки и праздничного стола? На прежнее брачное ложе? Ой, ли… Я только взглянул на тебя и сразу понял – прошла любовь-то…

– Прошла, Гаврош, лукавить не буду, – после длинной паузы соглашается Галина и отворачивает от меня лицо.

Странно, но я весьма спокойно принял эти ее слова. Я понимаю – фраза пока легла на самый верхний слой души и осознание придет позже, когда к сердцу подступит. И все же я люблю эту женщину. И, похоже, это уже мой крест.

– А может, ее и не было? – осторожно трогаю я самое святое.

– Как не было? – вздыхает Галина и  заглядывает мне в глаза. – О чем ты говоришь?! Была… Просто после смерти Маришки, что-то надломилось во мне. И тебя нет. Пусто стало.

– Стоп. Только о дочери не надо, – поднимаю я руки. – И ты встретила другого. Вот так случайно. Чтобы заполнить пустоту. Да?

– Ну, не так уж и случайно. – Она опять отворачивает от меня лицо и, кажется, вытирает слезу. – Он был моим научным руководителем, когда я готовила диссертацию.

– И получала письма мои оттуда… И отвечала, что-то обещала… – почти шепчу я. – И что – это уже все? Изменить ничего нельзя? А вдруг это просто увлечение?

– Все гораздо сложнее, Гаврош. Я на четвертом месяце беременности. – тут она поворачивается и прямо в упор с затаенным ужасом смотрит мне в глаза. – Я не хочу терять ребенка. Его может больше и не быть. Ну не судьба у нас, Гаврош…

– А ты уверена? Это тот случай? – мне стоит невероятных усилий продолжать разговор.

– Да. Это тот случай. Не была бы уверена – не решилась бы. Ты знаешь меня. Конечно, я поступила с тобой подло. И меня все осудят, но я не хочу терять ребенка… Я боюсь… А тебя я любила, ты первый мой мужчина. И это еще не прошло… Ну, совсем не прошло. Ты – память, понимаешь? О моей юности.

– И как же нам теперь с этим жить? Мне съезжать?

Тут Галина лукаво блеснула глазами.

– Я думаю, один ты не останешься. Вот только появился и уже…

– Это так, Галочка, вынужденное знакомство. Через дорожку переходить не собираюсь. И в мыслях не было, – говорю я и чувствую – вот-вот взорвусь. – В госпитале я считал дни, и все фантазировал нашу встречу. А ты уже была беременна…

– Да дрянь я, дрянь! – вскакивает из-за стола Галина и, пряча слезы, уходит.

Я наливаю полный фужер шампанского, неторопливо пью, а точнее тупо загоняю в себя хмельную горечь обиды. Потом шагаю к окну, а за ним в лилово-красных тонах разлился по-майски поздний южный вечер. И желтые шары фонарей на проспекте, и неторопливо-вязкое движение людей и автомобилей показалось мне нереальным, далеким, чужим. Тут я подумал о том, что мне всерьез-то и не пришлось пожить в этом доме. Квартиру мы получили перед самой моей отправкой в Афган. Новому жилью больше всех радовалась Маришка.

Вернулась Галина. Кажется, она взяла себя в руки. Это я почувствовал по голосу.

– Вот такой ты всегда, Апраксин, – проговорила она за спиной. – Ну не ударил бы, так хотя бы обматерил по-мужски. А ты на душу, воспитываешь…

– Постели мне, пожалуйста, на диване, – процедил я. – Ударил, обматерил – сути не изменит. Загнала ты меня, мамочка, в тупик. Для себя-то ты выход нашла. Легко. – Тут я едва сдержался: «Сначала умерла дочь, а теперь вот и ты ушла от меня»…

– Если переживаешь о жилье, папа устроит что-нибудь. Мы помним, что квартиру давали при твоем участии. В крайнем случае, поменяем на две однушки с доплатой, – так и не поняла Галина, о чем я.

– Ну да… Вы уже и этот вариант обсудили? – наконец, отворачиваюсь я от окна. – Ничего менять не будем. Как-нибудь устроюсь. Зачем лишать будущего ребенка жилья. Я полагаю у твоего научного деятеля ни кола, ни двора? Иначе б разговор о жилье не шел.

– Ну и выдержка у тебя, Апраксин?! На войне ты стал мужчиной, – как-то исподлобья, некрасиво морща лоб, смотрела на меня жена. – Но без жилья мы тебя не оставим. А если честно, я всякий предполагала разговор, но такого?! Удивил ты меня, Апраксин. Очень удивил.

– А это во мне кровь играет дворянская. Апраксины верой и правдой царю-батюшке Петру служили. Достойные, знаешь были люди. Выдержанные. Так что – гены, Галочка Сергеевна, – с меланхолической наигранностью, ее явной передозировкой после шоковой эйфории выплел я. – Так что, стелите, мадам, красноармейцу, может, в последний раз.

– Кстати, Гаврош, о работе не думай. У меня есть возможность тебе помочь, – сказала жена чуть светлея глазами. – И вообще я не хочу, чтоб мы расстались врагами.

– Ну, за помощь спасибо. Только я сам как-нибудь.

– Конечно, понимаю. Мы такие теперь дворяне, гордые, – обиженно поджав губки, отозвалась супруга.

Тут я ловлю себя на том, что продолжать разговор не имеет смысла.

– Одним словом, ты предлагаешь тему вояки-рогоносца закрыть, а топор войны закопать? Согласен. У меня просто нет выбора, – изо всех сил креплюсь я. – Так что организуй, пожалуйста, постельку. У меня на нервах всегда болит нога. Уже чувствую…

… «Вторую ночь на диване, одну в гостях, другую в родном доме, по-моему это клиника, старик», – улыбнулся я себе, вдыхая аромат свежего белья и привыкая к тупым, гулким ударам сердца и ноющей ноге. Рой мыслей не отпускал – в голове было так тесно, а на душе так мерзко, что хотелось каких-то крайностей, любого идиотского поступка, чтобы забыться. А вместо этого я лежал, глядя на осыпанный белесыми пятнами света от окна потолок и жевал едва пережитое. Там, за стенкой, Галя. Такая желанная и такая уже далекая, чужая. «Ее нет, нет, и никогда не будет в моей жизни, – шептал я себе, – не будет, не будет». И вдруг я слышу в дверях шорох и вижу силуэт Галины.

– Не спишь? – спрашивает она вкрадчиво, как давным-давно.

– Пробую, – отвечаю я, ловя себя на неожиданном волнении. «Господи, сделай так, что все, что я слышал было шуткой, вот такой идиотский способ проверки, что все у нас, как прежде», – так и ударило в голову.

– Я принесла тебе подушку. А то эта, как камень. Подними голову, – говорит она и просто, легко меняет подушку. И, не дав мне опомниться, предлагает. – Может сделать тебе укол обезболивающий? Болит нога-то?

– Больше душа… Только, думаю, анестезия ей не поможет. Скорее – хирургия.

– Ну, специалисту виднее, спокойной ночи. Я закрою дверь, чтоб тебя не будить утром.

И сразу следом, легкий хлопок двери и уходящие в вечность шаги бывшей жены.

Странно, но после исчезновения Галины на меня нашло тупое, на грани равнодушия, спокойствие. И в голову тотчас полезли картины службы, но не Афган, нет, а те, самые первые, полные красивых иллюзий и надежд гарнизонные зарисовки – вот здесь, в энском подразделении энского военного Округа. С офицерской общагой, с веселой, острой на язык братией, с нашей кафешкой, со скромным застольем торжеств, танцами по субботам. И, конечно, с молоденькой Галей. И с этим сладким багажом я так и вломился в прозекторскую госпиталя в Баграме. Трупы один за другим выгружают из «Урала» солдаты в белых халатах. А я ставлю свою роспись в журнале передачи. Следом за фамилией, званием, должностью и номером части. Как я сам держусь – не знаю. Меня, кажется, подпирает густо и толсто перебинтованное бревно ноги. Тут же рядом суетится в белом халате старик с лицом Рериха. Он как-то странно, с щенячьим подобострастием заглядывает мне в глаза и видеть мне его не приятно. Сейчас от его взгляда исходит какой-то сладкий страх и одновременно любопытство. И я догадываюсь – он ждет, когда же я спрошу его о дочери. И я готов, но тут вдруг появляется замполит Чудов.

– Не путайся здесь, капитан, – говорит он мне жестко. – Ложись вот на каталку и жди.

Он провожает меня до каталки и помогает лечь.

– А чего ждать-то? – спрашиваю я.

– Отправки. Сейчас вот ребяток подготовим.

Тут мне хочется сказать Чудову, что документы на каждого из убитых сверены. Но Чудову не до меня. Он торопится. Я только вижу, как моих ребят снимают со столов и укладывают в цинк. И огромный человек с брезентовым фартуком поверх халата, отчего-то подмигнув мне, надвигает на глаза черные очки. «Это пайщик» – с ужасом догадываюсь я.

– Извини, капитан, но лететь нам всем «черным тюльпаном». Тебе повезло, – опять возникает передо мной Чудов.

– Ну да, это я уже слышал от Львова. Так он этот транспорт имел в виду? Шутник, – говорю я.

Тут Чудов берет мою руку:

– Терпи, боярин. Поехали.

И кто-то как будто толкнул тележку и передо мной открылась вдруг гигантская пасть самолета. «Черт возьми, сколько же здесь цинка?!» – с ужасом подумал я, а рядом идущий замполит, сует мне фляжку.

– Хлебни, доктор. Это родниковая вода. Наша родимая…

И я жадно припадая к фляжке, просыпаюсь от дикой жажды.

– Что там тебя, черти рвали? – слышу я знакомый басок тестя. – Стонал.

Он появляется откуда-то сбоку. Он весел, как прежде.

– Уже полчаса тебя караулю. Спал крепко, жаль было будить, а потом вдруг задергался, застонал. Афган, небось, на посошок?

– Афган, – приподнимаюсь я и протягиваю ему руку. – Здравствуйте, Сергей Сергеевич.

– Ну, здравствуй, здравствуй, дорогой, – пожимает мою руку тесть, и сунув усмешку в седой, некогда гусарский ус, прибавляет. – Эти сны теперь на всю жизнь. Привыкай.

– Во рту все пересохло. Язык кожаный, вроде и не пил ничего такого. Одно шампанское… – проговорил я, высвобождая руку из мягкого пуховичка тестевой ладошки.

– Значит, я подоспел вовремя… с пивком, – запустив лучики лукавых морщинок под глаза и поигрывая улыбкой, сказал Сергей Сергеевич. А я подумал в сердцах: «Чему он радуется?! У нас семья рухнула, а с него, как с гуся вода» – Ну, айда к столу. Пивка попьем и, как там у вас говорят  -погутарим.

– Да уж погутарили вчера, – вздохнул я и встал. Тесть любезно подал палочку. Я взял и отставил. Надо привыкать без нее. Шагнул. Тесть конвоировал следом до ванной. – Я быстро, Сергей Сергеевич.

– Есть. А я пока лужайку подготовлю, – засуетился тесть. – Коньячок. А может все-таки, холодненького пивка пока?

– Давайте…

– Баварское, – подал он мне откупоренную бутылочку. – По спецзаказу, лично для защитников Отечества.

– Спасибо. – Меня стала забавлять хлопотливая услужливость полковника. Впрочем, он всегда был таким. И если сейчас и хитрил, то самую малость.

Я не заставил себя долго ждать. А тесть, в свою очередь, наскоро наметал на стол вчерашние деликатесы и, гася улыбку, заключил:

– Похоже, пировали вы вчера не густо. Видать не до еды было.

Я промолчал. Честное слово меня не очень грело погружаться во вчерашнее.

– Может, по коньячишке за возвращение? – спросил Сергей Сергеевич. – Если ты думаешь, я каким-то боком в оппозиции…

– Не надо, Сергей Сергеевич. Конечно, я не думаю, что вы поддерживаете выбор дочери… Ну не судьба и все.

– О каком выборе ты говоришь, сынок? – глубоко вздохнул тесть, так что морщинки у глаз выгладились и лицо как-то нехорошо, гневно заострилось. – Ты бы глянул на этот выбор. Мужик немногим моложе меня. Двое взрослых детей. Только и достоинство, что профессор, доктор наук, какое-то там светило. В общем, заболтал девку. – Тесть между тем откупорил бутылку коньяка, прицелился в мою рюмку, но я перекрыл ладонью. – А я выпью. Прости. Только мне кажется, залетела доченька моя, а когда уж деваться было некуда придумала себе любовь. Господи, у нее и мать была такая же шелопутная. На одного мужика глянет – двоих жалко. Царство ей небесное. Тут у нас с Галкой такие бои были! Какое там?! «Люблю», хоть убей. Хотел я тебя подготовить в письме, чтоб помягче удар ты принял. Но слов подходящих так и не нашел.

Тесть, наконец, опрокинул рюмку и тотчас налил себе другую. Выдержал паузу, лысину потер. То, что он не лукавил – было очевидно. А я так и держал бокал с пивом. Жажду утолил, а есть не хотелось. За столом зависла тяжелая пауза. Тесть основательно расстегнул пуговицы форменной рубашки, как-то размяк. Потом заглянул мне в глаза, точно спрашивая разрешения, и, видно, ничего не найдя в них желаемого, поднял рюмку, выпил.

– Конечно, осточертели тебе эти разговоры, – сглотнув тяжеловатый ком, выдохнул он. И вдруг, ухмыльнувшись, встряхнул головой. – Ну, гусь лапчатый.  Черную свою «Волгу» подгонит к клинике, в которой Галка работала, очки роговые бросит на глаза, весь, мать твою, на понтах. Даже моя Эльвира запела: «Он такой импозантный, такой импозантный. Конечно, Галкин инвалид ему не конкурент». Думали-то, что ты там тяжелый совсем.

– Ну, спасибо, Сергей Сергеевич, что я вас разочаровал, – рассмеялся я. Эта искренняя исповедь тестя в этом месте меня определенно позабавила.

Тут он мрачно посмотрел на меня.

– Гаврюш, по-моему, я что-то не то сморозил. Ну, ей-богу, Галка только что дочь мне, сам понимаешь, кровь, а то … Она всегда характерная была, вся в мать. Да и кто ее воспитывал после пятнадцати, когда матери не стало? Гарнизонные сучки. Слава Богу, хоть училась хорошо.

– А может, тут дело в другом? – хлебнул я из бокала баварского пивка. – Элементарно, в любви. Может, и не было ее.

– Ну эт ты брось. Вспомни. Чего-чего, а тебя она любила. И была бы жива Маришка – этого б не произошло.

– Не надо, Сергей Сергеевич, – тронул я его руку. – Мы в общем-то обо всем вчера поговорили. Войны не будет.

– Вот поверь, мой дорогой зятек, недолго будет эта бодяга. Она еще не раз о тебе пожалеет. Ты только борись за себя. Нога, тяжелая травма, но справиться можно. Что делать-то намерен?

– Не знаю. Все как-то вот свалилось, – вздохнул я. – Тут хотя бы немножко в себя прийти. Ну, а потом думаю к родителям на недельку смотаться. А после как-то надо устраиваться, – проговорил я, стараясь не смотреть на тестя. В этом месте разговора мне стало вдруг и грустно и стыдно. Грустно от потери, а стыдно от невозможности исправить действительность или хотя бы принять ее. Как ни крути, а рогоносец. И кажется тесть меня понял.

– Вот что, капитан. Давай для начала поступим так. Тебе надо в самое короткое время отсюда съехать. Я все понимаю, квартира общая. Ну, это мы разрулим позже. Пусть ее гусь тоже подумает, – сказал Сергей Сергеевич и для убедительности что ли встал из-за стола, застегнул пуговицы форменной рубашки, как бы подчеркивая всю свою полковничью значимость и важность момента. – Мы тебя не бросим, точнее – я, ты всегда мне как сын. Но чем быстрее ты отсюда съедешь, тем лучше для тебя. Толкаться и видеть ее.

– Да, конечно, вы правы. Как раз это меня и мучает, – легонько вклинился я в его рассуждения.

– Для начала я тебя попробую поселить в общежитии приборостроительного завода. Друг там у меня в замах по хозяйству, когда-то служили вместе. Хорошие условия у них, я как-то случайно бывал. Отдельная комната гостиничного типа. Все удобства. Ну и дарю тебе еще и свою дачу.

– Ну это широко, Сергей Сергеевич, – исхитрился я.

– Нормально. Мне ею некогда заниматься. Эльвиру, молодку мою, туда не вытянешь. Она попробовала слегка повозбухать насчет сего подарка, дескать, не слишком ли шикарно – каменный домик, озеро рядом, но я отлуп представил по полной. Ты крестьянский сын – это хозяйство потянешь. А потом, когда мало-помалу боль рассосется, забросаем Министерство обороны –  так, мол, и так: инвалид, участник войны и без жилья. Да и к местной власти топтать дорожку надо бы. Награды на китель и вперед. Кстати, гражданские документы не спеши получать. Я имею в виду паспорт. Я полагаю, будет развод с дочурой. И очень скоро. И марать документы разводами не стоит. Получишь только свидетельство о расторжении брака. И все, как говорится, начнешь с чистого листа.

– Хорошая перспектива. Вот уж не думал… там, – усмехнулся я. Истовый напор тестя при всей искренности вызывал нехорошие подозрения.

– Так что, дорогой зятюшка, за эту самую перспективу и выпьем. Галка-дочь, душа по ней болит, но и ты для меня родной.

С этими словами полковник налил рюмки и встал. Пришлось следовать за старшим по званию. Чокнулись.

– Прости ей дуре и отпусти с миром. Все-таки она ребенка ждет.

Выпили. Тут я совершенно некстати вспомнил про забытый баул у входа. Там же подарки. Я вернулся со свертками. Развернул шаль.

– Вот любимой женщине вез.

– Красивая вещь. Ну, восток – ясное дело! – восхитился тесть. – Только я думаю, этого подарка она не достойна. Лучше матери. Ты матери-то что-нибудь привез.

– Да так, парфюм… А отцу и вам по бритве «Филипс».

– Никаких парфюмов, только шаль. Представляешь, как мама будет рада.

И на глазах тестя внезапно выступили слезы.

… Прощаясь, пожимая мне руку Сергей Сергеевич сказал: «Ну, свой „Филипс“ я потом заберу». И вдруг спросил:

– Ты в партию-то вступил?

– Вступил, там по-другому нельзя, – откровенно удивился я вопросу.

– Ну и правильно. Все сейчас горазды на партию валить… Все забыли, все. Ну, диссиденты само-собой, а тут еще какие-то сомневающиеся демократы появились. Ну не последнее ж доедаем.

Я хотел спросить Сергея Сергеевича – какие еще демократы? О чем это он? Но тот уже протиснулся в дверь.

– Главное, капитан, без паники, – только и сказал…

Какое-то время еще я тащусь в фарватере беседы. В голове застряла занозой эта его фраза «Не последнее доедаем». Что он имел в виду, я так и не понял, но задумался. «Что вообще тут в Союзе происходит?» – задаю я себе вопрос, расширяя границу конкретной его величества рогоносца, темы и не нахожу ответа. Тут я малость позаблуждался в идеологических сомнениях и вернулся к щедротам дорогого тестюшки. Конечно, добротный особнячок в дачном поселке недалеко от города если и подарок, то, несомненно, царский. Но нет ли в проекте выселения служивого на сей счет некоего лукавства? Любые отступные только уходи? Ответ, впрочем, завис. Похоже, старик был искренен. «Но дача?.. Без Гали?.. Все самое первое было там. Отказаться?» и тут я вдруг вспомнил об Анюте. Она-то уж точно б  помогла разрулить ситуацию. Хотя не в этом дело. Просто на этот день и час очень хочется где-нибудь спрятать душу. В агонии ожидания встречи с любимой, во всей этой суматохе я не удосужился взять телефонный номерок соседки. «Даже фамилии не спросил, так торопился, – мысленно корил я себя. – А „перейти“ дорожку стыдно. Надо теперь ждать случая, только когда он будет, этот случай?..»

Я прошел на кухню. Сел за стол. Взглянул на початую бутылку коньяка, на измазанную нелепым сооружением закусок скатерку усмехнулся и сказал вслух:

– Чужой ты, Апраксин, на этом празднике жизни.

 

 

5

Ну и что? Импровиз мужа, щелкнувшего по носу загулявшую жену фальшивым адюльтером, в итоге обернулся фарсом. Всякая душа-потемки, а нелюбящая – этими потемками только утверждает мрак. Равнодушие Галины стало просто непереносимым. Каждое твое неумышленное движение к ней, взгляд, бытовая реплика воспринимаются уж если и не агрессией, то точно  – «посягательством на свободу личности». А если еще и случайно в ванной комнате ты натыкаешься на раздевающуюся для приема душа женщину, ту самую, которая делила с тобой ласку и шептала еще что-то нежно и страстно, и память, как пасть разъяренного животного, набрасывается на тебя деталями, будь проклят миг, ибо в следующую секунду ты ловишь взгляд такой лютой ненависти, от которой впору пустить себе пулю в лоб. И попробуй объяснить ей, что надо не забывать запирать за собой дверь и притом трижды извиниться – все против тебя. Нелюбовь такая же мерзкая в своем выплеске, как и ложь во имя ее спасения. Просто два обнаженных нерва на крохотном пятачке – это много. А если учесть, что в недрах этой ауры твое ущемленное самолюбие, обида и, черт возьми, все-таки чувство, то жизнь медленно переплавляется в ад. Вулкан нереализованной страсти из любой трещины легко создает пропасть. И выхода нет. День кажется годом, а ночь вечностью.

С каждым часом моего пребывания в этой квартире я ощущаю себя временным и у меня такое чувство, что за нами наблюдает дочь Маришка. Впрочем, Галина старается подольше «задерживаться» на работе. Поначалу меня просто душила ревность, а потом я вдруг стал себя ловить на том, что отсутствие ее меня успокаивает.

Редко, какими-то вспышками, я вспоминаю Анюту. Но вот так просто заявиться к ней не решаюсь. Что я ей скажу? Что можно предложить женщине, которая так и не тронула сердце? Поплакаться «в жилетку», пооткровенничать на предмет всего этого ужаса в поисках сочувствия? Нет. Самолюбие не позволяет. А просто так сменить декорации, ослабить нерв, ей-то оно нужно? И все-таки пару раз я выходил на лестничную площадку ко времени ее прихода с работы. Ждал «случайной» встречи. Анюта так и не появилась. Иногда я гуляю вечерами по городу, нередко допоздна. Только чтоб меньше видеть Галину. Но душевная рана не дает покоя. Даже во сне.

Между тем я зарегистрировался в военкомате, оформил необходимые документы для пенсии. Впрочем, всякий раз испытывая смущение, когда меня пропускали вне очереди. Инвалид.

Наступило лето. И вместе с бледно-голубой бездонью небес на землю пала ядреная южная жара. Тоска мая стала какой-то неопределенной, явочной. В один из таких дней в квартире возник, наконец, затерявшийся со своими «сувенирами» тесть. «Есть комната в общежитии!» – громыхнул он с порога и  я тотчас предстал пред его ясными очами.

– Собирайся, Гавриил, едем смотреть, – деловито скомандовал он. И уже в своих «жигулях»: – Это недалеко от центра, на Флотской улице. Комната на  первом этаже, буквально в метрах от парадного входа – очень удобна для тебя. Ну, ремонт надо бы сделать. Сантехнику поменять.

– А что за завод? Какие приборы он выпускает? – спросил я, чтобы как-то соответствовать разговору в дороге. Нет, не грело меня переселение в какую-то общагу.

– Завод вполне серьезный. Что-то варганят для судов… Даже есть оборонный заказ. Конечно, не то, что раньше. Страна так глубоко заплыла в перестройку – берегов не видно. Промышленность трясет, связи не те. С работой трудно. Это слава Богу, я пригрелся в мобилизационном комитете при Округе. А так – соси лапу на одной пенсии. Ты давно по магазинам ходил?

– Давно. В Москве пытался. Очереди…

– Да и у нас так. Все по блату. Великую продовольственную программу похоже дохавали, – усмехнулся полковник.

– Только в репродукторе по-прежнему бравурные марши и рапорты. Все кругом досрочно. Добыто, отлито, отгружено, – съехидничал я.

– Ну, партия знает, что делает, – не сдаваясь, отозвался полковник. – Временные трудности,  главное – курс. Ну вот и приехали.

Общага – эдакая типовая пятиэтажка из белого кирпича с широким козырьком над парадным входом – выглядит довольно свежо. Корпус как бы задвинут в глубь зданий интерьера улицы, а с местом для стоянки авто и зеленой зоной отдыха – лавочками под каштанами – впечатляет. Во всяком случае, я ожидал худшего и оно, худшее, впрочем, тотчас навалилось на меня, едва я перешагнул порог. В нос сразу ударил спертый духман ядреной бытовухи, настоенной на запахах кухни, где-то туалета и, конечно, тоски временного пребывания.

Впрочем, когда в подобное учреждение являются два офицерских  чина и один, к тому же, с полковничьими погонами, в глазах вахтера легкая паника, как впрочем и у мгновенно возникшего коменданта, высокого, худощавого мужчины неопределенного возраста. Заветное словцо моего тестя и вот в руках коменданта, как по мановению волшебной палочки, возникает связка ключей.

– Извините, товарищи, только номерок вашей комнаты 13, – сказал комендант заискивающе заглядывая в глаза полковнику.

– Ничего, мы не суеверны, – бросил тесть, ища взглядом дверь под таким номером.

А комната оказалась тут же, рядом, на первом этаже, вблизи от дежурного поста. «Вскрытие» произвело на меня удручающее впечатление. Она была убита напрочь, и в этом, с позволения сказать «гостиничном» номере, мне предстояло коротать холостяцкие деньки до хороших времен. Радовала, пожалуй, планировка.  Достаточно объемная прихожая, из которой, по предложению тестя вышла бы неплохая кухонька и большая комната с видом во дворы близлежащих многоэтажек. Санузел с умывальником и несвежим унитазом вполне соответствовал теме.

 – Ну как тебе все это, – кисло оглядев обшарпанные стены, спросил Сергей Сергеевич. – Попрет?

– А у меня есть выбор? – ухмыльнулся я.

– Давай так. Завтра же я присылаю сюда ребятишек, и через неделю они тут такое нарисуют. Ты доверяешь мне?

– Доверяю. Я никогда этим делом не занимался, – наскоро согласился я, только чтобы быстрее покинуть эту вонючую берлогу.

– Нужны обои, кафель и прочие штуки, этим займется моя Эльвира. У нее вкус и связи, – между тем деловито вышагивая по комнате, рассуждал тесть. – Кстати, из этого встроенного шкафа, прилегающего к туалету, можно сварганить душ. Деньги у тебя есть?

– Сколько надо – дам.

– Тут главное сантехника. Надо бы что-нибудь поприличнее. Кстати, вода, газ, все имеется, претензий нет. По крайней мере, зам. директора несет  ответственность за свои слова. – Крутнув кран, из которого закашляла ржавая вода, тесть спросил. – Ты в военкомате на учет стал?

– Да, конечно, святое дело.

– А с Галкой как? Напряг?

– Не то слово.

– Вся в мать. По неделям, бывало, не разговаривали. – Тесть тряхнул головой. – Я попытался было с Галиной потолковать, чтоб поаккуратнее с тобой себя вела. «Вы своей Эльвирой занимайтесь, папочка». Понял? А кормитесь как? Пополам или каждый себе?

– Вначале деньги на питание не брала. Но после того, как я заявил, что перейду на общепит, взяла. Она ведет себя так, точно я всему виновник.