Текст книги "Дыхание Голгофы"

Автор книги: Владимир Барвенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– Может, на дачу? – говорю я скромно.

– Какую еще дачу? – удивлена Анюта.

– Поздравь, я стал собственником дачного домика и участка в шесть соток. Если хочешь, по наследству досталось. Тестюшка прибомбил.

– Ну что ж, поздравляю.  Подарок щедрый, хотя есть повод задуматься, – потупилась вдруг Анюта.

– Я знаю, о чем ты. Вообще-то я хотел отказаться… – Мне вдруг не хочется продолжать этот дачный восторг и я, уловив мгновение, целую девушку в губы. – Ну что, едем, мадам, на смотрины. И, полагаю, с ночевкой.

– Чудеса! – только и  всплескивает руками Анюта. – Вот уж не думала.

– Жизнь – штука непредсказуемая. – Ну, я заказываю такси?

Я шагаю к телефону.

– Давай я хоть соберусь, – останавливает Анюта и на ее лице застывает сложная гримаса досады и радости.

Впрочем, такси не заставило себя долго ждать – хоть с этим, слава Богу, в державе разобрались. И вот мы на даче. Изумление на лице Анюты после экскурсии по дому несколько притупилась на участке. Тут я обратил внимание, что грядки изрядно прихвачены травкой – похоже, Пахомыч в сомненьях. Один хозяин сменил другого – определенности никакой. Хотя вот он и сам – легок на помине.

– А я гляжу, никак новый хозяин пожаловал, – возликовал он из глубины сада, немало удивив мою подружку и, вероятно, не столько своим неожиданным появлением, сколько левитановским баском. И после крепкого рукопожатия спросил: – Как звать-то величать молодую хозяйку?

Девушка от такого вопроса откровенно смутилась, поискала взглядом меня.

– Анна… – сказал я.

– Аннушка. Это хорошо. А я Кондратий Пахомович, – сморщил донельзя лоб старик и воссиял улыбкой. – А ты, братец Гаврюша, меня прости, что я тут травку не успел потяпать, прихворнул малость.

– Ну что вы?! Мы сами, – промямлил я от неожиданности.

– Сами с усами, – поскучнел Пахомыч. – У нас с Сергеичем договор был. Травка-то быстро растет. А мне сподручнее и совсем нетрудно. Земля ласку любит… На отдых и, поди, с шашлычками?

– На отдых, но без шашлычков, – ответил я, весело переглянувшись с Анютой.

– Экспромтом, значит. Понимаю, ну ежели надумаете когда-либо шашлычок, я вам дровишек плодовых заготовлю. Ну, отдыхайте.

– … Какой обаятельный старик! – сказала Анюта, когда сторож исчез. – Хитрец, под простачка косит, а руки белые, холеные.

– А ты успела и руки разглядеть? – удивился я.

– Я все успеваю. Ты меня еще не знаешь, – закокетничала подружка.

Впрочем, пока мы собирали на стол, опять появился Пахомыч с полным ведром огурцов.

– Это ваш урожай, сегодня поутру собрал.

– Так много!! – У Анюты заблестели глаза.

– Нормально. Будет тебе, хозяйка, работа, – самодовольно разулыбался старик. – Ну отдыхайте.

– Останьтесь, Кондратий Пахомович. По маленькой, – предложил я.

– По маленькой можно. Только ты меня полным именем не клич. Язык сломаешь. Пахомыч я. Человек из народа.

Но сесть за стол старик категорически отказался, выпил рюмку и сразу откланялся.

За столом мы сидим долго, болтаем о всякой всячине. Солнце ползет к закату и краски вокруг теряют прозрачность. Вечер. От озерца потягивает влажным ветерком, и первые жадные комары напоминают о себе.

– А комарики тут кусачие. Пойду в дом, накину что-нибудь на себя, – говорит Анюта.

И вот она на порожках в цветастом своем сарафанчике. Еще движение и мне чудится… Галя и в следующую минуту ее властной рукой открывает свои  шлюзы душевная мука.

Анна возвращается за стол в наброшенной на плечи кофточке. Наши взгляды встречаются, и мы долго смотрим друг на друга.

Очередной порыв ветра от озерца и вместе с влагой в воздухе повисает запах прели. Анна говорит:

– Скоро, капитан, осень. Вот и август на пороге.

– Тебе нравится? – спрашиваю я.

– Нравится, – вздыхает она. – Очень. Оказывается так мало нужно, чтобы быть счастливым – вот такой летний закат и человек рядом.

Мы сидим еще долго и болтаем о пустяках. Вот и сумерки загустели, а я не тороплюсь приглашать ее в дом, оттягиваю время.

Анюта вдруг замолкает на какой-то необязательной фразе, и я целую ее в губы. И поцелуй долгий, какой-то вязкий.

– Пойдем в дом, – шепчет она.

Конечно, мы взрослые люди и легкий флёр заблуждений несет нас к моменту истины. Наверное, каждый вправе в этот миг надеяться на чудо, а будет ли оно потом или нет – божий промысел. Впрочем, она кажется и не скрывала в тот вечер своего женского эгоизма. Разве что истовый блеск в глазах трогало сомнение. Но, пожалуй, только сомневающиеся женщины принимают дар любви так истово.

К своему пребыванию в общаге я привык и не чувствовал себя временным. Конечно, ночные пьяные вопли и разборки за дверью вносили некий дискомфорт, но я помнил фразу – «если изменить ничего нельзя – прими». Однако, тесть нет-нет да и напоминал по телефону, что на очередь в исполкоме на жилье надо бы встать – эдак можно и замылить льготу. Наконец, я решаюсь сходить в администрацию и заявить о своих правах. Разумеется, вопрос о том, что я уже имел возможность держать в руках ордер на двушку в центре города, занозой торчал в голове, но Сергей Сергеевич убедил, что тот акт был по линии Министерства обороны и к сегодняшней конкретной ситуации отношения не имеет.

– Тогда ты был на крепких ногах, а ныне – инвалид и орденоносец, – горячился он. Смелее, офицер, время уходит и – отставить всякие разговоры. Что, ты до  пенсии будешь торчать в этой конуре?!

– Так я на пенсии, если вы не забыли.

– Но эт я так, фигурально выражаюсь. Обидно мне за «червону» армию и ее славных представителей.

– Спасибо.

Вот так и потолковали последний раз. Выбрался я, однако, после того разговора через месяц. Случилось это в зените осени, когда затерявшееся южное тепло сменили запоздалые дожди и бронза бабьего лета загустела, затерялась в серости будней. Конечно для такого случая  принарядился в парадку с наградами и солидности ради взял в руку кожаную папку. В ней лежали блокнот с ручкой и листок с ходатайством военного комиссариата на предмет предоставления жилья боевому офицеру, «получившему тяжелое ранение и контузию при исполнении интернационального долга на территории дружественного Афганистана». Конечно, сие ходатайство «прибомбил» мне по случаю Сергей Сергеевич, не преминув заметить, «какие „большие“ люди обо мне хлопочут». И прибавил еще, что военком – уважаемый властью человек и к его словам прислушаются непременно.

Очередь на личный прием к председателю исполкома, некто Дёмину Виктору Яковлевичу была достаточно большой и как сказала, внося меня в список, элегантная, будто с подиума, секретарша, в массе своей как раз по жилищному вопросу. Впрочем, я как нетрудно заметить, инвалид, да еще и участник боевых действий, значит мое место в первых рядах. В самом деле, ждать пришлось недолго. Кожаная дверь в кабинет к председателю исполкома вытолкнула двух рассерженных посетителей и, после тяжело зависшей в приемной паузы, пригласили меня. Кабинет председателя упакован дорогой мебелью, стены украшают картины в золотых багетах. Это виды города – должно быть подарки местных мастеров кисти, страждущих любви и благосклонности власть имущих.  Все это я окинул взглядом, пока молодой человек в безукоризненном темном костюме с пестрым галстуком на белой сорочке что-то записывал в большую амбарную книгу.

– Присаживайтесь, – пригласил он звонким голосом, не отрываясь, однако, от письма.

– Спасибо.

Откровенно говоря, я ожидал увидеть  тяжелого с пуленепробиваемым выражением мясистого лица в очках-колёсиках чиновника, а тут, напротив, за невероятно большим столом восседал голубоглазый паренек с идеально отутюженным лицом, весь такой ухоженный, мягкий. Вот только высокий с залысинами лоб и тяжеловатая челюсть останавливали возраст на цифре тридцать. Я отчего-то подумал: «Интересно, служил ли он?» Наконец председатель скучно взглянув на меня, сказал:

– В принципе, я догадываюсь, по какому вы вопросу. Как сказал классик: «Всех нас испортил квартирный вопрос».

Тут я достал из папки ходатайство военкома и протянул ему. Председатель взял в руки бумагу и, бегло пробежав взглядом, выдохнул нервно:

– Да все тут правильно, офицер. Но нет у меня метров. Вы же видите, что творится в стране. Все стройки заморожены. Да что стройки, вот прилавки пустые.

– Но я лишнего не прошу. Однушку, если можно. В любой части города, хоть в старом секторе. Согласен ждать. Положено ведь…

– Да положено, положено. И ветеранам Отечественной положено, и многодетным семьям. Вы еще скажите, что блюли интересы государства на передовых рубежах, а мы тут бюрократы, – распалялся за столом голубоглазый чиновник. – А что мы можем?

– Извините, зачем так нервничать… Я же не прошу прямо сейчас. Понимаю, существует порядок, очередь. Я согласен ждать. Объясните только по-человечески. Вы обязаны помогать людям.

– Нет, скажите пожалуйста, обязан. Это государство вам обязано, – возвращает мне ходатайство чиновник.

Тут вдруг я ловлю себя на том, что теряю интерес к проблемам получения жилья и обретаю спокойствие.

– Вот я и обратился к государству в вашем лице.

– Льготы, у всех льготы, они там сверху клепают инструкции, а мы тут разгребаем с утра до ночи.

Здесь мне трудно сдержаться.

– Ну, по вас не видно, что вы припотели. – Я встал. – Извините, другого, в принципе, от власти я и не ожидал.

– Можете обижаться сколько угодно, – вскочил из-за стола хозяин кабинета. – Таких как вы знаете сколько приходит? Афганистан, ну и что? Я вас туда не посылал.

– Вы нет, это верно. Родина посылала.

Тут чиновник вероятно понял, что перегнул, сделал попытку  улыбнуться, но вышла жалкая гримаса.

– Ладно, оставьте документы. И напишите заявление по форме. Сообщим о результате. Вот вы б сели на мое место и делили бы шкуру неубитого медведя.

– Да я б сел, но вы не уступите, – усмехнулся я, шагая к двери.

– А вы на меня пожалуйтесь, – догоняет реплика председателя.

– Много чести, – говорю я уже в приемной, встречаясь с растерянным взглядом секретарши.

– Вам надо написать заявление. По форме, – говорит она.

– Ну да, конечно, – беру я себя в руки. – Я напишу потом, можно?

– Можно… – взглядом сочувствует мне девица.

Вечером я позвонил тестю и в красках расписал свой визит к председателю. Сергей Сергеевич отчего-то спросил:

– Ты разговаривал с ним тет-а-тет?

– Ну да. Мы были одни в кабинете.

– Странно. Предыдущий председатель подобные приемы вел при полном ареопаге, с представителями служб. Наверно этот гусь возомнил себя истиной в последней инстанции и решил, что такой прием не требует усердий. Сказать «нет» большого ума не надо. Значит, вел он себя по-хамски?

– Как с холопом, – вздохнул я. – Хотел я его послать… Правда он понял, что перегнул и предложил оставить документы. Заявление…

– Это с боевым офицером? – тесть уронил паузу. – Ну сынки, они, похоже, все такие.

– Сынки? – не понял я.

– Да отец у него заведующий промышленным отделом обкома. Правда с мамашкой в разводе, но от второй, молодой, пока общих детей нет, так что этим есть повод гордиться. Отпрыск-то до недавнего времени комсомольским вожаком был. Потом в горкоме партии общим отделом командовал. А в этом году сразу в кресло председателя исполкома…

– Не хило, – усмехнулся я.

– А ты как хотел? Папина лапа…

– А как же принципы ленинской демократии? – съязвил я.

– Принципы остаются. Это святое. – Возникла пауза. Ладно, не бери в голову. Все равно, я думаю, какое-то решение по нашему вопросу будет принято. Он наверняка сожалеет, что перегнул палку.

– Интересно, Витёк этот служил? – спросил я, слегка понянчив это тестево «по нашему».

– Ты точно заметил, Витёк. Его в аппарате за глаза так и кличут. Служил? Скажешь такое. Политех закончил, а там военная кафедра. Летние сборы и лейтенант… Ну ладно, будь здоров. Глубоко в голову не бери. Они обязаны рассмотреть документы. А то, что жилье не строится, врет. «Стройки заморожены»… Только вот дом сдали сорокавосьмиквартирный  на Клубной и на подходе два в Черемушках. Да я и не думаю, чтобы у исполкома не было резерва. Темнит паренек кудрявый. Ну будь здоров, Эльвира что-то кличет.

… На следующий день в исполкоме под диктовку секретарши я написал заявление «по форме» и, приложив к нему ходатайство военкома, оставил.

– О решении вам сообщат, – грустно улыбнулась мне девушка, вместо прощания.

Плановые выходные закончились и я спешу на «скорую». Тесть наконец принял мой профессиональный выбор.

– Ну пусть будет «скорая», в самом деле, чего грузить-то себя. Сутки оттарахтел, двое дома – для пенсионера-дачника, считай, находка. А то б торчал в отделении без продыха. Возьми хоть Галку к примеру. Без выходных вкалывала, – трещал он мне по телефону…

– «Только на блуд время нашлось», – так и отозвалось в голове.

Впрочем, работа на скорой какого-то особого удовлетворения не оставляет.  Разве что впечатления. Просто она не дает возможности сполна, профессионально оценить себя. К авральным выездам мне не привыкать, только тут другой контингент. В основном убитое букетом болезней старичьё, а дальше «по списку», пьяные увечья, детские травмы, роженицы. Этот повседневный бытовой конвейер человеческих страданий все же не сравним с боевым ни по характеру, ни по духу. Мои руки хирурга в простое и душу нет-нет, да и заполнит тоска по настоящему делу. И встанет в памяти Афган, и защемит сердце. Это неправда, что на войне не ценится человеческая жизнь – она больше не ценится на миру. Наверное, это парадокс, но именно на войне за пределами твоего профессионального долга и человеческого гуманизма стоит ответственность. На войне ты и врач и полномочный Создателя. А «скорая», на то и скорая –  сделал накоротке свое дело, в рамках ремесла и все. Остальное доделают в отделении. Дяди или тети в белых халатах. Ты только можешь предположить результат, но лично твое участие ограничено временем и пространством. Разве что в экстремальных случаях, где надо выложиться и проявить свои профессиональные качества сполна, чувствуешь себя доктором. Но такие эпизоды редки. А на войне – все рядом. Ты в тесном партнерстве с Создателем и только он страхует твои возможности.

… Мы катаемся по городу и его окрестностям. Медсестра Милана, «девица-табу», строит мне глазки, водитель Иван Иваныч, остряк из народа, сорит анекдотами, шутками да прибаутками и ведет себя так, как будто на голове еще бескозырка, а вокруг не провинциальная серость, а знойная Одесса. Иногда доза одесского юмора на единицу измерения зашкаливает и это меня утомляет. Как, впрочем, и Милана со своим назойливым темпераментом. Конечно, я теперь не догадываюсь, а точно знаю, что у нее отношения с «главным» – Зиминым. Однако сестричка непрочь согреть свою припоздалую душу с холостяком – доктором, то бишь, со мной. И ее понять можно: со мной-то надежд больше, чем с «главным», у которого жена и куча детей. Но так или иначе наше трио все же выполняет поставленную задачу. Впрочем, в нашей державе, как всегда, постоянная напряженка с перевязочным материалом, самыми ходовыми лекарствами и еще хрен знает с чем в мелкой расфасовке. Кажется и души наши расфасованы так же мелко и мысли все вокруг да около этой тоски. А если учесть, что все наши мытарства в основном по бедным окраинным поселкам, тоска умножается надвое. Страна пьяно, как в последний раз, танцует вокруг коммунистического озарения, а человеческая жизнь не стоит и ломаного гроша.

Как-то в один из плановых выходных, прогуливаясь по центру города, я наткнулся на афишу «Курсы массажа. Профессор медицины Юрий Берг. Москва, Набор на конкурсной основе. Медицинское образование обязательно». Адрес и телефон для справок. Наверно простое любопытство остановило меня у портрета этого самого профессора Берга, невероятно похожего на известного актера Зиновия Герда. Но когда в тот же день по местному телевидению показали о нем сюжет, мне стало интересно. Его мастер-класс меня просто потряс. То, что делали его руки, можно было назвать и музыкой и поэзией одновременно. На следующий день в фойе дворца культуры машиностроителей было тесно от  страждущих. Подав свое досье, я занял очередь на прием, но мастер, запустив сразу всех в зал, где уже стоял на сцене массажный стол, вдруг спросил:

– Кто из вас Гавриил Алексеевич Апраксин?

Я встал.

– Пройдите, пожалуйста, ко мне, – легкий бриз пробежал по рядам. – Я думаю, мы отдадим должное человеку, военному врачу, который прибыл из Афганистана. – И мне – как вы себя чувствуете?

– Нормально. А почему вы спросили? – удивился я.

– Меня беспокоит ваше ранение, коллега. Ноги для массажиста – это очень важно. Вы понимаете какая нагрузка на опорно-двигательный сектор?

– Понимаю, – улыбнулся отчего-то я. – Но выдержу.

– Вот и хорошо. Тогда вперед к столу.

Желающих оказаться в роли подопытных оказалось достаточно. Профессор для начала выбрал довольно крепенького мужчину лет сорока. И работа началась.

Впрочем, я оказался способным учеником. И хотя доктор Берг считал, что безукоризненное знание анатомии человека – это профессиональная основа, но я-то чувствовал, что у меня еще и дар от природы. Кроме манипуляций, за которыми ремесло, я сердцем ощущал участки боли. А мои руки исцеляли и, кажется, одним прикосновением. Немногословный на похвалу Юрий  Юльевич Берг удивлялся моему свежему восприятию и  точности диагноза.

– У вас настоящий божий дар, коллега! – иной раз, не выдержав, восклицал он. – А руки – чудо!

Конечно, я был рад такому неожиданному повороту судьбы. Очень может быть, этот божий дар – дань Востока за двух спасенных мною младенцев из Афганского  кишлака. Не могла мамочка разродиться, и дехканин глубокой ночью со слезами да причитаниями пробился на КПП нашей части, упал часовым в ноги.

…Мои встречи с Анютой затерялись, а точнее повисли на телефонной связи. Увлекшись новым для себя делом, я нет-нет, да и ловил себя на мысли, что чаще все-таки думаю о Гале, чем об Анюте. Во всяком случае на несколько ее звонков мне в общагу, я отвечал одним. Конечно, такая «вялотекущая форма» не оставляла перспектив, но что я мог поделать, если сердце мое по-прежнему принадлежало Галине, как ни банально это звучит. И не знаю, чего было больше – моего желания вернуть Галину, или моей обиды, но мне очень хотелось, чтобы моя бывшая родила девочку. И пусть самым необыкновенным образом она станет абсолютно моей копией. Скрывать от Анюты это мое чувство удавалось с трудом.

– Ты, капитан, занимаешься мазохизмом. И может то, что я скажу жестоко, но ты для нее умер, и умер еще в Афгане, – как-то в сердцах бросила Анюта…

Солнечное, прозрачное в этих краях бабье лето оборвалось с последним календарным листком октября. Вначале пронизывающий ветер смел остатки листвы и расплескал краски, а за ним уж и дождь прибавил к серости небес заунывную серую скуку вокруг. В один из таких дней позвонил тесть. Я только что сменился после трудного дежурства, прилег отдохнуть – очень много было вызовов (оно и понятно – сезонные обострения), как позвали на проходную к телефону. Сергей Сергеевич явно был навеселе и, судя по посторонним голосам в трубке, был в компании. Он поздравил меня с рождением девочки, чем немало изумил.

-… Гавр, только без обид, только без обид… – хмельно потягивая слова, верещал он. – Галка говорит, копия Маришки… значит твоя копия… Прости сынок, но это какой-то фантом.. Решили назвать Верочкой в честь матери Гали, жены моей… первой.

– Ну что ж, мои поздравления Галине, – прервал я разговор и положил трубку.

Значит, Бог услышал мои молитвы, – улыбнулся я, уловив себя на странном волнении, каком-то далеком, из глубин памяти. И тотчас навалилась тоска…

Дачный сезон практически подошел к концу, но я по-прежнему выезжаю за город, топлю дровами камин, долго и с удовольствием сижу у огня. Иногда приглашаю на дачу Анюту – идти к ней и слышать плач  ребенка за стеной, «моей копии», кажется выше моих сил. И Анюта это понимает, как, впрочем, и то, что я не люблю встречаться с ней в общаге. У нас договор – ни слова о Галине. Хотя, конечно, эта моя неопределенность Анюту угнетает.  Я ни разу, даже случайно не уронил ей слово «люблю» – хотя для себя уже решил. Если забеременеет, будем вместе, но, вероятно, сам Бог не хотел такой сделки. Иногда, когда мне уж очень плохо, я еду в город и долго топчусь у нашего дома, чтобы увидеть Галю. Я называю  это – «убить беспросвет». Конечно, я рисковал встретиться с Анютой, но этого я боялся меньше всего. Иногда мне везет, и я вижу гуляющую во дворе с детской коляской Галину, но сделать шаг к ней, поздравить, а, главное – взглянуть на ребенка, не хватает сил.

Подошло к концу обучение на курсах. Торжественно отмечая событие в ресторане, профессор, найдя минутку для меня и лукаво блеснув глазами, спросил:

– Ну что доктор, так и будете коротать на скорой с вашим-то талантом!..

– Так уж и талантом…, – смутился я.

– Не скромничайте. Айда в столицу? Или вы все-таки хотите вернуться к операционному столу?

– Теперь уж и не знаю, – вздохнул я. – По-моему я теряю вкус к хирургии. Сны кровавые задалбывают… Афган.

– Понимаю… И все-таки, молодой человек, айда в столицу! Только там вы найдете себя. Союз на пороге больших перемен, а рукам вашим нет цены. Согласитесь – это не так уж и принципиально – возвращать здоровье человеку скальпелем или голыми руками. Важен результат. Я помогу вам. Человек вы образованный и еще такой молодой. Подумайте…

Что мог я сказать тогда замечательному доктору? Просто я очень любил Галину. Мне все казалось, что однажды раздастся звонок и Галя скажет:

– Прости меня, Гаврош. Давай забудем все и начнем с чистого листа. У меня вот родилась девочка, копия Маришки… Прости мою глупость.

… Значительно позже, когда зигзаги судьбы обретут трагическую явь, я вспомню приглашение профессора Берга: «Айда в столицу», но только улыбнусь прошлому вдогонку. Я ничего не хотел менять тогда. Галя… Наверное человек имеет право на заблуждение…

Зима запаздывала, и по-настоящему мороз ударил лишь ближе к новому году. И как-то в одночасье город замело снегом. В сутолоке перемен я потерял дням счет… Пока я работал на скорой, но все мои мысли и пожелания толпились вокруг нового для меня дела. На местной барахолке я приобрел массажный стол, а Эльвира, женушка тестя, подсуетила первых клиентов. Сразу после той памятной процедуры, пылая восторгом, она сказала:

– Ну, зятек, ты меня удивил. Это какое-то чудо! У меня от сидячки в конторе поясница свинцовая была. А сейчас такая легкость?! Ну, волшебник. Жди гостей. Тут она достала из сумочки деньги.

– Нет, нет… Мы же родственники, – запротестовал я.

– Бери. Нельзя. Плохая примета.

– Выдумываешь…

– Ничего не выдумываю. Это работа. И вообще, родственничек, сам гол, как сокол, тебе так еще много надо… Обижусь.

Пришлось взять.

Чмокнув меня на прощание в щеку, Эльвира заметила:

– Дура все-таки Галка…

И тотчас в голове лезвием бритвы блеснули слова тестя: «Он такой импозантный, такой импозантный. Конечно, Галкин инвалид ему не  конкурент». «Как ни крути, а авторство-то ваше, мадам», – подумал я.

… Скорую я оставил в первых числах февраля, когда количество моих клиентов стало зашкаливать и надо бы определяться. Среди именитых пациентов (кроме, разумеется, директора завода), появились и «представители властных структур». (Позже они будут называться «ВИП-персонами»). В новое дело я ушел, что называется, с головой, перечитал уйму специальной литературы. Наши встречи с Анютой как бы затерялись в «трудовых буднях». Каждый раз, болтая с ней по телефону, я чувствовал какую-то вину, но решаться на вполне определенный шаг пока не созрел. Я понимал, что могу однажды ее потерять. Но решение откладывалось на потом. Теперь наши редкие встречи проходят только у меня, в массажном кабинете. Впрочем, на дачу иногда выезжаю, но один и без ночевки, хотя Пахомыч к моему приезду протапливает камином комнату и я понимаю, на двоих. И дровишек принес много, считай, всю баньку доверху чурбачками заложил – можно б было и остаться. Даже с Анютой. Со сторожем мы хорошо, под водочку закусываем все тем же «недоразвитым теперь социализмом» и разомлевший от удовольствия Пахомыч, например, выдает:

– Вот ведь парадокс, Алексеевич, в магазинах пусто, а на столах густо! Эт как так можно? Я полагаю по блату ты эти вкусности поимел. И другой, и третий таким же, значит, макаром. А я вот позавчера гвоздодера путевого найти не мог. А стали мы выплавляем больше всех…

Я понимал, что разговор о прелестях социализма – это безразмерная тягомотина и делал одну за другой попытку закрыть тему, но Пахомыча трудно было остановить. Однажды он спросил:

– Ты вот, к примеру, за что воевал или я, скажем?

– Так вы участник войны? – удивился я.

– А то, только русско-венгерской – это, когда мятежников душили танками в 56-м. Мать его… Ранение имею.

– За что воевали? – вдруг удивился я вслух такому вопросу.

– Во-во, – тотчас хитро поддержали мое сомнение глазки Пахомыча. – И я не знаю. Только гвоздодер я на барахолке нашел. Говна такого наделать не могут.

… Потом Пахомыч провожает меня до автобуса и мы расстаемся на неопределенное время. Впрочем, личным распоряжением директора завода мне установили телефон и мы с Пахомычем всегда на связи.

В середине февраля кончилась, наконец, война в Афганистане – эту весть я услышал впервые на даче, от вражьих голосов, листая ночной эфир своей  «спидолы». В тот приезд я все-таки остался ночевать – просто отступили морозы и навалилась долгожданная южная оттепель со вкусными запахами приближающейся весны. А в первых числах марта в моей келье, поздно вечером раздался звонок. Густой, командный басок заставил меня привычно подтянуться.

– Апраксин, Гавриил Алексеевич? Капитан?

– Так точно.

– Разрешите представиться: Батищев Руслан Георгиевич, майор. Участник военных действий в Афганистане. Нынче пенсионер.

– Чем обязан, товарищ майор? – спросил я.

-Гавриил Алексеевич, буду краток. Возникла идея создать местную общественную организацию воинов-интернационалистов. Пока решено собрать офицерский состав, обтолковать детали. Сами, без представителей партийных органов. А, кстати, вы член партии?

– Так точно.

– Вот и добро. Собрание намечено на завтра в 14 ноль-ноль в помещении автошколы – это в переулке Социалистическом. Знаете, где спортивный комплекс ДОСААФ?

– Приблизительно…

– Форма одежды парадная…

Тут я хотел заметить, что график на завтра расписан, но этот Батищев уже положил трубку. Словом, визит клиента пришлось перенести. Чем обычно заканчиваются такие встречи я предполагал и не ошибся. Распахнув точно в 14 ноль-ноль кабинет директора автошколы, хозяин которого и был майор Батищев, я увидел мощно сервированный стол, а за ним десятка полтора офицеров в парадках.

– Сюда, капитан, поближе ко мне, – позвал к себе крупный широкоплечий мужчина с майорскими погонами и орденом Красного знамени на кителе.

– Апраксин? – подал он мне руку.

– А вы Руслан Георгиевич, – спросил я.

– Именно, но можно и без Георгиевича, – по-хозяйски улыбнулся майор, не отпуская моей руки и вдруг, обернувшись, сказал всем. – Ну что, пацаны, война кончилась, да здравствует война!

И тотчас ухнула тишина – интересно какую еще войну имеет в виду этот лысоватый здоровяк?!

– Войну за наше место под солнцем, – улыбнулся майор, обводя всех загадочным взглядом.

– Эт точно, – поддержал его розовощекий пузанок– прапорщик.

Батищев, наконец, отпустил мою руку и указал мне на стул, как оказалось, рядом с собой.

– Ну что приступим, товарищи, к работе, – вдруг посерьезнев, обратился майор ко всем. – Я предлагаю разлить и вначале помянуть наших погибших боевых товарищей.

Все встали. Молча выпили. Дальше рабочая встреча по созданию организации приобрела форму свободного обмена мнениями – просто наличие спиртных напитков и весьма «сочного» закусона отвлекали от главного направления.  Как весомо заметил один из присутствующих, старлей с грустной фамилией Плаксин:

– … Этот наш совет в Филях ничего путного сегодня не решит. Жрачка мешает.

И вообще, отсутствие каких бы то ни было инструкций сверху на счет создания подобной организации вызвало только оживленную дискуссию – уж не впереди ли паровоза мы бежим?! Никто не возражал против создания такого сообщества, но должен же быть какой-то порядок, а значит устав программа и прочие юридические премудрости. Разрядил ситуацию виновник торжества, майор Батищев. Он взмахом руки погасил «разговорчики в строю», встал.

– Согласен. Митинговать не будем. Главное, что такая организация нужна и мы станем ее членами в наших же интересах. Я предлагаю выбрать пока координатора. Есть предложение открытым голосованием. Тут Батищева единодушно поддержали и его же единодушно выбрали этим самым координатором.

Дальше собрание дружно подналегло на тосты за боевое братство… Кажется, домой я добрался поздним вечером. Детали не помню.

… Однако в идеологическом отделе горкома партии создание такой организации поддержали вяло. Крепко зашуганный красным кумачом инструктор отмахнулся:

– Вы что там удумали, бойцы?! Организация – эт вы замахнулись. Пусть будет общество или содружество и, ради Бога, никаких программ. Только планы. И вообще никаких циркуляров на ваш счет еще не поступало.

-… Ну понятно, партийная организация может еще сносно терпеть профсоюзную, а тут – военная, – пыхтел позже мне по телефону Батищев. – Да он в портки наложил, этот ленинец. Общество? А на хрена нам общество. Что мы – дефектные?! Глухонемые? Циркулярка им не поступала…