Текст книги "Дыхание Голгофы"

Автор книги: Владимир Барвенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Я вышел из отделения с маленьким чувством надежды.

В тот же день поздно ночью я примчался к Пахомычу, предварительно заглянув к себе на дачу, захватил вещи Чудова. Пахомыч  меня ждал с нетерпением.

– Глаза слипаются, спать хочу. Но надо же дело сделать. Садись за руль. Я буду тебе показывать дорогу, – сказал старик.

Мы едва добрались до места у карьера – дорога убийственная, на страшных колдобинах. Если б не высокая посадка джипа, проехать было бы невозможно. Грузовики набили глубокую колею – к тому же глина пополам с булыжником. Ехать – сплошное наказание.

Место для сброса Пахомыч обследовал фонариком. Мы подъехали, откровенно рискуя, к каменному выступу. Открыли окна. Я поставил на нейтралку, толкнули. Сначала грохот, потом шлепок и джипа как не бывало.

– Тут глубоко, не достать донышка. А теперь ищи ветра в поле. Похоже вверх пузом залег. Старик явно был доволен. Айда ко мне. В сторожке тепло, печка горит. Я тебе, как гостю, постелю на кровати, а сам на нарах. Мне не привыкать. Ну и по рюмочке за успех.

– Какой успех, Пахомыч, о чем вы?

– Одним гадом на земле стало меньше. А машину жалко, хорошая техника…

Я категорически отказался ночевать у Пахомыча. И поехал к себе в Черемушки. Глухая ночь, удобнее всего спрятать ствол на новой квартире. В общагу нельзя (ночью с оружием, мимо проходной, не для слабых духом).

Я оставил свою «копейку» под окнами первого этажа и сразу почувствовал зверскую усталость. «Да плевать, что с ней будет до утра». Я нес в руках винтовку и мне казалось, что это я совершил преступление и грохнул из нее полковника Чудова.

 

19

Утром, еще в постели меня достал сигнал радиотелефона. Звонил Батищев.

– Старик, встал? Собираешься?

– Собираюсь. Спал плохо, – сказал я и подумал: «Ночь – один сплошной кошмар».

– Это на погоду.

Тут я глянул в окно. «Мамочка родная, зима!» Все – перемирие кончилось. Оттепель «помахала ручкой» – природу не обманешь. Вокруг белым-бело, а снег все валит крупными хлопьями.

– Ну давай, собирайся. Труба зовет. Что-то тобой органы интересуются. Через час будет следователь. Вроде по аварии на трассе возле вашего дачного района. Ты о ней слышал?

– Слышал. Две машины столкнулись. – тут вдруг перед глазами возникла картина падающего с откоса джипа Чудова и фраза Пахомыча: «Кажется кверху пузом залегла».

– А как там твой однополчанин?

– Проводил вчера. – А в мыслях так и блеснуло: «В последний путь». – Как видишь, жив я и здоров.

– Ну слава Богу. Давай подгребай. Я в избирком с Антиповым.

Я собрался. Выпил наскоро чашку кофе – и вниз к своей «копейке». Пришлось смахивать снег перчаткой с окон. Впрочем, если и есть морозец, то уж больно робкий – перчатка мокрая, хоть выжимай, на тротуарах кое-где еще темные проталины и воздух влажный.

… Сотрудник органов, старший лейтенант милиции, сидел за мои столом напротив Фроси и листал журнал, очевидно, подсунутый ему дамой. Он поднялся мне навстречу и, протянув руку, представился:

– Колокольцев Иван, если хотите Федорович. Оперативный работник УВД Пролетарского района.

Он оказался очень высоким и довольно крепким молодым человеком, с открытым и, как мне показалось,  приветливым лицом. Если б не эта громоздкая шинель, я бы подумал, что передо мной старшекурсник гуманитарного вуза и непременно будущий филолог.  И голос у него был спокойный и черные глазки ничуть «не пронизывали». После определенно убийственной ночи такая встреча далеко не подарок судьбы. Но в голову ничего мрачного не лезло, и если я и почувствовал какое-то поначалу волнение, то оно сразу и прошло.

– Апраксин Гавриил Алексеевич, капитан медицинской службы в прошлом, кандидат на пост главы в нынешнем, – улыбался я, как бы заключая его в свои объятия – не было за мной криминала, хоть убей. – Извините, что я заставил вас ждать. Сегодня, правда, снежно, но на улицах все равно тесно от транспорта.

– Садитесь, Гавриил Алексеевич, – уступила мне свое место Ефросинья Карловна. – Не буду вам мешать.

Она шагнула в комнату начальника штаба Антипова и плотно закрыла за собой дверь.

Тут сотрудник милиции неспеша достал из кожаной папки блокнот и ручку и положил пред собой. Движения его мне показались леновато-вальяжными, но уверенными.

– Гавриил Алексеевич, я веду дознание по делу о недавней аварии на Придонской трассе, как раз в том месте, где она проходит мимо дачного района. Вы там, насколько мне известно по предыдущему делу о нападении на вашу жену…

-… Которое так и осталось не раскрытым, – подхватываю я, так что личико у старлея-«филолога» определенно краснеет.

– Ну почему, следствие ведется. И по-моему, уже есть подозреваемые, – обиделся парень. – Словом, у вас там дача. Часто бываете у себя?

– Конечно реже, чем в сезон, но бываю. Вот недавно гостил у меня мой однополчанин, полковник Георгий Чудов… – кажется я обретаю уверенность.

– И вы не слышали об этой трагедии? Погибло два человека, есть тяжелораненые.

– Конечно слышал. Но не в деталях. А почему вы вдруг обратились ко мне? На дачах полно проживает народу. Даже зимой…

– Я знаю. Опрос ведется, – интригующе заблестели глазки у старлея. – А вам ни о чем не говорит имя Суворина Игоря Филипповича? Вы только хорошо подумайте. Сотрудник вневедомственной охраны города Подольска.

– Ну, на память я еще не жалуюсь. Не слышал я про такого. А почему этот вопрос именно ко мне?

– Все дело в том, что в заднем кармашке его спортивного трико вместе с удостоверением обнаружена листовка с адресом общественной приемной, телефонами, но главное – с вашей фотографией, – как-то нездорово заискрились глазки старлея.

– Ничего не пойму. Если мне не отказывает память, мы таких листовок отпечатали тиражом в десять тысяч и везде мое фото. Наверное, человек мне хотел позвонить или приехать. Почему это вас удивляет?

– Нет, что вы?! Это вас ни к чему не обязывает. А, может, он ваш знакомый, Гавриил Алексеевич. – Тут милиционер-«филолог» нырнул опять в папку и достал из нее несколько фотографий с места аварии, разложил передо мной.

Картина не для слабых духом. В кювете перевернутый грузовик, изуродованная легковушка, кажется, «Жигули» и два трупа у обочины. Отдельно – лицо Чудова. Оно снято специально крупно. Но кого-то узнать в кровавом месиве даже при очень сильном желании невозможно. Я определенно «вычислил» его по лысому черепу и оттопыренным некрасиво ушам. Думаю, человеку, единожды видевшего его, опознать будет сложно.

– Ну здесь трудно кого-либо опознать. Веселая коллекция. Даже мне, хирургу с воображением, – ответил я. Тут я вдруг подумал, что в штабе противника наверняка паника. Ликвидатор «не вышел на связь». Они уже и органы подключили. И напрямую ко мне. По-моему эти ребята ищут джип с компроматом. И плевать на трагедию. Стоял ли джип в дачном районе после аварии?

– Тут как раз дорога. От дачных участков втекает в главную. Но, видно, разогнался, перед главной и, не сбавляя скорости решил проскочить, а потом, вероятно, понял, что не успевает, ударил по тормозам. Его и потащило. Грузовик с щебнем, уходя от столкновения, на скорости девяносто дает влево и заваливается, а летящий на скорости сто двадцать «жигуленок» завершает цепь. Водитель ее погиб. Жена сидела на заднем сидении – в тяжелом состоянии. Велосипедист – сами видите. Вот такая штука. Но мы, собственно почему к вам обратились. Не можем установить личность велосипедиста. Нет во вневедомственной охране подмосковного Подольска сотрудника с именем Суворина Игоря Филипповича. Нет таковых и в ближайших отделениях Подмосковья. Это нас насторожило.

– Ну, тут я вам ничем не могу помочь, – развел я руками.

Конечно, мы обошли территорию дачного района. Показывали фотографии. Одна женщина сказала, что видела мужчину незнакомого на велосипеде на территории. Но опознать его не смогла. Не опознали его и другие дачники. Зимой, на велосипеде – всем показалось странно.

В этом месте, конечно, я слегка напрягся, но тотчас отпустило.

– Я к тому, раз у вас там дача…

– Я думаю и сейчас кто-то топчется возле моей избенки на курьих ножках, – предвосхитил я его вопрос.

– Ну, не на таких уж и курьих?

«Ага, прокололся старлей-„филолог“. Бродите, ищите вчерашний день», – возликовал я. Тут я крепко держал себя в руках. Похоже этот черноглазый не так уж и прост. Отцеживает каждый мой штрих на лице».

– Скажите, у вас, кажется, недавно был гость?

– Ну от вас, органов, не спрячешься, даже в туалете, – чуть не психанул я.

– Зачем вы так, Гавриил Алексеевич? – обиделся парень. – Свидетели показали, что видели у вас на стоянке иномарку.

– Был у меня в гостях афганский сослуживец, полковник Чудов. – Ага. Кажется, потянул ниточку к ментам Витек. То ли коленки задрожали, то ли жаба задушила. Уплыли денежки, а работа не сделана. – Вечерок посидели, а утром он уехал на юг, в командировку.

– Полковник Чудов. Я запомню, – закрывая блокнот, сказал старлей. Он принципиально не стал рыть дальше. – Как вы заметили, это была просто беседа, без протокола. Я так, для себя, кое-что пометил. Извините. Желаю удачи. Если что вспомните, позвоните нам.

Старлей решительно встал и подал мне руку.

– Я человек законопослушный. Иначе б не шел во власть, – заявил я решительно, где-то даже с пафосом. По-моему мы остались друг другом довольны.

«Осторожничает Витек. Затеял драку, а сам в кусты, когда дело до горячего дошло», – возвращаясь к себе после проводов работника милиции, подумал я.

Вечером в штаб позвонил Пахомыч.

– Как настроение?

– Нормально. Был человек из органов. Побеседовали. Можно сказать толково.

– У нас тоже менты были, разыскивают свидетелей аварии. И со мной и с напарником поговорили. В пересменку. А чего мы знаем? Откуда он взялся, этот велосипедист? Может, с неба свалился. Надумал в феврале раскатывать по нашим просторам. Невтерпеж, что ли?

Тут я понял, что сторож шифруется.

– Кондратий Пахомович, вы уж меня извините, дела, – категоричным тоном заявил я.

– Понял, извини.

Вернулась из кабинета Антипова Фрося и сразу спросила:

– Чего они тут вынюхивают?

– Это по аварии возле наших дач.

– А… слышала, по телевидению показывали в информационном выпуске. Есть погибшие. Ну, а мы с какого боку?

– У велосипедиста, виновника ДТП, нашли нашу листовку с моим фото. По общественной приемной.

– Ну и что? – удивилась Фрося. – Таких листовок много.

– Не могут установить личность погибшего. А в удостоверении, в том же кармашке – липа. Вот они и думали, может мне знакома эта личность. На фото после аварии сплошное кровавое месиво. Разумеется, этим меня не удивишь, я разное повидал на войне, но как узнать по лицу человека, если такового практически нет, – представил я Фросе исчерпывающий ответ.

– А, кстати, как ваш друг? – спросила отчего-то с ехидцей она.

– Нормально. Уехал. В командировку на юг.

– Ну что? Будем ждать? – вдруг заблестели глазки у Ефросиньи Карловны. Уже послезавтра день тишины. Сейчас бросаем  все силы на  процесс проведения выборов на участках. Устали?

– То же самое я могу и у вас спросить, – кажется, в эту минуту я остро почувствовал нежность к Ефросинье Карловне.

– Скоро мы с вами расстанемся. Но независимо от итогов сего выборного процесса, вы замечательные мальчишки, настоящие русские мужики.

Кажется, в ее глазах блеснули слезы.

Пришел Антипов с Батищевым – они были на очередной летучке в избиркоме по проведению выборов. Делали объезд по участкам. На финише страсти накалились до предела. Коммунисты больше всех предъявляют требования к «процессу волеизъявления граждан». Не допустить обмана и фальсификаций при подсчете голосов – это главное. Руслан в откровенной запарке: для заключительного этапа нужны люди с бойцовским характером. Отбор наблюдателей он проводит лично. И чуть ли не на конкурсной основе, конечно, наш костяк – ребята, прошедшие Афган. Провели небольшую летучку у себя – сосредоточились в очередной раз «на нерешенных задачах». В заключение Руслан сказал:

– Теперь у Витяни одна надежда на «правильный» подсчет.

… После обеда позвонил в штаб Пахомыч. Я так и напрягся.

– Гаврик, да я все думаю про то, что ты взял. Так уж необходима тебе эта вещь? На память достаточно и фото.

Конечно, речь шла о снайперской винтовке. Переживает старик.

– Я ж не насовсем взял. На пару-тройку дней. Понимаю, Кондратий Пахомович, это дорогая вашему сердцу вещь, – гнал я откровенную «пургу». – На той неделе я все верну. – И подумал вдруг: «На черта она мне нужна – эта винтовка».

После звонка Пахомыча я собрался к Анюте.

– Поехали, я тебя отвезу, – предложил Руслан.

– Да я на своей. Спасибо. Тронут.

– Поехали, поехали. Мало ли что. Разволнуешься. За рулем. – Батищев легонько приобнял меня. – Тебе не кажется, что последние дни мы с тобой почти не видимся. Я скучаю.

– Ну спасибо, – такая забота Руслана только добавила тревоги. Он и тут не упускает случая подстраховать меня от неприятностей.

… В психиатрической больнице у Анюты я не был только пару дней. Их у меня отобрал Чудов. И сейчас я думал об Анюте и Чудове как-то одновременно и, по-моему, этот жестокий тандем напрочь закупорил душу. Ни о каком будущем пока не могло быть и речи. Только настоящее, которое уже нет сил выдерживать. Кажется в тяжелом, как последний вздох, шлепке «джипа», вылетела вон из меня и душа.

– Чего молчишь? – спросил Руслан. – У меня такое ощущение, что у тебя что-то случилось.

– Знаешь, друже, после нашей выборной кампании мне хочется услышать великую для всех времен и народов фразу: «Следствие закончено, забудьте».

– Не стану отрицать. Хоть я и далек от лирики, но скажу – всем нам достались цветики, а тебе ягодки. Но все же проходит.

– Не все. Что-то остается…

Тут я взглянул на Руслана, давая понять, что развитие темы перспективы не имеет.

Подъехали к психиатрическому отделению и я вдруг ясно представил себе Анюту, ту самую, далекую и самую первую. И сейчас она мне просто говорит: «Забери меня отсюда, Гавриил. Я очень соскучилась».

– Может, мне с тобой? – спросил Руслан.

– Не стоит. Сам справлюсь.

А на пороге меня встречает эдакое туповато-грузное создание женского рода в застиранном халате, кажется, наши больницы до упора наполнены такими «душками», от одного вида которых выть хочется. Тут моя нежная фантазия об Ане рассыпается в прах.

– Ноги вытирайте. Не видите, я полы протерла? – ворчит эта бабеха.

– Есть, уже вытираю, – найдя глазами ком рваного тряпья, отвечаю я.

– Сейчас пойду гляну. Обход у нас. Подождите.

– Уже жду, – говорю я и добавляю себе «с вытертыми ногами».

Впрочем, вместо нее появился заведующий отделением Аркадий Семенович. Он подошел ко мне, подал руку и по его скучному виду я понял, что приятных новостей мне ожидать не приходится. Опять не мой день.

– Что сказать, коллега? – мы зашли в кабинет. Доктор достал из шкафчика халат. Подал мне. – Спала ночь нормально. Я дежурил, даже спокойной ночи пожелала. А утром заглянул, смотрю сидит на кровати с узлом. Сделала из одеяла сверток и баюкает «младенца». С песенкой.

– Может быть пригласить к вам в помощь профессора из столицы? – не ущемляя самолюбия доктора, осторожно предложил я.

– Да уж лучше сразу ее в «Ганушкина», – взглянул на меня доктор, с сочувствием и укором одновременно. – Это мозг. Не мне вам говорить.

… Шаги к палате мне дались нелегко. Какое уж там: «Забери меня, Гавриил, я соскучилась». Сердце вылетало из груди. Кажется такого волнения я не переживал никогда в жизни. Даже в тот, самый первый раз еще в кардиологии. Там была надежда.

Доктор приоткрыл дверь, заглянул и пригласил заглянуть меня: «Смотрите сами».

Анюта ходила по комнате со свертком, прижимая его к груди, покачиваясь. Глаза отсутствовали.

– Я зайду.

– Нет, категорически. Вы спровоцируете приступ, – закрывая плотно дверь, сказал доктор. – Сколько тут времени всего прошло?! Такая травма. Потерпите. Мы еще только начали лечение. Время, друг мой, время. Она ж не постоянно такая.

Он проводил меня до выхода.

– Как только я увижу начало нового качества, сразу дам вам знать. Я и родителей не пускаю. Терпите, офицер. Сейчас у вас забот прибавится, – улыбнулся он. – Вот город примите. Желаю удачи.

«Спасибо, подсластил пилюлю: „Вот город примите“, – выходя из отделения, подумал я.

– Ну что там, плохо? – спросил Руслан. – Вижу по твоему лицу.

– Как жить теперь? – с трудом удерживая слезы, произнес я. – Как?

– Ну Анюту мы так просто не отдадим. Потерянного не вернуть. Но небо за нас. Все равно она выйдет из шока. Это испытание, друже. Но не бывает такого, чтоб зло восторжествовало. Тогда весь этот мир надо закрывать на хрен. – Руслан срывается с места – Поехали.

– Вот выхожу всякий раз из больницы и не знаю, куда идти. Как оглушенный. Домой? Там пусто. Да тещины проклятья по телефону. Они же считают меня виноватым, – вздохнул я. – А по большому счету так оно и есть. Бегу в общагу, а там пьяные оргии – очередное, от нехватки витаминов, сезонное обострение трудящихся масс. И тогда я  качу в свои Черемушки на Урицкого. Но как вспомню, что гад этот рядом! Собираюсь на работу и вот он предо мной, Витек, во всем своем царственном великолепии и барской вальяжности. Большевики, наверное, в гробу переворачиваются. Вот куда мне идти?

– То ли еще будет? Старик, не бери в голову, все только начинается, – усмехнулся Батищев.

– Спасибо, утешил. Вот и я боюсь, что стану таким же. С кем поведешься…

– А ты упрись рогом. И докажи, что ты не такой. Попробуй. И вообще, возьми себя в руки. Не гони в небо негатив. Помню, когда нас духи зажали в ущелье, почти всю роту мою положили, остался я с горсткой пацанов первогодок да ранеными. Боезапас на исходе, ну хоть караул кричи. Вот тут я первый раз в жизни помолился. И что ты думаешь. Смотрю в небо, а оно синее-синее, совсем как бы не Афганское, а наше, донское, родное. Облака, чуть так белыми мазками у горизонта и я, вдруг вижу гигантское лицо старика, удлиненное такое с острой бородкой. Ну портрет этого известного русского художника? Помнишь, что в Тибете что-то мутил.

– Рериха, – подсказал я, чувствуя неожиданное волнение.

– Точно, он. Смотрит и улыбается. И вдруг стало так тихо, так спокойно. Мы все в каком-то светлом ужасе замерли. Но тут сорвался ветерок, он легонько смазал лицо этого старика – оно стало таять, и в следующую секунду мы услышали гул наших вертушек…

Какое-то время ехали молча, каждый, наверное, представлял образ своего Рериха.

– Извини, друже, но благого дела без крови, без страданий  не бывает. Во всяком случае у нас, русских. Нам, кажется, самим Богом велено, преодолевать в муках препятствия, прежде чем что-то поиметь. А тут мы бросили вызов самой системе. Ну ты, как лидер, и принял главный удар на себя. Значит тому быть, – сказал Руслан с чувством гордости и сожаления одновременно.

– Сегодня предпоследний день гонки. А мне кажется она не закончится никогда… – сказал я.

А на пороге штаба нас встретил редактор нашей газеты «Вместе» Аскольд. Он нервно курил.

– Ну что еще у нас случилось? – как-то уж в полной безнадеге спросил Батищев.

– Слушай, майор, ну урезонь ты, наконец эту бабу, иначе я ее веником ушибу. Она исчеркала мою передовицу в завтрашнем выпуске. А я на эту долбанную статью ночь положил.

– И только? – не принимая жертвы, улыбнулся Руслан. – Ты бы лучше эту ночь на что-нибудь другое положил. Ладно. Пошли гутарить.

А я вдруг подумал: «Какая мелочь? Мне б ваши проблемы, мужики».

Но при виде нас Фрося разулыбалась – никакого нервного напряга я в ней не обнаружил.

– Ефросинья Карловна, да Бог с ней с этой передовицей, пора уже водку начинать пить, а вы все там чего-то ищите, – весело проговорил Руслан.

– Чего, уже пожаловался офицерик? – с укором взглянула Ефросинья Карловна на Аскольда. – Лады. Если вы все согласитесь, я оставлю эту вот галиматью в авторском исполнении. Читаю:

«Для успешного завершения нашей кампании, чреватой многими издержками нравственного  несовершенства, наплевательского отношения к строке закона и откровенной вражды, потребовалась мобилизация всех сил, как правового характера, так и человеческой принципиальности, чуткости и доброты».

– Ну и как вам на слух и, если хотите, на вкус? Вообще вы что-то тут поняли? – откровенно рассмеялась Фрося.

Руслан по-отечески приобнял густо покрасневшего Аскольда и сказал:

– Старик, ну ты тут разгулялся с шашкой. И налево и направо.

– И обижается еще, как девочка, – не унималась Фрося. – Вот я ему и предложила перевести с французского на русский. Ну, грешна, немножко с итальянским темпераментом.

Тут Аскольд молча подошел к Фросе, взял у нее газету и удалился.

– Ушел, не прощаясь, с гордо поднятой головой, – бросила ему вслед Фрося, а Руслан подхватил:

– Но обещал вернуться…

– Как там у вас дела? – спросила у меня Фрося, выражением лица все еще пребывая в теме статьи:

– Все так же. Ничего хорошего.

– Самое жуткое, что мы ничем вам не можем помочь. А одного сочувствия мало, – произнесла Ефросинья Карловна, унося от меня взгляд в сторону. – Кто мог подумать на заре нашей кампании, что будет такой печальный финал. Наверное, это тот случай, когда ожидаемая победа не в лавровом венке, а в пепле…

Возникла тупая пауза. Разрушил ее своим неожиданным появлением начальник штаба Антипов.

– Гонца с плохой вестью казнили, – вместо приветствия сказал ему Батищев.

– А какие вы бы еще хотели вести? Я, как вам всем известно, подменял нынче в общественной приемной нашего кандидата. И могу вам доложить…

– Ну как начальник штаба ты перед нами отчитываться не обязан, – возразил в шутку Батищев. – Выше тебя только небо.

– Спасибо. Так вот, осмелюсь все-таки вам доложить, что меня народ не больно жалует. Узнают, что его величество Г.А. Апраксин сегодня не принимает, и делают от ворот поворот. Так вот и вызревает «культ личности».

– Браво! – хлопнула в ладоши Фрося.

– Так что, Гавриил Алексеевич, завтра с утреца прошу на свое рабочее место, – улыбнулся мне Антипов. – Сегодня я закончил второй том избранного волеизъявления наших граждан. И по скромным подсчетам, чтобы выполнить все наказы вам, будущий градоначальник, потребуется, как минимум, три срока.

– Эт точно, – подхватил Руслан. – При условии стабильного финансирования проектов Швейцарским банком.

– Не поняла? Чему вы радуетесь, пацаны! – воскликнула Фрося. – Хомуту или тяглу? И вы в своей эйфории точно чего-нибудь накличите. Тьфу на вас. Давайте победим…

– Да самая малость осталась, – сказал я и моя мысль вновь метнулась к Анюте.

… Последний рабочий день в Общественной приемной был похож на одну большую эмоциональную говорильню о будущем города. Прожектерство, кажется, фонтаном било из уст каждого посетителя. Начинаясь, как правило с частности, например, отсутствия нормального освещения в «энском» районе или недостаточного количества общественных туалетов на душу населения, как вдруг предложение разрасталось до уровня «глобала». Я, конечно, слышал о «кремлевских мечтателях» и даже какое-то время имел честь жить с ними, но оказаться в такой роли самому при очевидном бардаке в государстве было выше моих сил. Мне так и хотелось официально заявить очередному фантазеру, что строить воздушные замки при пустой казне, вялом бюджетном финансировании и полной неопределенности курса державы, по крайней мере, нетактично. Поэтому, когда очередной товарищ предложил мне реализовать идею «по созданию на территории субъекта гольф-клуба» я только интеллигентно встряхнул головой, с трудом перекрывая в себе поток ненормативной лексики. Но тут на проводе возник Батищев.

– Старик, звонил завотделением. Тебя ждут на беседу.

– А что случилось? – мне показалось, что Руслан чего-то не договаривает.

– Да, вроде, ничего такого. Просто желают поговорить.

Конечно, я сорвался с поста. Прыгнул в машину. «Определенно что-то случилось?! А Батищев знает и врет. Какая еще беседа?» – распалялся я.

На улицах к полудню снег тает. На дорогах, под колесами мерзко курлычет грязная жижица. А может это реагируют мои нервы? Определенно, в другое время мне бы было на это наплевать.

… Дверь в покои была заперта. А вокруг пусто. Я отчаянно забарабанил, и на пороге возникла все та же туповатая тетка в застиранном халате. Только сейчас ее лицо выражало искреннее сочувствие, а в глазах стояла мука.

– Проходи, миленький, там уже и твоя родня у доктора.

«Какая еще родня», – подумал я вскользь. Нет, я совершенно не был готов, что встречу сейчас в кабинете заведующего отделением тещу и тестя.

– Что случилось?! – едва ли не заорал я.

Тут тесть с тещей как-то в унисон с откровенной ненавистью смерили меня взглядом. А теща сказала:

– Явился, здравствуйте, мэр долбаный. Если б не твои выборы, девочка была б здорова и ребенок остался б жив.

– Пожалуйста, успокойтесь, – сказал Аркадий Семенович. Кажется в горячке, вот так с маху, я и не заметил его присутствия.

– Ну он-то причем? Наверное ж хотел, как лучше, – пожалел меня тесть, воротя, однако, в сторону лицо.

– Да что случилось, черт возьми?! – откровенно психанул я.

– Ваша жена порезала себя осколком стекла. Повредила шею, руки, – сказал доктор и взглянул на меня извиняюще. – Как гром среди ясного неба. Перед обедом я заходил к ней. Разговаривал и был немало удивлен. Отвечала на мои вопросы вполне логично. Я тогда подумал – может острая стадия психоза миновала. Она даже на выписку просилась. Я хотел уже вам звонить, коллега, порадовать вас… И вот… Гуляла по коридору. Зашла в процедурный кабинет, попросила таблетку от головной боли. Медсестра открыла шкафчик с лекарствами, а на тумбочке обычная пол-литровая банка стояла с салфетками. Ну и жена ваша схватила ее, швырнула в окно. Медсестра от неожиданности растерялась, а больная подскочила к подоконнику, подобрала осколок стекла и стала себя кромсать. Порезала руки, шею. Чудом не повредила сонную артерию. Санитары подскочили, сделали укол. Раны оказались не глубокие. Но сам факт. Угрозы для жизни нет, а вопросы остаются.

– Можно мне побыть с ней, хотя бы эти дни? – спросила теща.

– Категорически нет. Поймите меня. У нас особая больница. Мы вашу дочь перевязали, накололи лекарственными препаратами, сейчас она спит.

– Когда это случилось, доктор? – спросил я.

– А это важно? – устало взглянул на меня заведующий отделением. – Пару часов назад. Приходила главный врач. Может вы и правы, Гавриил Алексеевич, и стоит ее показать в столице. Там возможностей все же больше. И клинических и медикаментозных. Хотя, по сути, она только начала лечиться у нас. Мы еще не исчерпали своих возможностей.

– И все-таки я хочу быть с ней, – настаивала теща.

– Извините. Не вижу смысла. Она спит, и спать будет долго.

Тут заглянула в кабинет заведующего та самая туповатая санитарка.

– Извините, доктор, а наша новенькая опять в куклы играет.

– Не понял, – бросился к двери Аркадий Семенович, увлекая нас за собой. Так мы и подошли гурьбой к палате.

Доктор приоткрыл дверь. Анюта все в той же позе, в которой я ее видел пару дней назад, сидела на кровати и, напевая, нянчила сверток. С той лишь разницей, что на этот раз руки и шея ее были перебинтованы.

Теща вскрикнула и бросилась к ней. Но доктор ее удержал. Кровь ударила мне в лицо и странным эхом отозвалось в голове: «Ну, все. Хватит с меня!»

Я повернулся и резко направился к выходу. Я сел за руль и помчался на Урицкого, к себе. Я сейчас был легок и ловок. Мне вдруг показалось, что движение моей «копейки» бесшумное и мягкое. Я его почти не чувствую. Такое я испытывал давно, в детстве, когда впервые сел на велосипед и скатился с высокой горки. Странно, но и тогда, и сейчас мне было покойно, очень покойно на душе. Может я радовался жизни – тогда от ее вечности, сейчас от ее утраты. Я уходил из жизни, я точно знал, что ухожу. Вот только сделаю главное дело, уничтожу зло.

… Ближе к вечеру город наполняется людьми. Так было и так будет всегда. Но только сейчас это привычное движение показалось мне необыкновенным. На лицах нетерпение, какое и бывает только перед весной. «Как все-таки я был мало счастливо на этих улицах», – подумал я. И сам и с Анютой. Я никому не успел стать близким – я воевал за всех: за иллюзорное будущее своих соотечественников, за какие-то странные ценности… Я ждал дня завтрашнего. Мы все ждем дня завтрашнего  и, наверное, в этом наше спасение. Нет, мы не думаем о грядущей гильотине, потому что уверены – наша будет обязательно пахнуть ладаном.

Я поднялся к себе на третий этаж. Машинально, как это я делаю всегда, вымыл руки. Затем достал из шкафа кожаный чехол. И легко освободил из неволи орудие убийства.

Я заглянул в оптический прицел и без труда нашел двор Главы. Он был передо мной очень, очень близко. На какое-то мгновение мною овладел азарт охотника. Конечно, я волновался, но это было другое, не идущее от страха, а скорее от сожаления – волнение. Просто я должен это сделать. Если я это не сделаю, значит зло будет торжествовать. А зло, как и раковая опухоль, имеет тенденцию прорастать.

Я ждал долго и вот, наконец, в первых, еще масляных сумерках открываются ворота и въезжает черный лимузин с барином. Вот он выходит из машины и я ловлю его взгляд, где-то обращенную в мир полуулыбку. Ну вот еще чуть-чуть. Кажется, Глава не торопится, он млеет от счастья жить… Я перевожу дух. Я тоже не тороплюсь. Пуля догонит. Одно движение – и она уже в стволе. И вот я вижу его лицо, и палец плавно потягивает курок – еще мгновение.. и мой прицел закрывает ладонь.