Текст книги "Дыхание Голгофы"

Автор книги: Владимир Барвенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

– Что случилось, Гаврюша, сынок? По областному радио и телевидению прошла информация, что таких грязных выборов, как у вас в городе еще не было. И в какой-то связи, я краем уха уловил, упоминали и твое имя. Что случилось? Который день мы не можем до тебя дозвониться? А маме снятся очень плохие сны?!

– Успокойтесь, прошу вас. Все нормально. Не страшнее, чем в Афгане. Много шума из ничего. А в общаге я почти не бываю. Или у Анюты, или на новой квартире. А там нет телефона. Извините, родные мои, у меня такая запарка.

– Да мы всюду звонили, – перехватила трубку мама. – Что-то у вас там случилось. А Анечку такую плохую во сне видела. Будто волосы свои стригла. Как она там?

– Нормально, мам, – эти слова мне дались невероятным усилием. «Не сегодня, потом, когда-нибудь я скажу маме правду. Я еще сам не пришел в себя». – Не переживайте, еще раз говорю – страшнее Афгана ничего не будет. Ну, хворала малость Анюта, это да. А сейчас лучше. К весне, родители, мои дорогие, все болячки пройдут.

Кажется, я собрал всю свою волю в кулак для такого бодренького вранья. И заторопился распрощаться. «Господи, как я еще не сказал: „Вот родит“, – с ужасом подумал я.

Только после разговора я накапал себе корвалола и сел на диван, обхватив голову. Это был первый случай, когда я не находил выхода из тупика и ловил себя на том, что при любом развитии событий мне ничего уже неинтересно. А что есть? Инерция обязательств…

Срочно созванная пресс-конференция в актовом зале городского Дома культуры собрала журналистов печатных и электронных СМИ города. Прибыли представители из областного комитета по печати и чиновники городской администрации. Впрочем, от любознательных и сочувствующих в зале стало тесно. С заявлением к собравшимся обратилась Ефросинья Карловна Файн. Надо сказать, что Фрося подготовилась к выступлению  с фактами и деталями. Все у нее было разложено по полочкам. Каждый конкретный случай она эмоционально обыгрывала и подкрепляла примерами. Она их ловко, как факир из рукава, доставала в нужный момент, так что ни у кого из собравшихся не возникло и доли сомнения в правде факта. Все – от угроз, до конкретных действий. Конечно, при подготовке она поведала залу о конкретном нападении бандитов на меня с предложением «в письменной форме обратиться в избирком о снятии нашего кандидата с выборов». Я не давал ей эту информацию. Такое решение принял Батищев. Ну, и как итог – трагическая драма в семье кандидата. Честное слово, я был против озвучивания этого факта. Но о нем говорил город. Наш народный штаб гудел от сочувствующих. Кто-то выкрикнул из зала «Под суд негодяев», но развития, а тем более, большой поддержки, реплика не возымела.

Мы – то есть я, Батищев, начальник штаба Антипов и Ефросинья Карловна устроились за столом президиума на сцене. На первом ряду сидела уважаемая мною бывший корреспондент «Вечерки» Ариадна Лисицына. Впрочем, на сей раз я не нашел на ее лице ни одного штришка, даже мелкой лакомки в мой адрес. Чопорно, холодно, неприступно.

А потом были вопросы. Разные: деловые, конструктивные, нервные, откровенно ядовитые и просто бестолковые. Фрося отстреливалась со знанием дела, мастерски. Кажется, она была готова к любой провокации. Руслан шепнул мне восторженно: «Редкая бестия». Но в целом, основная масса присутствующих явно сочувствовала нам.

В заключении Ефросинья Карловна сказала:

– Если такие выборы станут нормой, представляю, какой будет наша Россия…

На следующий день в специальном приложении к газете «Вместе» читатель мог найти полную версию конференции. Другие СМИ ограничились обзорными статейками или просто информацией. И хотя факты явно тянули на прокурорскую проверку – блюстители закона решили выдержать паузу. Достаточно и того, что «по факту разбойного нападения на жену кандидата ведется расследование». О последствиях ни слова.

По окончании конференции Ария все-таки подошла ко мне.

– Я желаю вам победы. От всей души, – сказала она все с тем же неприступно-холодным выражением лица и сразу ушла. Так что моя благодарность догнала ее спину.

Потом я поехал в больницу к Анюте. Руслан вручил мне радиотелефон. «Это тебе для страховки, всегда будем на связи. Я жалею, что не сделал этого раньше», – сказал он.

А в больнице ничего нового. Разве что аппарат вентиляции легких отключили и перевели мою Анюту в палату интенсивной терапии. Встречаться с ней категорически запрещено. И тут я понимаю коллег, хоть и не принимаю сердцем. На выходе из отделения я столкнулся с Галей. После приветствия Галя сказала:

– К сожалению, Гаврош, больших улучшений нет. Она или спит или плачет. Думаю, завтра соберем консилиум. И будем решать, что делать дальше. А ты домой?

– Да, только не определился еще, в какой. У меня же их три – общага, Анютина квартира и новая, напротив Главы. И всюду пусто.

– Ты сегодня чего-нибудь ел? – спросила Галя.

– Не помню, кажется пил кофе. Все вертится на автомате, как в дурном сне. Так и хочется, чтоб меня разбудили…

– Ну, хватит меланхолии. Поехали ко мне, я тебя покормлю.

Наверное, я так потерянно на нее взглянул, что Галя потупилась в растерянности.

– У меня есть борщ. Жить-то надо. Возьми себя в руки. Ты же офицер, без пяти минут Глава. Так нельзя.

– Ладно, поехали. Я на своей, то бишь, на отцовой. Заедем за маленькой?

– Верушку сегодня из садика забрал лично папа. Два раза в неделю она у него. Мы так договорились. Пока по графику.

– Интеллигентно… – вырвалось у меня.

– Живет один. Говорит, имеет право. Да и я не хочу, чтоб дочь забывала своего  отца, – потупилась Галина. А сейчас подъезжай к главному корпусу. Я кое-какие распоряжения сделаю. – Она взглянула на часы. – Хотя рабочее время кончилось. Я и не заметила, как день прибавился. Поехали ко мне.

Я подогнал машину к нашему дому, припарковался у подъезда и ядовито усмехнулся себе: «Две жены, две трагедии и один дом». А вслух сказал:

– У меня такое чувство, что я приговорен к этому дому со всеми вытекающими подробностями. И не могу понять, за что?

Галя как-то ущербно взглянула на меня и ничего не сказала. В квартире она отправила меня сразу в душ. А после него облачила в отцовский, из махрушки, халат, для уверенности сопроводив его словами:

– Папа любил этот халат. Он брал его на большой теннис. Принаряжался после баньки. Пиво пили  с чиновниками.

– Вот уж не знал, что Сергей Сергеевич теннисом увлекался.

– Ты много чего не знал, Гаврош, – вздохом произнесла Галя.

… Потом мы едим борщ. Впрочем, наготовила моя бывшая много. Выбор соблазнительный. С разными салатами и вкусными безделушками. Мой восторг она аргументировала просто:

– Я когда готовлю, забываюсь. Так легче…. одной.

Но есть не хочется. Я решительно запихивал в себя пищу, потому что надо, потому что Галина настаивала. А тут еще и назойливой мухой вертелась мысль – каким образом этот халат оказался здесь. Вероятно новому зятьку достался от тестевых щедрот.

– А как халат-то сюда заблудился? – все-таки не выдержал я.

– Все просто. Мама Эля доставила его с ворохом папиной одежды. Замешали ей, как она сказала «эти обноски». Ну остальное все к рукам прибрала. Она, видите ли, молодость свою старику подарила. Ревновал к каждому столбу. Допросы устраивал с пристрастием. Врет. На папу это не похоже.

– Ну, может, и не без оснований ревновал-то, – заметил я, вспомнив стригущие глазки тети Эли.

– Да ладно. Пусть живет. У отца еще ноги не остыли, а она, говорят, уже спуталась с каким-то охранником. Или еще раньше, а сейчас, чего прятаться? Да наплевать. Отца жалко, мог бы еще жить и жить.

У Гали выступили на глазах слезы.

– Давай помянем моего папочку.

Помянули, и я вдруг почувствовал страшную усталость. Ну, поговорили еще, конечно. Хотя, по большому счету говорить-то и не о чем, если все мои мысли там, у Анюты.

– Я постелю тебе на диване, – решительно встала Галя.

– Да, конечно,  – наскоро согласился я и подумал «по старой памяти». И уже лежа на нем я вдруг в подробностях вспомнил свой приезд из Афгана. Как же я молил тогда, чтобы пришла ко мне Галя. Чтобы все вернулось в довоенные времена. И вот я на том же диване, а сам далеко-далеко. Прошлое, даже стерилизованное сейчас таким вот образом, все-таки остается прошлым. А всякая анестезия – явление временное.

И вдруг пришла Галя. После душа, в халате, пахнувшая ароматами давно ушедших времен.

– Еще не спишь? Можно я посижу рядом с тобой.

 – Можно.

– Ты совсем-совсем меня не любишь? – спросила она осторожно. – Понимаю, глупо тебе сейчас задавать такой вопрос. Не ко времени.

Я промолчал.

– Неужели ничего не осталось? Но так же не бывает, Гаврош? Иногда я перечитываю твои письма из Афганистана. В них столько любви…

– Там, где они писались, Галочка, было много крови, а там, где много крови, всегда много любви. Это жестокий парадокс природы.

– И что же теперь делать? – вздохом спросила она.

– Ты это о чем? – не понял я.

Она тронула мое лицо. Очень нежно. Как давным-давно. И как могла только она. Наклонилась и вдруг жадно поцеловала меня в губы.

– Спокойно ночи, Гаврош…

И как-то мгновенно я провалился в сон, просто в небытие и так же мгновенно проснулся. Какое-то время я приходил в себя от неожиданной пустоты. И вспомнился вдруг ЗАГС, наш развод и последние, прощальные мои слова: «Эй, а возврата не будет».

Обретая действительность, и вместе с ней жадно припадая к «чаше горечи», я встал. Оделся. За окном спряталась в мертвом покое ночь. Но прежде чем уйти, я заглянул  к Гале, чтобы попрощаться. Но она спала или делала вид, что спала. «Все правильно, все в прошлом», – подумал я, осторожно закрывая за собой входную дверь.

… В полдень следующего дня я повидался с лечащим врачом Анюты, заведующим отделением Зубовым, тем самым широкоскулым с бородой, который маленько занудлялся на встрече с медиками. Он подал мне руку и тревожно взглянув на меня, сказал:

– Петр Петрович меня зовут. Извините, коллега, но ничем пока порадовать вас не могу. Тяжелые роды вызвали нарушение сердечной деятельности.

– Была остановка? – неожиданно для себя спросил я.

– Мы едва ее не потеряли. Боюсь, коллега, что о родах…

– Не надо, я понял, – перебил я его. – И каков прогноз вообще?

– Ну, сердце еще пол-беды. Я думаю молодая, все восстановится. Уже наметилась хорошая динамика. А вот психика. Сегодня был консилиум. Решено перевести вашу супругу в психиатрию. Представляете, берет в руки подушку и ходит по палате, нянчит, как ребенка. Даже мне, повидавшему многое, смотреть на это… – доктор покачал головой.

– Я могу зайти к ней в палату?

– Вообще бы не желательно. Но пойдемте, рискнем, а вдруг… – Он подал мне халат. – Наденьте. Она одна в палате. Но дежурит санитарка. Я зайду первым и позову вас.

Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем пригласил доктор. Анюта сидела на кровати, крестиком сложив на груди руки. К моему появлению она отнеслась равнодушно. Только на мгновение задержала взгляд и подбородок ее дрогнул. И вдруг страшная гримаса исказила ее лицо – она что-то гортанно выкрикнула и свалилась с кровати на пол в эпилептическом  припадке. Мы с доктором ее подняли, уложили на кровать. И глаза моей Анюты вдруг стали совершенно стеклянными.

-… Все. У меня больше никаких аудиенций.  Только перед вашим приходом ее укололи нейролептиком, – сказал доктор Зубов, когда мы вышли. – Я даже родителей к ней не пустил. Только для вас сделал исключение. Так что, извините, коллега, но к сожалению ваша следующая встреча с женой будет уже в психиатрии. А там?... Все мы под Богом…

Я пожал ему руку.

– Спасибо, Петр Петрович.

Я вышел на порог отделения и тут раздался звонок моего радиотелефона.

– Здравия желаю, – услышал я голос Батищева. – Как супруга?

– Плохо. Узнала меня и у нее начался припадок. Сегодня был консилиум. Решили перевести ее в психиатрию.

– Старик, может отправить ее в хорошую клинику в столицу? – спросил Руслан.

– Скажи еще – когда победим, – уловил я себя на том, что едва сдерживаю себя.

– Теперь я думаю, наверное, ты был прав. Стоило ли такой ценой?!

Возникла пауза. Слов не было.

– Что там у нас по графику, – спросил я. – Столько крови… Надо же закончить.

– Надо, друже, надо. Остались тут считанные деньки. Так что извини, старик, но обратной дороги нет.

– По-моему я уже это слышал. Мне все кажется, что я сплю. Что вот я проснусь и ничего такого со мной не было… – сказал я.

– Ты устал, друже. Устал. Что я могу сделать для тебя?

– Спасибо, ты не Бог, – ответил я.

– Да, кстати, на встречи теперь будут ездить Фрося и Антипов. Одна мелкота осталась. Ты будешь для души сидеть в общественной приемной и принимать граждан по личным вопросам. Ну, дотянем как-нибудь эту кампашку. Данные самого последнего опроса – мы в очень большом отрыве. Мучеников любят.  Я думаю босяк этот уже смирился.

– Ой ли?! – улыбнулся я себе и отключил связь.

Но едва я только сделал шаг к своей машине, меня окликнул мужской голос:

– Извините, товарищ офицер, можно вас на минутку. – Передо мной стоял мужчина средних лет в куртеце из плащевки, фуражка набекрень, глаза веселые, броские. – А я вас тут караулю. Вы же кандидат? Я хочу как избиратель, дать вам наказ.

«Ну, нашел подходящее время для наказов», – в сердцах подумал я. Но здесь я заметил, что он в больничных пижамных штанах, отказывать не удобно.

– Слушаю.

– Я тут вот загораю после инфаркта. Скоро выпишут. Я человек рабочей профессии. Токарь с машзавода. Говорят, вы там у нас, когда я сюда загремел, зажигали. Меня зовут Аким, а по отчеству Леонардович. Во как. Батька у меня вообще был Леонард Илларионович. Из крестьян середняков. Но потом экспроприация. И стал я как у Некрасова, помните, про Якима Нагого. Ну тот. Что «до смерти работает, до полусмерти пьет». Вообще-то свое я отпил, не про то… А видок у вас сейчас, прямо скажу, не для фанфар.

– Эт точно, – подтвердил я. – Есть малость… Устал.

Я сказал это для того, чтоб этот Аким «проникся пониманием». «Или ближе к делу или отпусти».

– Вам бы отдохнуть, это верно. Хотя выборы кончатся – отдыхать и вовсе некогда будет.

– Это ж почему? – спросил я. Черт возьми, чем-то держал меня Аким по отчеству Леонардович. Тут на душе волки воют.

– Дак этой власти все по фигу было. Только под себя гребли. А вы – человек свежий. Да еще и «честь имею». Наверху номенклатурщики, бывшие коммуняки могут не понять. Денег у державы нет. Война с чеченами того и гляди грянет. Вот и получится как в той песенке: «Кто на новенького».

Тут я усмехнулся.

– Извините, Аким  Леонардович, я не понял – кто сейчас с кем встретился? Вы со мной или я с вами?

– Так в том-то вся и штука, что вам, молодому, надо к нам прислушиваться, старым. Сейчас. В общем, загрузил я вас сразу, понимаю. Это от жалости к вам. Вы мне в сыны годитесь. Вот чтобы не получилось, как в том сказании про Прокруста. Загонят вас в каморку и на топчан. Хорошо, если ноги вытянут до калибра. А если голову оттяпают?

Тут мне и вовсе стало любопытно. Аким этот, точно «глас народа». Вот если бы только камня на душе не было.

– И что ж делать? – спросил-таки я.

– Вот в этом и вся лекала, – вдруг поскучнела «фуражка набекрень» у Акима. – Какое нынче модное словечко из-за бугра. Корпоратив. Вы, офицер, в ихний корпоратив фасоном не вышли. У нас не Америка, а зашуганная российская провинция. Белые вороны тут не живут, а если и живут, то недолго. Так вот я к чему. Человек ты крестьянского роду. Гни свою линию. А ежели что, не стесняйся и в рыло. Гуманизм прибереги до лучших времен, ежели доживем, – легко перешел на ты этот Аким. – Бить будут по мордам и хорошо. У нас за одного битого двух небитых дают. Страна такая. Вот, значит, и весь мой наказ. Не обижайся на меня. Просто вредный я. А своим внукам будут рассказывать, что с самим Главою встречался. Могут и не поверить.

Он вдруг протянул мне огромную свою лапищу.

– Держи мосол. И не грузи сердце. Хвори все пройдут. Бог не оставит в беде доброго человека. Иначе и жить не стоит.

Я не знаю откуда он взялся – этот токарь Аким, только после разговора с ним немножко отлегло от души, как бы припорошило безнадегу.

 

18

Прием граждан по личным вопросам оказался не таким уж и простым, как представлялось мне. За каждым обращением, если не человеческая исповедь, то непременно близкая к ней. И дело не только в «долбанной коммуналке», а в самом принципе. За своими правами и обещанными благами вождей и функционеров стоит тупое равнодушие чиновников. Фемида с завязанными глазами – это не образ справедливости по-русски, а ее фантом. Мне оставалось  только записывать в книгу обращений граждан очередной факт, делать участливое лицо и обещать. Впрочем, эту безнадегу я разбавлял встречами. Все-таки общение с массами «в ширь» не так напрягает и где-то ретуширует непереносимую боль по Анюте.

А тут еще новость: идущий четвертым в списке кандидатов некто Ярослав Комов, самовыдвиженец, бывший заведующий отделом транспорта администрации, снял свою кандидатуру и обратился к своим избирателям отдать голоса за меня.

– Это нож в спину своему шефу, – резюмировала Фрося. – Я была уверена, что Комов подсадная утка Главы, но чтоб вот так?!

– Страховка, – подхватил Антипов. – Как может, спасает свою задницу. До конца сражаются только коммунисты. Такой нам реверанс. Хочет сохранить себя в должности.

– Хочет-то он хочет, да кто ему даст, – съязвил Руслан.

– Так, пацаны, хватит делить шкуру неубитого медведя. А то мы сейчас договоримся до триумфального шествия нашего героя. «Не буди лиха», – говорят, – набросилась почему-то на Антипова Фрося.

… Каждую свободную минуту я забегаю к Анюте в психиатрию и каждый раз получаю отлуп от заведующего отделением, Войкова Аркадия Семеновича: «Нет и нет. Терпите».

Конечно, звонит Пахомыч с одним и тем же вопросом: «Как Анюта?». «Так же, – отвечаю. – Без изменений. Не знаю, что делать? Голова идет кругом.

– Ну ты же понимаешь, если исчерпаны все возможности, молись». – убеждает Пахомыч.

И я нахожу время и иду в Свято-Троицкий храм, жадно ставлю всем святым свечи. За этой процедурой меня застает отец Олег. Пожимая мне руку, говорит с чувством: «Я тоже молюсь за нее. Знаю, трудно вам в деле праведном. Есть минуты, когда без Господа нашего ну никак нельзя. Держитесь».

… Напряжение дошло до упора. Работа в штабе не прекращалась ни на минуту. Главный штабист Антипов с утра раздавал задания агитаторам, которые потом брали «ноги в руки» и мчались на обработку населения… Каждый дом, улица за улицей. И дальние и ближние поселки. Транспортные расходы, частичная оплата «ходокам», печать влетала в копеечку. Но дышалось уже легче. Пожертвования «новых русских», частных лиц и компаний день ото дня множились и едва ли не в арифметической прогрессии.

Кстати, за несколько дней до выборов качественно изменился и личный состав очереди ко мне в кабинет общественной приемной. Люди все чаще приходили с предложениями, порой очень конструктивными, толковыми, иногда с добрыми советами – назвать это казенно «наказами избирателей» не поворачивался  язык. На одном из таких моих приемов побывала Фрося. Вердикт ее заставил меня покраснеть.

– Обаял ты всех, Гавриил Алексеевич. Отрабатывать придется аванс в поте лица. Теперь ты принадлежишь массам. Герой ты наш народный. – И она потрепала мои волосы.

Совершенно неожиданно в лохматой толпе в предбаннике приемной я напоролся взглядом на родные глаза. Людей в форме ко мне приходило немало. А тут брат! Мы обнялись. И я сразу увлек его в кабинет.

– Как ты, как наши?

– Да все нормально. Старики бодрствуют, но волнуются за тебя. Отец прессу читает и телевизор еще. Так что информация есть. Не пойму, нужно это тебе, ты же врач? – спросил Федор с нескрываемым укором в глазах. – У вас тут война, да?

– Почти, но мы побеждаем, – бодренько ответил я и сразу, предвосхищая следующий вопрос, перевел стрелку. – А как ты?

– Нормально. Вот Варю с детьми подбросил родителям, чтоб им не скучно было и – в командировку.

– На Кавказ?

– Да. На экскурсию по Лермонтовским местам, – попытался слепить улыбку Федор. – А как там Анюта?

– Плохо, брат. Очень плохо. Ребенок родился мертвый. Перенесла стресс… Сейчас в больнице.

– Как же так, ты не уберег?! – взглянул на меня с откровенным укором брат. – Это как-то связано с выборами?

– Напрямую. Бандиты напали по наводке. Не били, попугали. Хотели взять меня за горло, чтоб снял себя с выборов. Ну и пошло-поехало. Извини, подробности как-нибудь.

– Какие подробности?.. Как вот с электрички сошел, так сразу и почувствовал запах пороха. Милиция ищет, да? Иголку в стоге сена. А я тут пока тебя ждал, народ послушал – уважают тебя, брат, массы.

– Ну спасибо. Только вот тут, – ткнул я себя в грудь, – такой булыжник. А у тебя когда поезд?

– Через пару часов. Еще успеем навестить Аню, если ты, конечно, отпросишься у народа.

– Отпрошусь. Они поймут. Я редко вижусь с братом.

Мы сели в мою «копейку» и отправились в больницу.

– Только ты не удивляйся, она в психиатрии, – сказал я.

– Я то не удивлюсь, а вот что ты старикам нашим скажешь? У матери сердце больное.

– Не знаю. Надеюсь на чудо…

А в приемном отделении психиатрии заведующего, то есть, Войкова Аркадия Семеновича, лечащего врача моей Анюты, не было. Вышедший на наши разговоры с ворчливой привратницей – эдакий крепенький молодчик в белом халате категорически отказался показывать нам Анюту. И вообще ей сделали инъекцию и она спит. Я спросил:

– Как она себя чувствует?

– Состояние обычное для таких больных, – легко ответил он.

– Это каких таких? Диагноз уже твердо поставлен?

– Шизофрения, – как-то так запросто выдал этот здоровяк, но тотчас поняв, что ляпнул лишнее, сразу поправился. – Предварительный пока. Но все подробности у вашего лечащего врача Аркадия Семеновича. Он хороший специалист. Кандидат медицинских наук.

Мы с братом переглянулись: «Спасибо, утешил». Вышли из отделения молча. Комментировать не имело смысла.

– Поедем в какую-нибудь кафешку, выпьем по стопарику за здоровье Анюты и где-то за мой отъезд.

Впрочем, я за рулем. «Накатывал» только брат, а я пил сок. Говорить было не о чем, но еще тяжелее молчать.

… Потом я отвез Федора на вокзал. Дождались поезда. Обнялись.

– Крепись, братуха. Может, все образуется. Под Богом ходим. Ты же знаешь, куда я еду. Но уже привык врать себе – не страшно. А еще как страшно. Теперь вот двое ребятишек. Жить охота. А бросить ко всем чертям собачьим это свое ремесло не могу. Я – пёс войны, брат, обыкновенный пёс войны, – только и сказал на прощание Федор.

Он прыгнул в уже дернувшийся вагон. Я подал ему сумку, взмахнул рукой. «Куда ты едешь, брат мой, встретимся ли?»

… На новую квартиру в Черемушках меня возит Ашот. Я не рискую оставлять под окнами в глухом районе свою «копейку». Ашот меня и забирает. Другое дело, когда я ночую в общаге или у Анюты. Тогда жигуленок при мне.

Похоже, я начал привыкать к новой квартире. В общагу и к Анюте хожу только поливать цветочки на окнах. Особенно скверно я чувствую себя у жены – наваливается такая смертельная тоска – выть хочется. После работы я отгоняю свою «копейку» во двор автошколы и Ашот отвозит меня в Черемушки. Утром я вижу из окна своего третьего этажа двор соперника. Вот хозяин с парой-тройкой слуг толкутся возле его иномарки. Вот он играет с черным своим красавцем – догом, вот его целует на дорожку молодая, красивая женщина. Супруга, должно быть… Странно, человек сделал мне столько зла, а я не испытываю к нему никакой ненависти. Конечно он знает, что моя жена в больнице, и не просто, а в психушке…

Однажды он как-то бросил взгляд на мое окно и я решительно отпрыгнул – но это был не страх, нет, а какое-то нехорошее предчувствие.

Утром следующего дня мне в общественную приемную позвонила Лили и сказала, что мною по телефону интересовался мужчина.

– Он представился?

– Нет, но голос такой руководящий. Спросил как вас найти. Ему очень надо встретиться с вами по личному вопросу.

– Ну и что ты?

– Я ответила, что справок мы не даем. Номера телефона и адрес общественной приемной вы найдете в рекламе. Он поблагодарил и повесил трубку.

– Ну, ты прямо автомат, а не секретарь. Человек может душевно. А ты ему сразу от ворот-поворот.

– Я при исполнении. Ваши слова.

– Ладно, проехали, – сказал я, ловя себя на какой-то странной тревоге.

… Только я принял первого посетителя, вот он, звонок.

– Чудов моя фамилия, знаете, боярин, такого?

– Жора, ты какими ветрами?! – узнал я по голосу своего афганского сослуживца.

– Вашими, южными. Надеюсь, помнишь меня, капитан.

– Ну как же, «последний бой, он трудный самый» – искренне обрадовался я. – Давай ко мне.

– Нет уж лучше ты ко мне. Не люблю я этих ваших канцелярий.

– А где ты?

– Тут от вашей приемной недалеко. На углу переулка Щорса и проспекта Комиссаров. Здесь еще сапожная мастерская. Черный джип. «Немец». Увидишь.

– Сейчас, только разгребу малость.

Я сразу позвонил юристу Челнокову, объяснил ситуацию и просил срочно подменить меня. Тот, после понятной паузы согласился.

Я вышел к людям – их на стульчиках сидело не так много. Я сказал им, что сегодня прием будет вести юрист Челноков. По-моему, я их разочаровал.

Честное слово, пока шел на встречу с боевым товарищем, очень волновался. Перед глазами возникал красавец замполит, эдакий щеголь со снисходительной улыбкой и ужимками аристократа. Но вот от джипа отделился и шагнул ко мне человек. Только как будто уж и не он, другой, едва знакомый. Эдакий громоздкий с брюшком мужчина в замшевой, распахнутой настежь куртке, предстал предо мной. Куда только делась его шевелюра? Голова выбрита до блеска, только в серых с голубинкой глазах знакомое упрямство на грани высокомерия – его трудно убрать даже вот такой широченной улыбкой. Обнялись, конечно, от него пахнуло дорогим парфюмом и дальней дорогой.

– Узнал бы, но с трудом, – сказал я.

Он увлек меня в салон: «Рад, чертовски рад нашей встрече. Так, говоришь, не узнал бы? Совсем плох? Постарел, подурнел, – весело ворковал он.

– Нет. Какой-то другой ты стал. Но не подурнел. Я тебя прежним представлял.

– Это когда орал «Ду-у-хи», – рассмеялся Чудов. – Вот тогда я точно хорош был. Ну а ты, боярин, не сильно изменился. Не пойму, то ли заматерел, то ли забронзовел.

– А я в госпитале все думал – спас ты Пикуля или нет? – переменил я тему.

– Да спас, спас. Только у меня его потом сперли в аэропорту. Видно не судьба. Нашел же ты, о чем думать.

– Ну а где ты забыл свои волосы? – не удержался-таки я. – Непривычно видеть тебя.

– Ну, положим, не так уж часто мы виделись, чтоб привыкнуть. – По-моему мой вопрос не понравился подполковнику. – Наметилась тенденция. Сначала потеря плацдарма на темени, ну а потом общая паника и сдача позиций по всему фронту. Тут я и подумал, чего нервничать. Пора сдаваться. И – под ноль. Привыкал долго. Сквозняки доставали. Ну а ты, я понял, рвешься в большую политику. Кругом плакаты. Ты меня очень удивил.

– Я сам себя удивил. Братья по оружию подсуетили. Сказали, что опять надо послужить Отчизне. На общественном направлении, – тут я взглянул на часы. – Завтракал?

– Малость перекусил. Я ж командировочный. Нормально. Кофеек из термоса попил.

– Ну ты, похоже, процветаешь? Такой джип!

– Для столицы это обычное дело. Да и время сейчас такое. По одежке встречают, – не без кокетства проговорил Чудов.

-А где остановился? – спросил я, все еще пребывая в волнении.

– Да я  только приехал в ваш город. Дела у меня здесь по линии бизнеса. Но с нужным человечком я уже успел встретиться накоротке. Официальные переговоры завтра. «По протоколу». Ну а тебя долго искать не пришлось.

– Странно, политрук. Ты и бизнес? Не монтируется. А как же армия? Еще служить и служить, – не переставал удивляться я.

– Как сказал классик «Служить бы рад, прислуживаться тошно», – не стал усложнять Чудов. – У меня тут номерок в гостинице «Автограф» забронирован, для так называемых ВИП персон…

– А, знаю я эту ночлежку. Ничего – эффектная, в центре. Произведение новых русских…

– Дожились, офицер. До ВИП-персон, – усмехнулся вдруг подполковник и как когда-то, давным-давно, в глазах его возникла холодная надменность. – Я-то считал себя пропагандистом марксистко-ленинских идей. А теперь вот провожу на практике идею капиталистического рая.

– Слушай, а нужен ли тебе этот Автограф? Давай ко мне на дачу? Затопим камин. Можно и баньку. Шашлычки сделаем. Поживешь, сколько тебе надо. Воздухом почти весенним подышишь. Мне тебя, Жора, сам Бог послал.

– Да, у вас тут тепло, не сравнить со столицей. Принимается, капитан, – охотно согласился Чудов и добавил к чему-то – И меня тоже.

Я сразу позвонил Руслану – имеет, в конце концов, право кандидат на однодневный отгул, по случаю приезда боевого товарища? Разумеется, с отдыхом на даче.

– Имеешь, вопросов нет, – ответил Руслан. – Но с Ашотом. Он вам не помешает. Будет у себя в машине. При вас.

– Ты что?! Может мне еще в постель его сунешь? Нет и нет. Это же мой боевой товарищ. Что он подумает?!

– Если есть проблемы, отставить, – шепнул Чудов.

– Как хочешь, – бросил трубку Руслан.