Текст книги "Дыхание Голгофы"

Автор книги: Владимир Барвенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

… А что, содружество – нормально, – вставил я.

– Может быть… – после паузы согласился  майор.

Позже на общем городском собрании воинов-интернационалистов изберут руководящий Совет и председателя нового содружества. Инициатива, известное дело, наказуема. Как ни отмахивался Руслан от председательства, но за него проголосовали все. Впрочем, мне лично майор «подложил подлянку» – протащил-таки в Совет.

… Разве мы могли подумать тогда, что эти игрища взрослых людей в недалеком будущем обретут иной смысл?! Просто за окном тарахтел еще 1989 год и в стране Советов «на громадье партийных планов», пролетариат все еще отвечал «ударными темпами в труде» и вообще «всяческими свершениями».

 

8

В начале лета из администрации пришла, наконец, бумага.

«Уважаемый тов. Г.А. Апраксин. Ваше заявление от (дата, год, число) рассмотрено. Решено направить Вам по месту проживания комиссию с целью обследования жилищно-бытовых условий. Вам необходимо явиться в жилищно-коммунальный отдел (такого-то, в такое время) за членами комиссии».

Конечно я явился точно в назначенное время в этот самый ЖКО, подобрал там двух пожилых сотрудниц и перепроводил их к себе в «хоромы». Дамы оживленно толкались на моих метрах. Одна, с губками бантиком, что-то записывала в тетрадь. Иногда впрочем, озабоченно переглядываясь с напарницей. Уловив один из таких моментов, я не выдержал.

– Что-нибудь не так?

– Да все так, – через силу улыбнулась эта с «губками бантиком». – Просто вы, молодой человек, не знаете, как еще живут люди. А у вас очень прилично.

– Вы находите? – с нескрываемой иронией спросил я. – По-вашему так должен жить офицер, участник войны? Другого не заслужил? Кроме общаги.

– Ну, если б от нас что-то зависело, – осторожно подкралась другая, бросив взглядом упрек своей напарнице. – Мы  все понимаем. Все изложим. Вы только не волнуйтесь.

… Не знаю, как уж они там «изложили», но через месяц после того визита меня поставили на квартирную очередь. Извещение из исполкома мне вручили на проходной общежития. Конечно, я позвонил тестю, сообщил о «важной» бумаге от властей. На что Сергей Сергеевич бодренько проворковал:

– Ну что ж, я тебя поздравляю. Снеслись, наконец. Только, думается мне, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Дальше, как я тебе и обещал, я включаю эпистолярный жанр. Так что наберись терпения. Если надо, я и ООН на ноги поставлю.

– А «энто» дело нам не набьют? – весело заметил я. – У медиков есть правило «не навреди».

– Хо-хо-хо, – живо изваял мне слуховую фигуру тесть. – Испугал мужик бабу… Я, капитан, еще и не такие пули отливал. Ну, ты свое дело сделал – жди готовенького. Только меня не это смущает… – Тут Сергей Сергеевич сделал немыслимо  длинную паузу. – Держава наша как бы не окочурилась. Ладно не по проводу. Будь здоров.

Тесть положил трубку, а я свою еще какое-то время держал в руках. На душе вдруг стало тревожно.

… Моя клиентура растет день ото дня. Это определенно ответственно, просто юридически никакой страховки нет. Все не доходят руки официально узаконить свою деятельность. К разговорам по общаге о наличии массажиста, который «стрижет» внаглую купоны и купил всех на корню – от техперсонала до коменданта, а то бери и выше, привыкнуть трудно, учитывая, по выражению тестя, мою «нежную ментальность». Но иногда было неприятно от косых, явно недобрых взглядов «представителей трудовых масс». Им-то копейка, надо полагать, достается «потом и кровью», а мне вот валится на голову «манна небесная». Разумеется, соседям по общему дому и некоторым страждущим  начальникам я делаю массаж по минимальному тарифу, а то и вовсе бесплатно, но такая благодарность, как точечный укол, мигом забывается. У нашего народа амнезия – национальная черта. Только вот сны, в которых я неприменно стою за хирургическим, а не массажным столом являются с упорной периодичностью. Конечно, с каждым днем пребывания в новом для себя качестве я теряю главное ремесло. Просто без практики руки хирурга роняют эластичность и тонкость, это, наверное, как пальчики скрипача – доля миллиметра и звук другой. Но жить-то надо сегодня, сейчас. В конце концов, не век же мне коротать в общаге. А на мой заработок сегодня, я мог рассчитывать на вполне сносное будущее. Конечно время убегало от моей войны, и я обретал для себя новое качество. Впрочем, кто знает? Сжигать мосты – скверное дело. Очень может быть, я вернусь к своей хирургической практике. Но конечно не завтра, когда-нибудь… Потом.

С Анютой наступила полоса каких-то необязательных обязательств. Мое новое  профессиональное качество Анюта оценила после первых же сеансов «массажетерапии». И не беда, что потом каждый такой прием заканчивался близостью. И тут вряд ли только я был инициатором. Но всякий раз после такого «сеанса», я ловил себя на том, что первоначальный изыск отношений уже потерян, а на одном ожидании чуда далеко не уедешь. Просто моя душа, как, впрочем, и вся моя суть находились  еще в цепких «лапищах» бывшей. И я иной раз ловил себя на том, что такая роль мученика мне нравится. Наверное, блажен ждущий чуда. А с Анютой все так понятно, так прозрачно и так обыкновенно. Летом на выходные она приезжает ко мне на дачу. Мы готовим в четыре руки еду, малость копаемся на участке, а потом постель. И так, кажется, будет всегда. Однажды ночью меня разбудили ее рыдания.

– Что с тобой?! – испугался я.

– Может, я больная? Почему я не беременею, Гавр? Я очень хочу ребенка. Ты бы женился на мне, если бы я забеременела?

Я молчу. Мы уже обсуждали эту тему, и она знает мой ответ. Но ей хочется слышать еще и еще.

– Конечно. Но дело не в этом. Сходи к гинекологу, – отвечаю и прижимаю ее к себе.

– Да была я у гинеколога. Была. Все нормально. Ни в чем я не виновата – ты не хочешь.

– Дорогой, глупый мой человечек. От меня ничего не зависит. А может тебе сменить партнера? – неудачно шучу я и, кажется, отпираю ящик Пандоры… И вскрики, и брань, и всякие обидные словечки, и… любовь. А после шторма отчаянный штиль.

– … Просто я вам надоела, капитан. Я все понимаю. Мы устали друг от друга… Ждать, опять ждать. Ну когда ты будешь другим? Когда? – бросается она мне на грудь.

– Скоро, – шепчу я, но не ей – себе. Она права. Но что я могу сделать. А вдруг? Этот звонок Гали?!

– Вот ты даже сейчас думаешь о ней, – ловит меня Анюта. – И, пожалуйста, не отрицай! Женское чувство не обманешь. Как раз таких стерв и любят безумно.

– Хорошо. Сегодня же пойдем в ЗАГС. Вот только дотянем до рассвета, – психую я.

– Зачем? Не надо глупостей, – усмехается Анюта. – Получается, я как бы милостыню выпросила. В ЗАГС идут, когда сожжены все мосты, а я еще надеюсь…

– На новую встречу? – подхватываю я.

– Нет. На то что ты, наконец-то, вырвешь ее из сердца… И не надо больше слов, капитан, – пальчиком перекрывает мои губы Анюта, и я чувствую впервые за все время наших встреч тупую боль в сердце…

… Конечно все свободное время я отдаю даче. Пришлось освоить не только огородный инструмент, но и плотницкий, разумеется не без «краткого курса» Пахомыча. Анюта тоже втянулась – у нее ответственный участок – плодовые деревья. Иногда на дачу приезжает с Эльвирой тесть. Он звонит мне заранее, как бы заказывает. Конечно он знает о том, что я встречаюсь с Анютой – об этом я ему сказал однажды при встрече в «нечаянном» разговоре и, по-моему, на его челе не трудно тогда было прочесть ревность. Он, как и я, не верил в перспективу отношений Галины с профессором, тем более, что юридический аспект, то есть, акт бракосочетания дочери задерживался. Муж-профессор по сути своей оказался «приходящим». Но ей-Богу, состыковывать Анюту с бывшим тестем, а тем более – с язвочкой Эльвирой, мне не хотелось. Поэтому приезд этой парочки я принимаю как историческую неизбежность, изо всех сил рисую на своем лице радость гостеприимства и не скуплюсь на угощения. Благо, теперь у меня появилась возможность отовариваться в «закутках» власть имущих. Ну, а широкое застолье по-русски, как известно, легко зажечь, потушить трудно. Конечно, самое актуальное – разговоры о политике на ближайшую и далекую перспективу. И тут я на правах статиста – потому как ее величество молодка Эльвира – «глас народа», ну, а полковник запаса, само-собой, приближенный к партийным и прочим верхам – гвоздь программы. В последний свой приезд Сергей Сергеевич выдает новость:

– Я так думаю, скоро наш Союз лопнет, как мыльный пузырь.

Я от изумления аж подскочил на стуле. Это от кого я слышу?!

– Не понял?..

– Ну ты глаза не таращ. Твой Афган нас доконал. И не только. На этот раз международный империализм нас крепко взял за горло. Тут в нашем ведомстве был лектор из ЦК. Со свежей информацией. Такое поведал. Но главное –  баррель нефти уронили до отметки в тридцать долларов. А так как наш промышленный потенциал замешан на стоимости нефти, надо полагать, какой получим в итоге бюджет. Какие уж тут прилавки, социальные программы и прочая лабуда. Как когда-то сказал наш незабвенный  Ильич – за любой политикой государства стоит его экономика. Я не удивлюсь, что следом за выводом войск из Афгана мы уйдем из Европы.

– Ох, господи, какие страсти? – ухмыльнулась Эльвира. – Так было б все хренового, не летали бы в космос. У вас мужиков две темы – политика и бабы. И в той и другой вам кажется – вы ассы.

– Не понял, Эля, ты на что-то намекаешь? – сморщил лоб тесть.

– Уж лучше бы вы водку пили, – сказала Эльвира и странно так постригла глазками в мой адрес.

Но тупо пить водку и молчать не получается. Просто мадам Эльвира вытряхивает себя из-за стола, мы остаемся одни и разговор возвращается на круги своя.

– Вот мы дружно приветствовали Горбачевскую перестройку и гласность. Так? – спрашивает вдруг меня Сергей Сергеевич.

– Ну да. Я не понял, что перестроили, но трепа сколько угодно.

– Во-во. Конечно, с сухим законом Горбачев поторопился. Благими намерениями сам знаешь… Это на русскую-то душу?! А в остальном курс на открытость – разве плохо?! Про репрессированных вспомнили. Солженицын нынче национальный герой. И где-то Сахаров. А сталинских соколов дружно предали анафеме. А кто войну выиграл? – заводится тесть, вот-вот глаза из орбит вылезут. И вдруг переводит дух. – Нет у русского народа терпимости. Из крайности в крайность. Эх!.. – Уже был в России один чудак с оттепелью. Тоже о репрессиях вспоминал. И где он?! Только воду мутят, вожди хреновы. Чует мое сердце, что скоро от нашей великой Родины пшик останется… А дальше, как в Писании: и засеется земля гадами...

Над столом зависает гнетущая тишина. Поговорили. Но, черт возьми, какими пророческими оказались слова полковника?!

… Так проходит год, потом следующий, так может пробежать и вся жизнь. Какая-то задрюченная, на грани наркотического озноба, в мутном сюрреалистическом интерьере уходящей красной эпохи. Ну и, конечно, в постоянном судорожном ожидании очередной государственной мерзости или гнусного человеческого экстрима…

Но я счастлив! Мне давно не снится Афган. Вообще сны какие-то провально-тупые. Сказать, чтобы дико уставал от своей «широченной» клиентуры и сладко тонул в небытие – с чего бы? Доза переутомления минимизирована. Я – молодой мужик, только входящий в пору сексуального беспредела. У меня нет вредных привычек, если, разумеется, не считать за вредную привычку – жить в России. Чего мне не хватало в эти годы? Обаяния? Вряд ли! Денег? Господи, их всегда не хватает. Скорее, авантюрности духа. Решимости на какой-то безумный поступок. Впрочем, мир за окном, кажется, задубел от гнусности. Его можно было принимать разве что с бледным обаянием на челе и кулаком в кармане. Конечно, я могу сохранять свой профессиональный гуманизм сколько угодно, но кто думает о клятве Гиппократа, когда какое-то хамло изволит плюнуть тебе в физиономию. Я не хочу быть заточенным на восторг от агрессивных рож вокруг. Вот уж правда – «и засеется земли гадами».

Очереди в магазинах мало-по-малу сменили толпы восхищенных зевак у витрин. Есть товар – нет денег. Кругом стада нищих. Они суют, чуть не в морду свои зачерствелые ладошки и просят, просят. Они всюду – на улицах, в переходах, в подворотнях, на вокзалах, чуть ли не в постели. По «ящику» череда новых мессий. Лозунги сменяются дружной толкотней каких-то  ораторов. В шляпах, в кепках, в шапках-ушанках и даже в бескозырках. Господи, у нас очередное обострение жажды революционных перемен. Кажется, держава на карачках выползает из своего «светлого будущего» и не хочет верить, что оказывается в еще более гнусном настоящем. Мы опять путаемся в поисках маршрута и сытые вожди, как указательные ориентиры, прокладывают нам фонариками путь. Хотя кругом солнечно «до ряби в глазах». И перлы, перлы, перлы! О новой великой России, в который уж раз. И всем понятно, что в такую роскошь могут верить только блаженные или негодяи, но азарт словоблудия захватывает. А все, оказывается, так просто. Ты врач, офицер, да обычный человек, черт возьми, шкандыбаешь потом после митинга в свою шарашку, а на каком-нибудь перекрестке затормозит тебе в зад черный лимузин и, вырубленная из кирпича рожа, выплюнет в оконце:

– Куда прешь, мудозвон.

… Я не люблю ходить по городу. У меня нет иммунитета на это массовое революционное затмение. Даже моя нога, навечно застывшая в позе очарованного изумления, вполне привыкшая ко всякому экстриму, реагирует болью: «Мудо, да еще и звон» это для нее много.

Впрочем, на город как из рога изобилия сыплется цитрусовый звездопад. От заморских апельсинов, бананов, киви и ананасов рябит в глазах. И не беда, что кусаются цены, сам факт присутствия на прилавках, вот так свободно сладкой буржуазной крутизны захватывает дух. Если это только первый взбрык демократии, то-ли еще будет?! А еще есть и баночное пиво и нечто другое в глянце и золоте. Голова идет кругом и жить, жить охота! Всюду топчутся кооператоры, нувориши и примкнувшие к ним жулики и авантюристы – они новые хозяева жизни, они нынче герои. По стране широкой поступью шагает «растащиловка». Мои клиенты совершенно неожиданно  утомляют меня валютой. А на экране телевизора черно-белая политическая порнуха становится цветной. В ней по залу носятся, вырывая друг у друга микрофон и озаряя бродвейской улыбкой, представители новых отечественных мессий. Страна тащится от поединка тяжеловесов Горбачева и Ельцина. Кому-то хочется, чтобы победила дружба, но так не бывает. Сериал увлекает. Вести из-за «бугра», которыми еще не так давно поощряли обывателя, утратили актуальность. Народ то голосует, то бодрствует…

Наконец, я решаюсь сделать предложение Анне. Пора заканчивать эту затянувшуюся неопределенность. Звоню домой – молчание. Звоню на работу «только что вышла». Повторяю звонки и опять пусто. Меня для нее нет. Обиделась? Может быть. Накануне мы поссорились из-за какого-то пустяка. Мне бы уступить… Но я то считал, что не глубоко – ну, попсиховали малость. Бывает… Набираюсь наглости – звоню родителям. Отвечает мама:

– Да нет ее. А что-нибудь случилось, Гавриил Алексеевич?

– Нет-нет, что вы, слава Богу…

«Значит мама не в курсе, уже теплее» – думаю я. Конечно, родителей уже достала бестолковость наших отношений. А виноват я. «Пора бы уж военному определиться». И вот он «готовенький», а невеста пропала. Спустя время делаю еще телефонный кружок. Ушла. Ее нет… Нет. Ушла…

Терпению моему наступает предел и я шагаю к ней домой. И едва я загребаю во двор, нос с носом сталкиваюсь с Галиной. Она гуляет с дочерью во дворе. А как же иначе? Такой чудный летний вечерок. Так близко. Почти в упор я их вижу в первый раз. Я теряю дар речи. Девочка по имени Вера точная копия Маришки. Наконец, я нахожу в себе силы и, едва сдерживая восторг, бормочу:

– Я не ошибся. Это Маришка?

– Нет это моя Верунька, – ласково щебечет Галя. Но ты не ошибся. Сама удивляюсь. Все твое, даже цвет глаз.

– Но так не бывает, – истово возражаю я, хотя все во мне кипит от радости.

– Наверное, что-то на небесах перепутали, – поощряет мое волнение Галя.

– Тут я подхватываю девчушку, возношу над головой и зарабатываю ее счастливую улыбку.

– Ой, не урони! – панически всплескивает руками Галя и ревниво тянется к дочери.

Я вручаю ей ребенка. Не знаю, но в эту минуту мне и больно и счастливо одновременно. Просто такое вот чувство, без подробностей.

– Как, Галя, живешь? Точнее будет как живете? – осторожно спрашиваю я.

– Нормально живем. Дом, работа. Как и все сейчас, – отвечает Галина и прячет от меня глаза.

– Не жалеешь?

Галя склоняется над ребенком. Нервно теребит ее волосы. И я понимаю, она прячется в ней. Потом возвращается к себе и сразу становится чужой.

– Да все превосходно, Гаврош. Пока.

– Да, да конечно, до свидания, – бормочу я ей вслед.

– А ты к ней? – догоняет меня вдруг вопрос. – А обещал дорожку не переходить.

– Обещал, – оборачиваюсь я. – Ты мне тоже что-то когда-то обещала.

– Нет, Гаврош, я не жалею. Не думай, – говорит она с каким-то лукавым снисхождением и по-моему даже с обидой.

Тут у меня вдруг совершенно пропадает желание приглашать Анюту под венец. Но я все-таки иду к ней и молю Бога, чтобы ее не было дома… Но она дома. После бани с чалмой на голове. У нее оказывается по графику банно-прачечный день. А работа по боку, отпросилась. И за постирушкой ей некогда было прислушиваться к телефону. И вообще у нее сегодня не приемный час. Она от всего устала – ей надо «сосредоточиться на нерешенных задачах».

– Понял, удаляюсь, – весело поднимаю я руки. Ну уж если сама судьба не хочет нашего единства, какие могут быть претензии?

Анюта провожает меня до двери.

– Эй, военный, ты что обиделся?

– Да нет, что ты. – Тут я абсолютно искренен.

– А маме ты зря позвонил. Она на уши все наше учреждение поставила.

– Ну, извини. До встречи, – кажется я ее сейчас плохо слышу. Я еще там, во дворе с моими девчонками.

… Ближе к осени зачастил ко мне на массаж тесть. У него вдруг, возникли проблемы с позвоночником. Я, правда, остроты не видел. Все, как говорят, «в пределах возрастных изменений». Ему скорее надо бы лечить нервную систему. Задолбала его Элюшка своим чрезмерным аппетитом на импортные шмотки, парфюм и прочие дамские штучки. Ассортимент-то с приходом демократов пошире стал.

– Гаврюш, если ты перепутаешь мою спину с горбом, не пугайся. Это посадочная площадка моей молодайки. Достала меня эта поздняя любовь, – мрачно шутит тесть.

Мне тут ответить нечем. Я только могу посочувствовать и отвлечь его любимой темой.

– Ну, как там дела на местном политическом Олимпе?

– Как и по всей державе. Волчата-демократы норовят оттяпать гнедой ляжку, а та лягается.

– А гнедая – это партия что-ли? – смеюсь я. – Так ей, похоже, уже отгрызли по самые некуда.

– Ну как тебе не стыдно! Ты же коммунист. Тут плакать надо, а ты ржешь. Мало того, что из Европы убежали, так и Союз прохезали. Ты только представь себе – Советский Союз! Самую великую страну в мире! – горячился старик.

Тут я промолчал – где-то тестюшка прав.

– Разве так поступают. Все у нас через зад. И за что только наши отцы и деды головы положили?! Раз, два и нет Союза. А ведь все худшее только начинается. Но ты скажи, зятек мой, как это у них так просто получилось. Собрались паны в Беловежье, завалили кабанчика и под водочку заодно и страну. Разбежались по своим хаткам. И все. А народ наш проглотил пилюлю. Молча… Заговором это попахивает.

– Как сказал классик, в ответственный момент «народ безмолвствует». А на народ обижаться нельзя, – улыбнулся я. Мне нравился тестев темперамент.

– Да ты никак издеваешься?! Эхе-хе. То ли еще будет? Ох, и хлебнем мы горюшка с этими суверенитетами. Не раз партию вспомним. Родили урода – содружество независимых государств. И нате, ребятки, выкусите…

– Зато без крови, – слегонца добавил я, чтобы подвести итог разговору. Что-то не ложился он на душу.

– Ты думаешь, ой ли, – хитровато усмехнулся чему-то своему тесть.

После массажа разомлевший и довольный Сергей Сергеевич предлагает по стопарику. Я решительно отказываюсь, у меня клиенты. Так что пришлось Сергею Сергеевичу выпить одному. Потолковали еще в сердцах про то, что нахлебников теперь наплодилось много, вокруг ширится бардак и тесть подал руку.

– Ты пока с партийного учета не снимайся. Урони как бы тему. Партия при любом раскладе останется.

– Не думал еще.

– Вот и правильно. Все еще может вернутся на круги своя.

Тесть ушел, а я вдруг подумал, что мне возвращаться назад в партию почему-то не хочется. Опять ходить строем под красным знаменем. От этого  кумача у меня сразу коньюктивит на глазах. Однако Эльвира, молодайка, меня тоже не забывает. Ей все больше нравится общий массаж, без конкретики, то есть «анамнез» отсутствует. Есть лишний вес и лишняя сумма прописью. Она строит мне глазки, а во время процедуры эротически постанывает и мне работать с ее телесами – сущее наказание. Я равнодушен к ней как к женщине, тем более профессиональный долг и этика не позволяет мне даже комментарии на сей счет, но я-то понимаю, что здоровая сорокалетняя бабенка на самом пике своего эротического темперамента. А тут еще «дедушка» достал ее ревностью. Так что щедрость Эльвиры  я жестко ограничиваю рамками тарифа.

В отношениях с Анютой опять наступила пауза… Я не звоню ей, она не звонит мне. Кажется, я начинаю привыкать к себе, к своей холостяцкой жизни и даже нахожу в ней изыск. Все-таки свобода дорогого стоит. Сейчас мне трудно даже представить семейное расписание. Этот «строй» от подъема до отбоя. Все забыто напрочь. Я отвык от своего авторства в семейном вопросе. Я просто упиваюсь свободой. В конце концов женщин, желающих поиметь меня как мужчину, мягко скажем, немало. Даже с моим дефектом. По крайней мере со всеми издержками мужского эгоизма, я не приемлю мелочность, жадность и непорядочность. И, похоже, дамы это «чуют».

… Только весной следующего года пришла из администрации «бумага». Откровенно говоря, я ее уже и не ждал. Я нашел конверт со знакомым штемпелем госконторы торчащим в двери. Текст, загнанный в рамки канцелярского Прокрустова ложа выглядел так:

«Уважаемый Г.А. Апраксин. Предлагаем явиться в жилищный коммунальный отдел администрации по квартирному вопросу». И дальше следовал номер кабинета и перечень документов, которые мне необходимо иметь при себе.

Я пробежал перечень документов дважды и усмехнулся. «Только анализов мочи и кала не хватает».

Конечно, мелькнула счастливая мысль, что мольбы инвалида-афганца где-то там наверху, наконец, услышаны и моя очередь вышла на финишную прямую. Еще один бросок и вот она долгожданная однушка со всеми удобствами и в достойном «героя» районе. Откровенно говоря – общага достала. Эти пьяные оргии с ночными разборками пролетариата, этот тоннель коридора с вечным сквозняком и несвежими запахами. И как итог – мрачные, замученные проблемами социализма народные массы. И вот – получите подарок, военный. За заслуги. Родина вас не забыла… «Возможно и не сразу ордер, а смотровую. Во всяком случае зря не вызовут», – где-то ликуя, размышлял я.

На радостях я позвонил тестю.

– Ага. Наконец, всерьез зачесались. Вспомнили.  Значит, достучались мои послания в Верховный Совет и Минобороны, – возликовал Сергей Сергеевич. – Ты только сейчас, с пылу с жару на абы что не соглашайся. Веди себя по-хозяйски. Ты исполнил воинский долг и достойно, пока они тут задницы просиживали. Ты, между прочим, жизнью рисковал. И вообще веди себя уверенно, пусть эти чинуши знают, что за твоей спиной есть человек, который, если надо может навалять «маляву» хоть Папе Римскому. С богом, сынок!

Я иду, да нет, кажется, лечу по городу. К месту дислокации этого ЖКО исполкома, просто ног не чувствую, даже со всеми капризами моей походки. Вообще-то я не люблю рисовать воздушные замки, но если они возникают сами, куда ж от них деться?!

Я прохожу очередной стихийный рынок – их много теперь по интересам. Здесь, например, торгуют древностью или последними эксклюзивами потерянного социалистического рая. Это такой лохматый закуток, где над поношенной верхней одеждой, бельем и шляпками весело  порхают гипсовые амуры и ангелочки с кудряшками. Потом тугие стопки классиков всех времен и народов, в изрядно потертых, как бы измученных вздохами страждущих книгочеев, а дальше – россыпью мизерные иконки, посуда, ломберный столик с парочкой венских стульев, и коврики, коврики… Я теряюсь в этой многоголосице – все норовят удержать меня возле своего товара, и я с ужасом ловлю на их одинаково серых от бестолковщины быта лицах, такую беспросветную тоску и отчаяние, что мне не терпится вырваться из этих масс на простор за глотком свежего воздуха. Но тут я натыкаюсь на… Рериха, того самого афганского Рериха. Я смотрю на него с изумленной радостью и, по-моему, с восхищением. Меня кто-то толкает сзади. Но я стою твердо, будто в оцепенении. Старик держит в руке огромный бронзовый крест с распятьем и, кажется, воздел его над моей головой. Но вдруг его глаза наливаются гневом и меня охватывает ужас. Я пячусь назад и едва не сшибаю старушку с портретом царя Николая Романова. Я бегло извиняюсь, но глаза Рериха меня держат цепко, не отпускают. А бабуля жадно и жалко, заглядывая мне в глаза, канючит:

– Купи, а? Купи картину. Это же знаменитая школа Иванова. Подлинник, недорого отдам.

– Да зачем она мне, мамаша, – отвечаю я и смотрю мимо нее. Просто я ищу глазами Рериха, я его потерял и сердце мое сжимается, но не от боли, нет, от памяти. Рядом с ним была моя дочь. Тогда в Афгане. Он ее помнит.

Но старуха следит за каждым моим движением и всюду тычет своего Николашку. И я вижу только ее и этого убиенного государя. А Рериха нет.

– Купи, купи картину, сынок. Хоть на кусок хлеба…

– Да не нужен он мне. Я не монархист, – отвечаю я, достаю какие-то деньги  и сую ей. – Возьмите, пожалуйста.

– Милостыня мне ваша не нужна, – вдруг гордо вздернув подбородок говорит женщина. – А кто ж тогда ты, если не монархист? Антихрист?

– Не знаю, мамаша, еще не понял, – оттирая ее от простора, – бормочу я, все еще надеясь найти этого Рериха. Но его нет. Исчез. И какая-то подзабытая смесь полутоски полудосады охватывает душу.

Старушка вдруг опускает портрет к моим ногам и говорит в сердцах:

– Ну и напрасно, молодой человек. Когда-нибудь этому портрету цены не будет. Здесь целая эпоха. Это художник изобразил батюшку сразу после отречения. На станции Дно. Вот так Господь-то и подвел его к станции своей Дно. А сегодня, похоже, и мы все застряли на этой станции…

Я, наконец, выбираюсь из толпы и ловлю себя на том, что не очень хочу топать в это ЖКО исполкома. Сейчас меня просто  душит неожиданно обретенный после базарчика простор. Да плевать мне на эту квартиру. А может ее и нету вовсе. Ничего так просто не бывает.

Я оглядываюсь на островок этой стихийной толкучки и сердце мое тиснет боль. «А может мне этот Рерих привиделся», – вдруг сомневаюсь я. С каким бы удовольствием я сейчас бы принял стопку-другую водки и утопил бы свою душу в чем-то  неконкретном. Правду говорят, когда мир вокруг сходит с ума, сам сатанеешь. Но ноги мои упорно тащили меня в эту чертову контору «за пряником».

А у кабинета толпища – ждать тебе служивый прелестей от чиновников вечность. Но тут вдруг вываливается из казенных дверей эдакий сочный здоровяк в очках-хамелеонах. И голосом, не терпящим возражений, заявляет:

– Инвалиды войны и пенсионеры республиканского значения – вне очереди. И пальчиком, насмешливо. – Но по алфавиту.

– И откуда тебя, милого, Господь-то послал, – проворковал дедок с медалью за Победу на Германией на лацкане пиджака, шагая к двери. Остальная группа маленько отваливает в легком раздражении. И нас таковых с ветераном Отечественной остается трое. Мы занимаем позицию за стариком. Блатноватый на вид парень с татуировкой на кисти руки – якорек со змеей и я, без опознавательных знаков в обычных темных брюках и легком свитерке. Со времен новых демократических изысков я все реже тянусь к военной форме. Разве что на день Победы и свой армейский праздник. Ну, это святое. А сегодня моя  форма чиновникам, как красная тряпка быку.

Блатноватый пошел по алфавиту первым. У него фамилия была Акимов. Я, значит, второй. И хотя он пропускал  ветерана с медалькой, тот оказался неумолим. «Все как положено». Впрочем, блатноватый был на  комиссии недолго. За дверью вдруг разгорелся шум, какие-то нервные выкрики и, кажется, даже с матерщиной. Так что блатноватый вылетел из кабинета задницей вперед.

– Не обольщайтесь, пацаны. Эта комиссия «на хрен всех» называется, – весело обобщил парень и исчез.

– Начинается, – сказал ветеран.

Какое-то время там, за дверью держалась пауза – видно, члены комиссии отходили от первого посетителя. Но тут я обратил внимание на плюгавенького мужичка с ехидцей меряющего меня взглядом. Вероятно, этот ушастый хмырек не доверял моему патриотическому прошлому. И свое сомнение ему нетерпелось выразить вслух.

– А вы, молодой человек, в какой кампании участвовали. Уж не в русско ли японской?

Тут я с трудом сдерживая себя сказал:

– В русско-афганской, лопоухий вы наш.

– Эй ты, отвали от человека. Не видишь, что он инвалид, – поддержал меня крепыш из толпы.

Тут мне стало так стыдно. Провалиться бы сквозь землю. Благо, отворилась дверь и пригласили следующего, меня то есть.

-… Должны вас огорчить, молодой человек. Пока квартир свободных нет. Сейчас ведутся разговоры о создании вторичного рынка жилья. Мы вызвали вас с целью перерегистрации. Всех льготников приглашаем. Мы не исключаем в будущем субвенций минобороны. Это по вашей линии, – сухо, монотонно говорит мне очень ухоженная дама средних лет за большим руководящим столом. Тут же по правую руку от нее, у стены на стульчиках чинно устроились несколько деятелей, во главе с тем самым амбалом – полагаю, это представители служб по интересам. Но у всех одинаково заостренные на милый отказ лица. – Мы, конечно, попытаемся войти в ваше положение, к тому же нам постоянно напоминает о вас поток «кричащих» писем из государственных органов. Но поймите и нас. Ну, во-первых, вы не один, а во-вторых, ситуация с жильем архикритическая сейчас. А ваше министерство только обещает квотировать своих.