Текст книги "Дыхание Голгофы"

Автор книги: Владимир Барвенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Я надел на нее халат и пригласил Соболева. Тот аж побледнел от изумления.

– Я сама села, – сказала Галочка Сергеевна с детским лукавством в глазах.

– Как это вы так смогли, доктор?

Я пожал плечами.

– Руками, коллега, руками, но и сердцем, конечно. В нашем ремесле по-другому нельзя. Только до выздоровления еще далеко. Да кстати, Антон Евсеевич. Небольшая, но важная деталь – массажный стол. Я бы мог привезти свой, но у меня клиенты.

– Не беспокойтесь. Завтра ваше рабочее место будет вас ждать.

Я попрощался с Галочкой Сергеевной, и даже поцеловал ее в щечку. Возвращая меня в общагу, Соболев вдруг сказал:

– Знаете, сколько сейчас развелось шарлатанов массажистов-целителей. В лучшем случае с дипломами медучилища. Откровенно говоря, я был в большом сомнении. А что вы все-таки закончили? Я знаю, вы прошли Афган.

– Ленинградскую военно-медицинскую академию. Я – хирург.

– Ого! Не понял? После такой-то фирмы?!

– И массажист, – улыбнувшись, подхватил я. – Знаете, один хороший врач как-то сказал мне: «Это не важно, чем исцелять человека, голыми руками или скальпелем. Важен результат».

– И все же вы хирург. Если передумаете, буду очень рад вам помочь. И, похоже, вы хороший хирург.

– Спасибо. Но давайте пока поднимем женщину.

– Да-да, поставим на ноги, – просветлел этот Антон Евсеевич Соболев. – Как вы думаете, надежда есть?

– Не мне вам говорить. Все такого ряда болезни в подкорке. Если нет патологии.  Там и исцеление. – Я хотел добавить «И еще от Бога», но служака-чиновник этого бы не понял.

– А вы знаете, ее даже специально пугали. Ну, чтобы «клин клином»… Только стало еще хуже.

– Да нет же, не пугать надо, а любить человека, – искренне возразил я. – У нее, я так понял, дефицит любви. И к тому же очень пикантный возраст. У сынка на плечах город, он занят проблемами, ему некогда. Создал  мамке относительный комфорт, а душа… это не его сфера деятельности. Так я понимаю?

– Тут я определенно ничего сказать не могу. На Викторе Яковлевиче сейчас огромная ответственность. Мы все работаем на разрыв. Проблем полно. То хоть партия брала на себя часть ответственности. А сейчас в стране тяжелое время, все сами.

Вот на этих словах мы и расстались. Я попросил, чтоб за мной больше не заезжали. Сам доберусь – это моя работа.

Вечером позвонил Сергей Сергеевич.

– Ну, как успехи?

– Нормально.

– Но ты поставил ее на ноги? Ты же кудесник. Маг – волшебник, – хитровато польстил тесть.

– Быстро вы хотите. Пока самостоятельно села, но до полного излечения еще далеко. Так это вы с Соболевым вчера рассекали? – спросил я.

– Эти господа-товарищи по таким заведениям не ходят. Со сватом его, заместителем местного военкома, ну и еще кое с кем. Вот так слово за слово «рюмец за рюмцом» и поведал он мне такое про несчастье у Главы. Ну, тут я про тебя и вспомнил, про руки твои волшебные. Значит, посадил даму на попку, говоришь. Сама постаралась. Ну, это уже часть дела. А то ж лежала вообще как бревно. Ну внешне, как она? Старушка?

– Очень даже приятная дама. Чуть старше вашей Эльвиры. – Я вдруг уловил себя на том, что не хочу обсуждать матушку Главы, Галочку Сергеевну.

– Но ты уж там выложись. Пока ты только на душевный разговор с энтим товарищем заработал.

– Спасибо, постараюсь, – ответил я, когда в трубке уже звучали короткие гудки.

На следующий день в доме главы рядом с постелью больной меня поджидал массажный стол с подвижным подголовником и прочими удобными деталями современного лечебного устройства. А набор ароматических мазей и прочих аксессуаров убеждал, что в меня поверили и за дело взялись всерьез. Пестрые импортные тубы и пузырьки весело стоят на инкрустированной под золото тумбочке восточной работы.

Впрочем, следующий и последующие сеансы большого прогресса не дали. Хотя после третьей встречи Галочка Сергеевна садилась легко и даже пыталась сбрасывать ноги с массажного стола, при моей, разумеется, поддержке. Конечно, я выкладывался, я подчинил всю свою волю главной задаче. И дело не в квартире – плевать мне сейчас было на «пряник» от ее сынка – какая-то необъяснимая сила тянула меня к постели этой несчастной женщины и я выкладывался. А время шло. Успех так резко обозначивший себя вначале вдруг затоптался на месте и в глазах моей пациентки я все чаще прочитывал сомнение на грани отчаяния. Придирчиво следивший «за процессом» Соболев однажды, вдруг бросил в сердцах:

–  Похоже, дело «швах». И вам это не под силу.

– Не торопитесь, встанет. Обязательно встанет, – вдруг неожиданно для самого себя заявил я.

Дни бежали. Вот уж и заканчивался ноябрь. За окном пусто, уныло, гуляют только промозглые ветры да срывается с серых небес то морось, то снежинки. Все мысли мои, да и, кажется, я весь там – в доме матушки Главы. Я уже начал привыкать к роскоши, к запахам этого семейного ларца, в котором лежала убитая несчастьем женщина. И даже  вне этого дома я вдруг нет-нет да и ловил себя на том, что хочу ее видеть. Я уже и забыл, когда последний раз был на даче и встречался с Анютой. Впрочем с Анютой мы постоянно на связи – она в курсе моих проблем с исцелением матушки главы и не торопит нашу встречу. А если учесть, что осенью у меня традиционно полно клиентов, и я зверски устаю, встречи само собой, откладываются. Не забывает «делать звонок» Пахомыч. Там, на даче у моей живности, кажется, процесс пошел и моя самочка-крольчиха «понесла».

Жигуленок стоит сиротой под окном общаги. Какие-то уроды сняли боковые зеркала. Тесть посоветовал не ставить новые, «не дразнить лиха». В салоне-то есть все равно зеркало заднего вида. Но я очень расстроился и начал искать по газетам объявление о сдаче гаража на зиму. Пока однажды тесть не предложил перегнать мою «копейку» на стоянку во двор военкомата. Там он ее когда-то ставил. Договорился.

И все же я верил в успех. Всякий раз, встречаясь с Галочкой Сергеевной, я поражался ее чувственным глазам, каким-то очень редким, эдакого одухотворенного радостью жизни ребенка. Они ни образом ни подобием не походили на волчьи глазки сынка – должно быть в этом месте природа обманулась и ДНК юркнул в далекую, фантомную пропасть предков. И всякий раз вместе с нахлынувшим на меня волнением, я чувствовал какое-то особое, человеческое расположение к этой женщине.  Тонувшая в богатстве и подобострастии окружения – она была одинока, а эта беспомощность только усиливала одиночество. Однажды я, сам не зная почему, спросил у нее:

– Галочка Сергеевна, вы верующая?

Она призадумалась. Поджала губки.

– Скорее нет, чем да. Это, мальчик мой, очень личное. Если честно, я не знаю. Мой папа был коммунист и такой истовый. Икона в доме – господи упаси. Это опасно. Работал в райкоме секретарем по идеологии еще в сталинском партийном аппарате. Там дисциплина была жесткая. Его расстреляли в 52 году. По лживому доносу. Я еще ребенком была. Потом реабилитировали посмертно. И муж попался – истовый партиец. Не любила я его. Но сыну он успел  вложить в душу камень, такую же истовую жажду власти. С мужем мы расстались. Он все боялся, что это как-то повлияет на его партийную карьеру. Но, ничего, ограничился строгачем. А через год уже отделом обкома командовал. «Несгибаемый ленинец», – чему-то своему ядовито усмехнулась Галина Сергеевна. – Жив-здоров, что сейчас после последних событий, делает, не знаю, да и не хочу знать. Это сын с ним постоянно на проводе. Два сапожка. Конечно, когда приспичит – все к Богу и я не исключение. Вот крестик надела, знахарка тут мне его подсуетила, когда хвороба меня в постель уложила. Вообще, говорят, неверующих нет. Как там «Да» «Нет» – остальное от лукавого. А крестики мне теперь золотые дарят. И не только. У всех проблемы, думают я какое словечко замолвлю сынку своему. Только все без толку. Людей жалею. Но мой сын  другой, с ним договориться сложно. Конечно, он многого добился. Сам. Школу закончил с отличием. Университет с красным дипломом. Но он другой. Ничего моего. Обидно. У него сейчас самая любимая мама – власть.

– Но разве вам не льстит его карьера? – подсластил я момент. – Успех детей – бальзам родителям.

– Бальзам? Вы женаты?

– Был. И ребенок был. Девочка. Погибла нелепо. Я в это время в Афгане службу проходил.

– Извините. И как вы все это пережили?

– Пережил, Галочка Сергеевна, давайте лучше о вас, – обрываю я разговор. – Пора бы уж нам начинать ходить.

– Я не против, пора. Извините, а как же вы в Афгане с крестиком-то? Вы же коммунист? По уставу не положено. Строго. Вы должны быть истовым атеистом.

– Не положено? Да. В свете решений партии, – усмехнулся. – У меня медальон был с фотографией дочери. Вот она и была моим ангелом-хранителем. А у солдатиков крестики были. Командиры к этому относились с пониманием. Война. И вообще после Афгана у меня другое представление о вере.

– И где же сейчас этот медальон?

– Затерялся после ранения… Но что-то мы, Галочка Сергеевна, заболталась. Пора уж и к делу. Ну что, согласны гулять со мной?

– Не только гулять, но и танцевать с вами хочется, – ласково улыбнулась мне Галина Сергеевна. – Только вы шутите. Если честно, я уже в это не верю. Бога во сне видела однажды. Я бросилась к нему, а он от меня отвернулся. Вроде ничем таким я его не прогневила, нехороший сон…

… Да, это был тот самый день поздней осени, когда, наконец, расставились все точки над «i». Кажется, я сказал тогда с улыбкой, просто так, ничего не имея в виду: «Сегодня будем гулять». И ничего не предвещало тогда успеха, но сердце мое подсказывало: именно сегодня, сейчас все и решится.

– Ну что, Галочка Сергеевна, будем вставать на ноги и начнем гулять.

– Сначала ходить, – поправила меня женщина. – Но ноги с массажного стола спустила легко. И улыбнулась еще дерзко, как бы принимая игру на веру. – А где будем гулять?

– А где хотите? – напрягаюсь я, и контролирую каждый миг.

– Я везде хочу, соскучилась, но только не в парке, – улыбается женщина и вдруг освобождает от меня руки. Стоит!

На лице одновременно и удивление, и страх, и улыбка.

– Я стою, сама? Я стою! Я стою!

И тут я вдруг почувствовал вокруг себя огненный шар. И сразу увидел там в углу, за инкрустированным столиком с флаконами и пузырьками старика Рериха. Он чертовски весел. Он подмигивает мне. Смелее, офицер, смелее…

Я умышленно отступаю от нее и она делает шажок за шажком  мне навстречу. И не беда, что на глазах ее слезы и еще какое-то упрямство и злость, – она просто, стиснув зубы, движется ко мне. Усилие за усилием… Еще и еще… Конечно, я страхую ее и она это понимает и на лице в мелких биссерках пота тает последнее сомнение. «Я иду, господи, я иду» – кричат ее глаза. Тут открывается дверь и в комнату вваливается Соболев. На лице его смятение медленно, от понимания момента, переходит в восторг. Кажется, он готов хлопнуть в ладоши. Но тут Галина Сергеевна со слезами и каким-то гортанным вскриком падает мне на грудь.

– Я пошла! Я пошла! Я чувствую свои ноги. Господи, какое счастье!

Тут она горячо целует меня в лоб, в губы, и я вижу сквозь ее и свои слезы лишь растворяющийся в стене силуэт Рериха…

Но следующий день какого-то серьезного прорыва не дал. Все повторилось – она делает несколько шагов навстречу, и я подхватываю ее в падении. И так, повтор за повтором. Но все-таки, я вижу на лице женщины, выражение какого-то злого упрямства, и это дает и ей и мне силы. И мы повторяем еще и еще. Тут я вспомнил себя – после ранения и долгой лежки ноги были чужими, ватными, да плюс увечье… И вдруг, почти отчаявшись, наступает перелом, а за ним, наконец, уверенность.  В один из таких наших занятий появился сынок. Конечно, он сразу узнал меня – «дерзкого афганца». Что ж, «мир тесен». Но руку протянул, как ни в чем не бывало.

– Спасибо. Очень рад. – И едва улыбнувшись, спросил у меня:

– Может необходима  какая-то еще помощь?

– В некотором смысле моя работа закончена, – сказал я, перехватив весьма печальный взгляд Галины Сергеевны. – Здесь уже нужен обычный инструктор. Я думаю, вам не откажут в травматологическом отделении.

– Вас понял. Что мы вам должны, доктор? – прямо глядя мне в глаза, спросил сынок, становясь вдруг «Витьком хозяином». – Каждая работа требует вознаграждения.

Честное слово, я оказался не готов к такому развитию событий. Опешил.

– Виктор, ты поставил Гавриила Алексеевича в неловкое положение. Такие дела решаются «тет-а-тет».

– Мамочка, ты права, – вяло улыбнулся сынок и подал мне руку. – Я жду вас у себя. Антон Евсеевич с вами свяжется.

В тот же день я простился с Галиной Сергеевной. Она поцеловала меня на дорожку в губы и заплакала. – Храни тебя Бог. 

 

 

10

А за дверью комнаты в общаге меня встречает душераздирающий крик телефона. Межгород. Звонит отец. И главная новость (не считая ту, что убрали, наконец, внутреннюю связь и установили ветерану колхозного труда Республиканского значения персональный телефон с прямым выходом на межгород): у брата Федора родилась двойня. «Ну, братишка, побил все рекорды!» – искренне вслух возрадовался я. Слава Богу, все здоровы. Народившихся мальчика и девочку решили назвать просто – Иваном и Марьей.

– Они хотели было, сынок, дать имена нас – стариков, – счастливо вздыхает отец, – но люди отсоветовали. Вроде, плохая примета. Младенцы чувствуют себя хорошо. Да и мы, Гаврюша, после такого известия как бы помолодели.

Тут трубку взяла мама. Обмолвилась несколькими словами. И не утерпела. Спросила-таки: Как Галя? Душа-то болит о ней?

– Побаливает, мама. Привыкаю.

– А кто-нибудь есть-то на примете?

– Есть, мама. Один не останусь. Не переживай.

Дальше последовало  прощание и обмен поцелуями…

Разговор с родителями на мгновение оторвал меня от едва пережитой нервной действительности и я уловил себя на том, что зверски устал от дома Главы и всех этих событий. Вдруг захотелось какой-то неопределенной свободы и тишины. Рука потянулась было к телефону звонить Анюте и пригласить ее на дачу, но день-то будний. У нее работа. И я принимаю решение. Пропасть, исчезнуть, хотя бы на два, на три дня. Никаких звонков, никому. Только сейчас клиентам дать отбой, отпроситься. Во всяком случае, когда исчезает Анюта, меня она не предупреждает.

Между тем я стою в раздумье у окна – а за ним валит снег. Большими мокрыми хлопьями. «Декабрь уж наступил», – стучит перефразом  поэтическая строка, но без продолжения. «Вот почти и год пролетел, быстро, не заметил», – подумал я и засомневался, может быть все-таки позвонить Анюте?» Нет и нет.

Я выгребаю содержимое холодильника, укладываю в рюкзак и не забываю сунуть пару бутылок коньяка (презенты клиентов). С запасом. Какое-то время я размышляю, на каком транспорте ехать, на своей или на такси? Впрочем, идти за своей в военкомат мне не хочется, просто не терпится поскорее удрать, и я вызываю такси.

И вот я на даче. Какое-то время я глубоко и с удовольствием вдыхаю свежие, едва укрытые первым несмелым снегом, ароматы земли и простора, потом любуюсь мордашками кроликов в клетке, которую Пахомыч бережно укрыл прорезиненым плащом. Нахожу в невесть откуда взявшейся деревянной кадке, корм: зерно, морковь, кочаны капусты. Кормлю. Наконец, подаюсь в дом, а в нем и сыро, и стыло. Переодеваюсь в старый армейский тестев бушлат и принимаюсь за главное. Камин. Натаскиваю из баньки дрова –  большие чурки колю. Впрочем, на дворе под вечер становится ветрено и тяга в трубе отличная. Так что огонь в камине схватывается мгновенно – греет душу. Я топлю его от души, не жалея дров. Надо чтобы жар настоялся, прогрел стены. Эту премудрость мне передал тесть в еще давние «довоенные» времена. Помнится, каждый новый год мы встречали здесь с друзьями, их женами и подругами.

Это были счастливые минуты. И пили и ели много, но еще больше целовались.

… Потом, завалившись в кресло-качалку у самого огня, я наливаю себе в бокал коньяк и говорю вслух, весело: «За безумное прошлое, старик». У меня на самом деле в кои-то веки отличное настроение. Все вчерашнее, позавчерашнее, да и все пережитое как-то вдруг ослабело, отодвинулось. И я вдруг  поймал себя на том, что вместе с ушедшими в небытие драматическими событиями с «мамкой» Главы ушла из сердца и Галя. Просто эта дамочка Галина Сергеевна, ну не чудо ли, полная тезка моей бывшей жены, так заполнила собой мою душу, что не оставила никаких надежд никому. Вот не стало боли и все. Как не странно, – за все время своих визитов к мамашке Главы я ни разу не вспомнил Галю. Зато Анюта нет-нет да и давала о себе знать. Конечно, мы перезванивались, и я с первого дня комментировал ей «бюллетень здоровья мамашки» и в минуты отчаяния Анюта «ласковым» словцом укрепляла душу. Только вот на последнем витке лечения мэрши наши отношения с Анютой опять потерялись.

… Моего затворничества едва ли хватило  на сутки пребывания. Одиночество без благ  цивилизации и без общения – это далеко не то, что я испытываю в своей городской берлоге. Пахомыч наведался всего лишь раз. У него график. Выпили, погутарили обо всем и ни о чем… И бывай здоров, капитан, я при исполнении – откланялся старик, неохотно приняв от меня деньги на корм и вообще.

Странно, но этот Анютин взбрык с псевдоженихом хоть и «врезал» мне по мужскому самолюбию, но, кажется только укрепил веру в нее. За свою Анюту я был спокоен. Только вот пошел уже третий день моего заточения, а Анюты нет. Конечно, она не могла не догадаться, где я – но что-то не торопилась «на крыльях любви»… Последний день длился целую вечность.

А едва переступив порог общежития, я спросил у дежурной:

– Меня никто не спрашивал?

– В мою смену нет, – ответила курносенькая, вечно чем-то озабоченная дамочка по имени Валя. – Ах да забыла, к вам мужчина приходил такой в летах, хорошо одетый, похоже, начальник. С цветами.

А разыскивающим мужчиной оказался Соболев, заместитель Главы. Я едва перешагнул порог, как сразу раздался звонок.

– Гавриил Алексеевич, ну куда вы пропали? Виктор Яковлевич изъявляет желание вас видеть. Лично хочет выразить свою благодарность. Кстати, Галина Сергеевна посылала вам цветы. Она была очень удивлена, что вы живете в общежитии. Не скрою, я тоже.

– Да и я некоторым образом удивлен, что живу в общаге. Но так исторически сложилось. А как себя чувствует Галина Сергеевна?

– Главное, она на ногах, – восклицает зам. – Еще не бегает, но окружена инструкторами. Все задания выполняет, я контролирую. Ну так как, насчет того, чтобы встретиться вам с Виктором Яковлевичем? Ничего, если я завтра заеду к вам в девять.

– Пожалуйста. – Пусть заезжает, чего уж теперь шифроваться, – подумал я.

… Весь оставшийся вечер я ждал звонка Анюты. Бросался на телефон, как на амбразуру, но звонили только клиенты, соскучились. Конечно, на душе было скверно. А тут еще торчащая занозой в мозгу эта завтрашняя встреча с Витьком. Ей-Богу, ничего хорошего я от нее не ждал. Сунет конверт и, гуляй, дядя. Нет, надо было все-таки предварительно обговорить свой квартирный вопрос с Соболевым. Он бы что-то посоветовал.

И точно. Вечером того же дня опять «нарисовался» в телефонной трубке Соболев. Тут бы мне и обсудить «интимные» детали моей встречи с Главой, то есть, подбросить ему свой квартирный вопрос для предварительного согласования с его шефом, но Антон Евсеевич, показалось мне, торопился и был краток. Развивать какие-то еще дополнительные темы ему явно не хотелось. Одним словом, на завтра на утро мне назначена аудиенция  у Главы. На этот раз без его услуг по автодоставке. У него дела. На волне так стремительно набирающих ход событий я позвонил тестю. В трех словах обрисовал ему финал захватывающей драмы и как итог «высочайшее приглашение на ковер». Но тесть широко  моего восторга не разделил. Только сказал:

– Ты там не мельчись. Держи марку. Ты человека поставил на ноги. Знай себе цену. – Впрочем голосок его на этот раз не отдавал металлом, дребезжал устало, как-то потерянно. И я спросил:

– А что случилось, Сергей Сергеевич?

– Да так, мелочи. Эльвира узнала о моих шашнях в ресторане с одной девицей. Ну тряхнул стариной.

– Я думал эта Земфира – шутка, – вспомнил я.

– Хрен нас понес потом на «хату». В общем, стукнули Эльке доброжелатели. Гонит она меня в шею. Говорит, будем делить имущество.

– А вот это уже теплее, – едва не прыснул я от смеха. – Куда она денется!

– Да так-то оно так. Но ничего слышать не хочет. Бросается как пантера.

– А, может, милые бранятся… Вы ей какую-нибудь заколку купите из драгметалла и все будет «О кей».

– У нее и без заколки – филиал ювелирторга. Ладно. Ты, главное, не мельчи. Держи марку.

Сделав последний, безуспешный, звонок Анюте, я лег: «Больше она от меня звонков не дождется».

Утром за мной заехал автомобиль «самого». Водитель – эдакий квадратный здоровяк поджидал меня у входа. Он был явно немногословен. А я себе отметил: «Для таких авторитет – только сила и толщина бумажника. Другого природа выдумать не захотела». Вел он автомобиль с какой-то тупой уверенностью. Мне казалось, что транспорт вокруг ошарашено жмется. В этом месте Россия еще только румянилась, но, похоже, будущее за такими удальцами. В России-то время всегда отражает «чаяния масс». Кажется, от счастья, что еду на «мерсе» хозяина я должен мочиться шампанским.

И вот она, наконец, тяжелая с бронзовыми ручками дверь в покои. Меня там, кажется, ждут.

Как я и предполагал, Глава города Виктор Яковлевич Демин со мной не церемонился. Поздоровавшись за руку, он сразу перешел к делу – отворил верхний ящик стола и извлек из него конверт. Протянул мне.

– Спасибо. Это ваш гонорар. Здесь тысяча долларов.

– Виктор Яковлевич, у меня может быть к Вам личная просьба? – осмелился я.

– Попытайтесь, – совершенно располагающе улыбнулся Глава, как бы поощрил.

– Да я все по тому же вопросу. Квартирному.

– Но вы же были на последнем заседании комиссии? Вам же четко объяснили положение дел. Мне добавить нечего, – совершенно поменявшись в лице, ответил глава.  Тронув стопку бумаг на столе, отворотил глаза, давая понять, что аудиенция закончена.

Я поднялся и шагнул к выходу. У дверей меня догоняет фраза:

– Вы забыли конверт.

– Передайте эти деньги детскому дому на новогодние подарки, – нашелся я и крепенько прикрыл за собой дверь.

Сказать, что я обиделся – ничего не сказать. Я, скорее, был взбешен. Вот так обойтись со мной, как с холопом. Он посчитал даже лишним для себя изобразить сочувствие, как-то по-человечески оформить отказ. «И где ж вас, ребятки, куют-то таких?» – нервничал я. Впрочем, мне не столько сейчас было обидно, сколько стыдно. «Разве так можно с боевым офицером, черт возьми, с инвалидом?!» – негодовал я.

Дома, на нервах я позвонил тестю и изложил в деталях свой визит градоначальнику.

– Хам, он и в Африке хам, – констатировал тесть. – Ей-Богу, такого облома я не ожидал. Чтоб мать поднять на ноги? Но от денег ты зря отказался. Как говорят, с паршивой овцы, хоть шерсти клок.

– А вы, помнится, говорили – прийти к нему, покаяться, – съехидничал я. – Вот и покаялся. Больше вариантов нет.

– Ну, шарик-то круглый. Все еще может быть. То, что у него нет квартир, хоть убей, не поверю. Нет в России такого главы субъекта, чтоб без жилищного запаса. Тут, Гаврюш, ситуация другая. Каждая квартиренка в крупном городишке стоит нынче десятки тысяч баксов. А что с тебя взять? Ну и что с того, что мамке его помог? Вот и получи свою тысячу зелени и радуйся. Он не так давно на «мерс» пересел. Из каких таких доходов, а? – крыл «правду-матку» Сергей Сергеевич. Тут тесть пожевал паузу, а я вспомнил квадратного водителя «мерса». – Ты об этом своем обломе больше никому. Думаю, что мамка-страдалица это дело так не оставит. Будет жать сынка, пока не дожмет. Бывай.

Я положил трубку. «Об Эльвире спросить забыл», – подумал.

На остатках нервов я сделал звонок Анюте. Молчание. Не выдержал, позвонил  на работу. – Это уже черт знает что? Премилый голосочек ответил:

– Кремнева в командировке в Москве.

– А давно?

– Дней пять. Скоро приедет. Что передать ей?

– Нет. Спасибо, – ответил я.

От сердца отлегло. Могла бы, конечно, и сообщить о своем отъезде. Или из Москвы брякнуть. Впрочем, я так был занят мамкой главы, а потом этот побег на дачу – может, и пыталась пробиться ко мне. Точно, пыталась… – убедил я себя и окончательно успокоился.

Вечером позвонила Галина Сергеевна. И сразу без приветствия.

– Я все знаю, Гавриил Алексеевич. Я имела жесткий разговор с сыном.

– Этого, как раз не надо делать, Галина Сергеевна. Сейчас вам никак нельзя перегружать нервную систему. Все еще на живую нитку, – сказал я.

– Мне стыдно. Но он уверяет, что не имеет возможности предоставить вам жилье. Хотя я тоже, как и вы, не верю. Ну уж если он сказал нет, значит – нет. А знаете что, у меня есть возможность вам помочь. Это при личной встрече. Нехорошо такому врачу как вы, офицеру, жить в общежитии. Потерпите немножко.

Я не стал забивать себе голову интригой – это чем же таким особым она может мне помочь? Скромно попрощался.

А утром следующего дня без всякой предварительной договоренности нагрянул ко мне Соболев. За минувшие сутки он как-то огруз, постарел. Я впустил его к себе в комнату. Он присел осторожно на краешек дивана, снял очки, протер их платочком. Лицо его было бледным.

– Извините меня, Гавриил Алексеевич. У меня больное сердце. Ну возьмите вы эти чертовы деньги. Хозяин меня точно добьет. Тут Антон Евсеевич достал из бокового кармана конверт, протянул. – Ради Бога.

– Хорошо. Считайте, что я взял, – пожалел я его. – Но сейчас мы поедем в ближайший детский дом и окажем благотворительную помощь.

– Это ваше право, – вздохнул Соболев и прямо взглянул мне в глаза. – Только без меня, ладно?

– Нет. Вы просто будете свидетелем. Вы что, против этой акции?

– Нет, конечно. Но как вы аргументируете? Как от администрации или как от частного лица?

– А как бы вы хотели? – хитрил я.

– Конечно от частного лица.

– Как скажете, – согласился я.

Я сел в «Волгу» заместителя главы и мы приехали в ближайший детский дом. Передача средств на Новогодние торжества от воина-афганца в директорском кабинете прошла быстро и в присутствии зама главы, то есть, Соболева. Директор, миловидная женщина средних лет даже прослезилась. А я спросил у нее:

– Скажите…

– Людмила Петровна.

– Да, да, Людмила Петровна, у вас есть сироты, у которых кто-то из родителей погиб в Афганистане.

– Есть, да-да, – заблестели глазки у директора. – Недавно поступил мальчуган. У него отец в Кандагаре погиб, а мама спилась. Ее лишили родительских прав.

– Пожалуйста, окажите ему из суммы особое внимание. Может, курточку какую-нибудь купите, ботинки теплые. А вы могли бы его показать?..

– Если бы вы были в гражданской одежде, я бы с удовольствием. Мальчику 8 лет. Он в каждом военном видит своего отца. Может быть нервный срыв. – Она как-то сразу поскучнела. – У нас таких драм сколько хотите. А можно наши детки выразят вам свою благодарность через газету?

Я дал добро и на следующей неделе в городской газете, на первой полосе мне лично «Воину-афганцу коллектив детского дома выразил благодарность за материальную помощь в подготовке и проведении новогодних торжеств. Ну и пожелал всего „самого-самого“…

В тот же день вечером позвонила мне Галина Сергеевна:

– Гавриил Алексеевич, я прочитала в газете, что вы оказали материальную помощь детскому дому на новогодние торжества. Это что, вы таким образом объявили войну моему сыну? Это же его деньги, не правда ли?

– Да – это мой гонорар. Но если честно, я бы и так вам помог, Галочка Сергеевна. Есть принципиальные вещи. Вы отдельный, редкий случай. Мне поднять вас было делом профессионального принципа.

– И только?

– Нет, не только, но пусть это останется со мной.

Возникла пауза.

– И все-таки меня мучают угрызения совести. Я живу в роскоши, а вы, мой спаситель, прозябаете в этой общаге.

– Да все в порядке, Галочка Сергеевна. Соберу я когда-нибудь себе на приличное жилье. Какие мои годы. Клиентура есть. Руки тоже.

Опять пауза.

– А можно мне к вам прийти в гости? Если честно, я соскучилась по Вашим рукам. Это тот случай, когда мне просто необходим массаж. У вас как с клиентами? – спросила Галина Сергеевна.

– Сейчас под Новый год много. Давайте сразу после праздников.

– Согласна. Буду ждать вашего звонка. Я вам еще позвоню, поздравлю с Новым годом.

Долгожданная зима, нагрянувшая было с  морозцем и снегопадом, как-то в одночасье отступила. Выглянуло солнце и небеса, кажется, прогнулись от звонкой сини. Снег успел укрыть землю не плотно – всюду рваные лоскутья проталин.

Я позвонил Анюте домой – по-моему пять командировочных дней прошли. Только гудки, а за ними – молчание. В моей работе опять образовалась брешь – часть клиентов по тем или иным причинам перенесли время. Оно и понятно, предновогодние хлопоты. Один вот в порядке «моральной компенсации» прибомбил мне елочку. Она сиротливо стоит у входа и ждет своего часа. Слегка разобрав свое запустелое хозяйство, я устанавливаю елку в обычном ведре с землей. Из игрушек у меня несколько шаров и пара золотых рыбок. «Хватило бы и одной», – вешая их, шучу я. Елка стоит в углу комнаты, рядом со шторой. Без изыска, но настроение поднимает. Подумав, я поставил под нее бутылку с шампанским. И только я завершил этот последний свой маневр, как раздался телефонный звонок. Это, конечно, Анюта. Но в трубке оказался другой голос. Хоть и женский, но чужой.