Текст книги "Дыхание Голгофы"

Автор книги: Владимир Барвенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Ну, а теперь приглашаем оркестр. Танцы, господа! – скомандовал Батищев и за столом загудели, задвигались. Только я убито смотрел перед собой – мне, кажется, не хватало воздуха. Подошел Батищев, обнял.

– Спасибо, майор. На этот раз ты меня сильно удивил.

– А если я откажусь, – едва пробормотал я от волнения.

– После того, что ты сделал на сцене? «Прости, что жив». Нет, старик. Есть такие минуты, когда человек себе не принадлежит. Это тот случай. Тебе что, очень хочется, чтобы нами правили негодяи?

– Но почему я! – тут я едва не сорвался.

– Не спрашивай, ладно? – И к Анюте. – Анечка, проведите со своим мальчиком работу. Сегодня исторический день для всех нас.

Ночевал я у Анюты. Сна практически не было – какая-то вязкая полудрема. Нервы. А в промежутках – разговоры – под одним и тем же пламенным соусом: «Ну, какой из меня мэр?» В самом деле, за душой нет даже комсомольского опыта управления. Как-то так уж исторически сложилось, что я – добросовестный исполнитель, а не руководитель. Однако, Анюта, наоборот, была настроена решительно.

– А почему бы и нет. Если тебя выберет народ – будешь учиться руководству. Ты паренек крестьянский, упертый, извини, не в обиду будет сказано. Ты всего добивался сам. Все у тебя с отличием. Не то, что у некоторых – папки в креслах, да лапки сверху. Если народ тебе доверит, а я думаю, такой шанс есть – ты будешь хорошим руководителем города.

– А если не выберет? – усмехнулся ехидно я. Позор.

– Ты погляди, сейчас совсем другое время настает. В политику пришли новые люди. Вот, например, Гайдар, Руцкой. Но если с таким настроением – иди отказывайся, но если не ты, то кто?

– Конечно, женой мэра быть приятнее, чем женой массажиста, – съехидничал я.

– А я и не скрою – конечно, приятнее быть женой мэра. И вообще. До сегодняшнего дня я считала, что армия – это четкое исполнение приказов. Тебе армия сейчас приказала, понял?! И как там у вас – «разговорчики в строю».

Я обнял ее.

– Да это я так, с испугу… Гляди, вот уже и рассвет потянулся, а секса у нас так и нет. Первый раз.

Тут Анюта обняла меня, поцеловала горячо.

– Завтра праздник, выспимся.

К себе в общежитие я вернулся только утром 10-го и сразу увидел торчащую в углу двери записку.

«Ув. тов. Апраксин. Подготовьте жилье к ежегодному санитарному обходу. Комиссия будет у вас 13 мая в течение дня».

«Комиссия, так комиссия» – весело подумал я, сминая листок и бросая в урну. И тут вдруг меня так и прошибло током: «Винчестер». Ствол не зарегистрирован. Надо спрятать. А еще лучше – от греха подальше отвезти его на дачу».

Недолго думая, я разобрал его, уложил в большую дорожную сумку, туда же бросил пачку патронов. Сел за руль и через полчаса я уже созерцал свой цветущий сад. Наверное, только в мае по большому счету можно оценить всю прелесть своего загородного участка. Надо сказать, что Пахомыч потрудился на славу, дорожки вычищены, старый мусор вывезен. А легкая травка на газонах и цветниках, как первая улыбка. Не успел я от души  насладиться прелестями мая на своей усадьбе и вот он Пахомыч – собственной персоной. Ну, крепкое рукопожатие – это само-собой.

– Давненько не было, – сказал сторож.

– Давненько, – согласился я. – Событий, Пахомыч, масса.

Мы присели за стол в беседке. Я огляделся. «Сказать ему, что я иду на выборы главы в качестве претендента», – подумалось и тут же решил – нет, рановато.

– Хорошо тут у нас, душа радуется.

– Да я маленько погреб, Гаврюш. Травки молоденькой кролам собрал. Растут, как на дрожжах. Через месяц можно и забивать.

Тут я поднял руки.

– Ради Бога. Только меня увольте от этой процедуры.

– Значит руку человечью или там еще чего, тебе оттяпать – это – как нечего делать, а животину – жалко, – хитрит сторож.

– Жалко. Это, Кондратий Пахомович, разные позиции. А, значит, и нравственность другая.

– Значит, петушок на столе – это нравственно, а когда голову ему рубишь – нет.

– Что-то не о том у нас разговор, Пахомыч.

– Да эт я так. Надолго воздушком дышать?

– Нет, я по делу. Тут ребята, ну, помните случай с подранком, мне подарок отвалили…

– А как, кстати, этот подстреленный? – спросил Пахомыч. – Живой?

– Смеетесь. Лет сто будет жить. Он Катерину, которая за ним ухаживала, повез на родину родителям показывать, – сказал я. – Наверное, любовь.

– Все, как в жизни. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Но я вижу ты, никак, по делу? – спросил старик.

Тут я молча раскрыл сумку. Достал ствол. Уложил на стол.

Ого! Хорошая машина! – так и воскликнул Пахомыч.

– Это подарок братьев-афганцев за удачную операцию Ашоту, – слегка бравируя, проговорил я. Собрал винчерстер и подал Пахомычу.

– Заграничная штука, – понянчив нежно ствол, сказал Пахомыч. – Для нашего объекта, дюже богато. – Дорогущая, поди?

– А то! За рубли не купишь Америка. Шестизарядный винт. Вот привез где-нибудь здесь спрятать. У меня в общаге нельзя. У нас там всякие авралы бывают. Комиссии.

– Во! Есть место для ствола! – вдруг загорелся старик. – Пошли со мной.

Пахомыч привел меня в баньку.

– Когда клали эту купальню, тесть твой решил здесь сделать тайную кладовочку. Чтоб что-нибудь ценное туда прятать. Грабят-то в основном жилые помещения. Здесь везде, видишь, кафель, а эта стена напрочь обшита вагонкой. Вот найди тут кладовочку?!

Я стал простукивать вагонку ища пустоту. Сдался.

– Стучи – не стучи. На месте кладовочки вагонка в три слоя, а под ней – пустота. Вот она, кладовочка! – воскликнул старик, что-то там нажал и от угла отошла плита. Старик потянул ее к себе. – Загляни. Там все путем. Везде кладка в полтора кирпича, а тут в пол. Но зато металлом обшита. Как сейф. Если хочешь знать, тесть твой здесь одно время «Калаш» хранил. А вот на этих полочках сверху патроны лежали и даже рожок.

– Ну, батя, заговорщик! – так и воскликнул я.

– Кто знает, что было тогда на уме у тестя твоего. Он руководил продовольственным снабжением округа. Могли и подставить дружки. Только ты, не дай Бог, не спроси, про этот автомат.

– А как же он вам доверился? Это дело со стволом подсудное? – удивился я.

– Да как-то по пьянке показал. Вообще-то он мне всегда доверял. Наказал, чтоб помалкивал. Только вскорости ствол исчез. И честно говоря, я вздохнул с облегчением. Боевое оружие – это не то, что ружьишко. Помню, тогда еще он шибко с жинкой своей цапался. Я уж грехом подумал, не гуляет ли она от него. Ну, все забыто.

– А что, Пахомыч, шарахнем вот разок, опробуем, – сказал я загоняя патрон в ствол.

– Только отойди от меня подальше. Тут и так не хрена не слышу, – согласился сторож.

Я ушел вглубь сада. Поднял ствол в небо я нажал на курок. На выстрел хором откликнулись дальние собаки.

– Отдает сильно? – спросил Пахомыч.

– Даже не почувствовал. Америка!

– Ну поигрался, пошли ховать.

Я положил на полку пачку патронов, на что Пахомыч хитро заметил:

– Ты заряди обойму. Раз ствол заимел – он всегда должен быть наготове. Неизвестно, что завтра будет в нашей России. Может все под ружье встанем.

– Типун вам на язык, – сказал я, но ружье зарядил и аккуратно, как научил старик, прикрыл дверцу секретом.

… Утром следующего дня позвонил Руслан.

– Ну что, отоспался?

– По-разному, – неопределенно ответил я.

– Если ты думаешь, что идея выдвинуть тебя родилась вот так спонтанно, только потому, что ты выдал драму на сцене, это не так. Сцена – малая толика. Итог. Претендентов было, кроме тебя, еще трое. В том числе и твой покорный слуга. Спорили в штабе, чуть до драки дело не доходило, пока на тебе не остановились, всего лишь один голос сыграл в твою пользу.

– И я подозреваю – это был твой.

Руслан замялся.

– Да, я с самого начала был за тебя. Или я иду, или ты. Знаешь, мои коллеги-солдафоны, а ты другой. Ну, во-первых, общий уровень культуры. Деликатность и дотошность. У тебя какая-то крестьянская, в добром смысле этого слова, упертость. Ты сможешь свежим взглядом оценить ситуацию и принять мудрое решение. В итоге моя точка зрения победила. Понимаешь, ты в этой жизни сам себя сделал, а это дорогого стоит.

– Старик, ну хватит комплиментов. Я уже все осознал. Чего уж теперь. Как массы решат, так и будет.

– Вот то-то и оно, что массы. Массы еще надо зажечь. Пресса, как ты должно быть видел, на твое выступление отреагировала, что называется, на бис! Ты теперь чуть ли не национальный герой. А это твое «Прости что жив», если не в заголовках, то непременно  в идее. Даже твоя полногрудая пассия пошла супротив воли своего спонсора и тоже отозвалась несколькими толковыми фразами.

– Она не моя, – едва ли не психанул я. – Чего ты мне ее тулишь?!

– Боюсь, Гаврюша, она еще своего слова не сказала.

– А ты не боись, – рассмеялся я.

– Ну что? Держишься ты бодро. Чем намерен заниматься? – посерьезнел Руслан.

– Ну, я думаю, пока рановато бить в фанфары – я так понимаю, все события начнутся поздней осенью, ближе к зиме. А пока, сию минуту я намерен сделать профилактику своей «копейке». Впереди сезон. Но буду серьезно думать. Время есть.

– Старик, уже хорошо, что ты задумался. Я пока тоже соредоточусь на нерешенных задачах. Но, само-собой, в голове держу. А что касается профилактики, поезжай на Даниловский спуск – это недалеко от центра – там ребята открыли хорошую автостанцию. Никаких проблем. Отдал машину. Тебе назначают время, когда забрать. И свободен. Пришел, заплатил, получил. Капитализм!

– Спасибо, до встречи.

Я так и сделал, нашел эту шарашку на Даниловском спуске, рассказал механику, все что я бы хотел, он, осматривая, добавил еще и от себя и назначил время, когда забирать. А времени оказалось много. Я решил поболтаться по магазинам, заодно и присмотреть подарок ко дню рождения Анюты. И тут уж, конечно, ювелирный. Я было уже занес ногу на ступеньку Ювелирторга, как простенькая мыслишка остановила меня. «Такие вещи покупают только с дамой сердца». В самом деле, что в этом я понимаю? Облажаться с сюрпризом?! Нет уж, только с Анютой! Но не это в данную минуту утяжелило мое настроение. Я, кажется, только сейчас, сию минуту после вот такого, накоротке, разговора с Батищевым осознал всю надвигающуюся на меня ответственность. Эйфория прошла. Обратной дороги нет.

… Господи, как наивен я тогда был. Как наивны мы все были …

Разве я мог представить тогда, что погружаясь в русский мир политических иллюзий и страстей, надо напрочь затерять такие понятия, как честь, совесть, достоинство. В улыбке младенца есть неосознанное желание любви всех. Кажется тогда я и смотрел на мир глазами младенца – разве я подозревал, что борьба за любое властное российское кресло – это война низменных страстей и подлых поступков. От русской власти всегда потягивает сладковатым запахом морга,  но твоя жизнь сейчас, еще до начала процесса «всенародного волеизъявления», уже поделилась на «до» и «после».

… Тогда еще было время поразмышлять…

Как, однако, я легко согласился быть лидером! Ни мучительных раздумий, ни сомнений – вот так просто, по-детски наивно рухнуть в совершенно неведомый, противный даже самому твоему духу, мир. Мир интриг, подлости, зависти, равнодушия. Ни черта я не думал ни о каком нравственном итоге – БЫТЬ МЭРОМ! Ах, ах! Быть мэром! А что за всем этим?! Мучительное движение в нечто чуждое твоему образу жизни, твоим идеалам и ценностям. Толкотня к трону, в котором нет и никогда не будет соратников, настоящих друзей, искренности. А что в итоге?

 Это кипящее гадами сонмище каких-то низменных страстей, пересыпанное, по-русски, запредельными благами, плотскими удовольствиями и невероятным цинизмом. И это от подзабытых партпосиделок до нынешних «демократических» президиумов, от Вип-гальюнов до все тех же роскошных вилл. Разговоры о человеколюбии, благоденствии – все блеф. Всякий путь на вершину власти – это Голгофа! И только, наверное, кажется, что под звуки меди и рукоплескания соратников тебя ждет мир Поступка! Народ-то наш жаждет эдакого благородного витязя, чтобы тот хоть как-то смог невилировать извечную русскую нищету. «Ну и как, капитан Апраксин, ты готов взойти на трон в городе, исторически обласканном, разве что, цитатами вождей?!» Ну попробуй совершить этот чертов поступок, если в тебе что-то осталось еще от войны, от твоего ремесла и людской боли.

… Так думал я, бродя по улицам города в томительном ожидании получения своей поздоровевшей «копейки». Впрочем, кто знает, что лучше для меня – поражение на выборах или победа? Я уже перешагнул черту в себе. И может быть уже сегодня, сейчас, во мне что-то начнет ломаться, рушиться. А вдруг!.. Я стану как все мимикрировать – просто сама природа  ваятелей подобного загонит меня в прокрустово ложе таких же деятелей, многозначительно называющих себя борцами за счастье народа, а точнее упырей погрязших в роскоши и хамстве. Впрочем, что стоило мне остановиться у первого попавшегося телефона-автомата, набрать Батищева и просто сказать:

– Старик. Отбой. Не спрашивай. Не хочу.

«Ну, а как же быть с чувством долга, офицер?! Если не ты, то кто? Может ты первый, кто сделает эту власть другой?»

– «Да в моих ли это силах?!»

– «Но ты же не такой!» – все-таки кто-то настойчиво  восклицает за моей спиной.

– «Да, но пока», – отвечаю я ему, не обрачиваясь.

И я уходил, уходил от очередного телефонного аппарата, от последней возможности отказаться и шаг за шагом рубил канаты. Только лишь на центральном проспекте, механически загнав себя в подземный переход, я обретаю пространство. Здесь в извечной толчее и затхлых запахах сквозняков, где людские массы низводят до мелкого уровня бытовых проблем любые страсти, я ощутил вдруг острую, доводящую до абсурда безысходность замысла. Кто знает, может, эта мирская милая сердцу толкотня у бедных прилавков уже через год станет прошлым. И «членовозка» с холеными холуями, и маскарадные толпы заискивающих чинуш, и сладкая россыпь словоблудий – станет твоим привычным образом жизни. Тебя вот так просто отжуют от этого самого народа: россыпью мелких интриг, стерильным подобострастием, лукавством роскоши, подлостью. Радуйся, военный, пока ты здесь. Пока ты у этих ребят свой.

Тут я заметил на одном из киосков большой аляповатый плакат: «Хочешь быть счастливым»… Фраза-огрызок из Козьмы Пруткова, впрочем, ни к чему не обязывала. Но любопытных загоняла. Здесь продавали сувениры. А точнее, странные поделки – изуродованные морские твари, какие-то полумедузы, получерепахи, полукрабы и масса других полурептилий из самых глубин водных стихий. Они с какой-то жадностью обращали на себя внимание. И какая-то сила тянула к этим омерзительно-сросшимся с красивыми лилиями уродцам, к морским конькам чудовищно соседствовавшими с глазастыми эмбрионами. Однако все это не отталкивало, а наоборот, манило какой-то своей абсурдной красотой и даже отчаянием. Только гениальная, но, как бы травмированная, психика человека могла наплодить этих чудо-уродов, которые вот так оригинально, отталкивая, все-таки манили.

– А это что? – на всякий случай спросил я у мужиковатой продавщицы.

– Как – что? Уроды. Но зато какие красивые, а?! Вот хотя бы этот клочок медузы? – вдруг жирно рассмеялась она.

 «По моему дама неадекватна, как и товар», – подумал я, шагая от ларька.

– Да это, молодой человек, завлекуха, – вдруг весело воскликнула она мне в спину. – Посмотрите наверх. Сколько великолепных сувениров и игрушек. А манят вот эти. Здорового придумано, а?

– И что, берут этих уродцев? – удивился я, возвращаясь.

– А то! На какой-нибудь прикол. Не все же такие впечатлительные, как вы. Вот вы же не всегда покупаете целого поросенка. А только часть. И не философствуете. А эти штуки талантливо  сделаны.

Тут я опять увидел перед собой плакат «Хочешь быть счастливым» и рассмеялся. Я понял замысел. Половинка всегда ближе, чем целое.

– А кто автор этих уродцев? – спросил я, начинавшую уже уставать от меня, продавщицу.

– Да вон же он, стоит у колонны, молодой человек. Ну так будете все-таки брать медузу? Я взвешу, – рассмеялась дама. Ну тут, слава Богу, ее отвлек очередной любопытный, мечтающий, наверное, быть счастливым, и ко мне подошел автор. Его взгляд – будто ожег. Бывает же такие острые пронзительные, как бы скальпирующие, глаза. Мне от его взгляда стало жутковато. По-моему, я уже видел где-то эти глаза, это лицо. Он, очевидно, хотел обратиться ко мне, но я пошел.

– Эй, парень, откуда я тебя знаю? – догнал меня его вопрос.

– Не помню, – ответил я.

– Ты в Афгане был?

– Ну был, – обернулся я и продолжал уходить.

– Да постой ты, – нагнал он все-таки меня. – Хочешь стих на любую тему. На опохмел дай заработать.

Я достал деньги.

– Бери, но ради Бога, без стихов.

– Нет, так не пойдет. У меня кроме заразы делать уродцев есть еще одна, я пишу стихи. Хочешь я тебе просто так прочту. Мы ж с тобой в Афгане были. Я тебя помню. Я в Баграме служил.

– Ну давай стих. – «Не хватало мне еще воспоминаний», – подумал я.

– Вот это другое дело. Тебе улыбка – мне похмел. – Тут он так щедро заулыбался, что лицо его рассыпалось на мелкие морщинки. Только вот глаза так и оставались холодными и каким-то погребальными. – Ну что сосредоточился, тогда давай любую фразу.

Я задумался. И машинально скосил взгляд на плакат.

– Ну хотя б: «Я как-то был счастливым».

Парень показал мне большой палец «Ну это просто!»

Я как-то был счастливым

Момент я помню сей.

Занудно и хвастливо

Порхал, как воробей

Обмазанный весь счастьем

Твердил себе одно

Я зверь особой масти

А все вокруг говно.

Пока днем некрасивым,

Подумал «ведь помру»

И понял – быть счастливым

В России не к добру.

От такого стихотворения я как-то потупился. Сказать было нечего. Я полез в карман за деньгами, но парень остановил меня.

– Не парься. Не надо. Это я так, на благотворительных началах. Я тебя помню.

Сказал и шагнул от меня. Просто юркнул в проходящие массы и исчез.

  

 

 

Часть третья

13

Позвонил тесть.

– Живой, зятек? Ни слуху от тебя, ни духу. Как стал «вождем краснокожих», так и возгордился. Хотя бы брякнул больному старику. Иль уже не нужен?

– Ну что вы такое говорите, Сергей Сергеевич? Но вы правы, события увлекли.

– Читаю газетки про твое пламенное выступление перед ветеранами. А чего ж меня с Эльвирой не пригласил?

– Я посчитал – вам по статусу ближе общегородское собрание. Там без вашей парторганизации никак нельзя, – едва нашелся я. Что говорить? Виноват, забыл – этот вал событий накрыл с головой.

– Да не был я ни на каких собраниях. Хвораю. Опять проблемы с поджелудочной железой, а под нож не хочу, – вздохнул тяжело старик, – Элька уговаривает. А ты – молодец, похоже, в своей организации ты гвоздь. Правильно, молодой – мути, пока силы есть. Жениться-то не надумал еще?

– А почему вы спросили? – удивился я.

– Да так, слушок прошел, что видят тебя частенько в исторических местах. И с дамой.

– Понял, Галя? – улыбнулся я себе. – Пошто ревнует?

– Да не то чтобы, ты же знаешь, она упертая, из нее слова не вытянешь. Но думаю, если бы ты сейчас постучался к ней, она бы открыла.

Тут у меня возникло подозрение, что тесть звонит по наводке Галины.

– Прошло, Сергей Сергеевич. Не совсем, конечно, но главного нет.

– Да это я так. Она ж со своим окончательно зад об зад, так скажем – с юридическими подробностями. Но и заскучала малость. А я ей говорил когда-то – «близок будет локоток, да не укусишь». Жалко мне ее, дочь она мне. И внучку жалко – твою копию. Видно что-то осталось у нее к тебе, коль дочка так вот в тебя оформилась.

Я промолчал. Конечно, сердце тонюсенько отреагировало. Но я вдруг подумал: «Как давно это было».

Я тепло попрощался со стариком, пожелал ему скорейшего выздоровления и встречи на даче.

– Что-то на душе хреново, – ответил Сергей Сергеевич и положил трубку.

Приближался день рождения Анюты, а я все никак не мог найти удачного момента прокатиться с ней в ювелирный. Она на работе и у меня дни груженые. Но тут позвонил из деревни отец и сказал, что до конца месяца должны приехать молодые, то есть брат мой с женой и детьми. Это был очень хороший повод представить всей семье свою новую невесту, да и, само собой, меня раздирало любопытство, какие они получились, племяши мои Иван да Марья. Обо всем этом я и рассказал Анюте.

– Значит ты меня повезешь на смотрины, – то ли спросила, то ли утвердила Анюта, так и сияя от счастья.

– Где-то так. Я тут никак не могу выбрать тебе подарок в ювелирном. Хочу перстенек с каким-нибудь камушком.

– С прицелом на обручальное, – смеется Анюта. – Ну это просто. Поедем, выберем. – Значит пока перстенек…

И мы поехали и выбрали.

– А ты себе разве не купишь колечко? – хитровато спросила Анюта.

– Я однажды уже покупал заранее. Так скажем, запасом. Что получилось – ты знаешь.

– Ну ты мудрец. Все мосты не сжигаешь, – посерьезнела вдруг Анюта. – Уже никакого чуда не будет.

– Да нет уже никаких мостов. А, тем более, чуда. Старею, наверное. Начинаю верить в приметы. Свадебные кольца надо надевать только на регистрации. И пусть Господь примеряет. Тогда и снимать тяжелее.

– И откуда ты все знаешь, Апраксин?! – так и воскликнула Анюта.

– Опыт. И давай тут сделаем паузу. Все торжества по случаю твоего дня рождения проведем в деревне. Тебе понравится. Так что бери отгулы или за свой счет. Ну и, как только, так сразу. Я уже принял решение.

– Да все я уже сделала, – обняла меня Анюта и вдруг заплакала. Не прошло и пяти лет. Ты же понимаешь, какое-то время я еще держалась на своих прежних чувствах к мужу-жениху, а потом как-то в одночасье рухнула в тебя, как девчонка. Сколько бессонных ночей, сколько слез…

– Об этом нельзя признаваться мужчине, – искренне посоветовал я, чувствуя вдруг боль в сердце. – Ну, разве что, в крайнем случае.

– Вот он и наступил, этот крайний случай.

Вечером того же дня я позвонил родителям. Узнал от отца, что молодые уже выехали и по всей видимости завтра будут дома.

– А ты что решил? Подъедешь? – спросил отец.

– Конечно, но не один, с невестой. Вот так следом за Федором и прикачу.

– На своей машине?

– Само собой. Очень уж хочу увидеть племяшей. Ну и вам показать молодую.

– Ждем, сынок, с нетерпением, – перехватила у отца трубку мама.

Я взял у своих клиентов на несколько дней отпуск и предупредил о своем отсутствии Батищева и Пахомыча. Сторож решил мне на дорожку сосватать свежей крольчатины.

– Никакого отказа не принимаю. Готовлю парочку тушек к твоему отъезду. Не боись, все  обработаю по уму. Чтоб меня за столом добрым словом вспоминали, – тарахтел в трубку Пахомыч. – А родителям скажешь, что от корней крестьянских не отрываешься. И вот имеешь свое хозяйство.

В тот же день Кондратий Пахомович привез мне пару свежеобработанных тушек. А на следующий мы выехали. По дороге нас застала гроза и по-майски жадный ливень. Впрочем, гроза продержалась недолго.

– Это к счастью, – заключила сияющая от радости Анюта. Кажется она всерьез в деталях приготовилась к встрече. Легкий брючный костюм, макияж, прическа. «И то верно – родители – это святое», – подумал я, откровенно любуясь подругой.

– Кстати, мужчина, потом вам предстоит еще и ответственный шаг, – завоображала Анюта.

– Да знаю, я знаю. Просить руки у родителей дочери, – поощрил я ее. – Ну я готов. Мне после Афгана ничего уже не страшно. Я даже и мэром могу стать. Ты хочешь, чтоб у тебя муж был мэром?

Тут Анюта как-то потупилась и глаза ее внезапно заполнились слезами.

– Я боюсь, Апраксин, – прошептала она. – Тревожно мне что-то.

В деревню мы приехали под вечер – солнце уже безо всякой задержки валило к горизонту и плотный за Доном перелесок барахтался в воде буровато-зеленым плюшем. Здесь тоже днем пробежала галопом гроза, и от реки пряно тянуло настоянной на травах свежестью.

– Красиво тут у вас, – глядя на открывшийся простор, сказала Анюта. – А воздух, как говорят, хоть на хлеб намазывай. Счастливый ты, Апраксин. Родиться в таком месте?! Представляю, какое у тебя было детство?

– Согласен – природа, речка… Но в детстве, что главное? Свобода! Хотя знаешь, мы с братцем не сильно ею злоупотребляли. Нас родители держали в крепкой узде. Особенно отец. Домашнее хозяйство… Хлопоты.

– Отец-то порол? – рассмеялась Анюта.

– Меня нет, а братца было. Но нам, пацанам, достаточно было одного его взгляда.

– Ну вот поэтому вы и стали офицерами, – с чувством заключила Анюта.

– Понятно, рано нас строить начал, – усмехнулся я.

– А сейчас про деревню говорят или плохо, или ничего. Народ на селе спивается. Колхозы разорились. Что там теперь у вас?

– Фермеры недоделанные. Не все, правда. Есть и с башкой. Время такое. Но поля-то, как видишь, засеваются. Отец говорил, что землю поделили по паям. Всем членам колхоза. Хочешь, сдавай в аренду, хочешь сам обрабатывай. Наши пока не определились. Да и не до того. Мать часто хворать стала, – сказал я. И, кажется, на этих словах я подогнал «Жигуленка» к усадьбе. Глянул на часы – шестой. А у ворот никаких признаков гостевого ожидания. «Наверное, брат еще не приехал», – в сердцах подумал я. И в этот момент калитка открылась и вот он – братец при всех офицерских доспехах.

Обнялись. Я познакомил Федора с Анютой. Брат сказал, откровенно обласкивая взглядом Анюту:

– Красивая у тебя невеста. Но глубоко не завидую – моя  Варюха – это моя Варюха.

– Так, офицер, пожалуйста, не сбивай с толку, лучше доложите обстановку. Извини, братуха, не по долгу службы.

– Докладываю. Малые мои спят. Кажется, и моя Варюха с ними прикорнула. Мы вас ждали, переждали. Старики в летнице возятся. Я вас случайно заметил. Вот едва успел китель набросить.

Тут я только заметил, что вместо брюк на Федоре спортивное трико.

– А ты уже майор, братуха. Рад за тебя.

– Ну если раз в пять лет видеться, то в следующий раз уж точно генерала встретишь, – но тут вдруг глаза его потеряли блеск. – Или не встретишь. Радости-то мало, Гаврюха. Потом как-нибудь… – Федор подозвал меня ближе, откинул китель и поднял тельник. Тут я увидел огромный свежий еще шрам на правой стороне, чуть ниже ребер. – Кусок печенки в горах Кавказа оставил. Спецуха. Ну ладно, не буду сразу грузить. Это  я тебе – старики про это не знают. Проходим в дом…

Я все-таки не выдержал.

– Неужели Кавказ – так серьезно, Федя?

– Да все там путем. Тлеют себе угольки, вот-вот полыхнут. Что, телевизор не смотришь, как нас чечены «добрым» словом порют. Товарищ генерал Дудаев пошел в отрыв, герой хренов… Если в этом году не полыхнет Кавказ, то в следующем – точняк. Бикфордов шнур уже запалили. Ну все, – Федор поднял руки. – Вот тут у порога и заканчиваем политику. Старикам знать не надо. Все у нас хорошо, как в той песенке про прекрасную маркизу… Так что загоняй свою «копейку» во двор.

Первой увидела меня мать – она держала в руках какую-то посудину, уронила и бросилась со слезами мне на шею.

– Мам, ну что ты?! Я с тобой всегда на связи. Не надо. – Но материнские слезы унять трудно. Ситуацию разрулил отец.

– Цыц, хватит. С войны, что ли? Весь дом на ноги поставила. Сначала по одному слезы пускала, теперь по другому. Радоваться надо. Поди ж не с фронта.  Пацанов разбудишь.

– А они уже проснулись, – возникла в дверях Варя, жена Федора. И мне – Здрасьте, приехали?..

Она подала мне руку.

– Ты чё руку подаешь, а ну целуй родича, – смеясь, приказал Федор.

Варя, смущаясь, прикоснулась к моей щеке губами. По-моему с того далекого уже момента нашего знакомства она ничуть не изменилась… Как была девушка-подросток, так и осталась. Потом Варя подала руку моей Анюте.

– Вы Аня, да? А я Варя, жена вот этого командира.

– Варенька, это моя невеста, – поддержал я Анюту, которая от такого напора как-то потерялась и я, кажется, на одном дыхании представил ее и родителям:

– Анечка, моя невеста. А это мой отец Алексей Петрович и мама Евдокия Ивановна.

Анюта пожала руку отцу, а маму поцеловала.

– Может, пока с дороги перекусите, а потом уж серьезно будем ужинать? – спросила мать.

– Какая еда, мама? Дай отойти от  волнения, – сказал я и в друг вспомнил про эти окаянные тушки кроликов. – Кстати, родители, я там привез крольчатинки. Возьмите в работу. Из собственного хозяйства.

– Ты держишь хозяйство? – удивился отец.

– Ну, у меня же дача. Вот на ней устроил маленькую ферму, выращиваю кроликов. Это пока первые, – тут я и сам не понял – говорю ли я всерьез или в шутку.

– Ты, боевой офицер, выращиваешь кролов?! – покачал головой отец. – Ну времена…

– Папа, успокойся, – рассмеялся я. – Основной работе это не мешает. А увлек меня дачный сторож. Он и приглядывает, и заготавливает корм, я только финансирую этот проект. Мясо диетическое. Сейчас, например, к застолью. Я ж не должен отрываться от деревенских корней.

– Ну молодец, ну широко! – то ли согласился, то ли съехидничал отец и тему кролов на этом закрыли.

– Ладно, добре. Все перезнакомились. Теперь маленько отдохните и за праздничный стол. Мы с мамой – в летницу. Позовем, – распорядился отец.

– Может на Дон? – предложил я Федору. – Ополоснемся.

– Какой там Дон. Еще вода после разлива не спала. Грязная. Несет мусор. Я ходил. Лучше в душ. Он на мази.