Текст книги "Граф в законе (сборник)"
Автор книги: Владимир Смирнов
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)
Пролетевшие три дня смягчили тягостное впечатление от того вечера. По своей непонятной прихоти память иногда приближала отдельные слова, фразы, жесты, выражения лиц, но они исчезали так же внезапно, как и появлялись, оставляя смутную горечь.
Но сегодняшний номер «Вечерней Москвы» буквально всполошил его, внезапно оживив все увиденное и услышанное. Сергей смотрел на фотографию в траурной рамке – фотографию Стельмаха, и гадкое ощущение соучастия в каком-то омерзительном деянии не оставляло его. Он слышал отчетливо то повелительно-твердый, то вкрадчиво-мягкий, то горестно-извиняющийся голос Николая Николаевича, видел огромную лапищу Захара Федотовича с обрывком мятой салфетки, на которой коряво теснились строки стихов. Но самым реальным – протяни руку и дотронешься – был Стельмах, нескладный, наполненный злой, спружиненной энергией, его судорожно сцепленные пальцы, воинственно выпяченная губа…
Тревожно вертелась мысль: неужели та ссора стала причиной его смерти? Тогда с очевидной беспощадностью все обернется против Николая Николаевича… Никто не посмеет обвинить его открыто, но недоверие, подозрительность сгустятся вокруг, и каждый будет сторониться его, как всегда сторонятся человека, чье преступление не доказано.
Он отодвинул на край стола «Вечерку». Та беспокойная человеческая суета, от которой он так старательно прятался, вплотную приблизилась к нему, принесла знакомое тревожное ожидание.
Зазвонил телефон.
– Решил узнать, помнит ли меня великий отшельник? – раздался знакомый голос.
– Федя? Потапыч? – изумился Сергей. – Откуда ты взялся?
– Помнит… Можно к тебе заглянуть?
– Ну конечно… Жду…
Сергей откинулся на жесткую спинку стула, сцепив пальцы рук на затылке. Некролог, голос Потапыча как-то очень неожиданно и грубо ворвались в затененный покой комнаты. Так и остался нетронутым чистый лист бумаги.
С Федором Потаповым он четыре года служил в одном отделении милиции. Круглолицый, широкоплечий, Потапыч выглядел большим ребенком, офицерская форма забавно сидела на нем, как на трехлетнем малыше матросский костюмчик. И никак не подходило ему косолапое прозвище Потапыч, уж очень он был приветлив, открыт и совсем не страшен.
Сергей его сразу и не узнал: вроде Потапыч, но лицо повзрослевшее, посуровевшее, пряди седин в черных волосах. Серый, спортивного покроя костюм придавал ему солидность и строгость. Лишь улыбка осталась прежней – по-детски доверчивой.
Они обнялись.
– С кем имею честь беседовать? С капитаном? – спросил Сергей.
– Майор уже, – засмущался Потапыч.
– Ты – майор? Поздравляю!.. А я так старлейтом и остался.
Они не раз вместе испытывали судьбу в опасных переделках, но фатальная психологическая несовместимость постоянно держала их на расстоянии, мешала стать друзьями. И сейчас они чувствовали себя стесненно, не зная, о чем говорить.
– Дело у меня к тебе, Сергей. О Стельмахе кое-что разузнать надо…
– О Стельмахе? При чем же здесь милиция?
– Ты же знаешь, мертвецы – мои ребята. Если не как положено умрет человек – меня вызывают.
– Стельмах?
– Да. И он. Кто-то здорово пошуровал у него ночью…
Сергей пораженно притих. Заметив это, Потапыч осмелел:
– Заглянем к нему на квартиру? У меня здесь машина.
– Нет-нет! – торопливо запротестовал Сергей. – Такие забавы уже не для меня.
Но что-то властное озаботило, встревожило его в этот момент. Все смешалось воедино: и дикая нелепость случившегося – убит тяжело больной человек, и боязнь за репутацию академика Климова, и внезапно возникшее, явно абсурдное подозрение: Стельмах убит одним из тех, с кем он познакомился в тот вечер.
Так и не разобравшись в путанице мыслей, Сергей вдруг передумал:
– Едем!
В машине он не ощущал, как бывало раньше, слегка пьянящего нетерпения от предстоящего азартного поиска. Ни любопытства, ни делового интереса, лишь расчетливая надежда: там, в квартире Стельмаха, все прояснится, и он возвратится домой.
12Но там, наоборот, все усложнилось.
Семья Стельмаха – он, жена, две дочери и шестилетний внук – делила старый деревянный домик с одинокой вдовой, муж которой, отставной полковник, год назад закрыл глаза и тихо скончался в плетеном кресле возле догорающего камина. Вдова жила в фасадной части дома, ее окна глядели на улицу. За тонкой дощатой стенкой, перегораживающей дом, теснились четыре комнатки Стельмахов. У них был свой выход через маленький задний дворик, где по весне разбивались аккуратные цветочные грядки.
Ночью, часа в два (оказывается, той самой ночью, что началась для Стельмаха в гостях у Климова) старую вдову разбудили крики, грохот, плач за дощатой стеной. Она спряталась в страхе под одеяло, а когда спустя минуты две-три приоткрыла ухо, там было уже тихо-тихо… Спать она не могла, лежала смирно, боясь пошевелиться, все думала: не померещилось ли ей это?
Потом сползла с кровати, приложила к стенке большую фарфоровую чашку с выбитым дном, а к ней ухо – испытанный способ знать все соседские секреты. Сначала ничего не было слышно, лишь монотонно и нудно где-то капала вода. Потом стали доноситься приглушенные всхлипы. Вдова сразу догадалась: «Внучек плачет!» Постучала костяшками пальцев в стену, крикнула:
– Виталик, что там у вас?
Всхлипы затихли…
Она снова застучала, снова спросила. Еще раз, еще… В конце концов, испугавшись тишины, неистово забарабанила кулаками по стене…
– Что вы там молчите? Что случилось?
Видимо, ответное молчание и вековой материнский инстинкт – защитить, успокоить ребенка – придали вдове отчаянную храбрость. Она накинула халат и, голоногая, в матерчатых тапочках, побежала по улице к дворику Стельмахов.
Входная дверь была открыта. Она переступила порог и тут же в страхе рванулась обратно к себе домой, закрылась на все замки и запоры, час, не меньше, билась в истерике, пока не осознала, что рядом стоит спасительный телефон…
– Ты знаешь, – продолжал рассказывать Потапыч, – мне довелось видеть много трупов… Но то, что было здесь, словами не передашь… Такое только в кошмарном сне приходит… – Он примолк на несколько секунд, пристально разглядывая что-то впереди. – Ну вот, мы и приехали… Как тебе нравится эта хижина?
Сергей вышел из машины вслед за Потапычем. Перед ними приземисто распластался рубленный, наверное, в прошлом веке и уже порядком осевший на один бок большой деревянный дом, ну совсем как старый-престарый краб, затаившийся в неподвижности. Он настороженно смотрел на приезжих четырьмя крохотными окошечками.
– Мрачная хижина… – согласился Сергей.
– И слава у нее мрачная, – добавил Потапыч. – Говорят, что здесь обитает злой дух…
Они прошли маленький – шагов десять в длину дворик Стельмахов, где цвели почему-то одни белые цветы, поднялись по ступенькам на застекленную веранду. Следом молча и обреченно двигалась старая вдова с белокаменным неживым лицом.
Железная кровать, плетеный стул, столик, на котором сгрудились толстые журналы, в углу – серая напольная ваза, держащая пышный куст высохших полевых растений.
– Когда я той ночью вошел сюда, – говорил Потапыч, – не по себе стало… Четыре трупа… Везде кровь…
Зверь какой-то свирепствовал… Хозяин на спине лежал, – кивнул Потапыч на железную кровать. – Голова у самой стены. Смотри!
Потапыч вытащил из черной папки, которую держал в левой руке, несколько фотографий.
На первой – крупным планом голова Стельмаха, от виска к подбородку четыре – одно за другим – темных пятна.
На других фотографиях темные пятна увеличенные: неясные, расплывшиеся вмятины.
– Кастет?
– Похоже. Этим орудием он убил и всех остальных… Пойдем?
Они вошли в узкий коридор, освещаемый двумя лампочками. Узкий от того, что вдоль стен до самого потолка высились книжные полки. Старые поблекшие фолианты – коричневые, желтые, черные – сплотились на них угрюмыми рядами. Висел густой, тяжелый запах архивной пыли.
– Здесь хозяйка сопротивлялась, – продолжал Потапыч. – Раны на руках, на лице, синяки на теле. Он свалил ее страшным ударом в голову, аж череп раскололся надвое… Видишь?
На корешках книг, даже на потолке рваные растеки подсохшей крови, а на полу словно брошенный кусок большой темно-красной материи.
«Нет, это не запах архивной пыли, – подумал Сергей. – Это тяжелый, душный запах долго лежавшего мертвого тела».
Справа открытая дверь вела в большую светлую комнату – письменный стол, заваленный бумагами, широкая деревянная кровать и потертый матерчатый диван. Но Потапыч пошел в другую комнату, что была слева, и с грустной полуулыбкой повернулся к Сергею: мол, здесь все и так видно, не нужны объяснения. На опрокинутом столике, разбитом трюмо, разбросанных подушках, простынях, на спинках сдвинутых в угол кроватей – везде темнели неровные полосы, брызги, оттиски темной крови.
– Тут он развлекся, подлюга… Одна дочка Стельмаха у дверей лежала, вся искалеченная… Ногами бил, сволочь… А младшую тоже ударил кастетом… Смотри… – Он приблизил к лицу Сергея две цветные фотографии: на бархатном разливе крови молодая женщина, в глазах истошный крик, и раскинувшаяся, словно в истоме, обнаженная девушка с проломленным черепом.
– Внука Стельмаха нашли под кроватью… Живого…
Потапыч шагнул обратно в коридор, дернул за рукав Сергея.
– Пойдем, я тебе расскажу об одном непонятном обстоятельстве.
– Да-да… – с готовностью откликнулся Сергей. Он заметил, что и Потапыч спешит покинуть эту комнату. – Майор милиции остался прежним сентиментальным и впечатлительным ребенком.
Они вернулись на веранду, где возле напольной вазы их терпеливо ждала старая вдова, скрестив руки на животе.
– Хозяина квартиры отравили, Сережа… Похоже, не сам он выпил, а силой в рот влили. Потом, понимаешь, потом прижали к стене кастетом… Есть заключение медиков… Цианистый калий. Но мы все осмотрели – ни стакана, ни флакона, никаких следов яда… Вот такая шарада…
Сергея не заинтересовала шарада Потапыча, он пытался представить себе, как действовал в ту ночь убийца. Это было несложно, так как услышанное им воссоздало впечатляющую картину свирепой расправы.
Он почувствовал горьковатый еловый привкус во рту, всегда возникавший у него после осмотра трупа. Теперь весь день не избавиться от этого навязчивого ощущения.
– Убийца что-нибудь оставил?
– Очень мало. – Потапыч открыл дверь. С улицы дворик охранял ветхий деревянный забор, а тоненькая тропка бежала сюда от покосившейся калитки с ременной петлей-запором. – Здесь вошел. Замок отжал профессионально, с одного раза… Следы кожаных перчаток, сапог с ребристой подошвой, размер сорок третий… В куртке был, прорезиненной… Рост примерно сто семьдесят – сто семьдесят пять… Вроде и все… Да, к дверям еще была пришпилена кнопкой бумажка. На ней написано: «Во имя Графа» – и крестик внизу…
– Во имя графа? – переспросил Сергей. Это слово было и на сундучке. Здесь может быть какая-то связь… – А внук Стельмаха его не запомнил?
Старая вдова, безучастно стоявшая рядом, вздрогнула всем телом и, повернувшись к Сергею, заговорила сбивчиво:
– Виталика трогать нельзя… Он не в себе… Только и делает, что сидит и рисует…
Потапыч добавил:
– На его глазах убили маму, тетю… Видел он, конечно, убийцу… Но после этого стресса несвязно стал говорить… Психиатр определил амнезию вследствие шока… – Он замолк, будто о чем-то вспомнив, потом заговорил осторожно, чуть просительно: – Ты ведь знаком с академиком Климовым, бываешь у него…
– Был, один раз, – уточнил Сергей.
– Но ты знаком с ним – это важно. В деле Стельмахов надо выходить на профессоров, академиков… А наши методы, сам знаешь, не очень изысканные… Вот я и подумал: может, ты чем-нибудь поможешь…
– Чем?
– Ну, например, поговоришь с ректором Ковруновым, так, неофициально… Скажешь ему по секрету, что Стельмаха сначала отравили, порасспросишь, кто мог это сделать… Ну да ты сам знаешь… А протоколы, допросы – это за мной останется…
– Почему именно с Ковруновым? У тебя что-то есть на него?
– Ничего нет. Шофер привез его на дачу в двенадцать пятьдесят. Это в пятидесяти семи километрах от города. А Стельмах умер в час тридцать. Как видишь, Коврунов не мог за сорок минут вернуться в город, разве что вертолетом…
– Уже допросил шофера?
Потапыч кивнул и тут же спросил:
– А сам как думаешь, кто из них мог прийти ночью к Стельмаху? Что ему там было нужно?
– Те, кто был у академика, мне кажется, вне подозрений… – ответил Сергей и, как бы завершая этот разговор, задумчиво вполголоса произнес: – Странно, во дворике Стельмахов одни белые цветы…
– И ты заметил? – обрадовался Потапыч: казалось, он получил согласие Сергея. – Они сажали только белые. Чудаки. Хозяин утверждал, что это единственный непорочный цвет… – Потапыч достал из кармана пиджака новенькое милицейское удостоверение. – Это твое… Начальник разрешил… Может пригодиться…
13Работать он не мог. Перед глазами с упрямой настойчивостью возникало-пропадало наплывами увиденное по фотографиям Потапыча стройное, живое, дышащее сном девичье тело, чуть прикрытое ночной рубашкой, и лицо, нет, не лицо – надгробно застывшая белая маска, а в проломе над виском розовые мозги…
Внешне выглядело все просто: какой-то сумасшедший пробрался в дом Стельмахов, убил спящего на веранде хозяина, на шум выбежали женщины, он и их… Необычную жестокость можно объяснить его садистскими наклонностями… Выходит, надо искать маньяка, который убивает невинных во имя какого-то графа. Так пусть этим и занимается милиция… Но тут же возникали вопросы: отчего он выбрал именно квартиру Стельмахов? Зачем надел перчатки в теплую летнюю ночь? Как исхитрился не оставить следов? И самый сложный среди них: почему Стельмах отравлен?.. Маньяк таких загадок не оставил бы…
Он попытался соединить два события – драму в доме Стельмахов и пропажу рукописей Климова, найти возможную связь между ними.
Но и здесь ничего не складывалось. Любое предположение выглядело кощунственно: вельможный академик Климов ночью, воровски взламывает чужую дверь, профессор Стельмах тайно уносит сундучок с рукописями… Конечно, если мысленно «примерить» кастет здоровяку Чугуеву или самоуверенно-ироничному Алябину, за интеллигентскими манерами которого скрывалась затаившаяся недобрая воля…
На чистом листе бумаги Сергей начал старательно выписывать фамилии этих людей, расчерчивать линии их связей, взаимных интересов, хотя понимал, что сейчас он сможет лишь выстроить несколько зыбких версий, которые тут же рассыплются, как карточные домики. Нет фактов, неясны мотивы поведения преступника, да и все люди, окружавшие Стельмаха, Климова, представляли для него пока галерею немых портретов, далеких и неодушевленных…
Потапыч дал ему номер телефона врача-психиатра, который диагностировал Виталика Стельмаха.
– У него логоневроз, – после вежливых расспросов сказал врач. – Последствие психологической травмы. Есть кое-какие интересующие вас сведения, но об этом чуть позже. Я сам позвоню…
А из приемной Коврунова строго-официально потребовали сообщить, кто спрашивает ректора. После долгой паузы раздался резкий голос оторванного от дел руководителя.
– Да. Слушаю…
– Здравствуйте. Мы встречались с вами у академика Климова…
– Помню… Сергей… простите…
– Андреевич.
– Слушаю вас, Сергей Андреевич.
– Мне хотелось бы поговорить с вами…
– Может быть, завтра?
– Лучше сегодня. Дело в том, что я узнал, – но это пока между нами, – Стельмаха отравили…
– Что? Что вы говорите? Чушь какая-то!.. Сначала отравили, потом убили? Или наоборот? Впрочем, не все ли равно? Когда вы можете приехать?
– Сейчас.
– Жду вас через полтора часа.
Опустив телефонную трубку, Сергей готов был поклясться, что сейчас Коврунова обожгла мысль: «Черт возьми, Стельмах даже после смерти приносит неприятности!»
Институт находился в тесном переулке. Над обшарпанной дверью сияла вывеска – золотые буквы по красному полю, над ней – круглые серые часы, какие раньше были на трамвайных остановках.
До встречи с ректором оставался почти час, и он решил «пройтись по кругу», поговорить с работниками института. Через полчаса уже знал, что в институте Стельмаха уважали, а многие откровенно побаивались за прямоту и решительность. На заседаниях ученого совета, на институтских собраниях, как бы спокойно они ни проходили, некоторые с опаской поглядывали на него: «Будет выступать?» и начинали речь с оговорки: «Конечно, уважаемый коллега Стельмах не согласится со мной, но я должен сказать…»
Он работал ученым секретарем. Несколько месяцев назад на эту должность его выдвинули члены ученого совета, и ректор вынужден был согласиться. С того самого дня Коврунов, искушенный в тонкостях деловых интриг и компромиссов, чувствовал себя сидящим на мине замедленного действия. Энергия у Стельмаха была вулканическая. Его все интересовало, все волновало. Он предлагал, требовал, спорил, бросался на защиту обиженных. И ректор часто уступал ему, боясь остаться в меньшинстве со своими старательно подобранными проректорами, руководителями кафедр, отделов.
Последняя идея Стельмаха всполошила всех. На заседании ученого совета он предложил провести научную аттестацию руководящих работников института. Прочитав членам совета проект решения, сказал, как саблей рубанул:
– Пора нам избавиться от импотентов в науке.
Коврунов возмутился:
– Кто импотенты? Проректоры? Руководители отделов? Завлабы? Да они так заняты административной и хозяйственной работой, что им часто не до науки. Надо все-таки понимать, что научный институт без организаторов – стадо вольных анархистов. Кто-то должен планировать, направлять, управлять, наконец…
– Это должны делать авторитетные и компетентные ученые, – сухо прервал его Стельмах.
Коврунов махнул рукой, видимо, решил не продолжать спора, почувствовав, как отчаянно одинок в своем мнении.
Смерть Стельмаха словно оглушила институт. Все стали говорить тихо, вполголоса. Самое шумное место – светлый коридор на первом этаже, куда сходились курильщики, – стало малолюдным. Здесь был выставлен огромный портрет Стельмаха, окаймленный черной лентой.
В приемной ученого секретаря скучала за столом веснушчатая девочка с двумя упрямыми косичками.
– Здравствуйте!
Она подняла головку и, как школьница, торопливо привстала, приветствуя вошедшего учителя. Ответила тихо и вежливо:
– Здравствуйте.
И Сергей невольно спросил – как добрый учитель:
– Можно я задам вам несколько вопросов об Иване Никитиче?
– Конечно, можно, – взволнованно захлопала ресницами девочка и замолчала, боязливо выжидая.
– Были у него с кем-нибудь конфликты?
– Конфликты?.. Спорил он, не соглашался… А так, чтобы конфликты… Нет, не было…
– А с кем он чаще всего спорил?
– Чаще всего… – она скосила взгляд на правый угол стола, точно где-то там лежала спасительная шпаргалка, – с Николай Николаевичем Климовым… с Даниил Петровичем Ковруновым…
– О чем же они спорили?
Девочка старательно вспоминала, даже прикусила нижнюю губку.
– Да так… обо всем… Помню вот, Климов очень обиделся, кричал, когда Иван Никитич назвал его «научным анахронизмом». А Даниил Петрович редко сюда заглядывает… В прошлую неделю у них был крупный разговор. – Она оживилась, настороженно глянула в сторону двери и продолжала, приглушив голос до шепота: – Я все слышала…
– Для меня это не секрет? – улыбнулся Сергей.
– Для милиции нет секретов…
– Кто вам сказал, что я из милиции?
– Догадалась, – хитро прищурилась девочка. Она все меньше и меньше напоминала Сергею застенчивую школьницу, осмелела, оживилась и сейчас уже была похожа на любительницу посплетничать, – Я вам расскажу, только между нами, хорошо?.. Так вот. Наш Иван Никитич написал статью. А ректору в ней что-то не понравилось, и он стал требовать, чтобы Иван Никитич забрал статью из редакции. Но тот отказался. Тогда Даниил Петрович направил официальное письмо в журнал: статья, мол, искаженно трактует развитие математической науки, автор субъективен, прошу вернуть статью в институт для обсуждения на ученом совете… Долго не было ответа. Тогда Даниил Петрович позвонил редактору и спросил: «Получили мое письмо?» – «Получили», – ответили. «Так почему не высылаете статью Стельмаха?» А редактор ответил: «Мы решили опубликовать и статью Стельмаха, и ваше письмо. Две точки зрения ученых о состоянии математической науки. Пусть читатели сами оценят, кто из вас прав…» Представляете, как испугался и забегал наш ректор? Но что он мог сделать с Иваном Никитичем! Такого человека не заставишь сменить убеждения… Правда, ректор наш письмо из редакции вытребовал… Но статья будет опубликована… Не знаю, о чем эта статья, не читала, но все в институте ждут ее, как светопреставления…
Она перевела дыхание, посмотрела на Сергея (интересно, правда?) и уже прежним тоном прилежной ученицы осторожно спросила:
– А верно говорят, что Ивана Никитича… – она задумалась, будто подыскивала слово, – отравили?..
– Откуда у вас такие сведения? – поразился Сергей.
– Да так, разное говорят…
В этом взрослом ребенке смешно перемешивались наивная, чувственная непосредственность, когда она чего-то боялась, когда ей очень хотелось что-то узнать, и заученная деловая солидность, когда она стремилась представиться хоть чуточку «своей» в этом научном институте, выражаясь чужим языком, слегка небрежно и назидательно.
– Сколько вам лет?
Девочка смутилась, покраснела.
– Мне?.. Восемнадцать… А что?
– Тогда с вами можно говорить серьезно. – Сергей заметил, как она расправила плечи, приподняла головку, чтобы выглядеть старше. – Допустим, что Ивана Никитича отравили… Кто же тогда этот человек? Как вы думаете?
– В институте никто бы не посмел… Иван Никитич такой хороший… Белые цветы мне дарил… Говорил: «Ангелу непорочному от старого греховодника». Да какой он греховодник! Все для других старался… Не мог никто из наших этого сделать… Я-то уж знаю…
Разговор начал двигаться по кругу.
– А вам ничего не напоминает слово «граф»? – спросил Сергей.
– Граф? Это так раньше называли знатных людей…
– Спасибо вам, – сказал Сергей, – Подскажите, пожалуйста, где мне найти профессора Алябина?
– Последняя дверь в конце коридора.
– Меня предупредили, что вы здесь, – поднялся ему навстречу Алябин. – Стельмах и тут оказался primogenitas mortuorum – первенцем из мертвых.
– Первенцем? – переспросил Сергей. – Не считаете ли вы, что будет продолжение?
Алябин убедительно закивал:
– Обязательно. У нас хорошие дела не имеют продолжения, а плохие…
– Вам что-то известно?
– Ничего не известно. Я просто чувствую, что мы вступили в какое-то гнусное действие…
– Вам известно содержание еще не опубликованной статьи Стельмаха? – спросил Сергей.
– A-а, проведали и об этом! Знаю. Читал. Поддерживаю автора. И буду добиваться ее публикации…
– Она вызвала недовольство Коврунова?
– Недовольство?.. Да Коврунов бушевал, орал, грозился испепелить его… Но не думайте, к вашему поиску это не имеет отношения.
– Вы уверены?
– Какое самодовольное слово «уверенность». Чувствуете?.. Не по душе оно мне. Я никогда не объяснялся в любви, не клялся на Библии, не боролся за светлое будущее, потому что ни в чем не был уверен. Таким воспитало меня мое российское общество, у которого не только будущее, но и прошлое непредсказуемо… А этот вредный микроб Коврунов – из властвующей элиты. Заметили, как он старается выглядеть элегантно, важно, именито? Даже в жаркую пору носит легкие перчатки… Как дворянин… На самом-то деле он скрывает грязь под ногтями. Какая тут может быть вера в него?.. Не украдет, не убьет, конечно… Но организовать сможет…
В его иронической рассудочности ощущалась скрытая душевная надломленность, точно саднила внутри давняя неизлечимая обида. Она прорвалась открыто, когда Сергей спросил о Чугуеве.
– Наконец-то мы вышли на главного! С него и надо было начинать…
– У вас есть какие-то факты?
– Забыл. Вам только факты нужны, – досадливо отвернулся Алябин. – А выстроить логически убедительную систему доказательств из предположений вы не хотите?
– Но если строить доказательства из предположений, то это будет система предположений, – осторожно возразил Сергей.
– Не будем спорить! – Алябин уже подавил в себе вспышку гнева и продолжил сравнительно миролюбиво: – Фактов нет. А размышления, основанные на интуиции, мы в деловые папки не подшиваем…
– У вас сложные отношения с ним?
Новый эмоциональный взрыв:
– Да никаких отношений! Он обходит меня стороной, а я начинаю видеть его только после шестой рюмки. Но это тот, кто способен на все… Почему? У него душа холопская. И барину преданно служит, и пирог с барского стола готов украсть…
– И убить?
– И убить, если большую выгоду почует…
– Ну а здесь-то какая может быть выгода?..
– Бог ты мой! Все так просто: утащил у своего барина рукописи, а Стельмах про это узнал… Возможно такое?
– Возможно, – согласился Сергей.
– Или еще. Барин узнал, что рукописи у Стельмаха, и поручил достать их своему холопу… – Алябин помолчал, подумал. – Эта посылка, конечно, уязвима… Но пути Господни неисповедимы…
– А сам барин… простите, академик Климов?
– Не думал об этом, – признался Алябин. – Он человек сильный. Мог, конечно. Но зачем? Пойти на убийство, чтобы вернуть рукописи. Исключается. А вот послать Захарку на черное дело смог бы… Смо-ог бы… Только причина должна быть весомая… Не из-за рукописей же…
– Простите, последний вопрос: у Стельмаха были враги?
– Враги? Враги… – спросил, потом повторил рассеянно Алябин. – Я по-другому произношу это слово… У вас оно звучит как нечто роковое, варварское… Враги?.. Коврунов мечтал от него избавиться… Но враги?.. Нет, того, что вы имеете в виду, не было. Хотя… все зависит от обстоятельств, часто они сильнее нас.
