Текст книги "Граф в законе (сборник)"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

Глава 16
Месть

В одном африканском племени кормили, поили и угощали собственными женами плененных врагов. А когда они, пресыщенные, засыпали, в рот им капали чуточку слизи ядовитой древесной лягушки.

Голод все-таки вытянул его из парка, усадил за столик кафе, раскинувшегося на тротуаре. Ел пресные сосиски, запивал кисловатым пивом.

Нагло, как диковинку, рассматривали его безучастные глазницы широкоплечих домов, и от этого он еще больше замыкался в самом себе, в своей разъедающей душу тоске. Это была уже не тоска, в которой всегда теплится надежда, а мертвящая скука, окруженная неистребимым запахом вечной тленности. Одно оставалось желание – распылиться навсегда в бескрайнем мироздании.

Если бы Виктор глянул сейчас на себя в зеркало, он ужаснулся бы: глаза умирающего животного, наполненные мировой скорбью.

«Кольни его копьем. Пусть сдохнет поскорее».

Случайно всплывшая строка, как бикфордов шнур, привела к неожиданному взрыву. Все скопившееся внутри вдруг взметнулось яростным протестом.

«Нет! – в страхе крикнул он самому себе, – Хватит истерик! – приказал властно. – Рано мне на Голгофу!» Это уже был спокойный голос рассудка, пробившегося наконец сквозь оцепеневшие эмоции.

Теперь уже едко и злобно поднялась притихшая обида. Обида на глазницы домов, на кислое пиво, на безликие тени прохожих. Нет, он не будет жаловаться на летящие камни… не простит причиненную боль. Он будет мстить, расчетливо и безжалостно. А потом… потом отменит, запретит всякое зло.

В сумбуре новых встревоженных мыслей мелькнула какая-то очень интересная. Он уцепился за нее. Не отпускал. Развивал, осмысливал, оценивал. Наконец, сдерживая нетерпение, распрямился, встал решительно и быстро зашагал по тротуару, пробегая взглядом расклеенные у подъездов вывески.

Долгий путь завершился возле белого панно, на котором рельефно золотилось: «Банк „Мегаполис“». Подойдет? Попробуем!

За дверями встретил его одутловатый крепыш-охранник.

– Вы к кому?

– К управляющему.

– Его сегодня не будет. Он в отъезде.

– Вы ошибаетесь, – покровительственно заявил Виктор. – Он мне назначил встречу.

– Тогда подождите, – смилостивился охранник, окинув опытным взглядом дорогой костюм клиента.

Виктор присел неподалеку от него на стул.

– Ох, оставил записную книжку. Как зовут управляющего?

– Максим Максимыч, – любезно ответил охранник.

Странный банк. Не видно клиентов. Нет привычного операционного зала с кассирами за окошечками. Длинный темный коридор. Двери без табличек. В конце коридора массивная, совсем тюремная решетка. Может, хранилище? Вот куда бы заглянуть.

Время тянулось нудно. Одутловатый охранник, лениво зевая от истомившего его безделья, вынул из брючного кармана сиреневый кошелек, стал скрытно перебирать пальцами сложенные там деньги.

«Пять… десять… двадцать… двадцать две… Еще три часа сидеть. Хоть бы позвонил, гад такой. На бутылку дам. А на закусь пусть сам ищет…»

«Что я здесь сижу? – подумал Виктор. – Управляющего нет. Кассира с сейфом не видно. Взламывать хранилище – не моя специальность…»

Он прошелся по коридору. Приоткрыл одну дверь, другую, третью. Сидят озабоченные чиновники, как в любой другой конторе. Деньгами не пахнет. Надо искать что-нибудь другое.

Сквозь застекленную парадную дверь увидел, как из-за угла дома медленно выползла лоснящаяся зеленым цветом бронированная машина, остановилась у входа, из кабины выпрыгнул парень в ковбойской шляпе с полями, опустившимися зонтиком, и, придерживая правой рукой кобуру, прошел мимо охранника в одну из безымянных комнат. Вскоре тем же путем проследовал обратно на улицу. Чьи-то услужливые руки протянули ему из машины шесть брезентовых тощеватых сумок. Он понес их в глубь коридора, где уже заскрежетала металлом тяжелая решетка и кто-то зажег внутри хранилища свет.

Неведомая сила подняла Виктора со стула. Не спеша, вдохнув в себя лютую решимость, он направился к освещенному хранилищу.

Массивная решетка поддалась легкому толчку. Трое – шляпа-зонтик и двое, видимо, служащих банка – разом обернулись.

«Я – Максим Максимович… Вы меня узнали… Я – Максим Максимович…»

Прилизанный, как рекламный парикмахер начала века, темнолицый мужчина приветливо откликнулся:.

– Вы уже вернулись? Вот, принимаем от Керженцева валюту.

– Сколько? – спросил Виктор, приближаясь к большому квадратному сейфу, который открывал увесистым ключом другой служащий.

– Шестьсот тысяч. Согласно договору, – ответил прилизанный.

Виктор сказал строго:

– Одну сумку не убирайте. Я возьму с собой.

На лице служащего отразилось замешательство.

«Я – Максим Максимович, ты понял, отбросил все сомнения…»

Взяв брезентовую сумку, Виктор вышел из хранилища и суховато бросил сквозь железные прутья:

– Потом зайдешь ко мне. Оформим как надо.

– Хорошо, хорошо, – закивал прилизанный.

На улице Виктор, ощущая неприятный холодок от спрятанной под пиджак сумки, остановил такси.

– К центру!

Шофер вел машину с уверенной лихостью автогонщика. Но Виктор часто с омерзением отворачивался вправо, когда замечал, как в порыве усердия розовый язык его смачно облизывает искривленные в плотоядной улыбке маслянистые губы.

«Э, черт, опоздал на зеленый. Но баба, баба-то какая! Ух ты! Ну чего, чего прешь на мою полосу! Как с картинки. Ну повезло! Расскажи – не поверят. Чего тормозишь, гад? Объехать его, что ли…»

«Опять бабы!» Виктор едва сдерживал издерганную душу от непредсказуемого взрыва. Можно заставить человека замолчать. Но как заставить его не думать?

Водитель неожиданно предложил:

– Послушай, шеф, а тебе не нужен крохотный японский магнитофончик? Дешево. Дашь пять баксов – и твой.

– Зачем он мне? – удивился неожиданному предложению Виктор. А напряженная душа его от перемены темы осела успокоенно.

– Как зачем? Смотри, на двух пальцах размещается. Здесь нажмешь – записывает, здесь – говорит.

Виктор вспомнил, как мечтал о таком магнитофоне на лекциях в институте, и согласился.

– Давай.

Магнитофон лег в карман рядом с «Голгофой».

– У меня с этой вещицей такая история связана!.. Расскажу – не поверишь.

– Потом расскажешь, – отмахнулся Виктор. – Рули на Пироговку. Там меня подождешь минут десять. У общежития.

Пана не было. На кровати в грязных тяжелых ботинках валялся Стинг. Досадно, вторая часть задуманного плана срывалась.

– Пришел? – недовольно встретил его Стинг, опуская ботинки на пол.

– Не к тебе, а к Пану, – в той же грубоватой тональности ответил Виктор, а про себя продолжил: «Ты меня боишься. Говоришь уважительно…»

Стинг сказал примирительно:

– Да я так… Для порядку. Сюда ходить не всем велено. А Пан будет завтра, не раньше.

– Жаль, – искренне посетовал Виктор. – А я ему большие деньги привез.

– Могу передать… – прозвучало уже заискивающе.

А что, может, ему отдать? Эта идея показалась Виктору забавной. Стинг, Пан – какая разница? И он выложил на стол инкассаторскую сумку, поманил к себе пальцем Стинга. Тот шагнул вперед, встал рядом с Виктором.

– Слушай меня внимательно.

– Ага! – глупо, по-идиотски кивнула обезьянка.

– Если Пана сейчас здесь нет, значит, он уже никогда не придет. – «Ты веришь мне… Веришь каждому моему слову!» – Значит, сгорел Пан. А тебе надо срочно исчезнуть из России. Вот сто тысяч долларов на первые расходы. Заграничный паспорт есть?

– Ага!

– Бери деньги, пока тебя не накрыли, добывай визу и лети в Женеву. Там тебя встретят. Пароль «Кондауров». Запомнил?

– Ага, Кондауров, – отозвалось послушное эхо.

– Поживешь там годика два-три. Пан даст тебе сигнал, когда возвращаться.

«Ты мне веришь! А меня забыл. Меня здесь не было. Денег я тебе не давал…»

Стинг бросил сумку в потертый рюкзак.

– Так я того… Мотаю.

– Не мотаю, а лечу как пуля. Фараоны сейчас здесь будут.

Стинг мгновенно испарился.

Оставшись один, Виктор подошел к знакомому столу, налил себе стакан минеральной воды. Увидел меж тарелок пухлый конверт. Открыл его. Доллары. Увесистая пачка. Решил: «Позаимствую. Не обеднеет».

Посидел немного, успокоенно, беззаботно, ни о чем не думая. С особым, полусадистским удовольствием набрал на телефонном диске 02.

– Милиция? Срочно сообщите Кондаурову из МУРа. Банк «Мегаполис» взял Пай. Его сообщник – не знаю фамилии-имени. Кличка Стинг. Рост примерно метр восемьдесят пять. Похож на обезьяну. Сейчас он в Шереметьеве. Хочет увезти деньги в Женеву. Откликается на пароль «Кондауров». Да-да, именно «Кондауров»! Кто сообщил? Старшина Сомов. Все! Некогда! Спешу!

Толстогубый водитель ждал его с нетерпением.

– Так слушай, расскажу тебе забавную историйку про одну бабу.

– Чуть позже, – опять сдержал его Виктор, догадываясь, с каким пошлым идиотским восторгом будет преподнесена ему очередная шоферская байка о придорожной случке. – Заедем в магазин «У Алины». Тут рядом, я покажу.

Повезло. Та же розовощекая девушка стояла за прилавком.

– Приехал вернуть долг.

Девушка недоуменно захлопала ресницами.

– Недавно вас ограбили. Взяли шесть миллионов рублей. Это сделал я. Простите.

Ресницы вскинулись вверх, застыли.

– Возвращаю вам в два раза больше. – Он протянул ей конверт. – Здесь почти три тысячи долларов. До свидания!

Пристально глянул на нее. «Ты забыла, как я выгляжу… Забыла…» Повернулся и вышел.

Толстогубый водитель обежал машину, услужливо открыл дверцу.

– Ну, садись. Счас расскажу…

– Спасибо. Ты свободен, – ответил Виктор и рассмеялся: у водителя слепилось такое страдание на лице, что он, казалось, готов был вернуть щедрую плату за проезд – пятьдесят долларов, только бы его выслушали.

В уличной кутерьме смех растворился, точно его и не было. Все намеченное сделано. Что теперь? Что дальше? Бред залетающих мыслей опять будоражил, опять гнал куда-то, вытеснял отовсюду, где он проходил.

Виктор пробивался сквозь шеренги затылков. Именно затылков. В толпе лиц почти не видно. Там самостоятельно живут волосатые затылки, уши. Но шальные мысли их все равно колко казнили мозг. И как он ни ускорял шаг, они настигали его. Создавалось ощущение стояния на месте, висения на месте, а еще вернее – отсутствия своего места в мире. Где, где можно найти желанный покой? Вера? Возникли неприязненные смутные догадки. Приходила по просьбе Пана. Только она знает все. А Пан уверяет, что его разведка все выведала. И на даче Хозяина все-таки была она. «С таким ушастым… Ха-ха! Засмеют…» Нет, Вера не поможет.

Память нет-нет да и выталкивала на первый план загадочно привлекательного Кондаурова. Его мысли были почти не опорочены. Они превращались в слова, которые можно было принимать как угодно – с пониманием или обидой, но его мысли лишь слегка приукрашивались словесными формами, ничего не скрывали, в них не было лжи. Кондауров выслушает, поймет. А потом стиснет запястья наручниками и прикажет отвести. Слуга закона, рожденный для охоты.

Духовная торричеллиева пустота!

Кто-то тронул его за плечо.

– Не скажете, сколько времени?

«Пошел ты к дьяволу!» – откликнулось в Викторе. Но, сделав несколько шагов, он обернулся. Что-то показалось знакомым во внешности спросившего. Сухощавый. Сгорбившийся. Очки… Похож на Шеленбаума! Профессор Шеленбаум! Вот, кто не оттолкнет, не обманет, не защелкнет наручники.

Стеклянная будочка телефона-автомата сама приблизилась к Виктору.

Глава 17
Несбывшаяся надежда

Верно говорят на Востоке: «Что толку в светильнике, если он сверху прикрыт горшком».

Миниатюрная старушка, жена Шеленбаума, аккуратно расставила на столе печенье, ватрушки, конфеты, чайные приборы из старинного тонкого фарфора и смиренно удалилась. Ее неспешные, почти ритуальные движения привычно сотворили в комнате добро и семейное благополучие.

– Хорошо, что вы пришли, – заговорил Матвей Самуилович, разливая чай, – Я человек любознательный, поэтому мне очень хотелось встретиться с вами. В качестве былого диагноста скажу, что вы несете в себе какую-то загадку, не известную нам, психиатрам. Но она тяготит, давит, мучает вас.

Виктор грустно покачал головой в знак согласия и по невесть откуда прилетевшей подсказке не спеша опустил руку в карман, осторожно нажал клавишу магнитофона.

– Продолжу ваш диагноз: она пытается меня уничтожить.

– Не надо так мрачно, – протестующе сказал Шеленбаум, как бы уводя Виктора от беды.

– Это правда. Меня толкнуло к вам отчаяние. Как к священнослужителю, когда уже не видят дороги к спасению.

– Неужели так? – поверил Шеленбаум. – Готов помочь, если в моих силах. Говорите, прошу вас.

Отодвинув чашечку, Виктор положил руки на стол и сбивчиво, волнуясь, начал рассказывать.

Матвей Самуилович умел слушать. Серьезно, внимательно, не отвлекаясь. Но то, что он услышал, его преобразило: брови вскинулись вверх, глаза расширились, губы плотно сжались.

Растроганный откровением собеседника, он после недолгой, но очень значительной паузы тихо промолвил:

– Так вот почему вы меня, старого самоуверенного мастодонта, вчистую обыграли там, в милиции.

– Простите, – повинился Виктор.

– Помилуйте, чего ж тут прощать. Я понимаю, хорошо понимаю. У вас не было выбора. Ну да не об этом сейчас речь. О другом… – Он двумя пальцами повертел серебряную ложечку, точно закрепляя ускользающее из памяти «другое», заговорил слегка пафосно: – Милый мой, вам же ниспослан редкий дар. Вы не имеете права паниковать. Вы обязаны умело и во благо людей распорядиться им. Только надо решить как.

– Как? Самый трудный вопрос, – горько заметил Виктор. – Этот вопрос и привел меня к осознанию собственного бессилия. Мне все время мерещится, уважаемый Матвей Самуилович, что за те дни, что я пролежал в больнице, люди переродились. Будто из темных глубин каждого человека поднялся страшный зверь. По улицам идут фаланги эмбриональных личностей, и у каждого, повторяю – у каждого приземленные мысли, желания, устремления. Я вижу и слышу стадо, которое живет одной похотью. Меня это ужасает, отталкивает, делает каким-то инородцем.

Шеленбаум весело воспротивился:

– Сколько эмоций! Сколько фантазий! Даже придумали себе образ инородца! Дорогой мой юноша, любой одаренный человек ведет себя от одного самоистязания к другому. И с вами это происходит. Открылись вам люди в новом обличье, вы – в панику, растерялись, простите, даже перепугались. А на самом деле все просто. Человек и вправду недалеко ушел от животного. Но разве он виноват в этом? Стоит ли осуждать его за приземленные мысли? Это все равно что осуждать кошку за то, что она не умеет говорить. Теперь о похоти и стадности. Экое открытие! Вы же прекрасно знаете, что все человеческие отношения имеют эротическую основу. И в этом спасение человечества. А стадность… Да, звериный инстинкт. Но человек не может выжить в одиночку. Все сущее на земле столь тщательно вписано в единое целое, что из него нельзя ничего выбросить – ни пташку, ни травинку, ни человека, даже такого, как вы, мечущегося в защите своего эгоизма. Мы – община, которая потому и живет миллионы лет, что сплочена официальными, дружескими, родственными и, добавлю, сексуальными связями. Без стадности и похоти человечеству грозит физическая смерть.

– Вы правы, профессор, – вынужденно согласился Виктор. – Но я ничего не могу поделать с собой. Знание этого вызывает жуткую тоску:

– Что поделаешь! – сочувственно вздохнул Шеленбаум. – Мне это известно. Знания вызывают скорбь, а скорбь – первый шаг к тоске. Но вы обратите больше внимания на то, что человек, несмотря на свою животную сущность, несет в себе и добро. Вся история человечества – борьба за добро.

Виктор скривился в иронии.

– Идет, идет борьба, и конца ей не видно.

– В этом, милый мой, суть жизни человеческой, – не снял своих лекторских интонаций Шеленбаум. – Идеал недостижим, как горизонт. Идешь, а горизонт все время отодвигается.

– Я не вижу доброго начала в человеке, – упорствовал Виктор, – одна грубость, алчность, себялюбие, лживость.

– Но вы же пришли ко мне с покаянием. И были до конца искренни.

– Я – это другое.

– Нет, вы тоже человек, – вспыхнул Шеленбаум. – Вам только дана способность заглядывать в подсознание, в не очень-то привлекательное глубинное «я» себе подобных. Будьте снисходительны. Ведь благодаря своему экстрасенсорному дару вы забежали далеко вперед, опередили многих пытливых ученых. Я бы даже сказал: вы преждевременно появились. Помните у Пастернака? Открыл фортку и крикнул детворе: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Вы явно поспешили открыть фортку, надо было вам переждать хотя бы одно тысячелетие, когда люди избавятся от животных инстинктов. Так что будьте снисходительны.

– Спасибо за добрые слова, профессор, – смутился Виктор, – но, поймите, трудно смириться со всеобщей ложью.

Шеленбаум горестно покачал головой.

– Понимаю вас, понимаю. – Он наклонился над столом, приблизился к Виктору. – Но нельзя это делать поводом для трагедии.

– Вы правы, профессор, – ответил Виктор, – А как быть с ощущением, что люди физически отвергают меня? От этого можно с ума сойти.

– Моя супруга в таких случаях говорит: «Время исцеляет, а человек приспосабливается». – Голос Шеленбаума обрел отеческую заботу. – Живут и хотят жить дальше безногие, слепые, глухонемые. Для них не вера, не добродетельные принципы важны, а желание выжить – выжить! – любыми средствами. Они понимают, что не будет у них людского счастья. Но счастливые мгновения будут. Они ждут их, готовят… – Он глянул на Виктора. – Не убеждаю вас?

Тот молчал, нервно теребя пальцами накрахмаленную салфетку.

– Есть предложение, – мягко продолжил профессор. – Идите ко мне на кафедру научным сотрудником. Закончите институт и начнете писать диссертацию. Тем у вас для ста докторских диссертаций.

– Да, для ста… – озабоченно согласился Виктор. – Месяца два тому назад я побежал бы к вам с превеликой радостью. Теперь скажу: нет. Вы забыли, что я преступник. Ваши коллеги повеселятся: «Это тот ученик профессора Шеленбаума, который ограбил банк?» Меня ищет милиция, со мной хотят расправиться за непослушание два криминальных типа. Чтобы выжить, надо исчезнуть. Или надеть шапку-невидимку. Один специалист шьет такие шапки. Я случайно встретился с ним.

Теперь безмолвствовал Шеленбаум.

– Есть еще две причины, которые не позволят мне согласиться с вашим предложением. Я не смогу вести занятия, не смогу даже пройти по коридору. Я узнаю все про студентов, про ваших сотрудников. А они, узнав об этом, возненавидят меня. Что мне останется делать? Опять бежать без оглядки.

– Что-нибудь придумаем, – чуть осевшим голосом произнес профессор, – Найдем отдельную глухую комнату.

– Вы добрый человек, поэтому так говорите.

Виктор скомкал салфетку, швырнул ее на край стола. Встал, прошелся по комнате. Шеленбаум тревожно следил за ним.

– Успокойтесь, Виктор, вы очень возбуждены. Нет безвыходных положений. Ну, а вторая причина какая?

– Вторая? Не надо о ней.

– Мы же были до конца откровенны, – настаивал Шеленбаум.

– Были. Как нормальные люди. – Виктор еще быстрее заходил по комнате. – А я – ненормальный. Я, например, знаю, что в ходе беседы человек не всегда прислушивается к тому, о чем в это время думает другое, низшее «я».

– Не понимаю вас, – признался Шеленбаум.

– Не понимаете? А это вторая причина. – Виктор, поддавшись раздражению, сорвался на крик. – Я слышу не только ваш голос, но и ваши мысли! Теперь понимаете? Я слышу, что вы думаете обо мне!

Он рванулся к дверям.

– Подождите! – остановил его профессор.

– Не могу! – Виктор повернул к нему злое лицо. – Я должен уйти. И Кондаурову вам не удастся позвонить. Вы, уважаемый психолог, сейчас забудете, что я был здесь.

Дверь резко захлопнулась.

У Шеленбаума появилось расстроенно-испуганное выражение на лице, словно его, интеллигента, застали за штопаньем носков. Потом он спросил себя: «О чем это я думал?» И никак не мог вспомнить.

Перед ним возникла жена.

– Ушел твой гость?

– Какой гость? – вышел из задумчивости Шеленбаум. – Никакого гостя не было.

На нелепую шутку мужа она ответила своей:

– О, я забыла, что ты любишь пить чай сразу из двух чашек.

И начала свои неспешные ритуальные движения перед растерянно глядящим на нее мужем.

Глава 18
Чертовщина

Чертовщина, не иначе. Два факта.

12 июля, 14 часов. Управляющий при свидетелях похищает 100 тыс. долларов в своем банке.

12 июля, 14 часов. Управляющий пьет водку с финнами в 250 км от своего банка.

Кондауров перечитывал сообщение сержанта Сомова, заставляя себя поверить изложенному. Но как доходил до слов «пароль „Кондауров“», на белом листке прямо-таки высвечивалась издевательская ухмылка озлобленного остряка или недопившего кретина.

Запросил сводку происшествий: ограбления банков не зафиксировано. Нашел в справочнике банк «Мегаполис».

– Бог миловал, – ответил главный бухгалтер, – Ваши коллеги ошиблись. Управляющий? Он будет через час.

Предчувствие подтверждалось: идиотская шутка. Смять, выбросить сообщение в корзину? Но что-то сдерживало. Так и не понял – одно ли желание поймать мерзавца-писаку? На первой странице большого блокнота выписал наиболее значимое:

«Банк „Мегаполис“»; Пан; Стинг, похожий на обезьяну; Шереметьево; пароль «Кондауров».

Обхватил ладонями виски и начал мысленно выискивать связи между этими словами. Где-то на пересечении линий должен появиться автор. Пусть без имени, без фамилии. Некто, знающий и его, и Пана, и Стинга и, возможно, связанный с банком «Мегаполис».

Прервав на время это занятие, уже кажущееся бесплодным, Кондауров снял телефонную трубку, попросил разыскать старшину Сомова, сообщившего об ограблении, и принести ему все, что есть в информационном центре о Пане и Стинге.

Еще немного поблуждав вокруг пяти злополучных точек, позвонил в Шереметьево знакомому подполковнику. Поболтал о погоде, о новостях и на всякий случай посоветовал обратить внимание на пассажира, схожего с обезьяной, который может вывезти в Женеву крупную сумму валюты.

Опять склонился над блокнотом, вынуждая себя думать. Возникали разные домыслы. Но настолько зыбкие, что никак не укладывались в хотя бы отдаленное подобие версии.

Зазвонил внутренний телефон.

– Кондауров? Докладываю. В Москве шесть старшин милиции Сомовых. Один в больнице, один в командировке, остальные ничего не слышали об ограблении банка «Мегаполис».

– Спасибо. Я так и думал.

Сердито оттолкнул блокнот. Теперь он обязан найти сочинителя, шепнуть ему тихонько: «Пароль „Кондауров“», и надрать уши.

Звонок городского телефона заставил его встрепенуться и замереть, как перед броском в волнующую неизвестность. Говорил управляющий банком «Мегаполис»:

– Вы звонили нам по поводу хищения валюты. Произошло такое, о чем мне хотелось бы рассказать вам лично. Понимаете, какой парадокс: хищения не было, но валюту похитили. Мы в полном недоумении. Если б вы могли к нам приехать!

Кондаурова встретили у входа в банк «Мегаполис» два встревоженных человека – знакомый уже нам крупный мужчина, прилизанный, как рекламный парикмахер начала века, и улыбчивый округлый человечек с тяжеловесным брюшком. Последний представился:

– Максим Максимович. Управляющий.

Они провели Кондаурова в обставленный бархатной мебелью кабинет, усадили за отдельный столик, сервированный для бесед с нужными клиентами.

– Чуть-чуть джинчика, – предложил толстячок.

Кондауров не отказался.

Максим Максимович наполнил нетвердой рукой три рюмки и начал обреченно осипшим голосом:

– История, скажу вам, фантастическая. С ним, – он кивнул на рекламного парикмахера, – мы работаем пять лет. Доверяем друг другу. Два дня я провел с финнами на нашей даче – обговаривали одну взаимовыгодную операцию. Ну, сами понимаете, русская банька, русская водочка. Вот черт, даже не знаю, как рассказывать. Может, ты?

– Я потом, – отмахнулся прилизанный.

– В общем, так, – решился толстячок. – Я вроде похитил сто тысяч долларов в собственном банке. О чем и заявляю.

– Почему «вроде»? – простодушно спросил Кондауров.

– Да потому, что не похищал. Парился в тот день с финнами. Свидетелей десяток. А он, – снова кивок на прилизанного бухгалтера, – и кассир видели меня здесь. Ну, чертовщина какая-то!

Кондауров не выказал удивления.

– А не лежат ли спокойненько ваши доллары в сейфе?

– Нет их там! – воскликнул толстячок. – Всем миром проверяли. Нет их!

Кондауров решительно распрямился, как учитель перед расшумевшимся классом.

– Эмоции в сторону. Давайте обо всем не спеша и по порядочку. – Повернулся к прилизанному бухгалтеру. – Теперь вас послушаем.

Тот повздыхал, сжимая-разжимая перед грудью кисти рук, наконец отважился.

– Привезли вчера из одной фирмы шестьсот тысяч долларов. Инкассатор, кассир и я вошли в хранилище. Вдруг сзади раздается голос Максима Максимыча. – Виноватый взгляд в сторону управляющего. – Говорит нам: «Сто тысяч не прячьте в сейф, дайте мне, потом, мол, оформим…» Я ему доверяю, как себе. Взял он доллары и ушел. Закрыли мы хранилище. Я к Максиму Максимычу. А секретарша говорит: «Его не было. Приедет завтра». А я ей: «Как же так, он только что заходил в хранилище…» – «Нет, – отвечает, – не было…» Я к кассиру… Он удивляется не меньше меня. Звоним в нашу загородную резиденцию. Она в Ярославской области. Знаете, кто трубку взял?

– Максим Максимыч, – предположил Кондауров.

– Он… Но мы трое своими глазами видели его здесь. А он там.

Главный бухгалтер замолк в полном смятении.

Честно говоря, пока и Кондауров ничего не мог понять. Дурацкое сообщение, переданное дежурному милиции, мистический рассказ перепуганных банкиров, пароль «Кондауров» – все так перемешалось, что родилось опасение: дурачат его, запутывают, хотят спрятать правду за всякими небылицами.

Он поднял забытую рюмку джина, выпил и сказал с наигранной бодростью:

– Значит, так. Заявите об этом официально. Пусть разбираются. А мне сейчас нужен кассир и этот… инкассатор!

– Кассир – вторая дверь справа, – услужливо закивал прилизанный бухгалтер, – а инкассатора сейчас привезут. Мы поняли, что он вам понадобится.

Кассир, серенький невзрачный человечек, заикаясь, повторил примерно то же самое. В конце добавил:

– Я лично видел Максима Максимовича, но что-то во мне свербило – не он это!

– Свербило? – переспросил Кондауров. – Ну вспоминайте, вспоминайте, что же это в вас свербило?..

– Ой, даже не знаю.

– Голос был незнакомым?

– Нет, говорил, как Максим Максимович.

– Прическа? Глаза? Рост? – наступал Кондауров.

– Да нет, тоже все его… – Он долго тягостно соображал, наконец взмолился: – Ну, не знаю, ей-Богу, не знаю!

Кондауров положил перед ним свою визитную карточку.

– Вспомните, что в вас «свербило», – позвоните. А сейчас пригласите сюда инкассатора, если он приехал.

Вошел парень в шляпе-зонтике, поздоровался, сел, как подследственный, на стул в середине кабинета и начал повторять все то, что было уже знакомо Кондаурову. Опять мелькнуло подозрение: тщательно обговаривали все детали.

Кондауров долго забрасывал его вопросами, пока не убедился – бесполезно, та же пластинка играет третий раз. Но тут выпрыгнул еще один пустенький, формальный вопросик:

– А как был одет Максим Максимович?

– Черный, как у дипломата, костюм.

– Вы его раньше видели в этом костюме?

– Я вообще его первый раз тогда увидел.

Кондауров почуял лазейку. Тихонько нырнул в нее:

– Опишите мне Максима Максимовича.

– Ну, махонький, худенький, – старательно подбирал слова инкассатор, – уши какие-то обвислые… молодой, совсем молодой.

Кондауров схватил за руку инкассатора, потащил его к выходу. В кабинете управляющего показал пальцем на толстячка.

– Он был в хранилище?

Инкассатор мучительно вспоминал.

– Лицо вроде его… но уши… Тот был худой.

Кондауров многозначительно посмотрел на главбуха, затем на кассира.

– Ну-ка, граждане дорогие, снова ответьте на вопрос: именно Максим Максимович заходил в хранилище?

– Да, вроде… – пролепетал кассир.

А прилизанный главбух страдальчески воскликнул:

– Господи, теперь я вообще ничего не понимаю!

– Как же вы, милые мои, – с сарказмом пропел Кондауров, – не узнали своего управляющего? Ну, я могу понять, если бы кто-то загримировался под него, надел соответствующий парик. Ан нет! Там был худой человек. А ваш управляющий…

«Шляпа-зонтик» бестактно хихикнул.

– Не терзайтесь, не мучайтесь, – смягчил интонацию Кондауров. – Дело, в которое вы меня вовлекли, не такое уж и простое. Будем разбираться.

Провожали его, как врача, который обещал вылечить смертельно больного. Возле торопливо вскочившего охранника все трое сердечно жали ему руку, говорили наперебой какие-то любезности.

– Минуточку, – остановил их подобострастное кривляние Кондауров. – А этот вахтер дежурил в тот день?

– Да-да, кажется, он.

Кондауров обратился к крепышу-вахтеру:

– Я из милиции. Можно один-два вопроса?

– Обязательно! – громыхнуло в ответ.

– Вчера во время вашего дежурства приезжала машина с инкассаторами?

– Обязательно. Приезжала.

– А когда открывали хранилище, здесь, в коридоре, кто-то из незнакомых был?

– Никак нет. У меня строго. Без разрешения не пускаем.

Некая лакейская нарочитость его поведения не понравилась Кондаурову. Поэтому он спросил по-иному:

– Ну, возможно, возле вас кого-то дожидались?

Все заметили, как у этого солдафонистого крепыша по лицу молнией пробежала судорога испуга.

– Один тут недолго был… – сказал он небрежно, – Максим Максимыча спрашивал.

Кондауров вцепился:

– В черном костюме? Маленького роста?

– Обязательно… – последовало удивленно, – Но он недолго был. Сразу ушел. Как узнал, что не будет Максима Максимовича, так и ушел.

Кондауров склонился, сказал управляющему:

– До приезда работников милиции, пожалуйста, никого не отпускайте. Очень важны показания каждого. Завтра заеду. До свидания.

Управляющий схватил его за рукав.

– А тех, с кем я был на даче, пригласить?

– Пригласите. Хотя я и уверен, что вчера вашу роль прекрасно сыграл мой старый знакомый.

Выйдя на улицу, Кондауров оглянулся. За стеклами дверей, как в картинной раме, застыли поглупевшие физиономии.