Текст книги "Граф в законе (сборник)"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

Глава 7
Пятеро одураченных

Среди них, к нашему сожалению, два работника милиции и один известный профессор психологии.

Белобрысый лейтенант привел в кабинет Кондаурова уже известного нам прямого, тонкого, как перевернутый восклицательный знак, мужчину, а сам почтительно замер у двери.

– Садитесь. Слушаю вас, – официально сказал Кондауров.

– Спасибо! – Восклицательный Знак горестно, словно отягощенный грехами, присел на жалобно скрипнувший стул. – Да мне, собственно, и говорить-то нечего.

– Тогда давайте прощаться, – предложил Кондауров.

– Да нет… – Восклицательный Знак сердито глянул на стену в нескрываемой надежде, что там проявятся нужные ему слова. Ждал, судорожно глотая. Наконец слова проявились, и он начал считывать их: – Взял для покупки машины девять тысяч долларов. У меня их изъяли.

– Кто?

– Не знаю.

– Выпивали до этого?

– Не пью, – прочитал на стене мужчина.

– Сознание не теряли?

– Здоров я.

– Может, кто-то оказался рядом, загипнотизировал вас?

– Никого не было.

– А карман не дырявый?

Видимо, письмена со стены пропали, и Восклицательный Знак, насупившись, замолчал.

– Ну хоть какие-то детали вы можете припомнить?

Опять молчание.

– Хорошо, пишите заявление.

Мужчина ожил, забегал взглядом по стене. Письмена опять появились!

– Будете искать?

– Кого?

– Не знаю.

– То-то… Надежды никакой. Подождите в коридоре.

У светленькой, румяной, как пышка, девочки, которую привел лейтенантик за руку, глаза застилали слезы.

– Ну ничего, ничего я не помню… Положила инкассаторскую сумку. Глядь, а ее нет. И все. Только…

– Что «только»? – ухватился Кондауров.

– Только роспись на бланке получения денег кто-то оставил… «Иванов»… Крупно, печатными буквами…

– Где этот бланк?

– Вот.

Кондауров начал разглядывать протянутый ею листок.

– Так. Дальше…

– Что дальше? Я все сказала.

– Ну что ж, спасибо. Побудьте в коридоре… Да, подкинул ты мне песенку без слов, – обратился Кондауров к застывшему у дверей лейтенанту, – Вот что попробуем для начала… Иди с ними, пусть пишут заявления. Не по одному, а по пять-шесть экземпляров, и чтоб каждое писалось как бы заново. Ясно?

– Так точно, Иван Дмитриевич!

Лейтенантик скрылся за дверью, а Кондауров уставился в ту самую стену, с которой Восклицательный Знак считывал ответы на все вопросы, но ответов там и на этот раз не было. Голая серая стена.

«Вот так-то, эксперт-консультант, попался? Стена-то голая. Да нет, не голая. Откуда-то появился этот Иванов?»

Придвинул к себе бланк с жирными печатными буквами: «Иванов». Долго разглядывал. На экспертизу? Но что это даст? Тут работал не профессионал, какой-нибудь заезжий гипнотизер. Надо узнать, не было ли такого в других городах… Стоп, Кондауров! Гипнотизер? Любопытненько, любопытненько. Он придвинул к себе телефон, достал из ящика записную книжку. Раскрыл ее на букве «ш».

Профессор психологии оказался дома и узнал голос Кондаурова.

– Рад вас слышать, любезный Иван Дмитриевич. Очень рад.

– Можно посоветоваться?

– Сочту за честь вам послужить.

– У меня тут гастролер появился. Похоже, гипнотизирует и отнимает деньги. А потерпевшие никого и ничего не помнят. Возможно такое?

– Вполне возможно.

– Так вот, я сижу и мучаюсь, как мне добраться до этого гипнотизера?

– Есть один способ. – Матвей Самуилович помолчал, покашлял в трубку. – Потерпевших ввести в гипнотическое состояние и расспросить.

– А вы не могли бы?..

– Я? – Шеленбаум был, кажется, удивлен. – Я могу. Это моя профессия. Но вам известно, уважаемый Иван Дмитриевич, что существует правило: не применять гипноз в судебно-медицинской практике?

– Известно. Я прошу вас сделать это неофициально, ну, как небольшой научный эксперимент.

– Подобный эксперимент может вам дать ложные факты. – По учащенному дыханию было слышно, что Матвей Самуилович волнуется. – Гипнотики часто говорят неправду. То, что мы узнаем, нельзя расценивать как достоверное, истинное.

– Согласен с вами, – не сдавался Кондауров, – Я же прошу вас о другом. Потерпевшим явно внушили, чтобы они забыли все происходившее. А вы только снимете запрет, наложенное на них табу, и все… А что они потом будут говорить, я приму как одну из версий.

– Только снять табу? Занятный поворот. Хорошо, я попробую. Только мне нужен магнитофон для моей кассеты и мягкие кресла.

– Спасибо, Матвей Самуилович, все будет сделано. Высылаю за вами машину.

Белобрысый лейтенантик, получив приказание раздобыть магнитофон и два кресла для сеанса гипноза, посмотрел на Кондаурова так, как, наверное, смотрели бы верующие на спустившегося с облаков небожителя.

Войдя в кабинет, Шеленбаум совсем по-детски обнял, прижался щекой к груди Кондаурова.

– Только ради вас, только ради вас, Иван Дмитриевич.

Он вложил кассету в магнитофон, нажал клавишу. Кабинет заполнила мягкая, неторопливая музыка.

– Приглашайте пострадавших. – Так добрый хозяин встречает милых желанных гостей. Пожал каждому руку, внимательно заглянул в глаза, смягчил голос до нежной отеческой ласки, – Садитесь, дорогие мои, отдохните немного. Я вам помогу, обязательно помогу. Сейчас мы проведем маленький, приятный-приятный сеанс расслабления, и вы мне все расскажете. Все расскажете.

Шеленбаум опустился напротив них на стул и, странно, не стал магнетизировать потерпевших взглядом, чего ждали сидевший за своим столом Кондауров и замерший в немом оцепенении у двери белобрысый лейтенант, а, наоборот, задумчиво склонил голову, словно погрузился в приятные воспоминания.

Прошло секунд десять-пятнадцать, и он тихо, почти шепотом заговорил:

– Совсем недавно я провел последний день отпуска у моря. Лежал на теплом песке и чувствовал, как тело блаженно расслабляется, расслабляется, расслабляется… Смотрел в небо. У меня слегка кружилась голова, одолевала дремота, дремота… Хотелось закрыть глаза… Лежать так долго-долго в полусне, слушая шум набегающих, набегающих волн. Как мне хочется, чтобы и вам сейчас было так же хорошо… Чтобы вы почувствовали теплоту песка, расслабились, закрыли глаза и углубились в мирное-мирное блаженство…

Кондауров невольно тряхнул головой, чтобы сбросить наплывающую сонную одурь. Белобрысый лейтенантик привалился к дверному косяку и старательно, как резиновая маска, открывал-закрывал глаза. А те двое – Восклицательный Знак и румяная девушка – уже тихонько посапывали в креслах.

– Вам хорошо, молодой человек? Вы отдыхаете? – обратился Шеленбаум к Восклицательному Знаку.

– Хорошо… – ответил тот вяло. – Отдыхаю…

– Вспомните теперь тот день, когда вы брали деньги в банке. Вы положили их в карман. Вышли на улицу. Пошли. Закурили. Что было дальше?

– Сунул руку в карман. Денег нет.

– Кто-то подходил к вам?

– Не помню.

– Кто-то угрожал вам?

– Не помню.

– Понятно. Над вами висит страх. Сейчас я сниму этот страх. Сейчас… Сейчас… – Шеленбаум подался вперед, сделал несколько движений, как бы приглаживая ауру его головы. – Все уходит, уходит… Страх ушел… Я снял его, теперь вы можете говорить. Вы вышли из банка. Закурили. Затем…

– Затем… – сонно повторил потерпевший. – Затем…

– Ну-ну, что было дальше?

– Что-то было. Не помню.

– На что похоже это «что-то»?

– Не знаю. Не могу объяснить.

– Вам кто-то мешает говорить?

– Нет, не мешает. Я не помню. Закурил. Потом… Потом в карман – денег нет…

Шеленбаум повернулся к Кондаурову.

– Иван Дмитриевич, видимо, внушение «забыть все» было очень сильным. Не могу снять запрет. Или действительно ничего не было. Я вывожу его из транса, не возражаете?

– Хорошо, – угрюмо согласился Кондауров.

С румяной девушкой повторилось все то же. «Не помню», «не знаю» – отвечала она.

Только при слове «Иванов» мелко вздрагивали ее губы. Кондауров заметил, как напрягся, замер в ожидании Шеленбаум. Теперь уже в его бесконечных вопросах все чаще, настойчивее и громче стала повторяться эта безликая фамилия.

Наконец девушка вскрикнула:

– Вижу!

– Что видите? – поспешил Шеленбаум.

– Руку вижу на бланке… Его рука…

– А может, рука инкассатора?

– Нет, его! Та большая, жилистая. А эта белая, с тонкими пальцами.

Большего Шеленбаум не смог добиться. Когда они остались вдвоем с Кондауровым, он печально и устало произнес:

– Вам должно быть памятно известное письмо Эрнста Тельмана, в котором описываются тщетные попытки гестаповцев получить от него показания в состоянии гипноза. Тельман был сильной личностью и сумел внушить себе запрет на всякие откровения. Здесь мы имеем дело с подобным. Слабым, податливым людям внушил запрет человек с очень мощным экстрасенсорным влиянием. В одном лишь я утвердился: этот человек существует, именно он забрал у них деньги. Вам, милейший Иван Дмитриевич, придется искать его. К сожалению, без моей помощи. А если найдете, не сочтите за труд представить нас друг другу.

Глава 8
«Я все могу!»

Его спросили:

– Который час?

А он ответил:

– Вечность.

Возбужденный, бездумный, он плыл в пьянящей эйфории. Все радовало, все он любил, все мог. Походка стала твердой, спина выпрямилась, голова откинулась назад, а выражение лица – это отражалось и во встречных взглядах – совсем как у маршала, принимающего парад.

Открывшееся ему тайное людское бытие явилось совершенным чудом. Необычное, диковатое и далеко не целомудренное, оно все же магнетически привлекало своей первозданной новизной.

Со снисходительным превосходством размышлял он о том, какими жалкими догадками пользовались ученые-человековеды, в какие фальшивые миры уводили писатели своих поклонников! Только один он, Виктор Санин, мог извлечь из скрытых погребов человека то сокровенное, что надежно пряталось от всех пяти чувств любознательных гениев.

Его переполняла горделивая уверенность в собственной неповторимости. А где-то глубоко внутри рождалась тщеславная теплота чуть стыдливого смущения, какое испытывает богатый и здоровый господин среди инвалидов и бездомных.

Перед ним, как перед Ильей Муромцем, открылся веер дорог. На перепутье камень извещал: «Направо пойдешь – к величию ученого придешь. Налево пойдешь – славу артиста обретешь. Прямо пойдешь властителем дум народных станешь». Куда идти? Дух захватывает, голова кружится от радужных далей…

Но Виктор сдерживал себя, не торопился, заставлял себя отвлечься от дурманящих замыслов, знал, что в неведомых глубинах подсознания все осмыслится без его эмоционального участия и ко времени всплывет единственно верное решение.

Он приблизился к нищему, ветхо одетому, небритому, жалостливо сгорбившемуся над протянутой ладонью.

«Еще часик поторчу… У, сучка гундосая, сама бы постояла, поклянчила… Ведь не пойдет, паршивка… Подай, вишь ли, японский телевизор, хоть умри…»

Виктор сочувственно посоветовал ему:

– Найдите другую, которая на российский телевизор согласится…

Нищий так распахнул в удивлении рот, словно этого потребовал строгий зубной врач. Подоспел язвительный смешок, и рот сам захлопнулся, проглотив издевку.

А Виктор уже старательно посылал тревожный сигнал к длинной очереди у пивного ларька: «Пиво кончилось. Расходитесь!»

Недовольно загудев, плотная очередь стала разваливаться на отдельных сухогорлых пивоманов.

Мирно дремавшую на ступеньках старушку он заставил вскочить как ошпаренную, закричать на всю улицу:

– Караул! Грабят! Спасите, люди!

Прохожие испуганно обернулись, а старушка оторопело спросила себя:

– Че это я, дура, вдруг разоралась?..

Насытившись баловством, Виктор вошел в крохотную церквушку, ярко выкрашенную под царские хоромы. Покорно склоненные головы, песнопение, схожее с почтительной мольбой, робкий свет тоненьких свечек и замершие под сводами сумерки перенесли Виктора в другое, умиротворенное Иисусом Христом состояние. А сам Иисус, распятый, холодно-серебристый, парил над всем этим безмолвным назиданием.

Виктора поразили его веки, усталые, будто только что прикрывшие глаза… Неужели ему две тысячи лет?..

А были еще помельче фигурки – Цезарь, Петр I, Линкольн, Наполеон, Батый, Ленин… История мира в именах совсем разных усталых и мудрых вечножителей…

Осенило неожиданное: они лишь по должности всевластные деятели, а по сути – влиятели, те, кто мог силой своего внушения поработить ближних, заставить народы слепо исполнять их волю.

Они были влиятелями, как и он. От этой наглой мысли Виктору даже жарко стало. Снова глянул на скорбно поникшего Иисуса Христа и, сдавив непрошеную улыбку, шепнул ему: «Прости меня, идиота-грешника!» Потом осторожно, спиной-бочком вывел себя из церквушки.

К церковной ограде прижалась спиной старая миловидная женщина, готовая вот-вот сползти, упасть. Щеки покрылись сероватой бледностью. Губы болезненно сжались.

– Что с вами? – подошел Виктор.

– Не знаю… Кружится… Давит… Плохо…

Он огляделся растерянно. Прохожие, настороженно косясь, огибали их.

– Сейчас все пройдет, – сказал Виктор.

«Вы сами начинаете бороться с болью. Сосуды расширяются. Расширяются. Кровь бежит быстрее. Сосуды расширяются. Сердце бьется спокойно, ровно. Вам уже лучше… Вы сильный человек. Сами прогоняете слабость, головокружение. Прогоняете… Вам становится лучше… Лучше… Глаза открываются…»

Не он, а как бы возникшее отдельно от него глубокое сострадание посылало эти слова, стараясь хоть что-то сделать, не веря, не надеясь. А обрадовался Виктор.

Щеки женщины слегка порозовели, губы расслабились, глаза моргнули два раза и открылись.

– Вы правы, проходит.

Она выпрямилась и, не глядя на Виктора, не поблагодарив его, двинулась вдоль ограды.

А он засмеялся ей вслед от наплыва хмельного веселья. Я все могу! Все! Как Иисус Христос! Подошел, сказал, исцелил!

Он как бы впал в состояние героического экстаза. Ноги пьяно понесли его вперед, в людскую толчею, где скрылась старая женщина. Шел, никого не замечая, только слышал, как все вокруг него ликовало. Теперь он знал, куда идти, он выбрал свой путь. Совсем рядом: две станции метро и три остановки на троллейбусе.

Главный врач психоневрологической больницы, лобастый, круглоголовый толстячок, нервно ходил по кабинету.

– Я Санин. Помните? Был у вас на практике.

– О, знакомое лицо! – остановился главврач, широко расставив ноги. – Проходите, студент. Чем могу служить?

– Разрешите провести несколько сеансов лечебного гипноза с вашими больными.

– Похвальное желание! Вы, кажется, ученик Шеленбаума? О, лучшая рекомендация для нашего заведения!

Он внезапно примолк, сложил ручки на животе; круглая, как луковица, головка откинулась назад. Странно, в этот момент он, как слепой, смотрел внутрь себя. По искривленному лицу можно было догадаться, что там, внутри, бурлит какая-то драма.

«Ой-ой-ой! Это ж невыносимо! Надо было вчера вырвать… Жаль, зуб хороший. А, все равно! Скорей бы! Лучше на сковородке жариться. Ой!»

– Зуб болит? – спросил Виктор.

Главврач круто обернулся.

– О, да вы еще и диагност прекрасный!

– Сейчас все пройдет, – сказал Виктор то же, что и старой женщине.

– Гипноз? Не трудитесь, дорогой! Полдня над собой работаю.

– Вы можете помолчать минутку? – спросил-потребовал Виктор.

– Извольте. Люблю эксперименты.

Пролетело секунд двадцать. «Вроде полегчало… Ей-Богу, полегчало! Какой зуб болел? Этот? Нет, этот…» Главврач сунул пухлый сосисочный палец в рот. «Господи, как легко стало!» Он подозрительно глянул на Виктора.

– Слушайте, маг и волшебник, как вы это сделали? Телепатически?

– Пока секрет…

– И от Шеленбаума?

– И от него.

– Ну и студенты пошли! Одни гении! – Он обежал письменный стол, плюхнулся в кресло. – Просите, студент, все что хотите. Последнее отдам. Ах, да, несколько сеансов гипноза? Пожалуйста! Выбор у нас на любой вкус. Меню шикарное. Истерия. Фобический синдром, недержание мочи. Наркомания. Шизофрения. Что пожелаете?

– Мне все равно, – честно признался Виктор.

Главврач понял его по-иному.

– О, какая самоуверенность! Тогда прошу вас. Вот у меня здесь три истории болезни. Кострова. Диагноз: истерия. Опасная, скажу вам, женщина. Припадки по незначительному поводу. Судороги в основном клинические. Со стороны физического и неврологического статуса отклонений нет. Психический статус тоже в порядке, если не считать аффектную возбудимость и неустойчивость. Подойдет?

– Подойдет.

– Вторая история. О, мой давний пациент Георгий Лукич Нефедов. Пятый раз у нас. Тоскливое настроение, плохой сон, головные боли, постоянное чувство страха. Считает, что у него опухоль мозга, что скоро должен умереть. Сделали десятки анализов, рентгеноснимков – ничего не нашли. Но он никому и ничему не верит. Причина банальна – жизненные потрясения. И на работе, и дома. Дочь с зятем выживают из квартиры. Принимаете Нефедова?

– Принимаю. Двоих достаточно для первого приема.

– Тогда успеха! Я еду на совещание, а вы можете священнодействовать в моем кабинете. Спасибо за исцеление!

Виктор сразу же углубился в истории болезней, старательно, как перед экзаменом, дважды перечитал их, выписал основные симптомы.

Первой вошла Кострова, пышная крестьянская девка лет двадцати пяти. Тяжеловесные груди, широкие бедра, доброе, по-русски красивое лицо. Поражали необычностью глаза – огромные, фиалковые, с коровьей поволокой.

Присев, она по привычке разгладила на толстых икрах туго стянувший ее больничный халатик.

– Расслабьтесь, – сказал Виктор. – Сейчас вы будете сами молча изгонять из себя болезнь…

Буквально минуты через две произошло ужасное. Кострова начала безвольно сползать со стула. Под напором грузного тела пуговицы с треском оторвались, халат, под которым, оказывается, не было ни лифчика, ни трусиков, распахнулся, и белая плывущая масса, опустившись на пол, забилась в судорогах.

Виктор подбежал к ней. Остановился, не зная, что предпринять. А она изгибалась внизу, взмахивала руками, ногами, оглашая кабинет невнятными воплями.

– Прекратить! – крикнул он в той тональности, в какой кричат истерично: «Спасите!»

Свершилось чудо. Тело будто лишилось энергии, студенисто опало. Коровьи глаза недоуменно расширились.

Он осмелел, вдохнул еще храбрости и уже твердо приказал:

– Встать! Сесть на стул!

Она с трудом вскарабкалась обратно, села, вся раскрытая, широко раздвинув ноги.

– Как вы можете? Да я вас…

Но тут она взорвалась, зло, раздраженно:

– Заткнись, козявка! Я сама так вмажу, что пятна на стене не останется…

– Да я вас лечить не буду… – машинально довершил он фразу с дрожью в голосе.

Под поволокой коровьих глаз вспыхнул испуг.

– Как не будете? – с большим усилием соображала она, – Лечите… очень прошу вас… Лечите… А поправлюсь, прямо здесь на полу…

Виктор совсем стушевался. Непредсказуемость поведения этой жирной истерички может любого довести до истерики!

– Не надо так говорить.

– Надо, надо! – уже плаксиво взмолилась она. – Я домой хочу. У меня муж хороший. Каждый вечер здесь под окнами ходит. Знаете, как он про меня говорит? Королева секса. Это про меня так. Вот излечите – сами попробуете. А здорова буду – пробуйте, сколько хотите. Муж не обидится, ему хватит.

– Перестаньте болтать глупости! – возмутился Виктор. Ему хотелось выбежать из кабинета, подальше от этой позорной, постыдной неудачи, и никогда сюда больше не возвращаться. Но, увидев за прозрачной поволокой тоскливую мольбу, сказал миролюбиво: – Хорошо. Давайте продолжим. Только без припадков и без дурацких предложений.

Кострова стянула, как могла, на груди и на животе халатик, поспешно закивала.

Боясь очередной каверзы, Виктор начал посылать в ее печальные глаза такие мягкие и осторожные слова, будто усыплял разъяренную тигрицу.

Она сама прервала сеанс восторженными вопросами:

– Я уже излечилась, да? И больше припадков не будет?..

– Да. Вы уже здоровы, – уверенно ответил Виктор.

Она встала, оглянулась, словно переселилась в другой мир.

– Так покойно и хорошо стало… Надо же, я здорова! – Она разжала кисти рук, стягивающие халат. – Если вы хотите, я…

– Никаких «если»! – грозно рявкнул Виктор. – Идите в палату. Через несколько дней завершим лечение.

Устало опустив голову на стол, Виктор почувствовал неимоверную усталость. Господи, как приятно было остаться одному после встречи с этой дикой, липучей девкой!

Заставило поднять голову легкое покашливание.

– Нефедов?

– Я самый, – ответило огородное пугало в больничном халате. У него были две ноги и лицо совсем человечье, морщинистое, как вынутая из компота груша.

– Что вас беспокоит? – спросил Виктор.

– Опухоль в голове, – прошелестело в ответ. – Скоро умру я. Врачи ничего не находят, а боли мучают.

«И пусть не находят… Здесь лучше. Наташка и зять не тиранят…»

Виктор не придал значения мыслям Нефедова, сказал веско:

– У вас нет опухоли. Сейчас вы сами убедитесь. Закройте глаза и расслабьтесь.

Как на экране в кадрах замедленной съемки оживал умирающий Нефедов. Поначалу распрямился, выгнул грудь. Губы стала передергивать ироничная улыбка. Руки сами поднялись, сложились на груди. Дыхание возвысилось до надменно-глубокого.

– Чувствуете головную боль? – спросил Виктор.

– Нет. Совсем нет… Да я уж и забыл про нее, – не шелестом, а важной хрипотцой последовал ответ. – Эх, сейчас бы рюмашку-другую. А потом… – Он вдруг покраснел, спросил безрадостно: – Мне прямо сейчас идти домой?

– Нет, главврач решит, когда вас можно будет выписать…

Повеселел Нефедов.

– Так я пойду? Там меня Юрка ждет. Есть повод… За выздоровленьице!

Худющий, жалкий Нефедов унес с собой волновавшие Виктора тщеславные сомнения, оставив в кабинете ощущение маленького праздничного озарения. Неверная надежда сменилась уверенностью. Он будет служить больным людям! Даже таким, как любвеобильная Кострова. Пусть любит, пусть радуется.

Именно с этой минуты Виктор не сомневался – началась прекрасная вечная жизнь.