Текст книги "Граф в законе (сборник)"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

Глава 4
Научные сказки

Белобрысый милиционер, туманные книжные дали и хороший коньяк. Приятным и одновременно полезным оказалось последнее.

Ноги сами выбрали окружную дорогу к библиотеке. Видимо, правда, что преступника всегда тянет на место своего грехопадения, где он испытал наиболее яркие впечатления.

Но, войдя под пеструю тень березовой рощицы, Виктор замедлил шаг: на его скамье сидел белобрысый юноша в милицейской форме. Зябкий испуг и упрямое желание узнать, что ему здесь надо, вызвали в Викторе смятение. Любопытство победило, и ноги снова вопреки предостережениям рассудка понесли его вперед.

Присел рядом. Лицо послушного маменькиного сыночка. Две звездочки на погонах – лейтенант. Боязнь еще холодила, ослабляла волю. Но это была уже не боязнь, а сладостное ощущение, как переход по тонкой жердочке через глубокий овраг.

Виктор сжался, сосредоточился.

«Точно… здесь обчистили хирурга. Больше негде, и Сбербанк хорошо просматривается».

Виктор замер, почуяв недоброе.

«А этот гусь лапчатый откуда притопал? Может, он и есть? Вряд ли! Такому фигу покажи – в штаны наделает».

Долетевшие мысли жаром опахнули Виктора – сначала от обиды, потом от страха. Какой хирург? Не вчерашний ли? «Так это он меня отлавливает». Когда добралось до сознания: «Меня!» – захотелось вскочить и бежать, бежать, петляя меж деревьев.

Не побежал. Заставил себя сидеть, смотреть прямо. Наперегонки стали выстраиваться предположения: «Что-то знает. Идет по следу. Был в общежитии, в больнице. Теперь здесь». Мысли закружились, в груди заледенело. Посидел, боясь пошевелиться, выдать себя.

Стал молить униженно: «Тебе все ясно. Ты встаешь и уходишь. Ты уходишь…»

Мольба была услышана. Когда удалились отзвуки шагов, рощица ожила для Виктора, зашелестела сонной листвой. Покой ниспадал сверху, но неудобная скамья («Такие, наверное, в зале суда») и витающие перед глазами, как роковое предзнаменование, тусклые звездочки милицейских погон не позволяли расслабиться. Медленно нарастала мутная тревожная озабоченность. Она-то и подняла его со скамьи, заторопила к библиотеке, как к земле обетованной.

Читальный зал всегда был для Виктора желанным. Там останавливалось внешнее неумолимо бегущее в пространстве время, но оживало внутреннее время, которое до встречи терпеливо таилось за книжными обложками.

Молитвенная тишина читального зала сняла тревогу, он начал перебирать замусоленные карточки в ящичках каталога и поразился множеству работ по телепатии, гипнозу, внушению. Здесь он найдет то, что ему нужно!

Но, устроившись за столом перед первой внушительной стопкой книг и начав по диагонали пробегать взглядом страницы, почувствовал: нетерпеливое ожидание угасает.

Старомодные брошюрки о мистических верованиях, колдовстве, гаданиях он сразу отложил в сторону. Нечто близкое (но далеко не ясное) пытался уловить в «животном магнетизме» Месмера, в «адческой энергии» Райха. Перелистал простенькое пособие по самовнушению Куэ, знакомые со второго курса работы Фрейда, Менделеева, Бехтерева. Из Бехтерева зачем-то сделал выписку: «Внушение есть не что иное, как вторжение в сознание или прививание к нему посторонней цели, прививание, происходящее без участия воли и внимания воспринимающего лица и нередко без ясного даже с его стороны сознания».

Сбегал в буфет. Выпил чашку кофе с пирожным. Вернулся. Перечитал цитату из Бехтерева и зачеркнул крест-накрест. Она показалась ему азбучной, не содержащей полезного смысла. Как, впрочем, и все остальное, уже просмотренное.

И все-таки укоренившаяся вера в книжную мудрость не оставила его. Возложил перед собой солидные монографии. Названия их вселяли надежду «Биологическая радиосвязь», «Загадочные явления человеческой психики», «Корни сознания», «Вещество во вселенной», «Парапсихология и современное естествознание».

Пока решал, с какой начать, в призрачном видении смутно заколебался милицейский погон с двумя звездочками. «Неужели за мной охотятся?»

Схватил какую-то из книг, заставил себя читать.

Поначалу чтение было бессмысленным, печатные строки не поддавались пониманию. Но он вчитывался, вчитывался и не заметил, когда перестали маячить лейтенантские звездочки, и не заметил, когда увлекся.

Незнакомые ученые бродили с фонарями в том же темном загадочном царстве, что и он. Ничего не могли найти, лишь делали предположения. Одни подтверждали гипотезу об электромагнитной природе телепатических явлений. Их эксперименты казались неоспоримыми: именно мозговые радиоволны становились теми физическими агентами, которые передают мысленное внушение. Другие убедительно отрицали это и устраивали пышные похороны электромагнитной природе передачи мыслей на расстоянии, ничего не предлагая взамен. Но тем не менее все признавали существование телепатической связи, ее обнаружили даже в отношениях между человеком и животными, между человеком и растениями.

Невольно подумалось: значит, близится время, когда свидетелями на процессе о квартирной краже станут оконная герань и хозяйский пудель, а крапива и комары помогут нарисовать фоторобот огородного вора.

Виктор чуть не вскрикнул от радости, увидев в конце одной из книг свой собственный вывод: «Но, видимо, существует не изученная наукой форма биологической связи». Обрадовался и сник. Опять лишь догадка. Не наука, а сказка: «За горами, за долами, за дремучими лесами под высокою скалой есть потайная дверца…» Так где же эта дверца? Как ее найти? Как открыть?

На некоторых страницах мелькали догадки. Однако они были настолько крохотны, что их нельзя было принять за аргумент, или настолько расплывчаты, что даже сами авторы не могли их объяснить.

Сплошные многоточия в человековедении вызывали грусть и разочарование. Какой-то вязкий тупик. Может, завтра что-то откроется.

Со ступенек библиотеки увидел мелькнувшую в толпе знакомую фигурку. Вздрогнул: уж очень похож на белобрысого лейтенанта, только этот в штатском. Настроение окончательно испортилось. Ощущение гадкое, словно вокруг него начинают расставлять красные флажки… Что это, интуиция или мания преследования?..

Завернул в переполненную рюмочную. Гвалт голосов, и слышимых, и неслышимых, упругими щупальцами охватил мозг. Попросил робко, будто опасался, что откажут:

– Сто пятьдесят коньяка и бутерброд…

Выпил прямо у стойки тремя огромными глотками и начал быстро жевать подсохшую булку с изогнувшимся от долгого ожидания сыром. Ласковое онемение потекло по телу. Гвалт в голове начал стихать. Да, в самом деле, теперь он слышит говорящих, а их мысли долетают слабо-слабо, угасают где-то в пути… Неужели от спиртного?..

«Мне еще коньяку!» – послал он мысленно просьбу буфетчику, который, стоя к нему спиной, готовил свежие бутерброды. Спина не среагировала.

«Мне еще коньяку!» – повторил Виктор. На этот раз, обернувшись, буфетчик глянул поверх Виктора в зал и снова принялся усердно резать хлеб.

«Не срабатывает… Это хорошо или плохо? Конечно, хорошо! Мне тоже требуется отдых».

– Дайте бутылку коньяка! С собой! – крикнул Виктор.

Отложив в сторону нож и вытерев руки о передник, буфетчик не спеша выполнил его просьбу.

Было хорошо и весело пробираться сквозь поток прохожих. Их мысли почти глохли в невидимой противозвуковой оболочке. Белобрысый лейтенантик смешно, как аляповатая куколка, болтался далеко, на горизонте сознания.

Глава 5
Свет бриллианта в кухонном углу

Счастлив тот, для кого жизнь – игра, а игра – жизнь.

Когда молодых офицеров или курсантов милиции вели по коридорам к легендарному музею МУРа, кто-нибудь непременно задерживался у дверей со скромной табличкой «И. Д. Кондауров» и спрашивал:

– Тот самый Кондор?

– Тот самый, – отвечал сопровождающий таким тоном, будто Кондауров был его близким другом.

Кондауров в милицейских кругах и вправду почитался как живая реликвия. Может, поэтому отвели ему кабинет рядом с музеем. Но никто, даже друзья не знали, что этот человек ненавидел слово «работа», как, впрочем, и саму работу. Для него существовало только одно действо – игра. Худой, высокий – метр девяносто, но подвижный, как боксер-легковес, он и в школе, и в институте был лучшим разыгрывающим баскетбольной команды. Дни его летели безмятежно – тренировки, сборы, соревнования. Все остальное – лекции, семинары, экзамены – представлялось тоскливо-нудным и влачилось где-то сбоку, как обязательное бремя.

Лишь в день распределения он впервые осознал грядущую опасность и ужаснулся.

Председатель комиссии предложил должность юриста на автозаводе. Это был приговор: бессрочная каторга!

Спас полковник милиции, тоже член комиссии:

– А в уголовный розыск хотите? Дело стоящее, мужское… Конечно, поопаснее, чем на заводе…

– Согласен, – спешно выпалил он, искренне обрадовавшись. Ему предложили рискованную игру.

Новая команда оказалась знакомо веселой, азартной. И незнакомо взрослой. Уж очень крутыми были правила игры – не для мальчишек, любой проигрыш мог стать смертельным.

Выезд за выездом, и Кондауров без долгих разговоров, без фальшиво-торжественных наставлений принял суровую веру милицейского братства. И его приняли, когда он прыгнул со второго этажа на спину громилы-медвежатника, стрелявшего по оцеплению из автомата.

Игры были разные – смешные и серьезные. Как-то так получилось, что он снова занял место разыгрывающего, и без Кондаурова многие операции не так быстро и четко складывались…

Вежливенький старичок, давний вор в законе, на одном из допросов обронил:

– Зря стараетесь, господа, даже ваш Кондор повязать моего сынка не сможет.

– Кондор?

– Не слышали? Мы так кличем вашего Кондаурова.

И понеслась, сначала по воровским, потом по рэкетирским и милицейским весям кличка Кондор.

Узнав об этом, Кондауров полусердито заметил:

– Какой я Кондор? Рожденный блеять летать не может.

А в душе был доволен: и кличка понравилась, и самолюбие приятно согрела популярность.

Его переманивали к себе крупные бизнесмены. Отказывался. Зачем? Там лакейская работа сторожевого пса, а здесь он волен, играет по-крупному, уважаем, здесь он – Кондор. Да и денег хватало. Детей нет, жены нет. Свободен как птица. Тихие семейные радости не по его натуре. Неделю не выдержал бы монотонного домашнего постоянства с ленивыми привычками. Может, потому, что женские приманки вызывали одно раздражение, а терпеть слюнявые ласки мог раз, ну самое большее – два раза в месяц, и каждый раз отмывал себя под душем, как от заразной скверны.

На двадцать первом году милицейской службы Кондауров испытал невиданной силы шок. Он видел убитых, раненых, искалеченных, сам стрелял. Такая работа. Но однажды во время захвата банды рэкетиров получил ножевое ранение под сердце его друг. Друг – может быть, не совсем точно сказано, их связывали не приятельские отношения, а надежная верность обоих команде, где каждый готов был собой отвести летящую в товарища пулю.

Тот умирал тяжело, захлебываясь кровью. Машина, ревя сиреной, мчалась к больнице, а время как остановилось. Кондауров, поддерживая ладонью его голову, видел все и за это нестерпимо долгое безвременье сам мучительно пережил физическую смерть – собственную смерть.

Было ужасно. Никто никогда не узнал бы об этом, но все заметили: непривычно молчаливым и угрюмым стал Кондауров.

В нем поселилась зябкая осторожность. Мерзкая, неотступная. Ничего не помогало – ни водка, ни наркотики.

Начальник МУРа неожиданно (неужели понял?) пригласил его к себе и сказал:

– Слушай, Кондауров, мне нужен хороший помощник. Пойдешь?

Тогда он еще не подозревал, что начальник давно подметил в нем какое-то очень важное для сыщика непроявленное качество. То ли особый собачий нюх, то ли сверхъестественную интуицию, то ли скрытый талант бывшего разыгрывающего мгновенно оценить и выстроить всю комбинацию до завершающего по кольцу.

Он почти не загружал его чиновничьей писаниной, чаще предлагал:

– Кондауров, мне надо к руководству, а ты, будь любезен, съезди за меня на Садово-Кудринскую, девять… Там убийство темное, никаких концов нет. Посмотри, помоги ребятам.

И Кондауров бежал к машине, не скрывая радости.

Помогал, сам не понимая, как, но помогал.

Первым, что поручил ему начальник, было дело об ограблении квартиры.

Убиты молодая женщина и ее мать, унесены все драгоценности. Ни следов, ни мотивов – чистая работка. Почему тогда Кондауров решил съездить на загородную дачу, где муж молодой женщины во время убийства сооружал парник? Он и сам не знал. Все драгоценности нашли в подвале, под мешком картошки, а муж тут же признался.

Дальше было изнасилование, где жертва, как разведал Кондауров, привела домой первого встречного, а потом позвонила в милицию: «Поймайте садиста-насильника!», получив тем самым прекрасное алиби. Оказывается, она за пять минут до любовной авантюры отравила мышьяком соседку.

Но самым, пожалуй, памятным для Кондаурова стало раскрытие кражи в доме профессора психологии Шеленбаума.

Матвей Самуилович Шеленбаум жил с женой в беленьком особнячке, затерявшемся среди самодовольных двенадцатиэтажных близнецов.

Их обокрали средь бела дня, когда они совершали привычную часовую прогулку по улицам. Взяли деньги и драгоценный кулон, доставшийся жене Матвея Самуиловича от бабушки. Кулон в форме миниатюрной звезды Венеры хранился в синей шкатулочке. Жена Матвея Самуиловича ни разу не надевала его: совсем не потому, что из ячеек выпало несколько бриллиантов – они катались по дну коробочки, – просто в годы ее жизни не стало ни балов, ни приемов, ни званых обедов, на которые можно было прийти в таком дорогом украшении.

Здесь, как говорят, удача поджидала Кондаурова у входа. Пока его товарищи обшаривали комнаты в поисках улик, он прошел в маленький садик, скрытый позади дома, заглянул в летнюю кухоньку, где посапывал на раскладушке приехавший в гости к Шеленбаумам пухлощекий родственник. Присел рядом с ним, осматривая медную утварь, развешанную по стенам. И тут что-то блеснуло у самого потолка между досками. Он склонился вправо, влево. Невидимая звездочка играла розовыми, желтыми, голубыми переливами.

Как-то знакомый ювелир рассказывал Кондаурову о загадочных свойствах маленьких алмазов, капризных, ведущих себя подчас непредсказуемо. То ли электрическое поле действует, то ли какая-то неведомая колдовская сила, но их нельзя оставлять рассыпанными на столе – один из них может улетучиться. Потом долго придется искать, а найдешь его на люстре или за настенными часами.

Кондауров полюбовался еще на веселую звездочку и, толкнув спящего, закричал устрашающе громко:

– Поднимайся! Милиция! Где спрятал кулон?

С благоговейным трепетом, присущим только верующим, рассматривали Шеленбаумы возвращенную драгоценность.

На следующий день признательный Матвей Самуилович приехал за Кондауровым на такси.

– Моя супруга сделала фаршированную рыбу, напекла пирогов, поджарила индейку, приготовила винный соус. Не будем ее обижать отказом.

Они долго просидели втроем. Матвей Самуилович оказался удивительным собеседником. Поражала эрудиция и открытость суждений. В его рассказах о преступно забытой кабалистике, о суверенной жизни бессмертной души, о тайных буддистских знаниях, о невероятных возможностях гипноза все было так интригующе заманчиво, сенсационно, аллегорично, словно он сам давно жил в ином, незнакомом Кондаурову мире и очень хотел пригласить туда всех.

В конце беседы Матвей Самуилович неожиданно заметил:

– А вы, я вижу, не просто сыщик, вы – думающий сыщик.

Кондауров смущенно заторопился домой. Хотелось ответить: «Да какой там думающий, сам не знаю, как это выходит». Но не ответил, приятно все-таки, когда тебя хвалят умные люди.

Утром начальник вызвал его к себе, оглядел с головы до ног и с ног до головы, заговорил вроде бы расстроенно:

– Сработал ты у Шеленбаумов хорошо, ничего не скажешь. А обо мне не подумал. Вчера опять звонят мне из министерства: «Чего, – говорят, – ты сыскного аса Кондаурова при себе в бюрократах держишь?» Я, как всегда, оправдываться стал. – Не выдержав взятой горестной тональности, начальник рассмеялся, глядя на озабоченно встревоженное лицо Кондаурова. – Да ладно, такой длинный, а шуток не понимаешь! Короче. Займешь сейчас другой кабинет и будешь именоваться у меня консультантом по особо важным делам. Черт с ними, кадровиками, что такой должности нет в штатном расписании! Переживут. А теперь садись, слушай. Придется совать нос во все темные дела. Но не как я. Не приказывать, не требовать, а только помогать, как эксперт, понял? Для начала бери маленькое дельце. Глухо, как в танке. Белобрысого лейтенантика видел в приемной? Он все расскажет.

Глава 6
Еще пятнадцать лет до утра!

Здесь Виктор прямо из объятий Веры взлетает к облакам, чтобы побеседовать с великим Мессингом.

Второй библиотечный день начался с приятной встречи.

– Вик, у тебя все еще сессия? – окликнула его Вера, Верочка, Верунчик. Подвижная белочка, этакий маленький обаятельный грызунчик.

– Нет, готовлюсь. В сентябре сдам, – небрежно махнул он рукой. – А у тебя как?

– Все пятерки! – Глаза ее озорно блеснули.

– Молодец! – Виктор всем существом своим ощутил ее какую-то особую привлекательность. Фигурка стройная, как у семиклассницы. Губки чувственные, доверчивые, сложены в застенчивую улыбку. А глаза ласковые, полные глубокой невинности. Спросил, чуть оробев: – Уже отметила победу?

– Как же, мама торт купила.

– И все?

– А что еще?

Виктор осмелел:

– Давай сегодня отметим два события. Ты блестяще сдала экзамены. Я вышел из больницы. Ну, решай!

Она задумчиво и пристально оглядела Виктора, точно открывая его заново. Потом длиннющие ресницы захлопали растерянно. Было видно, как трудно ей переступить этот порог.

– Не знаю, не знаю, – сказала, явно соглашаясь.

«Смешной мальчик, глупый…»

– Может, я и смешной, и глупый, но…

«Неужели в любви хочет объясниться?»

– Да нет, не в любви, – заторопился Виктор. – У меня разговор важный. Больше не с кем поделиться.

Он замолчал, увидев, как Вера отпрянула от него, в глазах ее застыло недоумение.

– Что с тобой?

– Со мной? – Голос ее дрожал. – С тобой… ты что, угадываешь мои мысли?

– Да, – облегченно признался Виктор. – После больницы что-то произошло. Я стал слышать мысли других. Могу даже внушать на расстоянии.

«Врет! Чушь несет влюбленный мальчик».

– Да не вру я. Давай встретимся. Все расскажу. Не здесь же.

Теперь она смотрела на него, как на привидение, явившееся в темной комнате, тряхнула головкой, как бы пробуждаясь, откликнулась простуженно:

– Хорошо…

Виктору захотелось обнять ее, закружить вокруг себя.

– Значит, так, – сказал, сдерживая нахлынувший восторг. – Сейчас десять тридцать. Встретимся в шестнадцать ноль-ноль, – Он быстро написал карандашом на бланке библиотечного заказа. – Вот по этому адресу. Все приготовления за мной.

Читальный зал сегодня наполнил празднично-солнечный свет. В нем сразу закружился хоровод несбыточных ранее мечтаний.

Машинально выбрал наугад из принесенной стопы синюю книгу «Феномен „Д“ и другие». Полюбовался хрустально сверкающей люстрой, портретами знаменитых медиков, глядящих на него со стен, и, все еще улыбаясь своим тайным замыслам, начал читать воспоминания Вольфа Мессинга.

Внешнее время, как всегда, остановилось. Он только дважды выныривал на поверхность в читальный зал. Первый раз, чтобы изумленно шепнуть люстре: «Это ж я – Мессинг!» Второй, чтобы твердо и грозно сказать входной двери: «Я не боюсь вас, господин лейтенант!»

Невероятные откровения Вольфа Мессинга увлекли его в остро волнующую пучину соблазнов и возможностей. Все, что совершал великий маэстро, было доступно и ему, Виктору Санину. Все! Даже больше… Он оторвал взгляд от книги, ошалело и тупо уставился в белую стену. И тут словно удар тока заставил его прозреть, опомниться: квадратные часы на стене показывали пятнадцать часов двадцать пять минут! А встреча с Верой в шестнадцать!

Он схватил синюю книгу и, опрокинув стул, побежал к дверям. На улице поймал такси, плюхнулся на заднее сиденье, выкрикнув водителю адрес.

– Это будет стоить…

– Сколько скажете, – раздраженно перебил Виктор, – только быстрее.

Зажатая в руке книга казалась одухотворенной. Она многозначительно поблескивала синью, как бы напоминала Виктору, что теперь они вместе, теперь они неодолимая сила, против которой никто и ничто не устоит… А может, книга по-дружески укоряла его: «Зачем без спроса уносить из библиотеки? Зачем?» Бог ты мой, так ведь он в спешке схватил ее вместо кошелька с деньгами!

Хотел было крикнуть шоферу: «Назад! Я деньги забыл!» Но не крикнул, уважительно провел ладонью по обложке. «Это же Мессинг! Мессинг! А я и есть Мессинг! Какая разница – клочок бумаги или денежная банкнота? Для меня – никакой! В последний раз. Честное слово, в последний…»

Вырвал страницу из второй части книги, где рассказывали о себе другие экстрасенсы. Сложил листок, жестко провел ногтем по изгибам, развернул и осторожно разорвал. Ну чем эти прямоугольнички отличаются от стотысячных купюр? Сейчас докажу – ничем!

– Здесь возле ларьков остановитесь, пожалуйста!

Машина затормозила возле самого большого разноцветья бутылок внутри. Вальяжная девица лениво курила сигарету. Виктор протянул ей неровно оторванный листок.

– Вот сто тысяч, девушка.

«Смотри: стотысячная купюра, стотысячная, стотысячная».

– Соберите мне в пакет виски, «Чин-чин», фрукты, конфеты. Сдачу оставьте себе.

«Ты веришь: стотысячная! Берешь пакет… складываешь…»

Девица взяла бумажку, подняла ее над головой, глянула на просвет.

– Не беспокойтесь, не фальшивая, – успокоил ее Виктор.

– Доверяй, но проверяй, – сказала девица назидательно и сунула бумажку под прилавок.

Виктор отнес тяжелую пластиковую сумку в машину, направился к другому киоску. Там он так же легко обменял клочок бумага на очередную весомую ношу. Когда на сиденье машины лег четвертый даровой набор, шофер услышал команду:

– Едем!

Приехал Виктор домой за пять минут до назначенного срока. Три минуты бегом, спотыкаясь, роняя, чертыхаясь, расставлял все на столе, Две очень-очень долгие минуты ждал, любуясь красочным угощением.

Она позвонила ровно в шестнадцать ноль-ноль, как и положено отличнице.

Вбежала весело, точно из школы домой. Швырнула портфель на диван. Посреди комнаты остановилась и, разглядывая настольное изобилие, спросила чуть огорченно:

– Ждешь гостей?

– Нет. Ты первая и последняя.

– Так кому же так много?

– Все нам! Гулять, так гулять!

Она снова ожила, подбежала к столу.

– Ни о чем серьезном говорить не будем. Хочу шампанского. Нет, сначала виски. Никогда не пила.

– Виски пьют с содовой, – важничая, напомнил Виктор и стал наливать в широкие фужеры – половину виски, половину содовой. – За твои успехи!

– Ну-ну… – Она кокетливо сморщила личико. – Не будем за это.

– Тогда за тебя. За то, что у меня в гостях очаровательная девушка. И я счастлив.

– Прекрасный тост. За него пьем до дна.

Виктор испуганно оценил огромный фужер, но выпил, как и она, до дна.

– Ананас – не хочу, креветок – не хочу. Вишню попробуем. М-м, хороша! Шоколад нельзя, растолстею. Ветчинку постную можно. С огурчиком. Ой, про шампанское забыли! Давай понемногу, а? И завяжем.

Верочка была неузнаваема. Резвилась, как дитя, щебетала, смеялась, подпрыгивала на месте. Виктор следил за ней восхищенно, любуясь каждым движением, каждым брошенным словцом. И в самом деле, он был счастлив. Слегка кружилась голова, но не от выпитого, а от того, что она здесь, такая милая, игривая, беспечная.

– Предлагаю конкурс на самый короткий тост. Чур, я первая. За красивую жизнь!

– За тех, кому мы нужны! – поспешил Виктор.

– Умница! Наливай. Теперь мой. За настоящих мужчин!

– За свободную любовь! – не сдавался он.

– Что-что? За свободную любовь? Какая прелесть! – Она смахнула со стола опустевшую бутылку от шампанского. Когда рассерженный грохот покатившейся бутылки смолк в углу, сказала покорно: – Все! Ты победил! – и, прижавшись к нему жаркими бедрами, грудью, поцеловала в губы, в нос, в щеку, зашептала под ухом: – Тебе не жарко? Сбрось свой панцирь… Расслабься!.. Один мудрый врач подметил: «Обнаженное тело – заключительный аккорд симфонии природы»… Ну, быстрей…

С этого момента все вокруг исчезло для Виктора. Нелепый, как бред, ликующий экстаз наполнил его и унес в восторженную даль, где все было первозданно дико и раскалено до предела… Помнится, он долго стоял немой и парализованный, когда она невинно, словно девочка куклу, ласкала его руками, губами… До него только доносился ее сумбурный лепет:

– Какой ты сильный, робкий! Прелесть! Не занимался любовью? Отрок мой непорочный. Я научу. Тебе понравится. Очень понравится.

Из памяти выпало, как он сел на диване, но как она опустилась ему на колени, лицом к лицу – отчетливо помнил. Казалось, все вокруг задвигалось в сладкой, щемяще-томной муке.

…Волшебным осознанием чуда были краткие паузы, когда она заставляла его то ложиться на спину, а сама садилась верхом, то опрокидывала на себя и потом по-змеиному упруго извивалась под ним. Он неистовствовал, исступленно подчиняясь ее зазывным движениям, ее влажным губам и вездесущим пальцам. Пока не упал рядом, пресыщенный, опустошенный.

– Устал?

– Нет.

– Хорошо было?

– Очень.

– Еще хочешь?

И, не дожидаясь ответа, заскользила ладонью по животу вниз, следом побежали губы.

Сколько длилось это чувственное бешенство? Какое это имеет значение! Каждое мгновение казалось, что впереди годы этой сумасшедшей радости, а до утра лет пятнадцать, не меньше.

Она стояла у двери. Виктор предложил:

– Я провожу.

– Не надо. – «С таким ушастым идти по улице? Ха-ха! Прохожие засмеют…» – Спасибо за вечер!

Он оторопел… Не может быть. Почудилось!

– Что ты сказала?

«Господи, до чего ж мил этот страстный мальчик!»

Конечно, почудилось!

– До встречи!

– До скорой встречи!

Оставшись один, прилег на диван. Еще не успокоились всполошенные чувства. Еще волновали, вызывая легкие судороги, пронзительно-яркие ощущения пролетевшей бури. Сдавленные стоны, бессвязный шепот, обезумевший взгляд вновь туманили сознание набегающим, орущим оргазмом.

«Успокойся… Успокойся… Успокойся», – долго и монотонно охлаждал он себя.

Рядом на тумбочке отливала синевой знакомая книга, совсем забытая. Он бережно, как живое существо, взял ее в руки, раскрыл, стал пробегать взглядом отрывки из текста, легонько подчеркнутые на полях карандашом. Пробегал, мысленно ставил вопросы и перечитывал отрывок заново… Получился забавный диалог.

В. Санин: Итак, дорогой учитель, что вы можете?.

В. Мессинг: «Что я могу? Телепатия».

В. Санин: Рад сообщить вам, Вольф Григорьевич, после травмы головы я тоже стал телепатом. Воспринимаю чужие мысли, могу внушать. Смутно догадываюсь, какое будущее открывается. Могу, как и вы, стать артистом. Честно признаюсь: пока я еще не очень-то верю в себя.

В. Мессинг: «Следует упорно работать, развивать свои способности. Мой труд не легче труда… геолога, по неведомой тропке отыскивающего в непроходимой тайге редкий минерал. Дома я просто Вольф Григорьевич, а вечером надо становиться Вольфом Мессингом! Поверьте, им нелегко быть».

В. Санин: Я упрямый, я постараюсь. Сначала мне надо понять, что же такое телепатия.

В. Мессинг: «Греческий термин „телепатия“ – чувствование на расстоянии. У каждого свои способности. Я легче воспринимаю образ, рисунок, чем, например, слова, мысль».

В. Санин: Вы пишете: «чувствование», «образ», «рисунок». А я только «слышу» мысль, уже оформленную в слова.

В. Мессинг: «Чужая мысль родится в голове словно собственная, ее трудно отличить от своей…»

В. Санин: Точно! Вначале я недоумевал, откуда у меня не мои, незнакомые мысли? Не скоро понял: они приходят извне. Тогда же у меня открылась еще одна способность – мысленно заставлять человека думать, как я, и делать то, что я пожелаю.

В. Мессинг: «Я тоже умею внушить свою волю человеку, скажем, глядя ему в затылок. Или вовсе на него не глядя…»

В. Санин: Но как, как это у нас получается, дорогой коллега?

В. Мессинг: «Что я могу ответить на этот вопрос? По существу, ничего. Ибо сам не понимаю, как это делается».

В. Санин: Спасибо за искренность. Если уж вы, величайший телепат, не знаете…

В. Мессинг: «Но я знаю другое… Человек, наделенный такими способностями, не имеет права быть непорядочным, морально нечестным».

В. Санин: Меня обвиняете?.. Я сам себя осуждаю… Мерзко, грязно, противно… Но что поделаешь? На дворе «дикий» рынок. Деньги адекватны понятию «свобода». Единственное препятствие в осуществлении твоих замыслов – отсутствие денег. Теперь у меня все есть для того, чтобы начать новую жизнь. Буду делать только добро. А те, кто меня снабдил деньгами… Мне их не жалко. Эх, если б вы слышали их мысли!

В. Мессинг: «Да, свойство телепата позволяло мне иной раз услышать такое, что, как говорится, уши вянут. Бесцеремонные, грубые, лукавые мнения…»

В. Санин: А сейчас они еще наглее и лукавей. Я ужаснулся. Человек лишь внешне отличается от животного! Справедливо говорят: язык человеку дан, чтобы скрывать свои мысли.

В. Мессинг: «У людей много рождается мыслей, которые совсем ни к чему слышать другим и которые обычно не высказываются вслух. Но я убежден, человек изменится к лучшему и в будущем заменит телепатией все другие способы передачи информации. Согласитесь, телепатия исключает возможность обмана».

В. Санин: Вы в это верите? Сколько веков богословы усердно проповедуют заповеди из Нагорной проповеди Христа! Мир изменился? Нет! Какие жесточайшие усилия прилагали в ваше время большевики, чтобы все впитали в себя моральный кодекс строителей коммунизма? Крикнули вверху: «Долой коммунистов!», и через полгода все забыли о кодексе. Теперь нет всеобщих светлых целей – ни рая, ни коммунизма, теперь власть и пресса витийствуют, чтобы облагородить, освятить, оправдать грабежи и насилие, без которых не может жить свободная конкуренция. Милый мой, ваша надежда мираж в пустыне. Но я, признаюсь, завидую вам. Вы хорошо воспитаны. Несравнимо лучше, чем мы.

Устало потянувшись, Виктор отложил книгу. Наивный Мессинг! Он верил и оттого чувствовал себя счастливым.

Звонок. Виктор вздрогнул. Он и не знал, что в квартире есть телефон. Услышал голос Пана.

– Виктоша, привет! Чувствуешь, как работает моя фирма? За полчаса выяснила, где ты обитаешь. Чего пропал? О курсовой забудь – с ней все в порядке. Я не смог навестить тебя в больнице, не обессудь. Вину свою чувствую.

– Да что ты, Пан, все нормально, – смутился Виктор, словно всемогущий Пан опустился пред ним на колени.

– Нет-нет… за мной должок. Зайди, пожалуйста, завтра. Ты мне нужен. Жду.

В конце пробились повелительные нотки, которых Виктор всегда боялся. Они убедили его: надо зайти.

Но, глянув на синюю книгу, решил совсем другое: «Пошел ты к черту, вельможный Пан!»