Текст книги "Граф в законе (сборник)"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

Глава 28
Добрый самаритянин,

которого прогоняют две боголюбивые старушки и от услуг которого отказывается даже настоятель храма игумен Августин

Прошла неделя, ощутимо тягучая, в неясном ожидании чего-то. Тогда они так и не выпили за упокой души подонка Пана, за все хорошее на земле. Настроение вдруг стало пакостным. Все-таки кого бы то ни было, за что бы то ни было, а убили. Виктор почувствовал, но не признался: прохладный сквознячок пробежал между ними.

Расстались, пожав друг другу руки. Глеб поехал в свой ресторан, Виктор в свою клинику. Не в свою, конечно. Но пока ключи в кармане, почему бы ими не воспользоваться?

За это время Виктор сделал два добрых дела. Впрочем, добрых ли?

В троллейбусе оказался рядом с угрюмо насупившимся парнем. Засаленная брезентовая куртка. Жеваная кепка. За спиной черный матерчатый рюкзак. Прислушался к матерным переливам.

«Сволочи! Дуболомы! Всех бы их… Вкалывал, чтоб скорей на волю… от звонка до звонка. А они… Мать ждет… Обещал завязать, ан нет тебе… Кого грабануть?.. Но осторожно, без шума… Не залететь обратно…»

«Из тюрьмы вышли? Денег нет?»

«Только и грошей дали, чтоб до Москвы… Ух!.. А мне полтыщи км еще до дому… Ни на билет, ни на жратву…»

– Я помогу вам, – сказал Виктор, дернув его за локоть к открывшимся дверям.

Старался от души: новый костюм, плащ, сумка с продуктами и билет до Иркутска.

На перроне обнялись.

– Век не забуду, – глотая слезы, обещал парень, – как приеду – телеграмму отобью. И в зону напишу, что есть такой человек.

В этот же день возбужденно-счастливый Виктор увидел приклеенное к окну подвала тщательно выведенное школьным почерком скорбно-скромное объявление:

«Христианское благотворительное общество „Милосердный самаритянин“ принимает бедствующих и страждущих с 10 до 14 часов».

Зашел. Две щупленькие в черных платочках старушки, одинаковые, как сестрички, сидели за кривоногим столом, смотрели на него птичьими глазками.

– Здравствуйте. Хочу помочь вашему милосердному обществу.

Старушки встрепенулись, как птички, заговорили разом:

– Очень, очень нужна помощь. А вы что можете?

Другая вторила ей восторженно:

– Ой, как хорошо, ой, как хорошо!

– Все могу. Ну, например, средства раздобыть для вашего дела.

– Не шутите? Грех так шутить, – усомнилась первая. – Мы сильно нуждаемся в средствах. Больше духовно окормляем чад бедных.

– Ой, как хорошо, ой, как хорошо! – подпевала вторая.

– Не шучу, – серьезно ответил Виктор. – Но для начала объясните мне, как вы помогаете бедствующим?

– Как можем. И добрым словом, и советом, и делом…

– А вы разве не знаете притчу о милосердном самаритянине? – спросила неожиданно та, что подпевала-вторила.

– Не знаю, – признался Виктор.

Старушка тут же закрыла глазки, стала нараспев говорить, словно читать по книге:

– Один законник сказал Иисусу: а кто мой ближний?

На это сказал Иисус: некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым.

По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самаритянин же некто, проезжая, нашел на него, и, увидев его, сжалился и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино, и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем. А на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе.

Кто из троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам? Он сказал: оказавший ему милость. Тогда Иисус сказал ему: иди, и ты поступай так же.

Старушка открыла крохотные глазки, посмотрела на Виктора вопросительно, интересуясь произведенным впечатлением.

– Теперь мне все понятно, – ответил ее взгляду Виктор. – А у вас есть свой расчетный счет в банке?

– Конечно, – чуть обиженно, с вызовом произнесла первая из двойняшек. – Счет Свято-Серафимовского храма. Мы из приходской общины… не с улицы. – Она протянула ему нечто вроде письма-удостоверения с церковной печатью и с подписью настоятеля храма игумена Августина, – Можете взять. Это копия. У нас их много…

Виктор аккуратно сложил бумагу, спрятал в карман, пообещал:

– Сделаю все, чтобы помочь вам материально…

– Благослови тебя Господь, хороший человек. Да не оскудеет рука дающего…

– Ой, как хорошо, ой, как хорошо!

Несколько дней ходил Виктор по частным фирмам, конторам, магазинам. Везде представлялся руководителям как председатель общества «Милосердный самаритянин», и везде при нем по телефону просили бухгалтеров перечислить небольшую сумму на счет Свято-Серафимовского храма.

А сегодня утром решил зайти к двойняшкам-старушкам, узнать, сколько денег прибавилось у общества.

Был уверен, что старушки онемеют от восторга, увидев его, но…

Его встретили ласково, учтиво.

– Много средств перечислили. Спасибо вам… Больше не надо…

Другая старушка на этот раз горестно склонилась над столом, словно приняла обет молчания.

– Как не надо? – поразился Виктор. – Неужели исчезли все бедствующие и страждущие?

– Не хотим мы… Не надо…

– Но почему?

Лицо старушки исказила мука.

– Нехорошие это деньги… мы чувствуем…

– Нехорошие? – еще больше удивился Виктор.

Наконец старушка отважилась:

– Нечистая сила их принесла… нечистая… Не во благо людям вдут… Мы видим…

– Как это понять? – настаивал Виктор.

– Не знаю, как вам объяснить… – Старушка страдальчески подавляла какую-то свою внутреннюю беду. – Не надо, и все… Настоятель нашего храма батюшка Августин тоже просил передать: не заботьтесь о нас больше… спасибо…

Так ничего и не выяснив для себя, Виктор вынужден был оставить полутемный подвал с двумя боголюбивыми сестричками…

Этот разговор расстроил его. И сейчас, размышляя, о причине неожиданного отказа, он не мог придумать никаких убедительных доводов.

И Глеб куда-то пропал, не звонил. Виктор снова набрал телефон ресторана «Три толстяка». Повезло, Глеб сразу узнал его голос.

– Виктор, дружище, извини… тону в заботах. Знаешь, я тут решил все переделать. А ты как?

– Нормально…

– Невесело говоришь. Что? Сейчас иду. Прости меня, я перезвоню. Новые зеркала привезли.

«У всех свои заботы… у всех…» – подумал Виктор. На душе было горько и тоскливо. А профессор Шеленбаум? Тоже, наверное, занят? Ответила его секретарша, которой удивительно точно подходила кличка Селедка:

– Матвей Самуилович на заседании ректората. А кто звонит?

– Передайте, что с ним хотел поговорить Виктор Санин…

– Кто?! – И ужас, и удивление, и безмерное любопытство – все заключалось в этом коротеньком вопросе.

Виктор опустил трубку.

Кондауров устало откликнулся:

– Слушаю вас.

– Говорит капитан Кречетов.

Тишина в ответ.

– Вы помните меня?

– Как же, помню. И капитана Кречетова, и студента Санина. У меня к обоим масса вопросов. Хотелось бы встретиться.

– С вами опасно встречаться.

– Это верно. Но придется. Так когда и где?

– Чуть позже. Желаю вам здоровья. И успехов.

Виктор зло глянул в потолок. Зачем он это делает? А, просто так. Ради какого-то полусадистского удовольствия.

Верочка оказалась дома.

– Как тебе живется без Пана, без Стинга, без ресторана?

– Виктор, это ты? Как хочу тебя увидеть!

– Чтобы снова запродать кому-нибудь?

– Как ты можешь! Я же люблю тебя.

– А я тебя ненавижу. Будь проклята, отличница-шлюха!

Все! Хватит! Поразвлекся! Один шаг до психоза остался.

И тут наступила разрядка, все заискрилось, повеселело вокруг. Кто-то стучался в дверь. Виктор знал: конечно, Глеб! Молодец, что решил заехать!

Он побежал открывать. И сник на пороге. Перед ним стояли два бандита. Точно таких показывают в кино. Стриженые. Мордастые. Крутоплечие. Один из них держал в руке две бумажки.

– На волю вышли. Вот справки.

– Ну и что? – не понял Виктор.

– А мы письмо получили от своего дружка. Все в зоне читали, что есть добрый человек, который помощь может оказать. Вот и зашли…

– Ах, вон что! – Виктор сразу вспомнил того благодарного зека. – Ну и какая вам помощь требуется?

– Деньжонок немного. Ну и на работу помочь устроиться. Мы москвичи.

– На работу постараюсь устроить. А денег, извините, у самого мало.

– Нам немного. Денек-другой перекантоваться.

«Зажался, гаденыш! Может, припугнуть его?»

– Не надо меня пугать, – решительно заявил Виктор, – Денег я вам не дам.

– Все отдашь, милок, – грозно зашипел другой, все время молчавший.

В горло Виктора, ядовито блеснув, уперся острием бездушный клинок.

– Ну, давай, тряси карманы. Да побыстрей. Нам некогда.

Виктор отступил на шаг в прихожую. Клинок за ним.

«Вы испугались… До дрожи… До ужаса… Вам хочется бежать… Бежать в страхе… Вы забыли меня… Забыли адрес дома, куда приходили… Вы уже бежите, словно вас преследуют псы…»

Он спокойно, без злорадства и гнева, смотрел на их бегство. Сил уже не было на эмоции. В прихожей стоял бесчувственный манекен.

Глава 29
Толпа в зеркальной комнате

Предлагаемая резиновая кукла женственна, молчалива, исполнительна, ничем не отличается от вашей давней любовницы.

Вы с ней можете: 1)… 2)… 3)… 4)… 5)… 6)…

Из инструкции по применению резиновой куклы фирмы «Аякс»

Тоска посылает сны с беспричинно низкими потолками. Оглушительно бьют барабаны. Пылает костер, бросая в черное небо живые сполохи. Раскрашенные тела, взявшись за руки, мрачно топают вокруг огня.

Трясутся плоские груди женщин, качаются мужские члены…

Косматый шаман, стоящий поодаль и шепчущий магические слова, указывает на него грязным пальцем: «К закланию!» А он, Виктор Санин, лежит связанный на каменном жертвище, с ужасом глядя на танец дикарей.

Жуткий ритуал близится к кульминации. Истошные крики голых тел сливаются в леденящий душу рев. Шаман наклоняется. Все ближе, ближе его страшная маска. А рядом с ней багряный нож – ожившее в свете костра священное жало.

– Не-е-е-е-т!

Это кричит он. Отрывается от мокрой холодной подушки… Сбрасывает сбившееся одеяло… В зеркале отражение безумца. Кошмарный сон не спадает, не уходит вместе с противной дрожью.

– Не-е-е-е-т!

Виктор вскакивает с кровати, не осознавая, что все еще кричит, натягивает в спешке брюки, рубашку, все еще ощущая над собой страшную маску и багряный нож.

И лишь у двери, уже одетый, бессильно прижимается к косяку. В который раз твердит убежденно: «Нельзя убежать от себя!» Постоянно выпадает из памяти эта вековая истина. Состояние такое, будто никогда не было за спиной светлого, будто всегда, во сне и наяву, его преследовали, мучили одни кошмары, как хронический недуг, как проклятье, как адова кара. Какой-то злой рок все сущее перед ним оборачивал траурной жутью.

Улыбается Верочка. Нет, это улыбается злобная мегера в облике невинности…

Легкие, веселые взмахи косы и… катится голова Нефедова по траве, еще живая катится…

Мальчик стоит и не может понять, почему в гробу его сестра, такая молодая… Он больше не думает… Его нет…

Смердящий труп возле электрической кровати…

Черный рубильник, как знак смерти…

Виктор чувствовал: нет сил сопротивляться даже самому себе. Надо бежать. Куда угодно. Кажется, угомонилось и второе «я», упрямо твердившее: «Нельзя убежать от себя!»

Он открыл дверь, вышел на улицу, таксисту сказал, не задумываясь:

– Во Внуково!

Долгая дорога слегка развеяла гнетущую тоску. Смотрел на бегущие дома, поля, деревья и безвольно оправдывался: «Они бегут, а не я».

В многоголосом и многодумающем многолюдье аэропорта нашел галерею стеклянных касс.

– На ближайший рейс до Сочи.

– Да вы что, мужчина? Надо было заказывать, – рассерженно вылетело из окошечка.

Рядом с паспортом легли две стотысячные купюры…

– Вашей маме подарок…

Через час, сидя в самолете, он остановил приветливую бортпроводницу:

– Две бутылки хорошего вина.

Время едва перевалило за полдень, когда сочинский водитель с гордостью произнес, останавливая машину:

– Это у нас самый лучший отель.

Отодвинув табличку «Мест нет», Виктор ласково сказал хмурой женщине:

– Добрый день! Это я.

Она глянула на него, как на немытого и нечесаного забулдыгу-пьяницу, но секунды через три расплылась в любезности:

– Не забываете нас, уважаемый? Ваш люкс, как всегда, ждет вас.

Мебель в люксе сияла новизной и официальным комфортом. Видимо, он предназначался именитым дипломатам или маститым денежным тузам. В пышном ковролине утопали ботинки. На хрустальных люстрах беспечно веселились солнечные лучики. И везде зеркала – овальные, треугольные, квадратные. А в ванной зеркальные стены и потолок, только пол из белых пластиковых плит.

Цепко отражая со всех сторон Виктора, зеркальные комнаты как бы имитировали постоянное людское движение. Это привносило сюда ощущение суетного уличного простора, которого Виктор так старательно избегал.

Оглядываясь на всевидящие стекла, словно опасаясь посторонних взглядов, Виктор сбросил отяжелевший костюм, надел шорты, легкие туфли, майку и выскочил в коридор, с облегчением захлопнув дверь, за которой назойливо кривлялись его отражения.

Брел с пляжа на пляж, наслаждаясь свежестью ветра, наполненного свободой. Искал место, где поменьше этих приторно знакомо мыслящих существ.

Перебравшись через очередную бетонную дамбу, остановился: на огромном пространстве, огороженном веревками, лежали обнаженные люди. Совсем обнаженные. Их было немного – десятка два.

Нудистский пляж предлагал новые впечатления! И Виктор, преодолевая неловкость и смущение, начал раздеваться. Чуть замедлил движения, когда остался в плавках, но тут же решительно сбросил и их.

Неподалеку от него на широкой махровой простыне раскинулась молодая пара. Он – черноглазый, мускулистый, с тупым подбородком, привыкшим держать удары. Она – та самая Венера, рожденная из пены морской, которую впервые увидел Боттичелли. Длинные золотистые волосы растрепал, рассыпал ветер, светлые, чуть грустные глаза, в долгом ожидании застывшие мягкие губы. А ниже… ниже уже не было загадочного боттичеллиевского покоя. Ее полноватое, но гибкое, девственно-нежное тело пульсировало внутренней энергией, неутоленным, призывным желанием. Виктор даже зажмурился, отвернулся, чтобы остудить вспыхнувшие чувства. Но и перед закрытыми глазами витала соблазнительная Венера.

«К чему эти страдания? – спросил сам себя. – Хочется – возьми!» И он нагло уставился в затылок мускулистого супермена.

Действие проявилось незамедлительно. Сначала тот бросил какую-то грубую реплику, и бархатные глаза Венеры обиженно расширились. Затем отжался на руках, поднялся и пошел в парк.

Виктор послал ему вслед: «Тебе она противна. Ты больше сюда не вернешься…» – и тут же повернулся к Венере: «Смотри на меня… Вот он, твой единственный. Ты поражена, счастлива, ты задыхаешься от радости и желания…»

– Меня зовут Клара, – сказала она мелодично.

– Меня – Виктор.

Он переполз на край простыни, которую только что освободил супермен.

Бархатные глаза бережно, как святыню, ласкали его. Ощутимая ласка касалась плеч, спины, бедер, вызывая судорожное вожделение.

«Надо действовать!» – решил Виктор.

Но Венера опередила его:

– Я сняла квартиру здесь, на набережной. Хотите, приглашу на чашечку кофе?

– С удовольствием!

Она обернула себя махровой простыней, затянув узел над грудью. Он, повернувшись к морю, быстро натянул плавки. Пошли рядом. Со стороны: гордая, по-королевски статная мама и ее худенький сынок, ей по плечо ростом.

Захлопнув дверь своей комнаты, она обхватила его шею, повалила на потертый ковер. Падая, он уже предвкушал изощренные приемы Жоржа де Сада и безумную жажду Эммануэль.

Так все и началось… Но чуть позже прояснилось, что изобретательно неистовствует только он. Она же просто лежит, нежится в сладострастных умиротворяющих ощущениях.

Во время приятного отдыха ему показалось, что он и раньше встречался с этой каменной богиней и что давно между ними пролегло нечто отталкивающее и постыдное. Не случайно они прячут глаза друг от Друга.

И все-таки что-то снова толкнуло его в раскрытые объятия, заставило слиться с ней в одно слегка разгоряченное существо. Но тут же сквозь сумятицу прерывистых ощущений стали пробиваться рассудочные импульсы, требующие остановить этот нелепый полумеханический акт.

Она удовлетворенно обмякла, а он с неприязнью увидел грузную волну опустившегося к полу живота, маслянистый пот на складчатой шее… Да и собственное оскверненное похотью тело вызывало гадливое отвращение.

Всплыла полузабытая песня о петухах:

 
…И было много в крике том
Отчаянной кручины,
Такой, с какой приходят в дом,
Стыдясь себя, мужчины.
 

Одевался, думая о том, что придется срочно отдать в стирку и плавки, и майку, и даже шорты.

Она не заметила его ухода, так и осталась лежать неподвижно белой опавшей горой.

Торопливо шел по оживленной декоративной набережной, спеша нырнуть в прохладу и тишину отеля. Мимоходом заметил: над нудистским пляжем сгрудились любознательные, в руках бинокли, подзорные трубы. Ругнулся беззлобно: «Эстеты! Теоретики онанизма!»

Постыдно-чувственное эхо отдалилось, пришло тупое безразличие, отрешенность от всего сущего. Откуда-то всплыла убежденность, что любовные связи унизительны, если они не оправданы продолжением рода. Внутреннее ехидство тут же воспротивилось: «Не лги! Завтра ты снова захочешь женщину!» – «Захочу, – признался он ехидству, – найду ее, испытаю экстаз, а потом… потом опять эта мертвящая пустота в душе и раскаяние, как мука. Бесцельный секс не знает сбывшихся надежд».

Отель принял его прохладой, но не тишиной – тем же зудящим говором. Прогнал по лестнице к желанному люксу.

Первое, что бросилось в глаза: люди! Много. В каждом зеркале. У них были встревоженные лица. Они суматошно двигались, размахивали руками, вертели головами. И все чем-то походили на него, Виктора. Какой-то безумный хоровод родственников. Их невнятные сумбурные мысли, мечась от зеркала к зеркалу, пронизывали голову тончайшими стальными нитями… Это было изощренной пыткой.

Некое облегчение пришло в коридоре. Сбежав по лестнице, Виктор направился к стойке портье. На фоне ячеек с ключами сидел строгий мужчина с кустистыми бровями. Увидев Виктора, привстал, мгновенно слепил лицо в подобострастие, спросил участливым голосом врача «скорой помощи»:

– Слушаю вас, дорогой гость…

Виктор сжался, обуздывая взбешенные нервы, заговорил не фразами, а отдельными словами:

– Не подскажете… пансионат… а лучше… дом в горах… где можно… отдохнуть… одному…

Портье сморщил лоб, возведя брови к середине лба.

«Отослать к деду? Сколько заплатит?»

На его столик спланировала стодолларовая бумажка.

– Мой дед живет высоко в горах, – сказал он, смущаясь. – Там свободна мансарда… Но подойдет ли вам?

– Подойдет! – заявил Виктор, – Я готов ехать сейчас.

– Сейчас? Не могу. – Его брови озабоченно сложились уголками. Но когда на стол упали еще две стодолларовые бумажки, согласно закивал: – Хорошо, хорошо… Поедем. Но мне надо заправить машину, купить вам продукты.

– Я подожду здесь, – прервал его Виктор.

Он отошел от стойки, опустился в кресло, физически ощущая пристальный, недоуменный взгляд из-под кустистых бровей.

Глава 30
Порка по-кондауровски

Во злости Стинг поставил обидящую свечу, то есть комлем вверх, которая, по народному поверью, приносит гибель или полное забвение обидчику.

Позвонил ехидный подполковник.

– Кондауров, ты меня хоть капельку уважаешь?

– Допустим…

– Тогда помоги расколоть Стинга. По нему вышка плачет. Он твердит и твердит: «Друзей не продаю…» Может, ты найдешь к нему подход, а? Что молчишь? Слышишь меня, Кондауров?..

– Попробую, – наконец отозвался майор. – Веди сюда…

Стинг появился, неся на физиономии негасимую ухмылку. Заявил нагло:

– Всех уложил. До тебя дошло. Но и ты не надейся. Друзей не продаю.

– Не продавай, – равнодушно пожал плечами Кондауров, тоже переходя на «ты». – Мне-то что до этого? Дерьма на тебе по шею. Звонок твой прозвенел. Я так, психологический интерес проявляю. Согласись, любопытно поглядеть на человека, которого порол лучший друг. Сидеть-то не больно?

– Ты о чем? – насторожился Стинг.

– О порке при свидетелях. Стыдно было?

Морда Стинга покраснела, глаза налились кровью.

– Да я тебя за вранье, начальник!..

– Остынь, Стинг. Ничего ты со мной не сделаешь. А вот в наших папках навсегда останутся свидетельские показания, как Стинга пороли розгами.

– Ремнем! – взвился Стинг.

– Розгами или ремнем – какая мне разница? Пусть суд выясняет детали. Да и в тюрьме, сам понимаешь, придется тебе рассказать все подробно. Надо ж будет чем-то развлечь зеков. Честно говоря, я б на твоем месте о вышке мечтал, чтобы уйти от позорища…

– Кончай изгаляться, мент! – взревел Стинг.

– Зачем так? Я правду говорю, – печально и сочувственно вздохнул Кондауров. – Порол твою задницу Пан? Порол. Любовалась этим зрелищем одна привлекательная женщина? Любовалась.

Стинг грыз нижнюю губу, смотрел злобно, затравленно, дышал тяжело, часто. Из отчаявшейся души вырвалась мольба:

– Слушай, Кондор, ты человек. Выброси это из дела.

– Не могу, – с горьким сожалением развел руками майор. – Это значит, и Пана, и свидетеля дружеской экзекуции надо выбрасывать.

– Их оставь. Меня выброси…

– А если судьи скажут: «Почему не установили человека, которого пороли? Найти и представить нам его!» Еще больше сраму будет. А в зале потом как хохотать будут, представляешь?

– Сука ты! – огрызнулся Стинг.

– Ну, зачем оскорбляешь? Незаслуженно. Я ж тебе помочь хочу. Чтоб был готов ответить на любой вопрос, – продолжал издеваться Кондауров. – Вот, например, судей обязательно заинтересует, один раз он тебя высек или сек регулярно, за любую оплошность?

– Один! – рявкнул Стинг, дрожа всем телом.

– А чем докажешь, если спросят?

Разъяренный Стинг кипел, готовый броситься на Кондаурова. Майор заметил это, сказал философски-раздумчиво:

– Да, хорош у тебя был друг, такого, конечно, предавать нельзя…

И тут с надрывом вырвалось у Стинга:

– Век ему, гаду, не забуду. Ремнем, как дошколятку.

– Какой век? – удивился Кондауров. – Пана уж нет. Да и ты со мной прощаешься. Кончилась ваша дружба с мочеными розгами.

– Ремнем! – гаркнул Стинг.

– Ну хорошо, хорошо, ремнем. Давай кончать наш разговор. Только учти – по-дружески предупреждаю: если ты все станешь отрицать, то на суде только о твоей поротой заднице и будут говорить. Со всех сторон этот пакостный факт рассмотрят. Какой ремень был? Больно ли бил? Что он говорил при этом? Кричал ли ты? Как быстро зажили рубцы?..

– Прошу тебя, заткнись, мент! – Уже не было злобы, одно отчаяние звенело в голосе Стинга. – А если я все расскажу? Выбросишь? И ремень… и треп свидетеля.

– Смотря что расскажешь, – уклончиво ответил майор.

– Все! Чтоб без позора.

– Ну, если все, то, конечно, смогу.

– Давай бумагу! – вскочил Стинг со стула. – Клянусь, никогда бы не сдал, если б он не выпорол.

Через два дня Кондауров взял у ехидного подполковника, сияющего, как подсолнух на солнце, показания Стинга. Выписал для себя фамилию, адрес, номер телефона подпольного хирурга.

Теперь многоопытный читатель, освоивший десятки детективов, и сам легко вообразит, как профессиональный сыщик, получив информацию от хирурга, повел свой нелегкий розыск. Заметим только, что, к сожалению, не скоро он добрался до таинственно пропавшего Гипнотизера…