Текст книги "Граф в законе (сборник)"

Автор книги: Владимир Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

Глава 25
Убийство на кладбище

Я так люблю красоту и молитву, а ты против воли

Учишь насильно меня грех возлюбить и позор,

Феогнид. VI век до нашей эры

Видения преследовали его, как навязчивые жалящие слепни. Он нервничал, отмахивался, а они снова мельтешили где-то рядом, готовясь причинить боль.

…Легкая, изящная, в строгом платьице. Школьный портфель описывает круги, летит на диван. Вслед за ним серебристый забавный смех.

Виктор брезгливо вздрагивал, как бы сбрасывая с себя летучую нечисть. «К черту! Все кончено! Ненавижу тебя!»

…Мягкое тело, извиваясь, опускается все ниже и ниже, оставляет на лице, на шее, на груди ласковую теплоту губ, вызывавшую истому и судорожные порывы возбуждения.

Опять эти слепни! Когда вы отвяжетесь, окаянные?!

…Деловитая, важная. Струящийся шелком костюм, модная взбитая башней прическа. Невыносимо желанная.

Да что ж это такое, в конце концов?! Как прогнать ее, грязную, коварную, похотливую шлюху?!

А сам, ослабленный душевным разломом, ощущал иное. Отрывалась главная, а может быть, и единственная связь с этим миром. Так отрывается пуповина младенца от погибшей в родовых муках матери. И ребенка берут чужие руки, которым он совсем не нужен.

Позвонил Глеб.

– Надо встретиться!

Это было спасение. Дразнящие видения исчезли. Они изводят только одиноких.

От Глеба несло водочным перегаром. Но говорил он трезво.

– Наденьки нет. Она утонула, – тихо, вымученно процедил сквозь зубы. Не вздохнул, не закусил губу, как делал прежде. В глазах стекленела предсмертная обреченность, – Через час я должен быть в морге, потом похороны на Востряковском.

– Кто вам сообщил об этом?

– Ее брат. Сказал, что мои друзья все организовали. Не хотели нас беспокоить.

Все это произносилось с таким вымороженным отчаянием, будто лишь похороны заставляли его прожить еще два-три дня.

– Какие друзья?

– Не знаю.

– Странно, очень странно, – задумчиво сказал Виктор.

Но Глеб, видимо, не услышал. Он качнулся вправо-влево, как кукла-неваляшка. Обретя равновесие, повторил равнодушно:

– Через час я должен быть в морге…

Нет, это не Глеб. Какой-то заледенелый гипсовый робот, лишенный живой энергии, бесстрастный и скорбный. Он уже не оттает, так и проведет последние два-три дня в своем каменном отчуждении.

Виктор видел, что говорить с ним бесполезно – он ничего не воспримет. И тут что-то вспомнилось – то ли слышал на лекции, то ли читал, то ли придумал сейчас.

– Вы любите Наденьку?

Задал вопрос, который должен откликнуться в сердце. Умышленно в настоящем времени, чтобы вызвать хоть слабенькое душевное смятение. Глаза Глеба настороженно расширились, оглядели Виктора, как свалившееся с неба неведомое существо.

– Да. Почему вы спрашиваете?

И в этот вспыхнувший эмоциональный просвет рванулись тут же повелительные сигналы внушителя.

«Ты бодр и уверен в себе. Спала пелена безысходности, отчаяния. Тебе хочется жить и работать. Мстить за Наденьку, мстить продуманно, спокойно и жестоко. Ты уже думаешь о ресторане. Как вернуть его, как заставить всяких проходимцев отступить в страхе. Тебе хочется жить, работать и мстить. Жить, работать и мстить».

Виктор радовался, как ребенок. Его слова действовали! Перед ним теплел, оживал закаменевший от горя человек. Кончики пальцев начали привычный перебор на колене. Мертвенное стекло на глазах утончалось, испарялось, как льдистая пленка. А гипсовой маски уже не было! Порозовевшие губы гневно подрагивали, на щеках обозначился мягкий румянец, острые брови грозно сдвинулись на потемневшем лбу.

Виктор окончательно поверил в свой маленький успех, когда Глеб придвинулся к нему ближе, предложил весомо, словно после долгого напряженного раздумья:

– Надо разработать план наших действий.

– Надо! – невольно улыбнулся Виктор. – Но сначала совет: не ходите на кладбище.

Глеб зашипел возмущенно:

– Да вы что! Как вы можете такое советовать!

– Мне кажется, – спокойно остановил его Виктор, – эти похороны – ловушка.

– Все равно пойду!

– Не буду удерживать вас. Я поступил бы так же. Но выслушайте меня, пожалуйста.

– Говорите!

– Хочу извиниться перед вами. Я узнал о смерти Наденьки в ресторане от Пана. Но не мог тогда сказать вам. Нужно было кое-что проверить. Пан не все знал. Видимо, ее допрашивали, потом утопили, привязав камень. Сделал это Стинг.

Глеб тяжело задышал, до побеления сжал кулаки…

– Больше ему не жить.

– Да, такие не имеют права даже на существование, – согласился Виктор, – Но я о другом. Утопили, привязав камень. Работали профессионалы. Были уверены, что тело не всплывет. Но оно всплыло. Почему? Есть такой вариант ответа: ее специально подняли со дна, чтобы организовать похороны. Кое-кто уверен, что вы придете попрощаться с ней. Вот здесь ловушку и захлопнут те самые неизвестные вам друзья…

– Ну и пусть! Мне терять нечего.

– Тогда я пойду с вами, – решительно заявил Виктор.

– Вы? Нелепо, – убежденно ответил Глеб. – Я для них игрушка, сломанная, выброшенная на помойку. А вас они боятся, вашему появлению очень обрадуются.

– Идем на компромисс, – предложил Виктор, – Я приеду на кладбище чуть пораньше и все время буду в сторонке.

Глеб благодарно усмехнулся.

– У меня будет охрана?

– Кто знает, может быть, понадоблюсь… Решено?

– Решено. Спасибо, – кивнул Глеб. – Только метрах в двадцати, не ближе…

– С первым покончили, – деловито продолжил Виктор. – Второй пункт нашего плана: завтра покупаем у Веры ресторан «Три толстяка».

Глеб воспротивился.

– Как? Это ж нереально. Захотят ли продать? Да и денег я столько не наберу.

– Не вторгайтесь, уважаемый, в мои заботы. – Как приятна ему была эта победная улыбка, чуть тронувшая губы ожившего Глеба! – Что касается третьего и четвертого пунктов плана, где главными героями будут Пан и Стинг, то позвольте мне раскрыть свои замыслы после покупки ресторана.

– Только, пожалуйста, – попросил Глеб, – продумайте все так, чтобы они, как змеи, поизвивались на горячей плите.

– Поизвиваются. На горячих углях. С позором и унижением. И во время следствия, и на суде. А наша с вами обязанность, как свидетелей, добиться для них высшей меры наказания. Ну что, пора ехать к Наденьке? Вы в морг, а я сразу на кладбище.

Глеб кивнул и в неожиданном порыве чувств крепко пожал ему руку.

…Виктор присел в отдаленной аллее на получерную скамью, окруженную грудами давно увядших венков с обесцвеченными лентами. Шагах в пятнадцати от него у свежевырытой ямы курили, опираясь на лопаты, два загорелых могильщика.

Так уж сложилось, что Виктор никогда не бывал на кладбищах. Проезжал, проходил мимо, с отвлеченным интересом разглядывал со стороны чуждую ему среду обитания. Пугающе-завораживающее впечатление от столпившихся крестов и надгробий быстро забывалось, его вытесняли молодые радужные заботы.

А сегодня, когда он впервые оказался среди крестов и надгробий, поразился. Они были как мыслящие и видящие люди, только скорбно неподвижные. И в деревьях замерла одухотворенная неподвижность. Она, как страж, чутко затаилась. Виктор явственно осязал: все отовсюду смотрит на него, следит за каждым его движением. Поэтому он вроде бы и не присел на скамью, а опустился, словно фанатично верующий, на камни перед огромным иконостасом. Сидел тихо, боясь даже дыханием потревожить властвующую здесь неподвижность.

Он видел, как подъехала к свежевырытой яме ритуальная машина, как люди в черных халатах открыли заднюю дверь, вытянули, поставили на табуретки открытый гроб. Машина уехала, освободив место другой, тоже черной, но легковой. Из нее вышли четверо. Глеб. Пожилая дама в черном платье и черном платочке. Мальчик лет пятнадцати со строгим овзросленным лицом – видимо, брат Нади. И седовласый интеллигентный мужчина – метрдотель из ресторана «Три толстяка». Вот кто взял на себя заботы о похоронах!

Глеб и мальчик внешне были сурово-сдержанны. А мать Нади все время рыдала, надламливалась в истерике. Когда закрывали крышку гроба, ее, совсем обессилевшую, держал в объятиях седовласый метрдотель.

По кладбищу разнеслись оскорбительно резкие удары молотка, забивающего гвозди. Их на несколько секунд заглушил громкий сухой треск, будто над ухом взорвался грозовой разряд. И снова вокруг воцарилась настороженная неподвижность.

Виктор растерянно огляделся. Видимо, ничего не поняли и стоящие у гроба. Медленно наклонился мальчик, опустился на колени и ткнулся лицом в земляную насыпь. В той стороне, где стояла машина, из-за белого надгробия выбежал человек. По-обезьяньи кривоного раскачиваясь, помчался к воротам. Стинг?! Его ни с кем не спутаешь! Он стрелял?!

Шальная пронзительная ясность рванула, сдернула со скамьи Виктора. И он тоже, петляя узкими тропками меж могильными холмиками, ринулся к воротам. Споткнулся о наполненную водой банку, поднялся, увидел, как Стинг вскочил в зеленый «пежо».

Водитель машины, которую нанял Виктор, встревоженно спросил:

– Что случилось?

Задыхаясь после бега, Виктор крикнул:

– За ним! Скорей! Он убил человека!

Водитель выпрямился, азартно и зло оживился.

– Садись! Догоним!

Но «пежо» легко уходил от них. Расстояние между ним все увеличивалось и увеличивалось. Водитель вцепился в руль, умоляюще шептал:

– Не подведи! Не подведи, дорогая!

Мольба словно придавала машине сил. Дважды «пежо» зеленел уже метрах в тридцати от них, но снова улетал вперед.

Долгой была эта гонка. Они даже потеряли из виду «пежо». Интуитивно водитель свернул в ближайший переулок, воскликнул злорадно:

– Попался!

«Пежо» стоял возле двенадцатиэтажного дома. Стинг шел к подъезду.

– Жди меня здесь, – сказал Виктор, выпрыгивая из замедлившей ход машины.

Успел проскочить между сдвигающимися створками лифта.

Стинг недовольно глянул на него сверху. «Я твой помощник. Был с тобой на кладбище. С тобой… Ты пригласил меня выпить…»

Сверху пророкотало миролюбиво и самодовольно:

– Ну, как мы его уделали?

– Отлично, – ответил Виктор.

– То-то, знай наших!

Лифт открылся на пятом этаже. Вслед за Стингом Виктор вошел в квартиру. Дорогостоящая мебель, заграничная техника и полный беспорядок. Не убрано, захламлено, замусорено. На столе засохшие остатки еды, пустые бутылки…

– Счас. Я только позвоню, – сказал Стинг, поднимая с пола телефонный аппарат. – Пан? Ты гений! Все о'кей! Чистенько, без суеты. Выпей стаканчик за упокой Гипнотизера. Ха-ха, за мной не станет. Счас хлебнем с приятелем.

«Значит, это меня уже нет в живых, – вдруг догадался Виктор, и ему стало плохо, – Ну что ж, теперь ваш черед».

Опустив трубку и потерев, как Пан, ладонь о ладонь, Стинг начал разливать водку в грязные стаканы…

– Давай хлебнем! Заслужили!

– Заслужили, – многозначительно поддакнул Виктор.

«Тебя начинает мучить совесть. Ты удивлен, но страдаешь. Жалко Санина. Безобидного, доброго. Ты раскаиваешься. Тебе тяжело, душно».

Стинг дернул воротничок рубахи. Пуговица отлетела, сделала круг по полу.

«Вспоминаешь всех, кого убил. Вспоминаешь. Противно, муторно на душе. Жалость и тоска».

Стинг плюхнулся в кресло.

– Ой, скольких я порешил! Ой, скольких! И все для Пана. Для него все. А он, зараза!..

«Ты ищешь бумагу, ручку… Зачем, не осознаешь, но ищешь. Садишься к столу. Пишешь».

Стинг забегал по комнате, исполняя чужую волю. Сел к столу, застыл, поднял к щеке авторучку, ожидая.

«Пиши сверху: „Покаянное письмо“. Написал? Ниже с абзаца: „Совесть меня замучила. Хочу честно признаться во всем. Я по приказу Пана убил Хозяина и Зуба во дворике за рестораном „Три толстяка“. Я сегодня на Востряковском кладбище лишил жизни студента Виктора Санина“. Остановись! Вспомни, кого еще убивал. Надю утопил ты?»

В голове Стинга вихрилась паническая путаница.

«Что со мной? Так надо. Всех жалко. А какой был удар! В харю кастетом! И с копыт! Ой, хорошо! Какая Надя? Что за Надя?.. Гипнотизер-то безобидный был. А косой помахать – это какая радость-то! При чем тут Надя?»

«Жена Глеба, владельца ресторана».

«А, та… Надежда сисястая? Как хотел я ее трахнуть один! Да Пан приказал… Зря только пленку тратили…»

«Какую пленку? Вспомни».

«Чо вспоминать-то! Все, что с бабами делаем, на видик снимаем. Интересно потом на себя, на них посмотреть. Забавляет. Распаляет. Каждый вечер готов сидеть у телека. Особенно если рядом еще и голая баба лежит».

«Тебе очень хочется посмотреть, что вы делали с Надей… Очень хочется… Ищи пленку, включай телевизор…»

Стинг спешно, толкаемый нетерпением, выполнил все. Затем, глотнув водки из стакана и развалившись в кресле, нажал кнопку дистанционного управления.

В ускоренном беге кадров замелькали голые фигуры, принимающие бесстыдно откровенные позы.

– Счас, счас будет… – вожделенно задышал Стинг. – Вот она!

Бег приостановился, и на экране появилась округлая деревенская красавица с перекошенным от ужаса лицом. Она сдавила локтями полные груди, а ладони закрывали темный треугольник под животом.

Чьи-то руки протянулись с двух сторон. Рот раскрылся в крике. Но руки грубо подняли женщину…

Затем произошло непонятное. Стинг вскочил, размахивая руками, а женщина безжизненно распласталась на детине.

Виктор недоуменно посмотрел на хихикающего в кресле Стинга.

«Что случилось?»

«Скопытилась, стерва. Так я и не успел».

«Умерла?»

«Мертвее не бывает».

«Куда вы ее дели?»

«Да там же в Селигер опустили. Камень на ноги, камень на шею. Пан велел достать ее и в морг отвезти».

Гадливый цинизм обезьяноподобной твари был невыносим. Вспыхнуло желание схватить водочную бутылку и со всей силы ударить по этой ухмыляющейся роже. Большого труда стоило Виктору сдержаться.

«Встать! Встать быстро! К столу! Пиши дальше: И Надю, жену владельца ресторана „Три толстяка“, я довел до смерти. Теперь вспоминай других! Всех, кого погубил! Всех! Описывай где, когда, как. Быстрей, быстрей пиши».

Рука Стинга стала торопливо выписывать корявые строки.

«Всех не упомнишь».

«Давай-давай, напрягай память».

«Человек пятнадцать будет. Вроде все».

«С нового абзаца: „Виноват, готов за свои деяния понести любое наказание“. Ставь число, год. Распишись. А теперь наливай водки. Пей. Еще наливай. Полнее, полнее. Пей. Пей же, тебе говорят! Садись в кресло. Тебе хочется спать. Засыпай».

Виктор взял со стола покаянное письмо Стинга, вытащил видеокассету и ушел, сморщившись, как из зловонного притона.

Глава 26
Белобрысый двурушник

Капитан ФСБ развеивает миражи из хилых версий и слегка посыпает пеплом голову сыскного пса, потерявшего след.

Кондауров поднялся навстречу незнакомому человеку, пожал протянутую руку.

– Капитан ФСБ Кречетов.

– Прошу садиться, конкурирующая организация, – вежливо улыбнулся Кондауров. – С чем пожаловали? С новостишками? Или за новостишками?

– Первое вернее, – Последовала ответная улыбка, – Я, знаете ли, занимаюсь одним путаным делом. Ну, как бы вам сказать?

– Не буду, не буду любопытствовать, – опередил его извинения Кондауров. – У нас своих секретов хватает.

Капитан понимающе кивнул.

– Спасибо! Я пришел кое-что рассказать о людях, которые вас интересуют. Ну, например, о Стинге. Мне известно, что он убил Хозяина и Зуба.

– Я это предполагал, – не сдержался Кондауров. – Но зацепиться не за что. Может, подбросите какие фактики?

– Подброшу. Не торопите меня. Далее. Это он по поручению Пана утопил в озере Селигер женщину по имени Надя – жену владельца ресторана «Три толстяка». Это он вместе с Паном подбирал на улице бомжей и потом убивал их на глазах почтенных предпринимателей, чтобы нагнать на них страху и быстрее получить наложенную дань. Сейчас Пан и Стинг заняты поисками Гипнотизера.

Кондауров воскликнул:

– Смотрите-ка! Хорошая работа. А может, вы знаете, зачем нужен Гипнотизер Пану?

Капитан невозмутимо ответил:

– Знаю. Он хочет убить его. Санин отказался с ним работать. А осведомлен Санин, к своей беде, слишком о многом. Одна попытка убрать Санина уже состоялась.

– Попытка? – уточнил Кондауров.

– Да. На Востряковском кладбище во время похорон Стинг застрелил пятнадцатилетнего подростка, приняв его по ошибке за Санина.

– Все очень складно, – то ли одобрительно, то ли полуиронично заметил Кондауров. – Но слова в наших делах, как облачка в небе. Не потрогаешь, не пришьешь, не предъявишь.

– Вы можете спокойно выслушать меня? – обиделся капитан.

– Да-да, простите.

– Я сказал вам далеко не обо всем, что могу доказать. «Фактиков», о которых вы мечтаете, здесь много, – Он приподнял над коленями новенький портфель. – Специально для вас я приготовил два сувенира. – Он достал из портфеля лист бумаги. – Вот первый. Заверенная личной подписью исповедь убийцы. Видимо, перепившего Стинга замучила совесть. Это, конечно, звучит неправдоподобно. Но тем не менее он написал покаянное письмо. Уничтожить не успел. Мой коллега успел изъять его. Думаю, что на трезвую голову Стинг даже не вспомнил о своем пьяном раскаянии.

Кондауров взял листок, пробежал его взглядом и тихо, взволнованно произнес:

– Ну, дорогой капитан, о таком подарке я и не мечтал!

Капитан встал, протянул ему видеокассету.

– Это второй сувенир. Здесь многие плотские утехи Стинга и его помощничков, в том числе и со смертельным исходом. Предполагаю, что снимал Пан. Посмотрите на досуге, развлекитесь. Вот, собственно, и все. Мне пора идти. До свидания!

– Как, вы уже уходите? – словно опомнился Кондауров… У него было такое ощущение, что разговор только начат. Посмотрел растерянно на капитана, спросил неожиданно для самого себя: – Мне кажется, мы с вами где-то сталкивались?

– Возможно, – ответил капитан, направляясь к двери. Но, открыв ее, остановился: – Да, чуть не забыл о самом главном. Ваш беленький лейтенантик работает на Пана. Передает ему всю информацию. За тысячу долларов в месяц.

Кондауров несколько минут сидел, ошеломленный внезапно свалившимися на него вестями, пытаясь сосредоточиться, собрать воедино сумбурно мечущиеся мысли. Да нет, не сталкивался он с этим капитаном. Так, показалось.

Таким нервно всполошенным, как в этот вечер, наверное, Кондауров никогда еще не был. Перед ним открылось почти все!

Он перечитывал «покаянное письмо», смотрел видеофильм и судорожно, торопливо думал, думал, думал. План оперативных действий легко и даже весело ложился на бумагу. Лишь одно чуть-чуть омрачало его: Гипнотизер, этот неуловимый, летучий Гипнотизер опять оставался где-то в дымке у горизонта. Но он чувствовал, что приближается к нему, чувствовал.

Вопросов роилась масса. Но он обещал капитану не любопытствовать… И все же пяток самых общих ответов хотелось бы получить.

Вспомнив давнего приятеля, который перешел работать в отдел кадров ФСБ, взялся за телефонную трубку.

– Степаныч, выручи, милый. Был у меня ваш капитан Кречетов. Как мне ему позвонить?

– Сделаем. Потерпи минутку. – Долгой была эта минутка. – А ты не ошибаешься? Полковник Кречетов есть. Старшина есть. А капитана Кречетова у нас нет…

Кондауров недоумевал. «Кто же ко мне приходил? Как миновал охрану?.. И все-таки где-то я сталкивался с этим капитаном».

Пальцы сами рванули ящик стола, нашарили магнитофонную кассету, которую принес Шеленбаум.

И заговорил Гипнотизер. И заговорил капитан Кречетов!

Кондауров едва не задохнулся от прилива обезумевших чувств и тут же захохотал, освобожденно, счастливо, ликующе… «Ты здесь, дорогой мой Гипнотизер! Рядом! Даже в гости заглянул. А я-то предполагал. Ох, стервец, ох, поганец, ох, наглец! Ну, ничего, теперь-то мы с тобой свидимся…»

Все еще посмеиваясь, он начал крутить телефонный диск.

– Зайди ко мне, лейтенант. Быстренько! Нет, погоди. Позже приглашу.

Как раскаленные капли воска, вдруг стали его обжигать падающие сверху звуки уже знакомого голоса: «…Он работает на Пана… За тысячу долларов в месяц».

Побежали постыдно жаркие картины. Допросы, допросы. Поездки в институт, в ресторан. Просмотр фильма. И везде рядом он, этот лейтенантик. Вот почему Пан знает о каждом шаге Кондора!

И снова указательный палец завертел телефонный диск.

– Можете принять меня, товарищ генерал? Да, срочное и гнусное дельце. У нас объявился стукач.

Глава 27
Интерьер с двумя трупами

Рано сатана наполнил комнату торжествующим хохотом. Рано возликовал: «Я победил Тебя, Галилеянин!»

План покупки ресторана, предложенный Виктором, был лаконичен и прост. Он едет к Вере, убеждает ее, что ресторан надо продать, затем едет с ней в нотариальную контору, где их ждет Глеб с готовыми для подписи документами.

– Как-то это не в моих правилах, – заколебался Глеб.

– А с вами по правилам поступили? – грубовато спросил Виктор.

– То они, а то я…

Но Виктор был настроен решительно.

– Каждый мерзавец должен получить по заслугам. Мы никого не грабим, мы возвращаем свое. По людской морали это законно. А если мы втянемся в судебный процесс…

– Нет-нет, только не суд, – поспешил согласиться Глеб.

– Тогда к черту нравственные терзания! Езжайте в нотариальную контору и ждите нас.

В кабинете Веры было произнесено вслух только «Здравствуйте!» Минуту спустя она закинула на плечо тонкий ремешок дамской сумочки, обрадованно пожаловалась Виктору:

– Как надоел мне этот ресторан! Продать его, получить хорошие деньги и уехать. Это ж мечта! Об одном прошу: ничего не говорите Пану, пока я не окажусь в Париже, обещаете? Я верю! Вам я верю… Пошли!

Процедура купли-продажи прошла также быстро. Глеб и Вера подписали документы, проследили, как ставились жирные зеленые печати, и пожали друг другу руки.

Нотариус любезно предложил Глебу:

– Все. Документы у вас. Теперь можете передать клиентке деньги…

Глеб растерянно оглянулся.

– А они уже у меня! – бодро воскликнула Вера под напряженным взглядом Виктора.

Она была свободна, она была счастлива, она светилась той наивной девичьей свежестью, которой вожделенно любуются мужчины. Виктор смотрел на нее и не мог понять, что его мучает: гнев? Обида? Горькое сожаление?

На улице Глеб толкнул его локтем.

– Обмоем?

– Еще как! – выдохнул Виктор, освобождаясь от смутного тревожного ощущения. – Куда пойдем?

– Как куда? Ко мне в ресторан!

Они и не подозревали, что у противоположного тротуара Стинг, замерший на заднем сиденье машины, торопливо сказал шоферу:

– Вышли! Давай за ними!

Их настигли в вестибюле «Трех толстяков» на глазах изумленного Ерофеича. Виктора ударили сзади тяжелой дубинкой, а Глеба скрутили и первым поволокли к выходу…

Открывшиеся глаза встретили глухую темноту. Ощущение такое, словно лежишь в тесном гробу – ни пошевелиться, ни вздохнуть полной грудью. Боль от удара вытеснилась наружу, но еще кружила, не желая уходить, где-то над макушкой. Сознание констатировало полную безысходность, из которой один путь – к предсмертной агонии. Но жуткая безысходность тянулась долго, так долго, что из груди невольно вырвался крик. Виктор сжался, рванулся. И тут же откуда-то пробился тусклый свет. Как надежда… Как избавление…

Он увидел, что голова его втиснута в какой-то металлический колпак с продолговатой прорезью справа, а шею, грудь, поясницу, ноги стягивают жесткие веревочные путы.

– Жив-здоров, Виктоша? – донесся сбоку доброжелательный голос Пана, – Извини за такой прием. Но ты же сам не хотел по-хорошему. Глянь, пожалуйста, в щель.

Виктор осторожно повернул голову вправо. Метрах в трех от него светился телевизионный экран, а в нем расплылось радушием лицо Пана. Ниже, под экраном, на широкой скамье (сначала он даже не поверил увиденному) покоился труп мужчины. Скрюченные судорогой пальцы. Вздутый живот, тошнотворный запах.

Виктор зажмурился, отгоняя страшную картинку. Снова открыл глаза. Труп был реальностью. На груди аккуратно сложены в треугольник отрезанные нос и уши.

– Ты на меня, на меня смотри, Виктоша, – снова взвился голос Пана. – А этого упрямца мы так, для иллюстрации оставили. В воспитательных целях. Уверен, с тобой до этого дело не дойдет.

– Что ты от меня хочешь? – прошептал Виктор одними губами.

Но Пан его услышал.

– Отлично. Деловой вопрос. Поговорим спокойно, без всяких гипнотических фокусов.

– Сними дырявое ведро, – попросил Виктор.

– Потерпи немножко, дорогой мой. – Пан прямо-таки излучал нежность. – Это не ведро, а очень нужная для нашей беседы медная шапочка. Мне один физик посоветовал. Разговор будет коротким, потерпи капельку. Я протягиваю тебе руку дружбы и предлагаю заключить небольшой контрактик. А милиция по моей просьбе завтра же забывает о твоих невинных шалостях. Согласен?

Виктор глянул поверх вздувшегося живота на экран телевизора. Лицемерная доброжелательность Пана вызвала у него омерзение. Словно не от трупа, а от этого белесого экрана разносился по воздуху тлетворный запах.

– Дай подумать, – сказал он, потому что и в самом деле пока не знал, как вести себя дальше.

– Думай, думай! – охотно согласился Пан.

Не отрывая глаз от телевизора, Виктор напряг мышцы, как перед прыжком с высокого трамплина, упрямо сосредоточился.

«Ты боишься меня. Боишься, что я откажусь. Ты хочешь снять с меня медный колпак, развязать, войти в эту комнату. Поговорить, как с приятелем. Ты хочешь освободить меня, освободить меня».

Но губы Пана по-прежнему растягивала фальшивая улыбка. В глазах сверкала наглая уверенность. Внушение не доходило до него.

Виктор смятенно расслабился. Неужели телевизионное изображение все равно что безжизненная фотография на стене? Все дело в этом медном колпаке. Помнится, Бернард Кажинский пришел к выводу, что экранирование металлом препятствует мысленному внушению.

Окончательно запутавшись в своих суждениях, Виктор, чтобы еще немного потянуть время, спросил Пана:

– Для этого разговора меня нужно было привязать к кровати и пугать трупом?

– Виктоша, дружище мой, ты же сам покинул меня и вынудил прибегнуть к крайним мерам. Это не простая кровать, а электрическая. Изобретение для некоторых, хочешь испробовать, а?

Виктор молчал, стиснув зубы.

Тогда Пан кивнул кому-то, находящемуся сбоку, и тут же жестко ударила, пронзив все тело, безжалостно тупая судорога.

– Ну как? Впечатляет? – садистски-вежливо поинтересовался Пан. – Может, зря выключили? Может, увеличить напряжение? Наша машина работает превосходно. Она готова за несколько секунд отправить тебя в небытие. Быстрей, чем в крематории. Молчишь?

Мощный удар тока сбил дыхание, осушил рот, а язык будто прилип к небу.

– Что надо подписать? – с трудом произнес Виктор.

– Бумажку с одной фразой: «В моей смерти прошу никого не винить». Понимаешь, договор у нас джентльменский. Никто никого облапошивать не должен. Ты выполняешь мои просьбы, а я плачу. Во мне, все знают, можно не сомневаться. Но твое капризное поведение не внушает доверия. Поэтому если ты, не дай Бог, вдруг заупрямишься, то мне, сам понимаешь, не захочется, чтобы искали человека, справедливо тебя наказавшего. А у меня есть прекрасный снайпер, который первый подбежит к твоему холодеющему телу и подсунет в карманчик это завещание.

Теперь Виктор и вправду понял, только по-своему, что напрасно так долго сопротивлялся: здесь вся власть у Пана. А там, за пределами этой комнаты, он снова станет хозяином положения. И никакого значения уже не будет иметь его роспись под любой фразой.

– Где твой «договорчик»? – спросил устало. – Но сначала развяжи меня и сними этот дурацкий колпак.

– Конечно, конечно… – откликнулся Пан.

Некто, видимо, все время стоявший у изголовья, стянул с него жесткий металлический убор, стал распутывать веревки.

Стинг принес лист бумаги и авторучку. Виктор не стал читать, бегло расписался в уголке. «Только бы выйти отсюда. Только бы выйти. Тогда посмотрим…»

Осторожно, стараясь не задеть дышащий смрадом труп, Виктор спустил ноги с кровати и тут же остановил уходящего Стинга.

«Стой! Ты задумался. Страх проникает в тебя. Ты дрожишь, боишься меня. Ужас гонит тебя из этого дома. Гонит. Ты сейчас выбежишь на улицу и долго-долго не успокоишься…»

Сидящему у изголовья кровати пановскому боевику он просто приказал спать…

В маленькой совмещенной комнатке лежал связанный Глеб, а над ним у сверкающего управления телевизионной аппаратуры возвышался довольный Пан.

– Виктоша, прости меня, – заюлил он, – не мог иначе. Ты ж сам дал повод.

Но извинения его звучали, как похвальба, как речь победителя. Виктор многое стерпел, но это уже было выше его сил.

«Ты хочешь показать мне свою камеру пыток… Очень хочешь…»

– Я думаю, Виктоша, тебе следует познакомиться с тем, что ты сейчас испытал.

– Освободи сначала Глеба, – потребовал Виктор.

– Какие проблемы! – Пан быстро и ловко сбросил с того путы, предложил: – Пойдем с нами, Глебушка.

– Нет, – заупрямился тот, – я посмотрю по телевизору.

– Как пожелаешь! – Пан был великодушен и ласков.

Они с Виктором прошли в комнату, где лежал труп.

– Вот, смотри. – Пан лег на электрическую кровать. – Так я укладываю тех, кто противится моей воле. На покосе – помнишь? Там я просто воспитываю, а тут…

Внезапно Пан возопил истошно, дико, содрогаясь всем телом… Виктор дернул дверь в соседнюю комнату.

– Глеб, ты… – Но, увидев, что Глеб до конца сдвинул рубильник, и услышав, что там, за спиной, вопли прекратились, добавил, сдерживая собственную дрожь: – Ты… Ты правильно сделал. Я сам хотел этого, – Страшное, перекошенное страданием лицо Глеба заставило его смягчить тон до мужской признательности, – Спасибо, друг. Ты помог мне. Теперь мы с тобой можем выпить. За все хорошее, что есть на земле.