Текст книги "Граф в законе (сборник)"
Автор книги: Владимир Смирнов
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)
Потапыч пришел неожиданно, держа под рукой потертый кожаный портфель.
– Что-то случилось?
– Ничего, – ответил он уклончиво и, грузно плюхнувшись на диван, достал из кармана пиджака мятую пачку сигарет. Ради приличия спросил: – Можно?
– Конечно… Но ты, я помню, раньше был ярым противником табака…
Потапыч закурил и с безнадежным отчаянием взмахнул рукой, гася огонек на спичке.
– Много изменилось с тех пор… Раньше были полосы удач, полосы невезения. А теперь – целые затяжные периоды… То ли мы постарели и поглупели, то ли наша клиентура стала хитрее. Прямо как в замурованной башне, ходишь-ходишь, а кругом бетонные стены, хоть вой от бессилия.
Сергей подошел к окну и, слегка отодвинув голубую штору, глянул на улицу.
– О чем это ты? – в голосе его не прозвучало участие.
– Да обо всем! – раздраженно выдохнул Потапыч. – Знаешь, Сережа, на мне сейчас три больших дела висят, и ни в одном просвета нет… С нашими учеными тоже полный крах. Я уж начинаю верить, что со Стельмахом расправился злой дух, он же стащил рукописи академика.
– Устал ты, Потапыч, – сказал Сергей. Он по-прежнему стоял у окна, придерживая рукой штору.
– Устал, – согласился майор, нервно барабаня пальцами по портфелю, – Нервы сдают. Может, у тебя есть новостишки, а? Развей тоску измученного сыщика!
– Пока нет. Но будут, – Он снова глянул за штору.
– Опять «пока», у тебя все «пока»!.. Что-то ты темнишь, Сережа!.. Да ну ладно, давай хоть на один вечер забудем о моих трупах. – Он вытянул из портфеля бутылку «Столичной» и торжественно поставил ее на стол. – Я пришел, чтобы выпить с хорошим человеком. Тащи рюмки, стаканы, фужеры – что у тебя есть… Хочу сегодня напиться.
– Не спеши. Может быть, придется эту бутылку распить на троих. Подойди сюда, – Он отошел в сторону, уступая свое место Потапычу. – Посмотри, кто там играет в домино у забора.
Желание напиться у Потапыча пропало сразу.
– Сынок Климова?
– Минут за двадцать до твоего прихода, – сказал Сергей, – он поднялся на нашу лестничную площадку, нажал кнопку звонка папашиной квартиры и сбежал вниз, не дожидаясь, когда откроют.
– И что? – глаза Потапыча азартно заблестели.
– Больше ничего. Вернулся играть в домино.
– А дверь открыли?
– Нет. Глафира субботы и воскресенья проводит на даче.
– А может, он не знал об этом и пришел к ней в гости…
– Зачем же тогда убегать?
– Значит, проверял, есть ли кто в квартире, – теперь уже тихо, словно кто-то мог их услышать, произнес Потапыч. Он прижался щекой к портьере, губы сжались, побледнели, казалось, даже на носу появилась хищная горбинка.
«След почуял сыщик, – не без иронии подумал Сергей, – сейчас посыплются вопросы».
Верно, Потапыч тут же стал уточнять: «Скажи, Климовы сразу открывают дверь или сначала спрашивают?», «А снизу от подъезда можно увидеть, кто открывает дверь?», «Я не заметил, у них есть дверной „глазок“?»
Выяснив все возможное, Потапыч деловито обратился к Сергею:
– Что будем делать?
– Ждать. Наверное, он снова поднимется сюда…
В это время партия в домино закончилась, игроки, лениво потягиваясь, стали расходиться. Встал и сын Климова, медленно – руки в карманах брюк – заковылял к выходу со двора. Странно, он даже не глянул на окна квартиры Климовых.
– Уходит! – встрепенулся Потапыч. – Вот это да-а! Значит, он здесь свой человек, приходил в гости и никого не застал… Но зачем же тогда убежал после того, как позвонил?.. Ну что, пригласим его к нашему столу?
Сергей покачал головой.
– Бесполезно. Закроется сразу. Здесь он будет чувствовать себя как на допросе в милиции. Клади бутылку обратно в портфель, пойдем на улицу…
– Разопьем на троих в подъезде? – с усмешкой спросил Потапыч.
Когда они вышли на лестничную площадку, Сергей мимоходом нажал кнопку звонка климовской квартиры. Мелодичный звон призывно взвился и растаял в глубине комнат. Секунд десять они ждали. Никто не откликнулся.
Потапыч нетерпеливо дернул за рукав Сергея.
– Идем. Его упускать нельзя.
Так же бездомно, не вытаскивая рук из кармана, сын Климова вышел на улицу, постоял, оглядываясь по сторонам, и направился к маленькому квадратному скверу, где в центре высился монументальный памятник Алексею Толстому. Со двора было видно, как он снова остановился, закурил, потом медленно, нога за ногу двинулся вдоль железной решетки сквера. Вид у него был вялый и скучный, как у человека, обреченного на безделье. В скверике опустился на скамью, откинулся, вытянув циркулем ноги, и тупо, безразлично стал разглядывать памятник.
Вздрогнул, когда над головой раздался громкий голос Потапыча:
– Вот так встреча! А вы здесь что делаете, Константин Николаевич?
– Отдыхаю, – неприветливо буркнул Климов, убирая ноги под скамейку…
– Можно присесть рядом?
– Садитесь. Не заказано.
Сын Климова теперь уже озирался вокруг, явно думая о том, как бы избавиться от нежданных пришельцев.
– Мы вот с товарищем укромный уголок ищем… Дома, сами понимаете, жены, а выпить хочется…
Сергей укоризненно глянул на Потапыча.
– Можно и тут, – все еще угрюмо произнес сынок Климова.
– Нет, тут мы как на витрине. Побезлюдней местечка нет, а? Подумайте. Возьмем и вас с собой…
Пальцы климовского сынка мелко задрожали на коленях.
– Лучше, чем тут, места нет, – убежденно и уже вполне дружелюбно заявил он и тотчас вытащил откуда-то из-за пазухи пересохший хвост рыбины. – И закусь есть…
– Ну что, Сергей, рискнем? – Продемонстрировал Потапыч жгучее нетерпение.
– Не знаю, не знаю… Неудобно как-то… – засомневался Сергей, стараясь придать хоть какую-то правдивость торопливо разыгрываемой интермедии.
Потапыч понял его.
– А, была не была! – махнул он рукой и, развернувшись к сынку Климова, теперь уже неспешно, чтобы разжечь его желание, начал священнодействовать: выложил на скамейку стакан, два помидора, огурец, два ломтя черного хлеба, проложенного пластинкой сыра, наконец, бутылку «Столичной». Все это загородил портфелем от любопытствующих взглядов прохожих. Теперь даже Алексей Толстой, надменно сидевший в кресле на массивном постаменте, не мог увидеть со своей высоты, что делают руки Потапыча.
Лишь Константин Климов был посвящен в таинство. Повернув и чуть склонив голову набок, он смотрел вниз зачарованно. И весь размяк, расплылся в улыбке, когда к нему из тайной кухни поднялся стакан, в котором дрожала водка.
– Вы начинаете, – предложил Потапыч.
Климов изогнулся над портфелем, почти не поднимая головы, выплеснул содержимое стакана в рот, вытер тыльной частью руки подбородок и начал с треском раздирать черными ногтями прозрачную кожицу на пересохшей рыбине. Тут же заговорил, раскованно и охотно:
– Плохая у вас жизнь. Мне можно где угодно выпивать. А вам нельзя. Потому что вы – милиция… и боитесь…
– Мы боимся? – с наигранным возмущением спросил Потапыч. Он тоже выпил, поморщился. – Не обижайте нас, уважаемый Константин Николаевич. Тебе налить, Сергей?
– Нет, чуть позже…
Обрадованно захихикал сынок Климова, вырывая волокнистые куски с хребта рыбины и отправляя их в рот.
– Во-во, боится!
– Не боится, а пропускает, – наставительно уточнил Потапыч.
Но Константин, казалось, уже не слушал его, опьяненно расслабился, вновь протянул вперед длинные ноги – из-под грязных ботинок торчали оборками серо-зеленые носки.
– Ой, братцы, как выпить-то хотелось… А вы тут как тут… Такого, поди, и в сказке не бывает…
– Это уж точно. В сказке выпить никто не предложит, – заметил Потапыч и тут же осторожно спросил: – Неужели и за выпивкой теперь надо приезжать в Москву?
До Константина Климова смысл вопроса дошел не сразу. Продолжая сосредоточенно жевать рыбу, он ответил неопределенно:
– Да нет… Дела тут всякие…
– Что за дела, если не секрет? – новый вопрос был задан вроде бы мимоходом: Потапыч за портфелем опять наполнял стакан водкой.
– Вам, милицейским, нельзя все рассказывать, вы тут же в охапку и в тюрягу… – Подумал, пожевал, помял пальцами рыбину. И, видимо, пришел к решению:
– Все равно ведь разнюхаете… Я тогда не сказал. Струхнул…
– Разнюхаем! – с сожалением вздохнул Потапыч. – Такая уж наша работа…
Искоса глянув за портфель, Константин вдруг обратился к молчавшему справа от него Сергею:
– Вот вы, к примеру, скажите ему, – указал пальцем на Потапыча, – что в детстве брали у мамки из шкафчика деньги на мороженое…
Сергей, делая вид, что не прислушивается к их разговору, чуть откинулся в удивлении, но ответил без промедления:
– Было такое. Только я хотел стать большим коллекционером и как-то взял деньги не на мороженое, а на марки, – вспомнил Сергей об одном из увлечений Алябина.
– Вот и я на марки беру, – воодушевленно подхватил Константин.
– У кого? – резко повернул Потапыч в нужное для него направление.
– А не арестуете меня?
– Давай-ка, дружок, сначала выпьем, – с братским участием в голосе предложил Потапыч.
Они выпили, на этот раз и Сергей не отказался. Закусили помидорами, хлебом с сыром…
– Так у кого? Вы не сказали… – без интереса, без любопытства произнес Потапыч.
Теперь, уже вполне доверяясь собеседникам, Климов открылся:
– У отца родного… Разве же это преступление, а? Скажите?..
– Нет. У отца можно, – уверенно сказал Потапыч. – При условии, что он не возражает…
– Да он не знает об этом… И никогда не узнает… Я ж разве во вред… Я ж только себе для пользы… Вреда ему никакого… – Возбужденный желанием поделиться и получить одобрение своих действий, сынок Климова комкал, недостраивал фразы.
Однако Потапычу важнее было выяснить другое:
– Сколько раз брали?
– Да не помню, – беспечно отмахнулся тот.
– Понемногу?
– Мелочишку… На бутылку. И все… А у него там в сундучке пачки лежат… Так я ни разу целой пачки не взял.
– Молодец! – одобрил его Потапыч.
– А что, и вправду… Там денег тьма-тьмущая, а я только на бутылку, не больше… Для него незаметно… А мне хорошо… Выпить можно…
– И много уже взяли?
– Да нет… Там же деньжата не убывают.
– Давно ходите к нему на квартиру?
– С зимы… Да чепуха это все… Я ж только по субботам хожу, когда они на даче.
– А ключ у вас откуда, Константин Николаевич? – не снижал темпа Потапыч…
– Да что ключ… Я ж слесарил долго… Ключ для меня плевое дело… Раз-два и готово… – Он говорил уже пьяно, хвастливо.
– И сегодня там были? – спросил Сергей.
– Не, сегодня не был… Зайду еще… А может, и нет… – И, как бы застыдившись своего признания, повернулся к Потапычу, спросил озабоченно: – А что, брать у родного отца деньги нельзя? Неужто и такое у вас тюрягой пахнет?
Теперь уже Потапыч не спешил с ответом, разглядывая попрошаек-воробьев, снующих неподалеку от климовских ботинок.
– Это зависит от многого, – начал он назидательно. – Во-первых, от того, сколько вы взяли денег. Во-вторых, как отнесется к этому ваш папаша, когда узнает. В-третьих, не украдено ли что-нибудь другое в квартире. В-четвертых…
Его прервал явно опьяневший сынок Климова, на этот раз с тревожным беспокойством потребовав ответа:
– Так пахнет судом или нет?
Потапыч уверенно кивнул:
– Пахнет. Еще как!
– В чем же моя-то вина? – Климов-младший был искренне удивлен, как чеховский злоумышленник, который отвинчивал гайки на железнодорожных путях – лучшие грузила для рыбалки.
Сергей едва сдерживал смех от непритворной веры Климова в собственную непорочность. Редкая первозданная наивность!
А Потапыч уже начал работать.
– В чем ваша вина? – тут он повел диалог четко, ритмично, как в такт метронома: – Есть у вас ключ от квартиры академика?
– Есть, – последовал тихий, настороженный ответ.
– В квартиру вы заходили?
– Заходил.
– Деньги брали?
– Брал.
– Знаете, что недавно у академика пропал сундучок?
– Нет…
– И кто его унес, не знаете?
– Нет… – Великовозрастный сынок Климова затаился в напряжение. – В этом же сундучке деньги…
– Где вы были ночью с пятницы на субботу?..
– Где?.. Спал дома…
И тут Потапыч как бы остановил метроном, сделав жесткий вывод:
– Значит, вы можете подозреваться в краже сундучка.
Константин не сразу пришел в себя. Тяжелый пасмурный вздох – и глаза его наполнились горящей затравленной злостью.
– Не брал я… – сказал он хриплым дрожащим голосом.
Но Потапыч был неумолим:
– Это тоже надо доказать…
– Не брал я… – повторил Климов.
Сергей отчетливо слышал произнесенные им слова. Но вибрирующий голос, судорожно скрюченные пальцы рук, казалось, говорили о другом. И Сергей спросил осторожно:
– Может быть, вы все-таки знаете или догадываетесь, кто взял?
– Нет! – рявкнул тот. – Пошли вы к…
Матерные слова точно придали ему силы. Он вскочил и, путаясь длинными ногами, спешно заковылял из сквера. Нет, не был он обижен, унижен подозрением, это скорее напоминало откровенное трусливое бегство.
Когда его нескладная фигура потерялась в уличной толчее, Потапыч предложил:
– Ну что, помянем раба божьего Константина!..
– Помянем.
Они выпили, посидели еще, помолчали. Каждый по-своему думал об одном и том же.
– Вот чертов парень, – покачал головой Потапыч, – Я виноват – пережал маленько… А сундучок-то он, похоже, не брал…
– Но что-то знает…
– Это точно… Придется мне заняться им всерьез.
Потапыч поднялся, шутливо ткнул Сергея кулаком в плечо.
– Спасибо за компанию.
– Тебе – тоже.
Дома Сергея встретил телефонный звонок.
– Добрый вечер! Звонит вам Ким Александрович, психиатр, который наблюдает Виталика Стельмаха.
В голосе врача пробивалось возбуждение. Поэтому Сергей невольно спросил:
– Что-то случилось?
– Теперь я могу сказать, что обнаружил нечто очень и очень любопытное… Вас это, безусловно, заинтересует… Готовы прийти ко мне завтра утром, ну, скажем, часов в десять?.. Записывайте адрес клиники…
18Ким Александрович, подвижный человек с умными, всепонимающими глазами, быстро пожал Сергею руку и начал суетливо раскладывать на столе детские рисунки, их было много – более тридцати: старательно прописанные фломастером силуэты домов, людей, животных, раскрашенные цветными карандашами.
– Садитесь и смотрите внимательно. Все нарисовано Виталиком после той трагедии, – взволнованно заговорил психиатр. – Здесь, я думаю, заложена информация, которая вам нужна… Смотрите, смотрите! А я пока расскажу о Виталике. У него глубокое расстройство речи. Он утратил способность облекать свою мысль в форму предложений, хаотически произносит слова, звуки, слоги… Мы, клинисты-психиатры, определяем это как «спутанность речи».
Сергей оторвал взгляд от рисунков, вопросительно глянул на врача.
– Нет-нет! – всплеснул руками Ким Александрович. – Это не означает расстройство психики. Мой коллега пробовал выявить у Виталика характерные симптомы шизофрении. К счастью, ничего не подтвердилось. Болезнь его протекает без выраженных расстройств сознания. Рисунки свидетельствуют о том же. Для нас с вами это – детская криптограмма. Она требует тщательной расшифровки. Тогда многое станет ясным и для нас, врачей, и для вас, работников милиции.
Надеясь разгадать затаенный смысл рисунков, найти хотя бы то, что увидел в них психиатр, Сергей разглядывал каждый в отдельности, менял их местами, затем непроизвольно стал раскладывать листки по группам: справа – изображения домов, слева – людей, наверху он выстроил рядком силуэты животных.
– Ничего не замечаете? – сочувственно спросил врач, шумно дыша над плечом Сергея.
– Ничего… – Это было признание в бессилии.
– Но вы уже на правильном пути, – подбодрил его врач. – Я несколько вечеров бился над этой детской премудростью, пока, как и вы, не разложил по темам. И нашел… Не буду вас томить. На’досуге вы, как штурман по карте, проложите маршрут своего дальнейшего розыска. А пока… – Ким Александрович спешно, неровными движениями сдвинул на крайний угол стола сначала листки, лежащие сверху, затем – справа, таинственным шепотком приговаривая: – Дома нам не нужны, животные – тоже… – Оставшиеся листки прикрыл ладонями и тут же вскинул руки, будто прикоснулся к горячей плитке. – А людей мы изучим основательно. Здесь – можете не считать, просчитано – девять фигур женских и восемь мужских. Женские фигуры раскрашены желтым и розовым цветом, мужские – красным и черным. Меня заинтересовали черные мужчины. Их – два. Видите, силуэты выписаны старательно, а раскрашены зло, яростно, будто их хотели зачеркнуть, уничтожить… Я стал показывать Виталику по одному рисунку. Сначала с женскими фигурами. Увидев семь розовых, – заметьте, они разные, но чем-то схожи друг с другом – он сказал: «Мама», желтые – «Бабушка». Шесть красных мужских фигур, как я выяснил, были изображением его дедушки. Под конец я разложил перед ним два рисунка, заштрихованных черным карандашом. И тут с Виталиком произошло то, чего я, собственно, и ожидал. Он забарабанил кулачками по столу, закричал… На этом наша встреча прервалась. Теперь вы поняли: перед вами силуэт убийцы. – Ким Александрович сделал паузу, чтобы оттенить значимость своего открытия, затем продолжил тоном, не допускающим ни сомнения, ни возражения: – Судя по этим двум силуэтам, сделанным рукой юного художника, убийца – преклонного возраста, среднего роста, широкоплечий, ходит вразвалку, как медведь, возможно, был моряком…
– Ох, как был бы я вам благодарен, – остановил его Сергей, – если бы вы увидели на рисунках его фамилию и дом, в котором он живет…
Ким Александрович смущенно засмеялся.
– Увлекся, да? Не обессудьте… Но признайтесь, что вы не зря потеряли здесь время.
– Не зря, – благодарно сказал Сергей. – Ваше описание убийцы во многом соответствует моему представлению о нем…
– Вы уже кого-то подозреваете?
– И да и нет… В таком деле самый вероятный убийца часто тот, кто никак не может быть убийцей.
Он переводил взгляд с одного силуэта на другой: перед ним возникал то Чугуев, то Климов, то Алябин, Климов-сын, Климов-отец… Каждый был чем-то схож с этим рисованным человеком.
– Скажите, а почему Виталик рисует только силуэты?
– Это он делает для себя, а не для постороннего зрителя. Обвел фломастером силуэт и отчетливо видит всего человека. Как форма выражения детских эмоций. Набросал несколько штрихов – воссоздал в памяти образ и отбросил рисунок, забыл о нем. Потом принимается за другой… У него нет последовательности в мыслях, нет логики. Одни чувства, они идут волнами, одна разбивается о берег, набегает другая…
– А если его попросить…
– Если попросить? – задумчиво повторил Ким Александрович, но тут же отверг эту мысль. – «Черного человека» он не будет прорисовывать в деталях. Маму, дедушку – пожалуйста. А «черного человека» – нет. Его он ненавидит, обводит силуэт только для того, чтобы зачеркнуть, расправиться с ним, как с врагом…
На обратном пути в вагоне электрички Сергей расположился у окна. Достал из бокового кармашка сумки рисунки Виталика, отобрал изображения мужчин и снова начал их рассматривать. Но ничего нового, никакой дополнительной, предсказанной психиатром информации он не мог извлечь из этой серии тревожных детских впечатлений.
Посмотрел в окно. Поезд медленно набирал скорость, казалось, не он, а перрон поплыл в сторону вокзала, увозя куда-то окурки, бумажные обрывки, толстую мороженщицу вместе с лотком, наглухо закрытый ставнями табачный киоск и грустно глядевшую дворнягу.
Против Сергея сидели двое – седой мужчина и стройная большеглазая девушка в красном свитере. Закинув ногу на ногу, мужчина деловито раскрыл журнал с жемчужно-голой красавицей на обложке и углубился в него. А девушка, будто впервые оказавшись в электропоезде, оглядывала все вокруг и, казалось, всем своим существом с затаенной благодарностью принимала мирное покачивание вагона. Ей, видимо, очень хотелось поделиться своими впечатлениями с седым мужчиной, но тот, низко склонив голову, сосредоточенно изучал журнальные иллюстрации.
Заметив рисунки, которые Сергей держал в руке, как раскинутые веером игральные карты, девушка с робкой надеждой спросила:
– Можно взглянуть?
Сергей передал ей рисунки. И тут же посыпались торопливые восторженные слова:
– Какая простенькая стилизация! Уверена, что это забавы художника во время вынужденного безделья… Папа, подвинься! – толкнула локтем седого мужчину. Тот привстал, отсел подальше и снова уткнулся в журнал. Девушка разложила рисунки на скамье. – Но в этой беспечной легкости фломастера есть какой-то трагизм… Зачем он так грубо наложил черный цвет? Минуточку, минуточку… Все ясно. Цвет наложил не он, а его ребенок… Вот смотрите, – Она подняла один из листков, на котором был «черный человек», – Черкала детская ручонка с не устоявшейся координацией движений. Я права?..
Она и дальше что-то говорила, долго, увлеченно, но Сергей уже не слушал ее. Солнечный свет, падавший из окна на рисунки, вдруг раскрыл то, что он не замечал раньше, что не увидел и дотошный, прозорливый психиатр: под опущенной правой рукой «черного человека» стояли перечеркнутые карандашом и оттого едва заметные четыре точки. Он поднял другой рисунок «черного человека». И там под правой рукой просматривались четыре точки… Кастет! В кошмаре увиденного четко запечатлелось страшное орудие смерти, потрясенная память ребенка не могла не отразить его в рисунке. Теперь не было сомнений – это точный образ убийцы…
К руке Сергея неожиданно прикоснулись ласковые пальчики девушки. Она наклонилась вперед. В ее больших глазах под угольными ресницами уже не было восторженности, в них застыла добрая печаль.
– Вы думаете совсем о другом. Не слушаете меня… Наскучила моя болтовня?
– Простите. Так получилось… Я увидел здесь важное для себя, – виновато объяснил он. Ему вдруг захотелось сказать приятное этой милой девушке, чтобы вернулась к ней угасшая очаровательная восторженность, но, сам не зная почему, спросил скучным, деловым тоном:
– А какого человека видите здесь вы?
Ее глаза вспыхнули, блеснули озорно.
– Заманчивое предложение. Попробую. – Она откинула каштановую прядь со щеки и, легонько прикусив губку, углубилась в раздумье над «черным человеком».
Сергей с тихой улыбкой ждал, глядя на ее озабоченное милое личико. Ничего особенного: тонкие с легким изломом брови, прямые, ниспадающие до плеч волосы… И все же он продолжал с необычной для себя дерзостью смотреть на нее, ощущая щемящее чувство стыда и боясь, что его нескромный взгляд заметит и осудит меланхолически-чопорный мужчина. Не хотелось себе признаваться, но его волновали, чуть сдерживали дыхание нежная смуглость ее лица, подвижные чувственные губы и эти удивительно длинные ресницы.
– Могу начать. – Ее глаза, большие и ликующие, открылись ему, и он смутился, глянул в окно. – Это – очень злой человек. Жестокий и беспощадный, как горилла. Но… – Она примолкла на мгновение, подняла вверх указательный пальчик. – «Но» – весьма существенно. Он далеко не глуп. Более того, ему присущ творческий интеллект.
– Почему вы так решили? – удивился Сергей.
– Здесь все видно. Туловище – одно коварство и хищность, а голова выписана мягкими линиями… Гляньте, не угловато, не жестко, а мягко… Это говорит еще о том, что он может быть добрым и любящим… Вообще, мне кажется, особенно много зла скрывается в маленьких людях. В больших же – а тут крупная, массивная фигура – чаще преобладает доброта. Но этот человек – исключение, в нем больше плохого…
Сергей хотел спросить – уж не гадалка ли она, но девушка остановила его жестом руки.
– Еще не все. Слушайте дальше. Этот человек терпелив, уверен в себе. Сила – а он силен – часто воспитывает твердость характера, самомнение… И еще могу добавить, что в нем много земной животной страсти. Он может отдаваться всецело, со свирепой жаждой. Как мужчина, простите, он может кое-кого привлечь, хотя это не мой тип, я не хотела бы с ним встречаться…
– У вас видение экстрасенса. – Перед ним были ее огромные, живые глаза, и он чувствовал, что начинает робеть, как школьник на первом свидании, слабеет, отуманивается его воля.
– Возможно, – Она отбросила назойливую прядь волос, опять соскользнувшую на лицо. – Особенно когда меня осеняет вдохновение. Но я не экстрасенс. Хотя бы потому, что не могу определить самое простое: почему вас так привлекли эти рисунки?
Следуя своей старой профессионально-суеверной привычке ничего не раскрывать заранее, Сергей ответил не сразу, мучительно придумывая правдоподобное объяснение. Пауза чуть затянулась, стала неловкой. А когда он снова встретился с ее взглядом, то растерялся, сказал совсем не то, что надумал…
– Это «портрет» убийцы, которого я должен найти.
Девушка не удивилась, не ахнула, словно сама давно догадалась.
– Тогда я кое-что добавлю. Здесь изображен очень хитрый человек. Хитрый и умный. Его не просто распознать. Он прекрасный актер и может сыграть даже роль вашего лучшего друга… Я сейчас, как никогда, убеждена в том, что говорю правду. Когда вы найдете его, а вы обязательно его найдете, я это чувствую, то сами убедитесь в моей правоте. И не улыбайтесь, пожалуйста, верьте мне…
Сергей не ответил. Его вдруг сковала немота. А глупая улыбка – она не поняла – означала совсем другое. Ему было уютно и тревожно-радостно в этом многолюдном вагоне. Как-то по-особенному остро ощутил он сейчас пустоту своего одиночества, испугался внезапно прилетевшей мысли, что эта удивительная встреча может быть последней в его жизни… Ему захотелось сказать ей… но неодолимой преградой оказалась мрачная суровость ее отца, чутко-молчаливого стража.
И все-таки она обладала экстрасенсорным провидением, иначе не предложила бы тихо и доверительно:
– Мне очень хочется услышать от вас историю о поиске убийцы. Вы его найдете, я верю… Позвоните мне, пожалуйста… Мой телефон…
Мужчина предупредительно кашлянул, скосив глаза в ее сторону.
– Папочка, хватит! – резко повернулась она к нему. – Могу же я в конце концов поступать так, как хочу…
– Я ж не против, доченька… я…
Так и не закончив вторую фразу, он стал нервно перелистывать страницы журнала. Лицо виновато смягчилось, исчезло выражение надменной строгости. Теперь он выглядел заботливым, покорным и легко ранимым.
Исчезла преграда, спало напряжение, и Сергей, наклонившись к девушке, начал рассказывать о чудовищном преступлении.
Она часто перебивала его, засыпала вопросами. Говорили они сбивчиво, торопливо, словно соскучились друг по другу, пока не раздался сверху хриплый голос поездного радио. У Сергея похолодело в груди.
– Мне пора, – сказал он растерянно.
– Так позвоните!
– Обязательно, – Поднявшись и набросив на плечо ремень сумки, он сказал, почему-то обращаясь к ее отцу: – До свидания!
Тот вежливо кивнул в ответ.
Когда поезд, свернувшись в дугу, как насытившаяся змея, скрылся за деревьями и унес за собой тяжеловесный грохот, Сергей вынул из кармана листок бумажки. На нем крупно чернели цифры телефонного номера. Ни фамилии, ни имени она не написала…
