Текст книги "Крылья беркута"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

– Ты, Надя, учти – никакой он не господин, а товарищ студент или же гражданин, ну, а самое лучшее – Сергей. Верно, друг?

– Да. Конечно, – согласился Обручев.

– А все слова о господах – на свалку истории, как говорил у нас на митинге комиссар Кобзин.

– На свалку, так и на свалку! Я с удовольствием.

– А ты, Василий? – спросил Семен. – За господ или же против?

– Наше дело какое: пожевал – и в хлев. Так что я ничего не знаю и ведать не ведаю.

– Все это будете потом обсуждать, а сейчас давайте человека на место определим. Сеня, бери его под руку, а я с этой стороны, – предложила Надя и наклонилась, чтобы поднять Обручева с кресла.

– Ну, что вы, что вы! – запротестовал он. – Мне уже лучше. Даю слово.

– Ежели так, то пошли, – предложил Семен. – А тебе вот что скажу, товарищ Сергей: давай, чтоб все было по-простецки. Не выкамаривайся. У нас все так. Сегодня ты мне, завтра я тебе. Понял? Ну, давай, Надя, веди куда там.

Оставшись один, Василий тяжело вздохнул. Вон как оно бывает на белом свете: то Семена и на порог не пускали, а тут пришел, как настоящий хозяин. И со студентом разговаривает – в карман за словом не лезет. И Надя тоже... На квартиру студента определила, хозяйничает, будто в собственном доме. И насчет штаба – давай, говорит... Будь Иван Никитич дома – как раз пустил бы, держи карман шире!

В гостиную вернулись Семен и Надя.

– Ты чего такой пасмурный? – спросил Семен. – Беляков из города вышибли, хозяева деру дали, надо бы радоваться, а он пасмурный, будто кто по шее надавал.

– Я вроде как всегда такой, – возразил Василий.

– А ты считаешь, человеку не о чем думать? – спросила Надя. – А если ему совсем деваться не куда? Как тут быть? Хозяин у нас уехал.

– Ну и скатертью дорога, без них только и жить.

– Тебе хорошо, – хмуро ответил Василий. – Ты при деле.

– Вот и ты давай к нам пристраивайся, тоже будешь при деле.

– У вас воевать надо, а я крови до смерти боюсь, – сказал Василий и, чтобы прекратить неприятный разговор, спросил Надю, заперла ли она калитку.

Надя всполошилась. Нет, калитку они с Семеном оставили открытой.

– Видали?! – недовольно пробубнил он. – Еще кто ворвется. Побегу.

Он схватил ружье и торопливо выбежал из комнаты.

Глава восемнадцатая

Семен проводил Василия пристальным взглядом.

– Темный как ночь, – с сожалением сказал он.

– Не с чего ему светлым быть.

– Тоже верно, – согласился Семен. – Наш комиссар товарищ Кобзин так про эту самую темноту поясняет... Между прочим, ты про Ленина слышала?

– Ну, конечно.

– Я рассказывал?

– Нет. Слышала, когда была в Петрограде.

– А звать как, знаешь?

– Владимир Ильич, – не задумываясь, ответила Надя.

– Гляди ты, все правильно! Ну, а скажем, насчет звания, должность у него какая? – входя во вкус роли наставника, не без чувства превосходства спрашивал Семен.

– А ты что это взялся меня допрашивать? – шутливо возмутилась Надя. – Тоже мне – экзаменатор нашелся.

– Не знаешь? Люди добрые, она не знает, кто такой Владимир Ильич Ленин! – Семен горестно сложил руки на груди. – А еще образованная барышня считается. В гимназию ходила! Горы книжек перечитала! Просто дальше ехать некуда! Да его все на свете знают, все народы, в лесах где-нибудь живет негр или же китаец, для примеру, только спроси, каждый сразу отрежет: вождь мирового пролетариата! Поняла?

Слушавшая с доброй улыбкой речь своего друга, Надя, наконец, не выдержала и рассмеялась:

– Ты подожди упрекать и всякие там выводы, я тоже все это знаю. Но запомни, Семен, такой должности – вождь мирового пролетариата нет и быть не может.

– Вот чудачка, ей одно, а она свое! Ты смотри, еще где-нибудь не скажи, ей-богу, засмеют! В бане шайками забросают.

– Это над тобой могут посмеяться и еще скажут: темнота, как ты давеча про Василия. Ленина назвали вождем из уважения. И не каждого люди могут вот так. Или не согласен?

– Это, конечно, верно... – Поняв, что спорить с Надей ему не очень-то выгодно, Семен возвратился к прерванной теме: – Товарищ Кобзин рассказывал, что он не так давно виделся с Лениным, и знаешь, что Ленин насчет темноты пояснил? Что это и есть первый враг революции, что темнота нужна всей этой белогвардейской и буржуйской сволочи, и надо бороться с ней.

– Ты все о своем комиссаре. Он что – и вправду хороший человек? Я не о том, какой он командир или, может, оратор, а просто человек... К людям как он относится?

– К людям? – Семен на мгновение задумался. – Я, право, и не знаю, как тебе сказать... Ну, он, знаешь, такой, словом, вся душа у него нараспашку, А неправды терпеть не может. Вот он комиссар, да? Это же, я так слыхал, ну как у беляков генерал, только советский. А он с каждым словно брат родной. Знаешь, как все его любят? Каждый головы своей не пожалеет. Верно говорю!

– И ты тоже?

– Или я, по-твоему, хуже других? – обиделся Маликов. – Да я за него под пули пойду!

Это было сказано так горячо и с такой убежденностью, что Надя поверила: да, действительно, если понадобится, Семен грудью заслонит своего комиссара. Какой же это, должно быть, исключительный человек, если Семен, перевидавший на своем, не так уж и большом еще, веку много плохого, привыкший относиться к людям с недоверием, так крепко привязался к Кобзину. Это не шутка...

Семен Маликов тоже верный, преданный человек, на него можно положиться в самую трудную минуту не выдаст, беду отведет, на себя ее примет. И она к нему будет относиться так же... Трое у нее дорогих, самых дорогих людей: Костя, бабушка Анна и Семен. Какое же спасибо надо сказать этому студенту – Сергею Шестакову... По спине пробежал озноб, Надя даже вздрогнула.

– Ты чего? – спросил Семен.

– Да так... Рассказ твой вспомнила о бандитах.

– Есть о чем вспоминать! Каждый день у нас что-нибудь случается. И не такое.

– Значит, он, – Надя глазами указала наверх, где находился Обручев, – значит, он выручил тебя?

– Как тебе сказать – он меня, я его. А иначе нельзя.

– Смелый, правда? – спросила Надя и мысленно представила, как безоружный студент бросился на выручку Семену. А ведь Семен ему никто. Совершенно незнакомый человек. Бывают же такие люди!

– Смелый, говоришь? – спросил Семен. – Подходящий парень. К нам бы его. Я расскажу о нем комиссару, Петр Алексеевич поговорит – и дело сделано. Вот увидишь, студент у нас останется.

Семен вдруг заулыбался и, подойдя к Наде, ласково и осторожно взял ее за руку.

– Надь, заметила, мы даже не поздоровались?

– Правда... – сказала Надя и положила левую руку на его руки, крепко сжимавшие ее правую. – Я как увидела тебя в калитке, все позабыла...

– Напугалась?

– Я и сама не знаю. Должно быть. Прямо вот в сердце кольнуло. Думала, что-нибудь с тобой.

– Эх ты, трусиха!

Надя в этих словах услышала другие слова и много слов о том, как он любит ее, как рад встрече, что он смотрит на нее и не может насмотреться...

– Да со мной до самой смерти ничего не будет... – проговорил он и крепко обнял ее, прижал к груди.

Надя не сопротивлялась.

– Ну, здравствуй! – шепотом сказал он и поцеловал ее в губы.

– Не надо... – так же тихо сказала она.

– Не буду... Не буду... – шептал Семен и продолжал целовать ее.

Сейчас он забыл обо всем на свете: в его душе, в его сердце жила только она, его мальчишечья невеста, его почти невысказанная любовь.

– Говоришь, не буду, а сам?

– Все! – решительно сказал он и бросил руки за спину. – И не думал, веришь? Само так получилось. Соскучился-то! Вроде целый год не виделись. Сама знаешь, кто ты есть для меня... Только вот ты... – Он безнадежно махнул рукой.

– А что я?

– Не знаю. Не пойму тебя. Видать, хороша Маша, да не наша. Я все время надеюсь, а ты даже никакого намека.

– Сеня, милый! Ну зачем же бросать слова впустую? Сам знаешь, ты же мне вместо брата...

– Спасибочко!

– Вот видишь, уже и обиделся... – огорченно сказала Надя. – А я ведь так по тебе соскучилась...

– Неправды, Надя, мне не надобно, – вдруг окрепшим голосом решительно сказал Семен. – И хватит об этом. Брат так брат! – Он тут же заговорил о другом: – У Чакмары мне недосуг было и порасспросить тебя, как жилось тут. Не болела без меня?

– Нет. С чего ты взял? – удивилась Надя.

– Лицо вроде как осунулось. И побелело.

Надя усмехнулась.

– С хорошей жизни...

Ей захотелось поведать ему все-все, что накопилось на душе, и она торопливо стала рассказывать о своих бедах, особенно щедро валившихся на нее в последние дни.

– Веришь, Сеня, иногда хотелось петлю на шею или с обрыва в омут кинуться, чтоб один конец...

– Да ты что? – возмутился Семен. – Прежде подумала бы, чем такое говорить.

– Не раз и не два обдумано. Правда! Вот, бывало, делаю, что-нибудь, а в голове все одни и те же мысли роятся... Ну, зачем я живу на белом, свете? Что хорошего вижу и вообще что видела хорошего в своей жизни? Ничего. Не жизнь, а маета одна. Черная, беспросветная ночь...

– И, значит, по такому случаю – в Урал головой? Ловко получается! Другой голове такого и не сварить, – вдруг озлившись, сказал Семен. – Так считаешь, что всей это золотопогонной сволоте и стрюковым досадить сможешь? А как же, держи карман шире! Только обрадуются. Скажут, дуракам туда и дорога. Надо их заставить, чтоб в омут ныряли, а сами не полезут – силой затолкать ко псам! Да я бы ни за что на такое не пошел! Никогда! Поковеркали они наши жизни, и твою и мою, так я назло им не помру! Выживу, покамест всех их к ногтю не прижмем! Тебе понятно такое дело? Буду палить в них до последнего патрона! И ни разу не промажу! И ни одного гада не пожалею. Они меня тоже, в случае чего, не помилуют. Не подумай, что я впустую слова на ветер бросаю. Нет! Я добровольно в отряд пошел. И другие тоже. У нас все так. Я тебе, Надя, одно скажу: одолеем – все переменится. По-людски заживем. Рассопливимся – на шею опять ярмо накинут, только, может, еще покрепче да потеснее прежнего. Ночь – само собой – ночь! Только и ей конец придет. Все еще переменится. Сама увидишь! Ну, а ежели у человека нет никакой надежды – тогда, конечно.

– Вот и меня такие же мысли удерживали. Вспомню, как ты со Стрюковым спорил, и думаю: не напрасно же революция и все ваши бои. Я за тебя очень волновалась...

– Почему?

– Да потому, что каждый день слышу, как они против вас. Ты сейчас говорил – и весь кипел... Они тоже – Стрюков и все, кто к нему приходил, купцы разные. – Надя только рукой махнула. – Прямо живьем бы в землю зарыли.

– Дело пошло на то, кто кого... Понимаешь?

– Понимать-то я все понимаю... – Надя, не закончив, вздохнула.

– Говоришь – понимаю, а сама вздыхаешь.

– Думаешь, легко сидеть сложа ручки и ждать? Все что-то делают, за что-то борются, а тебе как будто и места нет. От тех я навсегда отстала, да и не приставала к ним, жила сбоку припека.

– Между прочим, я о тебе рассказывал комиссару нашему, Петру Алексеевичу.

– Правда? – удивилась Надя.

– Или я буду тебе врать? – обиделся Семен. – Когда я доложил все по порядку, он просто-таки обрадовался и говорит, что против атамана не только те, что фронт держат, а и те, что в тылу у него. Мы тебя за свою понимаем. Так и считай.

– Послушай, Сеня, я и в прошлый раз тебе говорила, а ты велел подождать... Что, если я теперь попрошусь к вам в отряд? Примут?

Подобного вопроса Семен сейчас не ожидал и немного растерялся.

– Ну что ж, дело такое... Если, конечно... Подумать надо, если что... поспрашивать... – проговорил он и, понимая, что плетет несуразицу, замолчал. Нет, Надя спросила не просто так себе, значит, ей и отвечать надо с полной ясностью, А что он может сказать? Не сразу и найдешься, не сразу придумаешь. А между тем Надя пристально смотрит в глаза и ждет ответа, да не просто какого-нибудь, а самого что ни на есть задушевного. – Ну, а что ты будешь в отряде делать?

– Да все, что надо! – удивленная его вопросом, ответила Надя. Она думала, что на этот раз Семен обрадуется и одобрит ее решение, но вместо этого на его лице смущение, полная растерянность и, стало быть, возражение. Почему? – Ты не бойся, краснеть за меня не придется, – сказала она.

– Даже не думал. Или не знаю тебя?

– Так в чем же дело? – допытывалась Надя.

– Как бы тебе объяснить... – Путаясь и сбиваясь, Семен начал пространно рассказывать, что у них очень большой отряд и почти одни мужчины. – Правда, есть милосердные сестры и женщина-врач, но то уже не молоденькие, даже можно сказать – пожилые женщины, а чтоб девчонка – так девчонок нет. А что касается простых казачек, да еще молоденьких – ни одной.

– Ну, вот я и буду первая. Нет, вижу, ты не согласен. Тогда скажи, почему? Ведь не так давно сам приглашал. Правду я говорю? Или что изменилось у вас? Говори прямо, что думаешь.

– Приглашал, не отказываюсь. Что было, то было. Мне тогда казалось... Я так думал...

– Не узнаю тебя, Семен. Ну, чего петляешь? Может, знаешь, чего я не знаю, – так давай все напрямик!

– Была бы ты замужем... – неожиданно сорвалось у него с языка то, чего он не решался сказать.

Эти слова Семена не столько удивили, сколько рассмешили Надю.

– Разве к вам только женатых да замужних принимают?

– Напрасно смеешься, – с обидой в голосе сказал Семен. – Народа-то у нас много, люди разные. Мало ли чего бывает. – Поняв, что он дает отряду не очень-то завидную характеристику, Семен поспешил поправиться: – Конечно, народ у нас хороший, и ты ничего такого, так сказать, не думай. Ну, а все ж мужики остаются мужиками. И парни тоже приставать могут...

– Никак пугаешь?

– Вот и выдумает же человек, – вдруг рассердившись на себя, сказал Семен. – Ей про дело, а она... Хочешь, я сам поговорю с комиссаром Кобзиным? Так прямо и скажу: Надя, мол, Корнеева просится к нам в отряд.

– Не надо, – поспешила отказаться Надя.

– Ну, как знаешь. Только на меня не обижайся.

С лица Нади сбежала улыбка, оно стало немного грустным, а глаза потеплели и смотрели на Семена с добротой и лаской, и была еще в них просьба не сердиться на нее, потому что она перед ним ни в чем не виновата.

– За что же мне на тебя обижаться? Эх, Семен, Семен. Я ведь все понимаю.

Семен повесил винтовку на плечо.

– Ну, ладно... Надо идти, – сказал он, торопливо напяливая шапку. – Скажу Кобзину, что дом пустует.

– Подожди! А обед?! У меня же все готово! Вот дура-то, увидела, обрадовалась, и из головы вон.

Но Семен отказался: комиссар ждет! Все равно сегодня он еще наведается.

– Не позабудь студента накормить, – уходя, напомнил Семен.

Глаза девятнадцатая

Надя прислушалась – за дверью тихо. Кажется, студент заснул. Пусть поспит, сон вреда не приносит. Она хотела уйти, но передумала. Все-таки надо предложить ему поесть. Она осторожно, одним пальцем, стукнула. За дверью послышался негромкий голос. Она вошла.

Обручев лежал, приподнявшись на локте. Увидев Надю, он поспешно сел и принялся торопливо извиняться. На вопрос, как самочувствие, он сказал, что ему лучше, поблагодарил.

– А как голова? Не болит?

– Спасибо. Боли нет. Какая-то противная тяжесть, но ничего, все пройдет. – Он смущенно взглянул на нее. – Извините меня, все так нелепо получилось... Даже неловко перед вами.

– Ну, что вы? Пожалуйста, не беспокойтесь.

Слегка пошатываясь, он подошел к ней, осторожно взял ее руку и поднес к губам.

Надя отдернула ее.

– Зачем вы?

– Извините! – Он неловко поклонился. – И прошу отпустить меня.

– Вы куда-нибудь торопитесь? – спросила Надя.

Он ответил, что торопиться ему некуда. Просто не хочет злоупотреблять добротой и гостеприимством хозяйки. Он сам не любит назойливых и бесцеремонных.

– А у вас что, здесь живут родственники? Знакомые? – поинтересовалась Надя.

Он невесело улыбнулся.

– К сожалению, ни тех, ни других.

– Куда же вы собираетесь? – не скрывая удивления, спросила Надя. – Только не подумайте, что я из простого любопытства – вы ведь нездоровы.

– Нет, нет, пожалуйста, я ничего дурного, наоборот... Видите ли, я сам еще не знаю, куда направлюсь, – он в раздумье пожал плечами. – Вчера зашел в номера господина Коробкова, но охрана меня не пустила. А сегодня, думаю, возможно, и удастся. Белые-то ушли!

Надя только сейчас обратила внимание на одежду студента: и форменная куртка и такие же брюки – все было изрядно заношено и потрепано, а на коленке у правой штанины – небольшая овальная заплата. На ногах разбитые башмаки. Видно, не из богатых. А еще говорит о номерах – интересно, за какие такие коврижки он смог бы снять номер?! Скорее всего, насчет номеров он все выдумал, на свете нет таких людей, которым приятно хвалиться своей бедностью. Говорит, вчера пытался зайти в гостиницу Коробкова, значит, уже вчера был в городе... Где же он ночевал?

– Да вы садитесь, пожалуйста, – пригласила Надя.

Он сел и, взглянув на свои бесформенные башмаки, поспешно убрал ноги под стул.

Надя заметила это движение. Стесняется!

– В номерах, как я слышала, дорого, прямо-таки шкуру дерут. Если вам и вправду некуда, то живите пока у нас. Места хватит.

Обручев еще раз поблагодарил и сказал, что, если можно и он не будет в тягость, то останется на самое короткое время. Вообще-то он не собирается надолго задерживаться в Южноуральске.

Надя спросила, когда он сюда приехал.

– Два дня назад, – ответил Обручев. – Контрразведчики высадили всех пассажиров, а состав забрали для своих нужд. Мне же надо ехать в форт Ак-булак. По-киргизски это, кажется, «белая вода» или же «белая река». Слышали о таком?

– Слышала.

– Это далеко в степи. Там жил мой отец – земский врач. Но вот сообщили о смерти старика. И я поехал. Зачем? И сам хорошо не знаю. Тоска. Я очень любил отца. И даже не могу себе представить, что больше не увижу его... Страшная штука смерть. Вообще о ней человек не думает, пока не коснется беда.

И без того невеселые глаза гостя стали совсем грустными. Хотя он старался говорить сдержанно и спокойно, Надя не могла не заметить в его голосе плохо скрытого волнения.

Обручев спросил о Семене:

– Где тот славный парень, который привел меня сюда? Хотелось бы повидать его, пожать ему руку.

Он сделал вид, что обрадовался, когда узнал, что Семен Маликов скоро вернется вместе с комиссаром. Возможно, в доме разместится штаб красных. На последнее обстоятельство гость не обратил внимания. Он поинтересовался, чей это дом и кто живет в нем.

Выслушав короткую исповедь Обручева, Надя в немногих словах рассказала о Стрюковых, о себе. Обручев понял, что старушка, встреченная им в ночь приезда, доводится ей бабушкой и что она уехала с хозяевами. Он облегченно вздохнул – значит, Никакая опасность ему пока не грозит.

С первых же слов, как только Надя стала рассказывать о хозяевах, Обручев почувствовал к ней глубокую неприязнь. Было ясно, что она недобро, враждебно относится и к самому Стрюкову и к Ирине, и он удивился: как же все-таки могло служиться, что в доме этого миллионера живут и служат ему люди, откровенно ненавидящие его?

А собственно, какое ему Дело до того, кто и как относится к Стрюкову? Конечно, было бы несравненно лучше, если бы в доме нашелся человек, преданный хозяину, с которым при крайней необходимости можно была бы вступить в контакт. Но хорошо и то, что впервые ему, Обручеву, пришлось играть свою роль перед девчонкой, а не перед комиссаром Кобзиным. О Кобзине же у полковника Рубасова хотя и говорили с ненавистью, но не скрывали, что это серьезный и опасный противник. Вот почему и подослали сюда «студента Сергея Шестакова».

А Надя от слова до слова поверила всему, что рассказал студент, поразилась его удивительной скромности, непонятной застенчивости. Ведь он только что показал свою смелость, дерзкую решительность, на которую способен далеко не каждый. И глаза его понравились Наде – голубые-голубые и грустные. Не удивительно, конечно, что он грустный: потерять отца, даже не простившись с ним, – двойное горе. Ведь и у нее было такое же горе: ушел отец на фронт и не вернулся. Это случилось несколько лет назад, но и до сих пор у Нади щемит сердце, когда вспомнит тот горький и тяжкий день. А у студента беда совсем свежа.

Глава двадцатая

Внизу послышался голос Василия:

– Надежда! Ты где?

Надя выбежала из комнаты и помчалась вниз.

Обручев хотел было следовать за ней, но, пораздумав, остановился на площадке лестницы, откуда удобнее было видеть и слышать все, что происходило на первом этаже.

– Красные! Комиссар Кобзин! – потрясая ружьем, во все горло заорал Василий, едва Надя показалась на лестнице. – Впускать? А?

– Ну, конечно. А Семен там? – спросила Надя.

– Не заметил. За воротами они, в калитку бузуют, – на ходу бросил Василий.

Надя побежала встречать гостей.

В прихожую вслед за Василием вошли двое незнакомых. Наде прежде всего бросились в глаза красные банты на груди у каждого и кумачовые ленты на шапках.

Впереди шел высокий, худощавый, с длинным носом и быстрыми глазами навыкате, одетый в кожаную куртку, красные галифе с хромовыми леями, обутый в новые сапоги со скрипом. Почти у самых колен болталась деревянная кобура, из которой выглядывала рукоятка револьвера с привязанным к ней цветным шнурком. На левом плече дулом вниз висел легкий карабин.

На втором незнакомце – невысоком и коренастом, ладно сидел полушубок черной дубки с серым смушковым воротником и такой же оторочкой по верхней поле и внизу. За спиной у коренастого торчала винтовка с примкнутым ножевым штыком, в правой руке он держал наготове револьвер, а левая поигрывала ременной плеткой. Лицо у него было красное, с небольшими усами врастопырку, глаза-щелочки – не разглядеть, куда они смотрят и что видят. – Держался он на шаг позади первого.

– Здравия желаем! – простуженным голосом сказал высокий и хотел было подать Наде руку, но передумал и сунул в карман кожанки.

– Здравствуйте, – сказала Надя и приветливо пригласила: – Проходите, пожалуйста.

– Это точно, само собой, – сказал высокий и, обернувшись к товарищу, тоном приказа добавил: – Продвигайся, Юрочка, и чтоб глаза и уши на взводе.

– Так я... Будьте спокойны, товарищ комиссар. Все как есть, – с подобострастием ответил коренастый.

– Моего адъютанта зовут Юрочкой. Так что не следует забывать. А я – комиссар Кобзин.

– Все как есть, – подтвердил Юрочка. – В полной соответствии!

Ткнув в сторону Нади пальцем, высокий спросил Василия:

– Кто такая? Только чтоб правду, иначе – секирь башка!

– У нас живо! – подтвердил Юрочка.

Высокий метнул в него недовольный взгляд.

– Она? Надежда-то? Так она что... – переминаясь с ноги на ногу, заговорил Василий, всеми силами стараясь не выдать, сдержать дрожь, от которой сотрясались все его внутренности. – Она... при... прислуга по дому.

– Ты не трясись! – прикрикнул Юрочка, громко хлопнув плетью по голенищу сапога. – Не люблю, понимаешь.

– Юрочка! – одернул его высокий. И обратился к Наде: – Юрочка насквозь революционер и насмерть не терпит буржуазистов. Его аж трясучка бьет. Так они же, гады, нашего брата и по тюрягам и по этапам! Мы им теперь устроим шухер, падлам! Кишки вымотаем! Извиняюсь, мадам, за такое выражение. Значит, прислуга?

– Да. За горничную была, – сдержанно ответила Надя.

– Значит, своя. Пролетаристка. Хорошо. Ну, а он кто? – теперь уже у Нади спросил высокий и ткнул пальцем в сторону Василия.

– Работник: и конюх, и сторож...

– Тоже приятно. Теперь отвечайте на наши законные вопросы, потому как мы Советская власть и имеем полное право. Ясно сказал? – обратился к обоим высокий.

– Так чего ж тут, как бог свят! – размахивая руками, заспешил Василий.

– Значит, мадам, ваши буржуи тягу дали? – спросил высокий.

– Да. Сбежали, – с готовностью ответила Надя.

– Кашалоты, – зло бросил Юрочка.

– Так понимают же, паразиты, – добавил высокий и продолжил допрос: – Оружие в доме есть?

Надя и Василий переглянулись. Никогда никакого оружия в доме они не видели. Правда, Надя знала, что у Ивана Никитича был револьвер, но она знала также и то, что с револьвером Стрюков никогда не расставался.

– Вот только ружье у Василия, – сказала Надя. – Для караула,

– Тоже – оружие! – недовольно прервал Надю Юрочка. – Нам бонбы надо, пулеметы, а не дерьмо собачье...

– Юрочка, извинись перед дамой, – потребовал высокий,

– Так я что? Я ничего, – недовольно буркнул коренастый и многозначительно добавил: – Время только зазря тратим, я так понимаю.

Высокий кивнул головой.

– Хозяин много добра уволок? – спросил он.

– Почти ничего, – ответила Надя. – В чем были, в том и поехали.

– Приятно, – не без удовольствия отметил высокий. – Все барахло ликвизируем для революционного пролетариата. А теперь еще один вопрос, самый главный. С золотишком как? Прихватили?

– И не темнить! – прикрикнул Юрочка, поигрывая плетью.

– Я не заметила.

– Дико! – возмутился высокий. – Пролетариат, можно сказать, кровь свою проливает, а она не заметила! Разве же такая бывает солидарность?

– А может, вы заодно с ними?! – прошипел Юрочка и, кинувшись к Наде, крепко стиснул ее руку.

– Да вы что говорите?!

В голосе Нади было столько возмущения и обиды, что незнакомцы поняли: она говорит правду. Юрочка отпустил ее руку, а высокий покровительственно сказал, хлопнув ее по плечу.

– Признаем, мадам. Тут такое дело, что революции нужно золото...

– Вот так! – поддержал Юрочка и провел ладонью по горлу.

– Придется обыск. Как ты по этому вопросу кнацаешь? – глубокомысленно обратился высокий к Юрочке.

– Рванем.

– Разрешите, мадам? – Было это сказано скорее в тоне приказа, и Надя именно так и наняла.

– Смотрите, воля ваша, – сдержанно ответила она.

– Спервоначалу пройдемся, обглядимся, что и чего, – предложил высокий.

– А вы от нас никуда! Ни на шаг! – приказал Юрочка и пригрозил плетью приотставшему Василию. – А чуть чего, все пули в рот тебе пошвыряю. – Увидев в столовой накрытый стол, он кинулся к Наде: – А это почему на столе собрано? Для кого жрачка?

– Резон, – поддержал высокий и протянул руку к кобуре. – Ну? Кого ждете?

– И без обмана! А то враз к стенке! – взвизгнул Юрочка.

– Спокойно, Юрочка! Я тебя прошу – прижми нервность, – многозначительно сказал высокий. – Мадам, так для кого вся эта обильная шамовка? По-быстрому!

– Для вас, – ни на кого не глядя, сказала Надя.

– Врешь...

Надю, словно плетью, хлестнула площадная брань. Она даже вздрогнула, как от удара, и оторопело глянула на Юрочку.

– Чего уставилась?! – опять взвизгнул он и поднял руку с плетью, намереваясь ударить девушку, но его остановил высокий.

– Я говорю – ша! – грозно прикрикнул он.

Надя была в смятении: то, что перед ней красные, поначалу не вызывало никакого сомнения, но окрики Юрочки, его угрозы настораживали; удивляло и то, что этот злобный человечишко в присутствии комиссара допускает брань и грубость. О комиссаре Кобзине Семен говорил только хорошее. Правда, комиссар сдерживает Юрочку, но вообще у них какие-то удивительные отношения. И говорят они не совсем обычно. Да, комиссар хорошо одернул Юрочку, но и в нем самом тоже есть нечто такое, что вызывает беспокойство и настораживает.

– Для кого собрано на столе? Ну? – продолжал Юрочка.

– Я правду сказала, – обращаясь к высокому, сдержанно промолвила Надя. – Стол накрыт для вас. Сама собирала.

– Персонально? Такого не может быть! Потому как вы не могли знать об нашем визите. Тут получается каша-малаша, – все больше настораживаясь, сказал длинный. – Так я излагаю, Юрочка?

– А я что? – зло буркнул Юрочка и недовольно отвернулся.

Надя хотела было рассказать о Семене, но почему-то вдруг почувствовала, что впутывать Семена в происходящее не следует. Даже нельзя! Но комиссару надо отвечать.

– Мы не лично вас ждали, – начала Надя. – Вообще красных. В городе красные, хозяева уехали, мы с Василием и подумали, что кто-то обязательно зайдет...

– И опять же – Семен Маликов заходил, – совсем некстати вмешался Василий, – так он сказывал... – Заметив взгляд Нади, Василий умолк.

– Это наш конюх приходил, он на конном дворе, – заметив, как переглянулись высокий и Юрочка, пояснила Надя. – Он сказал, что красные повсюду на постой встают. Мы ничем не хуже. Люди есть попросят...

– Тоже резон. Даже очень! – согласился высокий. – Может, попитаемся, Юрочка?

– Решай, комиссар. – Юрочка многозначительно приложил ладонь к животу. – Так-то вроде подсасывает. Только времени нету. Ты голова, решай.

– Позволим! – решительно сказал высокий. – И чтоб бегом! Мы остаемся у вас. Я так думаю – насовсем. А ты, – он обратился к Василию, – никому не открывать! Никого во двор не пускать, занято! Дошло?

Василий угодливо склонил голову и направился к двери, но его остановил окрик высокого:

– Стой! Пока не будет приказа, из дома не выходить. И прошу за стол. Вы, мадам, тоже, как хозяйка.

– Какая я хозяйка?

– Не скажите! Так что – пожалуйста, – настаивал высокий. – И ты тоже, Василий тебя звать?

– Ага, Василий! Как есть Василий! – Обрадовавшись, что его не обходят, и робко поглядывая на гостей, Василий полез за стол.

– У нас равноправие! Мы не хотим, чтоб кого-нибудь обидеть. Хватит, поизмывались над нашим братом, – разглагольствовал высокий, с трудом справляясь с ножом и вилкой.

Юрочка, следуя примеру своего товарища, тоже взялся было за нож и вилку, но, не совладав с этими орудиями пыток и ругнув их «буржуйским дерьмом», пустил в ход обе свои пятерни, и они старательно заработали: то тащили к его губастому рту изрядный кусок ветчины, то в два коротких приема облупливали вареное яйцо и, макнув прямо в солонку, целиком затискивали в широко распахнутый рот. От Юрочки не отставал Василий. Он так часто подносил ко рту куски, что Наде показалось – проглатывает их целиком, не разжевывая.

– Для чего стаканы? – полюбопытствовал Юрочка.

– Будет чай, – пояснила Надя.

– Буржуазийское пойло, помои! – недовольно хмыкнув, проронил Юрочка. – Не употребляю, конской мочой отдает. – И, лукаво подмигнув высокому, изрек: – Закусон под рюмочку бы?! Как ты, комиссар?

– Резон, – согласился тот.

– И я так кнацаю. А водочки не видать. Может, найдется где хозяйская?

– Пойду поищу, – ответила Надя.

Высокий с любезной готовностью сказал, что они не хотят беспокоить хозяйку, да и нет времени.

– Поискать можно потом, а сейчас обойдемся своим запасом. В аптеке нам подарили чуток спиртяги для безопасности насчет тифа. От тифа только один спирт излечивает.

Высокий кивнул Юрочке, и тот, впервые улыбнувшись, вытащил из-под полы полушубка изрядных размеров плоскую флягу под белой эмалью. Надя с первого взгляда узнала ее – она видела эту флягу совсем недавно в аптеке Цейтлина, куда бегала за порошками от кашля для бабушки Анны. За то короткое время, пока что-то развешивал на крохотных весах, разговорчивый аптекарь успел рассказать Наде о бедственном положении своего заведения. Все труднее становится добывать нужные препараты, а люди, как сговорились, болеют все чаще. И приходят за лекарствами. А что им дашь? Во всех отделах пустота. Особенно плохо со спиртом, его нельзя достать ни за какие деньги. А без спирта аптека не аптека. Больше половины капель, которые он изготовляет, – на спирте. В порыве откровенности, может быть, потому, что Надя жила в доме Стрюкова, а может, и потому, что внимательно слушала старика, он отпер дверцу шкафчика и, показав на белую плоскую флягу, сказал, что в ней вся жизнь аптеки, его семьи, а также жизнь многих людей, которым нужна его помощь. Неотложная помощь! Он расходует спирт, когда иначе уже поступить нельзя... И вот эта фляга на столе. Нет, старик Цейтлин не мог сделать такого подарка. Да и не каждый бы принял его... Что же происходит?