Текст книги "Крылья беркута"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Глава одиннадцатая

Степа вернулся почти тут же. Следом за ним шел Семен, вооруженный с ног до головы: за спиной у него виднелась винтовка, с левой стороны – клинок, а с правой пристегнут револьвер, впереди болталась прицепленная к поясу ручная граната, на груди скрестились пулеметные ленты. Надя не видела Семена небритым, и ей никогда даже и в голову не приходило, что у него растут усы и борода и что он давно уже бреется. Сейчас же, хотя было темно, Надя заметила, что лицо Семена заросло густой темной щетиной. Столь необычная перемена так изменила его, что Надя и узнавала и не узнавала Семена.

– Вот она, гражданка, – сказал Степа, но Семен уже увидел Надю и со всех ног кинулся к ней.

– Здравствуй, Надя! – сдерживая голос, сказал он и крепко сжал ее холодную руку горячими и сильными руками. И тут же торопливо спросил: – Что-нибудь стряслось? Да?

В его голосе слышалась тревога.

Надя стала уверять, что ничего особенного не случилось. Сейчас ей почему-то казалось, что ее неприятности не настолько серьезны, чтобы рассказывать о них.

– Нет, Надежда, ты чего-то недоговариваешь. Да кто тебе поверит, что ты просто так, за здорово живешь, пошла ночью туда, где волки бродят? Верно я говорю?

– Верно, – неохотно согласилась Надя.

– А ты давай сказывай! Ничего не таи.

И Надя рассказала, что привело ее в деповский поселок. Умолчала лишь о том, как Стрюков ее ударил.

– Что решили уйти от этого змея – правильно, – одобрил Семен.

– Только вот некуда.

– Жаль. А знаешь что? Давай все-таки назад, к Стрюкову. Точно! Я тебе по секрету скажу: денька два ждать осталось. Не больше. Даю слово. Все изменится! Потерпите с бабушкой. А?

– Деваться все равно некуда.

– Только ты, пожалуйста, не горюй. Все будет, как я сказал. Или не веришь?

– Почему? Верю... – Надя помолчала. – Стрюковская Ирина приехала.

– Да что ты говоришь? – удивился Семен. – Значит, к папаше под крылышко? Скоро и ноги и крылышки пообломаем.

– Ирина Стрюкова – это такая змея!.. Самая ядовитая. Не говорит, а шипит.

– Пускай шипит, недолго осталось... А я на днях ходил в город, на разведку. Целый день по улицам шатался.

– Могли же поймать! – ужаснулась Надя.

– Ну, могли... Только не поймали, – Семен тихонько хохотнул. – Даже во двор к вам заглядывал, калитка была приоткрыта. Думаю, увижу тебя, незаметно подмигну. – Он вдруг крепко обнял ее. – Вот вытурим беляков и – шабаш! Поженимся. Верно? Не передумала?

Надя качнула головой.

– Знаешь, Надя, если прямо сказать, я ну просто извожусь без тебя. Особенно как подумаю, что какой-то гад может обидеть, в голове даже туманится. Я ведь все время о тебе думаю. Не веришь?

– Верю.

– Ну, а теперь иди...

Сказал: «Иди», а сам держит ее за руки.

На душе у Нади стало празднично, сердце забилось как-то особенно трепетно. В это короткое мгновение она забыла все, все неприятности, будто вокруг ничего плохого и не было, нет и быть не может.

Наконец Семен ласково провел шершавой ладонью по ее руке и отпустил.

– Иди, иди, Надюша, недолго теперь осталось...

И вот уже нет чувства радости. Надя понимает, что надо идти, но... Что ее там ждет?

– А что, если мне остаться?

– Где? – словно не понимая, спрашивает он.

– Тут. У вас. Совсем.

– Да?.. Не знаю, понимаешь, что тебе сказать...

– Здравствуйте! То сам звал, уговаривал...

– Ну, уговаривал. И сейчас не против. Даже наоборот. Только не сегодня. Поняла? Не такой нынче день...

– А почему? – удивилась Надя. Ей казалось, что кто-кто, а Семен будет обрадован ее решением. На деле получилось иное. Пусть же он тогда объяснит свое непонятное поведение. Но Семен молчал.

– Скажи хоть что-нибудь.

– Не обижайся, Надь! Ничего точного я тебе сказать не могу. И ты лучше не спрашивай. Права такого не имею! Завтра или послезавтра сама все узнаешь. Даю тебе честное слово. Ты просто послушай меня. Так будет лучше. Мы им подарочек приготовили. Одна идти не забоишься?

– Как-нибудь доберусь.

– Я сам бы проводил, да не могу. Погоди одну минутку! – Семен метнулся к маячившим невдалеке Степе и Ивану Михайловичу, о чем-то пошептался и уже вдвоем со Степаном подошел к ней. – Степа доставит в город, – сказал Семен и пошутил: – Как бы еще разок не заплуталась.

– Ну, зачем же? Совсем никого не нужно, – заупрямилась Надя. – И не беспокойтесь, больше не заблужусь.

Но Семен и Степа стали ее уговаривать так горячо и дружно, что Надя сдалась.

– И давайте поскорее топайте, время дорого, – заторопил Семен. – Ты, Степан, крой закоулками.

– Ладно уж учить, сами с усами, не пройдем, так проползем, – весело сказал Степа и добавил: – У меня, брат, все городские дворы как на ладошке. – Он снял винтовку и передал Семену. – Бери на сохранение. Да смотри, без меня не начинайте кашу хлебать... Тронулись! – сказал он Наде и шутливо взял ее под руку.

Семен пожал ему руку и еще раз попрощался с Надей.

– Все обойдется благополучно, – сказал он. – Это точно. Степан куда угодно пронырнет. Ну, а все ж ты, Надежда, на всякий случай запомни: здесь не была, нас никого не видела и знать ничего не знаешь.

Надя согласно кивнула головой: все, мол, понимаю.

– И вот еще что хочу тебе сказать: в городе уже попривыкли к стрельбе и не боятся. А ты завтра не очень-то рвись на улицу, лучше дома посиди. Присматривайся, кто будет приходить к хозяевам, и держи все время уши на макушке. Может, что-нибудь нужное добудешь. Ну, давайте трогайтесь!

У Степана ноги длинные, шаги широченные, и, хотя идет он будто не спеша, Надя торопится изо всех сил, чтобы не отстать. Он сделает шаг, она два-три. Наде кажется, что идут они тем же путем, каким шла она, но деповского поселка все нет. На ее вопрос Степан ответил, что поселок давно остался позади, а идут они не прямиком, а малость в обход. Скоро будут железнодорожные пути.

– Виадук? – спросила Надя.

– Или хочется с беляками встретиться? – пошутил Степа. – Виадук влево останется. Пути перейдем за вокзалом. Там, правда, все составами забито. Придется под вагоны нырять. Главное – не отставай от меня. Вообще-то местечко не опасное, но охранники бродят. Придираться начнут – поясним, что мы-де любовная парочка. Поверят?

– Не знаю. Не до того теперь.

– Пожалуй, – согласился Степа. – А мы все ж таки попробуем втереть очки. Если, конечно, понадобится. – И спросил просто, совсем по-дружески: – С Семеном давно знакомы?

– С детства, – ответила Надя.

– Лихой парень!

Впереди показались редкие, подслеповатые огни фонарей. Степа схватил Надю за руку, на какое-то мгновение застыл на месте и, наклонившись к ней, зашептал у самого уха:

– Железка! Сейчас нам переходить. Без шума. Меня не теряй из виду. Следом держись. Будем пролезать под вагонами – пониже гнись, на карачки вставай. Чуть проморгаешь – ушибешься до смерти.

Не выпуская ее руки, Степа осторожно двинулся вперед. Было тихо, только доносилось редкое пыхтение паровоза.

На путях и вправду оказалось много составов, Надя даже со счета сбилась, сколько раз ей довелось подныривать под вагоны. Но обошлось без ушибов и ссадин.

...Когда вышли на стрюковский переулок, Степа остановился.

– Все. Добрались! – прошептал он. – Теперь ты, можно сказать, дома. Или до самых ворот проводить?

Надя поблагодарила, сказав, что теперь-то она уж как-нибудь сама.

– На днях жди нас с Семеном в гости, – пожимая руку на прощанье, сказал Степа. – Пироги будут?

– Всю дорогу только об этом и думаю, – отшутилась Надя и добавила: – Ты сам поосторожнее.

– Постараемся, – буркнул Степа и зашагал, не дожидаясь, когда уйдет она. Но пошел не в ту сторону, откуда только что пришли, а свернул в проулок.

«Значит, ему надо в центр города», – догадалась Надя.

Во всем огромном двухэтажном доме ни огонька. Только в гостиной сквозь зашторенные окна чуть-чуть пробивались слабые, еле заметные блики. Кто-то не спит. А время уже за полночь...

Здесь Василий или нет? Он все сделает, только бы угодить хозяину.

Надя слегка нажала щеколду, она звякнула.

– Кто там? – раздался голос Василия.

– Это я, Надя... Открой.

– Вернулась?

Значит, он уже знал об отлучке. Застучал засов, приоткрылась калитка.

– И где тебя черти носят! – накинулся Василий. – Ни себе спокойствия, ни людям. В дому хватились, туда-сюда – нету. Такая суматоха пошла, хоть на край света беги.

– Ругались?

Василий только развел руки в стороны.

– Пойдем.

– А тебе зачем? И вообще, не говори, что пришла. Я сама тихонько прошмыгну, никто и не заметит.

– Больно хитра. Она всякие шуры-муры закручивает, а я голову подставляй.

Понимая, что отговорить Василия не удастся, Надя безнадежно махнула рукой.

– Давай веди. Раб несчастный.

– А чего я раб? Тоже мне придумала. Человек как все люди. Делаю, что велят. Мне денюжки платят.

Откуда-то из темноты вынырнула бабушка Анна и кинулась к Наде.

– Господи-батюшка, нашлась! – запричитала она и принялась обнимать Надю, с трудом сдерживаясь, чтоб не зарыдать в голос.

Надя ласково стала ее уговаривать:

– Не надо, не плачь, бабуня. Я жива и здорова. Сам-то не спит?

– С Иринушкой он. Прямо не в себе они. Что теперя будет – и не знаю.

Эти слова подхлестнули Василия.

– Хватит рюнить, айдате на расправу. Выйдет хозяин невзначай во двор – из горшков черепки посыплются.

– Васюша, миленький, скажи Ивану Никитичу, мол, во дворе нашлась, никуда не уходила, на лавке сидела аль еще где, – стала молить бабушка Анна. Но он даже слушать не стал.

– Мне велено? Велено. Вот и нечего. И не путайте меня в свои шашни!

Надя пошла к дому, Василий догнал ее, придержал за рукав.

– Надежда, слышь, ты на меня не имей обиды. Разве я сам по себе? Велено! Хозяин – хозяин и есть.

– Не скули, ради бога, – оборвала его Надя и первой поднялась на крыльцо.

Огромную прихожую скудно освещала воткнутая в массивный подсвечник толстая свеча с крохотным язычком пламени. Фитиль не соответствовал толщине свечи, маленький язычок огня был не в состоянии пожрать мощное стеариновое тело, он плавил только середину и медленно, но неуклонно опускался, и сейчас казалось, будто он плавает в банке с толстыми мутноватыми стенками.

На шум открылась дверь гостиной.

На пороге показался Стрюков. Он сразу сообразил, в чем дело, но Василий не дал ему вымолвить ни слова.

– Вот, хозяин, пымал! – торопливо сказал он.

Надя недобро взглянула на Василия.

– Никто меня не ловил. Сама пришла.

Рядом с отцом появилась дочь. В первое мгновение Надя даже и не узнала Ирину, так изменила ее черная форма.

– Где схватил? – хмуро спросил Стрюков.

– Прямо у ворот, – заспешил Василий. – Как вы велели, только, мол, появится – хватай. Как она в калитку вошла, я и сцапал – стой, мол!

– И никто меня не хватал. Шла я, как всегда.

– Гляди какая! – возмутился Василий.

– Куда ходила? Это уже второй раз за вечер! Ну? Чего молчишь?

– Я поспрошал, она говорит, по своим делам...

– Не тебя спрашивают, – оборвал его хозяин. И снова к Наде: – Отвечай, где и какие у тебя дела среди ночи? А?

– Да какие у нее дела, Иван Никитич! Гонишь ведь, ну и пошла, – сказала бабушка Анна, вытирая слезы кончиком передника.

– Ходила горького искать от сладкой жизни.

– Ты мне загадки не загадывай, – вскипел Стрюков. – Толком говори.

– Ходила квартиру искать.

– Квартиру? – Стрюков ошалело глянул сначала на Надю, затем на бабушку Анну. – Да вы что это? С кем советовались? У кого разрешение взяли?

Бабушка Анна и Надя молчали.

Кипя от гнева, Стрюков крепко сжал кулаки и, словно опасаясь, как бы они сами не принялись за дело, судорожно засунул руки в карманы.

– Видела, Ирина, какие у нас дела?! До чего мы дошли! Слова им не скажи! Поучил маленько уму-разуму, а она фу ты, ну ты! Сбежать задумала! Квартира ей понадобилась! – И повернулся к Наде: – Забудь! Подумай лучше, кто ты есть! Головой подумай, если катушки на месте. Да тебе же не откупиться от меня во веки веков! – И опять к Ирине: – Видела?

Не известно, как долго бушевал бы Иван Никитич, не вмешайся Ирина. Она стояла, слегка приподнимаясь на носки, будто хотела размять затекшие ноги, курила, не выпуская изо рта папиросы, и, хмуро поглядывая то на одного, то на другого, молчала. Сейчас же, когда отец обратился к ней, она резким движением швырнула в угол окурок и, запустив тонкие длинные пальцы под офицерский ремень, опоясавший на ней черный френч, тихо сказала:

– Я чертовски устала. Прошу тебя, папа, оставь. И без того каждая нервинка натянута. – Не дожидаясь ответа, она круто повернулась на каблуках и ушла.

Стрюков растерянно поглядел ей вслед. Потом беззвучно шевельнул губами и сказал Наде уже более тихо и спокойно:

– Ладно, иди. А тебе, Василий, воздам! За верную службу. Да не спи, может, еще понадобишься. Если что – головой ответишь. – И ушел в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь.

Ирина сидела у стола, подперев голову руками. Отец остановился рядом, помолчал, собираясь с мыслями. Достал из жилетного кармана часы, не взглянув на них, повертел в руках, снова спрятал.

– Ты, дочка, это, ну, как бы тебе сказать, немного покрепче держись. Начнешь сама к земле клониться – без ветра тебя свалит. Опустит орел крылья, и куры могут заклевать.

– Надоело все...

– А никуда, брат, не денешься. – Он пододвинул ногой стул и, усевшись наискосок, продолжал: – Знаешь, Иринушка, мне иногда думается, что я сплю и сон вижу...

– Вот, вот, и со мной такое бывает, – горько усмехнувшись, сказала Ирина. – Только уж очень затянулся этот сон. Отвратительный до жути. Хотя бы взять последние дни... Еду в теплушке, сижу на полу... Лапти, армяки, запах – не продохнешь, площадная брань, драки. От голода в желудке мучительная боль, а есть нечего...

– Неужто и на станциях пусто?

– Хоть шаром покати... Обручев где-то раздобыл окаменевший сухарь... каким-то чудом сохранился с доисторических времен... Пропах весь. Грызу и думаю: «И это я – дочь миллионера Стрюкова! Миллионерша!..»

– Натерпелась, бедняжка. Ну, ничего, все наладится, все хорошее вернется.

– Дай бог, – не скрывая злой иронии, сказала Ирина.

Глава двенадцатая

Где-то неподалеку громыхнул взрыв. Он был настолько сильный, что под ногами дрогнул пол, задребезжали стекла, подпрыгнул в лампе огненный язык.

– Что это? – шепотом спросила Ирина.

Отец не успел ответить, как за первым взрывом последовал второй, не меньшей силы, затем третий, четвертый... И началась такая пальба, какой еще не бывало. И главное – стреляли где-то неподалеку, почти рядом, казалось, бьют прямо во дворе или же на улице под окнами стрюковского дома.

– Идиоты! Подлецы! – сквозь зубы шептал Стрюков, не зная, на что решиться, что предпринять. – Затеять войну в городе, можно сказать, в самом центре!

– Но кто это? Кто?

– Похоже, красные наступают.

Стрюков направился было к выходу, но его остановила дочь – опасно, чего доброго, шальная пуля зацепит. А пули вроде бы только и ждали этих слов; в соседней комнате звякнуло и посыпалось оконное стекло. Хозяин кинулся туда, но вдруг так ухнуло, что Ирину словно ветром отбросило к стенке. Стрюков метнулся к ней, схватил за руку и потащил из комнаты.

– Анна, Надежда! – закричал он, очутившись в прихожей. – Огня! В подвал! Скорее!

На его крик кинулась бабушка Анна, но Надя остановила ее:

– Я сама.

Она бросилась в прихожую, схватила подсвечник с непочатой свечой, на бегу зажгла...

В подземелье вели два хода – один со двора, другой из дому. Раньше ключ от подземелья висел в общей связке бабушки Анны, но около года назад Стрюков повесил замок с секретом и с тех пор в подземелье спускался только сам. И сейчас он отпер замок дрожащими руками, и тотчас же заскрипела массивная, обитая толстым листовым железом дверь, за ней вторая, дубовая, и огонек свечи осветил каменные ступеньки, ведущие вниз.

Надя шла впереди, за ней Ирина, позади Стрюков. Надя знала, что у лестницы тридцать две ступеньки, и по привычке мысленно считала их. Вот и последняя. Каменный пол. Сводчатый из камня-дикаря потолок, стены из громадных каменных плит, каменные же перегородки, будто сусеки в крестьянском амбаре, толстое железное кольцо, накрепко вделанное в стену. Когда построили это угрюмое подземелье, Надя не знала, да и вряд ли кто знал, кому и зачем понадобилось сооружать эту подземную крепость. Не знал этого и Стрюков. Сам он не строил ни подземелья, ни дома – все принесла в приданое покойная жена, мать Ирины, единственная наследница известного своей удачливостью и богатством купца Прознышева. Он-то и воздвиг дом, а подземелье осталось от недостроенного казенного сооружения, которое, как говорили в народе, начал было воздвигать незадолго до восстания Емельяна Пугачева бывший в те поры генерал-губернатор из немцев. В те времена неблагополучно было во всем крае, пошаливали ватаги беглых крепостных и работных людей, жестоко мстивших за свое нищенское, бесправное положение. Незадачливый генерал-губернатор, чтобы приостановить надвигавшуюся грозу, и надумал было построить особую тюрьму с подземным «пытошным» тайником. Подземелье соорудили, а постройки над ним так и не удалось возвести – началось пугачевское восстание. Старого губернатора сместили, а новый на затею своего предшественника махнул рукой. Однако ходили такие слухи, будто все же несколько человек из дружков Емельяна Пугачева – все оренбургские да уральские казаки – томились в этом каменном мешке, тут их пытали палачи, и кровью казачьей залиты были каменные плиты.

В подземелье не долетали никакие звуки, всегда стояла пугающая тишина, в нос ударял дурманящий запах.

– Сыро. Дышать нечем, – передернув плечами, сказала Ирина.

– Подвал, ничего не поделаешь. Да это только сначала, а потом ничего, незаметно становится. Зато сюда никакой снаряд не залетит, – успокаивал Стрюков.

Ирина сделала несколько нерешительных шагов, окинула взглядом покрытые плесенью серые своды и, круто повернувшись, пошла к выходу.

– Противно, словно заживо погребенные, – брезгливо обронила она.

Дорогу ей преградил Стрюков.

– Но ведь там...

– Ничего, – не дала ему договорить Ирина. – Я не такое видела – обошлось. И теперь обойдется.

Каблуки ее хромовых сапожек застучали по каменным ступеням. Вслед за ней заторопился Стрюков. Шествие замыкала Надя, бережно заслонив ладонью мечущийся из стороны в сторону робкий огонек свечи.

А наверху пальба не прекращалась. После мрачной тишины подземелья шум и грохот боя казался еще страшнее и оглушительнее.

– Слышишь? Я же говорил!

– Ну и черт с ними, – со злой досадой сказала Ирина. Она нервно сжала ладонями виски и закрыла глаза. – Я очень устала. С ног валюсь. Если не спать, то хотя бы прилечь. Проводи меня, Надя. Хотя... подожди! – Ирина сделала небольшую паузу. – Как ты себя чувствуешь?

– Я?! – удивилась Надя. – Ничего.

– Анна сказала, будто ты заболела. Голова и вообще, – пояснил Стрюков.

– Все прошло. Это так себе, бывает.

– Нет, если нездоровится, то зачем же? Иди к себе и пошли Анну.

– Как хотите, но я совершенно здорова.

– А я тебе что говорил? – обратился к Ирине Стрюков. – Так оно и есть.

– Поднимемся ко мне, – сказала Ирина Наде и, подойдя к отцу, обняла его. – Доброй ночи, отец.

– Ночь-то уж почти вся позади, – взглянув на часы, сказал Стрюков. – Скоро светать начнет. Скорее бы.

Наде не хотелось оставаться наедине с Ириной. Она так устала за эту беспокойную и полную событиями ночь, что еле держалась на ногах. Кроме того, тревога, охватившая Надю во время разговора с Семеном, так ее и не покидала. А когда вдруг среди ночи завязался бой, тревога овладела всем ее существом, всеми помыслами. Надя понимала, что где-то в этом пекле, возможно совсем неподалеку, находится Семен и что ему ежеминутно грозит опасность. «Побереги себя, Семен! Выживи! Хороший, славный, дорогой, самый дорогой человек! Пускай матерь божья мимо пронесет смертельную пулю», – молила Надя.

Если бы не Ирина, она пошла бы сейчас в свою комнату и встала там на колени перед образами.

Приготовив Ирине постель, Надя собралась уходить.

– Ты очень устала? – неожиданно мягко и задушевно спросила Ирина.

Сам этот вопрос, а особенно тон, в котором он был задан, немало удивил Надю, и она ответила что-то невнятное, вроде «не привыкать».

– Садись. Поговорим немного, – предложила Ирина. – Все равно из-за этой трескотни не уснуть. Придвигай ближе кресло.

Последних слов Надя вроде и не слышала. Она села в кресло там, где оно стояло.

Ирина недовольно покосилась, но промолчала.

– Ну как, не жалеешь, что сбежала из Петрограда?

– Нет, – коротко ответила Надя.

– А пот я раскаиваюсь, что не удержала тебя. Даю слово. Мне одной трудновато пришлось. Конечно, тебе тут было намного спокойнее... Там вообще стало отвратительно. Водоворот. Все так изменилось – Петрограда не узнать.

И Ирина стала не спеша рассказывать о столичной жизни, о своих знакомых, с которыми случились происшествия, возможные только в такое сумасшедшее время. Потом она завела речь о каком-то подпоручике, якобы интересовавшемся Надей и близко к сердцу принявшем ее отъезд.

Надя молча слушала и ждала, что вот сейчас Ирина оставит пустяки и заговорит о том, большом и страшном, что и вправду пережила, о чем она в первые же минуты встречи рассказала отцу. Но Ирина ни словом не упомянула о женском батальоне смерти, об убийстве штабс-капитана.

– А что это за костюм был на вас, Ирина Ивановна? – нарушив молчание, спросила Надя.

Ирина не была готова к такому вопросу и ответила не сразу:

– Мужская роба? Это так себе... – Она улыбнулась вымученной улыбкой и пояснила: – Последняя мода. Крик последней моды! Революция входит в быт. – Переводя разговор, она спросила: – Скажи, Надя, твой Семен у красных?

– Да какой же он мой? – уходя от прямого ответа, сказала Надя.

– А как же! Друг детства. К тому же любовь была. Я-то знаю, – хитровато прищурив глаза, сказала Ирина.

Надя неопределенно повела бровью.

– Все приходит и уходит? – спросила Ирина.

Надя промолчала.

– Так он, значит, с теми?

– Должно быть.

– Идиот! А ведь казак! Интересно, чем они его подкупили?! Впрочем, не он один... Не советовался? – усмехнулась Ирина.

– У него своя голова на плечах, – нехотя ответила Надя.

– Мне как-то не совсем приятно говорить горькие истины, но скажу. Мы все же с тобой... не день и не два были вместе. Всего перевидали. Было и хорошее, чего не забыть, не зачеркнуть. Ведь так?

– Так, – безразлично подтвердила Надя.

– А разве не правда? – допытывалась Ирина, поняв, что Надя не согласна с ней.

– Видите, Ирина Ивановна... – начала было Надя, но Ирина решительно прервала ее:

– Да брось ты, пожалуйста, величания. Зови по имени.

– Не могу, – не глядя на Ирину, сдержанно ответила Надя.

– Ну и обидчива же ты, до черта! Хотя, конечно... – Ирина закурила, оборвав себя на полуфразе.

– Вы сами когда-то запретили звать по имени.

– Вот это и есть самые настоящие глупости. Сейчас о них не будем говорить. Было – не было! Сейчас о главном: я собираюсь уехать и приглашаю тебя с собой. Куда – пока не расспрашивай. Хотя... могу сказать: за границу. Пошли к дьяволу все свои обиды и на меня и на моего дражайшего папашу и слушай очень внимательно. Вопрос чрезвычайно важный и серьезный. И не только для меня. Он касается и тебя.

Тут Ирина принялась рассказывать подробно о своем решении бежать за границу. Временно... Но, возможно, и навсегда. Там им плохо не будет. И вообще, пусть Надя не думает, что ее ждет какая-то унизительная роль. Материально Надя будет обеспечена, сможет учиться, получит хорошую профессию. Конечно, она вправе спросить: зачем понадобилась? Скрывать и хитрить нечего. Просто потому, что Ирина не может ехать совершенно одна в незнакомые, чужие края. Дальше: Ирина знает Надину честность и никому так не доверяет, как ей, и никого, кроме нее, не может взять себе в спутницы. А Надя пусть не думает, что прогадает. Во всяком случае, хуже, чем здесь, ей не будет. Тут, правда, останется Анна. Но что поделаешь, даже родителей оставляют. Жизнь!.. Что касается Семена Маликова, то его следует выбросить из головы. Каждому приходится отвечать за свои поступки, и Маликову тоже не уйти от справедливой участи. Друзей же у них еще будет немало! За границей они встретят иных людей... Здесь такие и во сне не приснятся.

Стрельба поутихла, свеча догорала, а Ирина все говорила и говорила, изредка поглядывая на склоненную голову Нади, и было похоже, что она не столько пытается в чем-то убедить ее, сколько себя. И Надя почти не слушала ее. Она думала, что Ирина задержала ее не просто из-за желания поболтать, что речь пойдет о дальнейшей их жизни в Южноуральске, но никак не ожидала услышать то, что предложила ей Ирина. Поехать за границу! Для Нади само это слово казалось волшебным, и жизнь там представлялась ей совершенно иной, нисколько не похожей на здешнюю.

Надя помнила восторженные разговоры гимназических подруг о том, что они в свое время обязательно побывают за границей. Она им даже не завидовала – кому можно ехать в Париж, а кому и нет. По крайней мере ей было нельзя, и она, прекрасно зная об этом, никогда даже мысли не допускала ни о чем подобном... И вдруг предложение Ирины!

Надя сидела с полузакрытыми глазами и уже ехала... в мечтах. Если бы ей дали возможность сейчас заснуть, она, должно быть, увидела бы и вагон и соседей по вагону, а может быть, ей приснился бы какой-нибудь громадный пароход, один из тех, о которых читала. Но ее окликнула Ирина:

– Ты спишь?

– Нет.

– А почему молчишь?

– Не знаю... Думаю, – откровенно созналась Надя.

– Подумай. Ответ дашь завтра. Во всяком случае, не будь дурой. А теперь – спать.

Когда Надя вышла от Ирины, во всем доме стояла тишина. Бабушка Анна тоже спала. Надя тихонько разделась, легла в постель и, едва коснулась головой подушки, сразу же заснула. И спала так крепко, что не слышала, как снова в городе началась стрельба.

Глава тринадцатая

Проводив Ирину, отец не спеша зашагал по комнате. Сделает шаг-два – остановится, задумается, постоит и снова шагает. Мысли в голове путались, и если бы спросили у Ивана Никитича, о чем он думал, то он не смог бы ответить.

Вошла Анна и принялась убирать со стола. Стрюков зажег свечу и пошел к себе.

Спальня Ивана Никитича была наверху, но он прошел в кабинет.

Да, забиваться ему наверх в такое тревожное время не стоит, мало ли что может случиться. Будут стучать, а ему ничего и не слышно.

В дверь заглянула бабушка Анна.

– Не постелить ли здесь на диване? – заботливо спросила она.

Стрюков молча отмахнулся – мол, не надо, обойдется.

Старуха ушла.

Поставив на стол подсвечник, он опустился в холодное кожаное кресло.

Над кабинетом была комната Ирины. Иван Никитич прислушался: наверху кто-то не спеша ходил, потом послышался разговор.

Ох, Ирина, Ирина, и радость ты привезла и горе. Чего больше, сказать трудно. Все так повернулось, что не знаешь, как быть завтра. А решать надо. Или – или! Отослать Ирину? Остаться одному? Трудно!.. Уехать – еще труднее. Где только не носила его купеческая судьбина! Но куда бы ни попадал Иван Никитич, в распрекрасный ли край или город, долго там не засиживался. И как только заканчивались торговые дела, тут же спешно возвращался к себе домой. Тянуло, да так, что сердце болело. Хотелось скорее, скорее вернуться в свой край. И казалось, что нет ничего на свете красивее ковыльных курганских, оренбургских степей, нет неба выше и синее, чем небо над теми степями, нет станиц привольнее, чем станицы по рекам Уралу, Чакмаре, Ую и другим речкам, хотя и степным, но быстрым и глубоким. Дружки не раз предлагали уехать в Москву, в Питер или в ту же Самару, но Иван Никитич только покачивал головой и всегда говорил одно и то же:

– Подохну, подохну без своего Урала, как бездомная собака. Без него и жизни мне нет.

И он не лгал. Привычка? Может быть. Но оно и понятно: и детство здесь пробежало, и юность, да, словом, вся жизнь! Вот потому, наверное, и тянет домой.

Наверху стукнула дверь, на лестнице послышались легкие шаги. Стрюков прислушался – должно быть, Надежда. Да, она. Прошла в свою комнату. Вот и она тоже, долго считал – свой человек. Просмотрел! Под самым носом такое зелье выросло. Когда коня обучают, кнута не жалеют. Похоже, тут строгости мало было. А может, чересчур много? Пчела вон тоже больно жалит, а все ж, чтоб мед давала, ее сладким подкармливают. Да ну ее к лешему, соплячку, есть о ком думать, будто и без нее мозгам не с чего сохнуть!

Иван Никитич взглянул на часы – да, можно сказать, ночь пролетела. Пролетела?! Не то слово.

Пролетела – значит промелькнула, словно на птичьих крыльях ее несли, а тут – тянется, будто на старых, облезлых волах ее везут.

Скоро начнет светать. Стрюков хотел снять со свечи нагар, но вместо того нечаянно погасил ее. Полез в карман за спичками, да так и не достал их – уснул.

В полусне не мог разобраться, почему его будят и что от него нужно. И только когда Василий еще раз повторит, что у ворот какой-то человек просит немедля вызвать Ирину Ивановну, хозяин пришел в себя.

– Какой там еще человек? Где он?

– Там, за воротами, – пояснил Василий, – как вы и велели, чтоб никого во двор...

– Не спросил, зачем ему Ирина Ивановна?

– Не поясняет. Срочно, говорит, зови – и весь сказ! А я сам не могу без вашего на то приказу.

– Пускай днем приходят, нечего по ночам шататься, – недовольно буркнул Стрюков, соображая, кто же это мог быть. «Должно, Иринин гость, – решил он, – кроме него, больше некому. Никто не знает о приезде Ирины». – Не заметил – военный?

– Не разглядел.

– Тоже мне охрана.

– Темень. И опять же буран, – оправдывался Василий. – Я к щели и так и этак прилаживался – не разобрать, потому как темень, словно у быка в брюхе.

– В голове у тебя тоже не светлее. Одет во что?

Василий безнадежно вздохнул.

– Я же говорю... – невнятно бормотал он и, вдруг оживившись, радостно замахал руками: – Башлык у него на голове! Вот как есть башлык!

«У Обручева тоже был башлык. Видимо, он и есть, этот самый поручик. Стучится среди ночи, как к себе домой. Но делать нечего, разбираться некогда...»

– Пошли! – бросил он Василию.

– Так, Иван Никитич, – несмело запротестовал тот, – не в обиду сказать, не вас кличут...

– Тоже мне советчик, – хмуро промолвил Стрюков, не понять – то ли в насмешку, то ли в осуждение. Все же остановился. – Давай иди, скажи ему, Ирина Ивановна скоро, мол, выйдут. Понял? Да прислушайся – один он там или еще кто...

Стрюков с Ириной вышли за ворота. Обручев был весь припорошен снегом. Ирина бросилась к нему:

– Бог мой, Григорий Иванович, почему вы здесь? Пойдемте в дом, – Ирина протянула руку, намереваясь увести его за собой.

– Спасибо, Ирина Ивановна, но, к сожалению, не могу.

– Э, нет, так не пойдет, – недовольно протянул Стрюков. – Хозяев обидите. Так что – пожалуйста, просим. Не пойдете добром – силком утянем, – не совсем удачно пошутил он.