Текст книги "Крылья беркута"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

– Я не могу вести в такой обстановке переговоры! – прервал комиссара Буклин. – Я должен уйти.

– Скатертью дорога!

– Аида, давай жми!

В кабинете снова поднялся шум, раздался чей-то пронзительный свист. Буклин понял, что сторонников здесь ему не сыскать, и решил покинуть поле боя, но, уходя, в знак протеста и чтобы сильнее подчеркнуть свое возмущение и несогласие, громко хлопнуть дверью.

– Да, я ухожу! Но прошу принять мои слова как ультиматум нашей фракции. Ультиматум! – выкрикнул он.

Не дожидаясь, что ответят на эти слова, Буклин круто повернулся и стал проталкиваться к выходу.

Кобзин удивленно взглянул на зарвавшегося эсера, перемахнул через стол и, чего никак не ожидал Буклин, будто из-под земли вынырнул перед ним.

– Ультиматум?! – не в силах скрыть своей ярости, крикнул Кобзин. – Да кто вы есть, чтобы ставить перед этими людьми ультиматум? Кто? Где были вы и вся ваша братия, когда шли бои за город? Где, я вас спрашиваю?!

– Мы не подчинены вам и не подотчетны! – выкрикнул Буклин.

– А мы и так все превосходно знаем каждый ваш шаг! Вы претендуете на руководящую роль, считаете себя вожаками революционного народа, а сами в то время, когда красногвардейцы, плохо вооруженные, обессилевшие в непрерывных многодневных боях с регулярными казачьими частями, шли на штурм, грудью встречали казачьи пики, – в это самое время вы отсиживались в городе, распивали чаи вместе с атаманом и его приспешниками, «мирным» путем решали назревшие вопросы. Предатели!

– Это ложь! Клевета! Политический шантаж! – завопил снова осмелевший Буклин. – И вы ответите за это!.. Товарищи! – обратился он к красногвардейцам, плотным кольцом окружившим их. – Я заверяю, что все мы были в городе на нелегальном положении, нам ежеминутно грозила кровавая расправа, но мы делали свое дело. Вы знаете, что такое партийная дисциплина? Мы делали то, что требовала партия. Никаких контактов или же переговоров со штабом атамана не было! Это я заявляю с полной ответственностью и головой отвечаю за каждое свое слово! Так пусть же и комиссар Кобзин отвечает за свои слова!

Глава двадцать третья

Войдя в кабинет, Надя поняла, что здесь идет серьезный разговор, и ей показалось неловким отрывать Кобзина от важных дел. Она хотела повернуться и уйти, но ее привлекли взволнованные слова Кобзина, и она задержалась, чтобы дослушать комиссара. Речь Кобзина вызвала в ней сочувствие: да, конечно, надо помочь людям. По всему видно, Кобзин близко к сердцу принимает людские несчастья и так относится к их бедам, как будто эти беды в первую очередь касаются его самого. Надя верила каждому слову Петра Алексеевича. А потом завязался спор с Буклиным. Трудно было не заметить всей неприязни к комиссару, которую и старался, да не мог скрыть Буклин. Он тоже говорил как будто бы правильные слова, из этих слов выходило, что и он заботится о людях, о революции, но послушать его – Кобзин поступал совсем не так, как следовало, и не туда вел красногвардейцев, куда звала революция. Неясно понимая, почему именно, Надя была за комиссара и хотела такого же отношения к нему и от всех присутствующих. Она тянулась, чтоб рассмотреть лицо человека, спорившего с Кобзиным, но это удалось лишь тогда, когда он вышел на середину. Надя узнала его: «Да это же Буклин-Зарицкий, хозяин булочных и кондитерских магазинов!» Она слышала, что почти половина хлеба, который продавался в булочных города, выпекалась в его пекарнях. Нередко доводилось ей бывать в лавках Буклина, и она не раз встречала его там. А всего лишь несколько дней назад он приходил в гости к Стрюкову. Возможно, конечно, и не в гости, а по делу, но засиделись они долго. Надя подавала им обед, они весело разговаривали, пили вино, чай. А Иван Никитич не очень-то любил принимать гостей, хлебосолом он не был. О чем у них тогда шел разговор – она не знала, но по отрывкам фраз поняла: торговались из-за муки и зерна. Кто у кого покупал, кто кому продавал, понять было невозможно. Они не обращали на нее внимания, да и ее не интересовала их беседа. Сейчас же, когда Буклин стал заверять, что он не встречался ни с одним из приспешников атамана и находился где-то в подполье, Надя подивилась его вранью и вдруг вспомнила: Буклин говорил Стрюкову почти те же слова, которые им были сказаны сейчас. И тогда он доказывал, что в городе есть такие силы, которые не допустят реквизиции хлеба, а, скорее всего, пройдет сбор в фонд голодающих. Интересно, что сказал бы Кобзин, если бы он знал все это? Может быть, намекнуть? Но кто она такая, чтобы вмешиваться?

Когда же Буклин сказал, что Кобзин будет отвечать за свои слова, Надя стала торопливо пробираться вперед.

– Тебе чего, Корнеева? – удивился Кобзин, заметив ее.

– Я... Я сказать хочу. Можно? Мне сказать можно? – еще раз спросила Надя, обращаясь не то к Кобзину, не то ко всем присутствующим.

– Давай говори! – загомонили красногвардейцы.

– Пожалуйста, Корнеева, слушаем.

– Сейчас господин Буклин-Зарицкий говорил... – начала Надя.

– Я не господин! – прервал ее Буклин.

– Ну извините, – растерявшись, сказала Надя. – Я знаю вас как господина Буклина-Зарицкого.

– Откуда вы меня знаете? – забеспокоился Буклин.

– Меня не раз посылал к вам хозяин, Иван Никитич Стрюков. А живу я в этом доме.

Слова Нади вызвали интерес и оживление. Хотя она еще не успела сказать всего, что хотела, но уже то, что имя Буклина связывалось с именем Стрюкова, насторожило всех.

Это прекрасно понял и Буклин. Ему надо было срезать Надю, но как? Она стала центром внимания, и если бросить в ее адрес реплику, могут ответить не менее резко, хотя бы тот же Кобзин, да и другие. Разве Аистов, этот грубиян и неотесанный чурбак, будет выбирать выражения? Надо уходить...

– Я вас никогда не видел и, стало быть, не знаю. А то, о чем говорите вы, приплетая мне Стрюкова, – пустой домысел, профанация, ложь!

– Так она же еще почти ничего не сказала! – раздался чей-то возмущенный голос. – Давай говори, Корнеева!

– Прошу пропустить! – потребовал Буклин и попытался пробиться к двери. Однако красногвардейцы сгрудились и стояли перед ним стеной. – Как прикажете понимать это? – обернувшись к Кобзину, крикнул Буклин.

– Товарищи, пропустите представителя фракции эсеров, – без особого желания сказал Кобзин.

– Как же так? – ужаснулась Надя. – Человек оговорил другого и, не выслушав его ответа, убегает? Это разве справедливо? – Ее не столько удивили, сколько возмутили беззастенчивая наглость Буклина и незаслуженный выпад против нее. Значит, она лгунья? Здесь много людей, не все ему поверят, но, может, найдутся и такие, которые станут недоверчиво относиться к ней. Да разве дело только в ней? Если Буклин сейчас уйдет – он уйдет недобитым, не раскрытым... Конечно, она может рассказать и в его отсутствие, но то будет уже совсем другое, пускай он услышит! – Нет, подождите! Так не годится! – сказала Надя, очутившись лицом к лицу с Буклиным. – То, что вы не знаете меня, возможно, и я не спорю: господа мало обращают внимания на прислугу. Что же касается Стрюкова, – вы говорите неправду. Разве не вы были в этом кабинете неделю назад? Вон там, за тем столом сидел Стрюков, а вот тут вы?! Ну, скажите?!

– Да или нет? – крикнул Аистов.

– Нечего отмалчиваться, отвечай! – послышались голоса.

– Хорошо не помню... – сказал Буклин, пытаясь подавить страх. – Вполне возможно. Даже вероятно. Я не упомню всех мест, где бывал, и людей, с которыми довелось в те дни вести переговоры. Мы не хотели лишнего кровопролития и пытались воздействовать на высокопоставленных лиц... Стрюков – видный деятель в городе, к его голосу прислушивался и сам атаман; в отличие от вас мы против ненужных жертв.

– Хватит заливать! – прервал его Аистов. – Уже не раз слышали и знаем, за что вы и против чего. Ты вот что скажи, Корнеева, не заметила: ругались они или бражничали, как добрые дружки?

– Чтоб особенно бражничали – не заметила, не хочу лишнего наговаривать. Обедали вместе. В столовой. Я подавала на стол.

– Вино было? – спросил кто-то.

– Было, – коротко ответила Надя. – Три бутылки рейнского.

– Все вылакали? – раздался чей-то веселый голос.

– Выпили, – все так же коротко и строго ответила Надя. И, обращаясь к Аистову, пояснила: – Ни споров, ни ссор я не заметила. Слышала, разговор шел о зерне, о хлебе, но подробностей не знаю. Когда господин Буклин уходил, Иван Никитич провожал его до самых ворот.

– На прощанье не целовались?

– Нет. – Надя улыбнулась, но сразу же лицо ее стало строгим. – Но прощались, как бывает, по-хорошему. А господин Буклин несколько раз повторил, что мы, мол, в обиду не дадим. О ком шла речь – не знаю. Я что хотела?.. Хотела сказать, что нехорошо господину Буклину отнекиваться и говорить неправду.

Буклин несколько раз пытался прервать Надю, но его одергивали, когда же он услышал последние ее слова, не выдержал и, рванувшись к столу, завопил:

– Прекрасно! Гениально! Соберите всех горничных и кухарок, уверяю, сплетен для подобного «политического» разговора найдется вдосталь. Мне стыдно, товарищи, присутствовать при этой, с позволения сказать, комедии!

– А кухарок-то да горничных мы не чураемся, – улыбаясь в усы, сказал Кобзин, – его развеселила вспышка Буклина. – Кто был ничем, тот станет всем! Или вы не согласны?

Буклин не ответил. Он уже ругал себя за излишнюю горячность и, сделав знак своим спутникам, стал настойчиво пробираться к выходу.

– Товарищи, пропустите господина Буклина, – попросил Кобзин.

Эсеры шли к двери меж двух живых стен, провожаемые насмешливыми взглядами и не менее насмешливыми репликами.

– Молодец, Корнеева! – пробасил Аистов, когда Буклин вышел. – Помогла по мордам отлупить эту контру. – Он собирался сказать еще что-то, но в это время дверь приоткрылась и в просвете показалась голова дежурного красногвардейца.

– Товарищ Кобзин! Там, во дворе, эскадрон. Из разведки вернулись. Вызывают Надю... – он хотел пояснить, какую именно Надю, но не знал ее фамилии и весело добавил: – Продовольственную, словом, насчет питания. Есть просят.

– Сейчас иду, – отозвалась Надя и метнулась к двери.

– Корнеева! – окликнул ее Кобзин. – Ты, наверное, приходила по делу? Давай говори.

Надя хотела было сказать, что зашла совершенно случайно, но тут же устыдилась своего малодушия.

– Я пришла спросить, ну, узнать, может, вам сюда принести поесть? Никто ведь ничего не ел... А там у нас второй котел поспел.

– Вот это нарком по продовольствию! – одобрительно сказал Аистов. – А поесть нам и вправду не мешает. Меня даже маленько подташнивает, под ложечкой сосет...

– Хорошо, что напомнила, – улыбнулся Кобзин. – А то мы любим разговаривать, нас, как говорится, медом не корми, только дай покалякать!

– А на поверку выходит, даже самому лучшему оратору подкрепляться не мешает, – сказал пожилой красногвардеец.

– Так я сейчас принесу, – с готовностью сказала Надя.

– Нет, не стоит! – решительно возразил Кобзин.

– Ты не очумел, комиссар?! – оторопело глядя на него, спросил Аистов. – Или голодовку объявить собрался? Тогда хоть поясни, по какому случаю! Уж ежели помирать, так с музыкой, падать с коня, так с хорошего, лезть на дерево, так на высокое, ну, а голодать, так не из-за Буклина.

Слова командира отряда вызвали веселое оживление.

– Голодовка пока не запланирована, – в тон Аистову отозвался Кобзин. – И поэтому предлагаю, как только Надя накормит разведчиков, устроить коротенький перерыв и с котелками явиться пред ясные очи нашего комиссара по снабжению. Как все, так в мы. Никому никаких предпочтений! Равенство во всем: и в риске, когда идем в атаку, и в теплом угле, и в куске хлеба. Так, товарищи?

Послышались одобрительные возгласы:

– Правильно, Петр Алексеевич!

По лицам, хотя суровым, но подобравшим, по взглядам строгих, вдруг потеплевших глаз Надя поняла, как сильна связь между этими людьми и комиссаром; его уважают, ему верят. Нет, не зря хвалил своего комиссара Семен Маликов! А ведь в доме Стрюкова каких только ужасов о нем не говорили.

Выходя из кабинета, Надя заметила Обручева. Он сидел на корточках, прислонившись спиной к стене. Лицо у него было не то безразличным, не то осуждающим, а может быть, просто грустным. Почувствовав взгляд Нади, он улыбнулся ей, как старой знакомой, но глаза оставались холодными и непроницаемыми. Надю это нисколько не удивило – у человека горе. Потерять отца! Это может понять только тот, кому довелось испытать всю горечь потери близкого человека.

Стемнело.

Мигающие блики костра, поддерживаемого под котлом, слабо освещали двор. Всюду вооруженные люди, кони... Не протиснуться. Надя с трудом пробиралась к костру. Поначалу ей показалось, что там творится невесть что, а самое главное – кто-то хозяйничает вместо нее и, быстро орудуя половником, раздает варево. Такого беспорядка она не ожидала и, поднимаясь на цыпочки, негодуя, пыталась разглядеть самозванца. Им оказался Семен Маликов. Раздавая душистый суп, он отпускал и веселые шутки. Увидев Надю, Семен состроил испуганную мину. Опустив в котел половник, сделал вид, что собирается бежать, и заговорщически обратился к выстроившимся в очередь красногвардейцам:

– Товарищи разведчики, хозяйка идет, не выдавайте, братушки, не для себя, за ради вас на геройство пошел!

– Заступимся, а ты айда, давай наливай побольше!

– Да чтоб погуще!

– И повкуснее...

– Сыпь, не боись, мы ее пущать не будем, – подмигивая друзьям, балагурил молодой казак с выбившимся из-под шапки ухарским чубом и, раскинув руки, сделал вид, будто хочет обнять Надю. – Вы не замерзли, товарищ хозяйка, а то и погреть можно. Не жалаете? Я бы так со всем моим удовольствием.

Надя со смехом увернулась от тянувшихся к ней рук.

– Спасибочко, пока нет желания, – отшутилась она.

– Просто жаль берет! Ну, так вы, ежели чего, не позабудьте – Филипп я, Кучерявый. Мое фамилие по чубу, родитель фамилие такое дал и чуб отвалил, не поскупился. – Он снял шапку и тряхнул кудрявой головой.

– Эй, Филипп Кучерявый! – крикнул Семен Маликов. – Не садись в телегу, место занято!

– Неужели?! – ужаснулся Филипп Кучерявый и, хлопнув о ладонь шапкой, заговорил таким скорбным голосом, что вокруг засмеялись: – Не везет мне, братаны, – только-толечко примерюсь где ни то, так из-за угла оглоблю кажут! Ну да я не обидчивый, и на тебя тоже зла не имею, только ты мне щей побольше налей. На любовь я не совсем удачливый, а на еду больно, злющий...

Надя снова встала у котла.

Где-то около полуночи последними к котлу подошли красногвардейцы, дежурившие у ворот. Надя щедро оделила их из остатков, а Семен Маликов сказал, что они могут есть «от пуза».

Надя устала настолько, что ныли руки, ноги, хотелось присесть, чтоб хотя немного передохнуть, но на душе у нее было светло и радостно.

Глава двадцать четвертая

Двор опустел. Надя уже собиралась пойти к Кобзину, чтобы спросить, как быть завтра, но ее от ворот позвал дежурный красногвардеец:

– Корнеева! Человек вызывает, говорит, больно надо. Просит, чтоб вышла.

Надя распахнула калитку, смело шагнула на улицу и чуть не налетела на припорошенную снегом фигуру. Хотя было и темно, она сразу же узнала Стрюкова. В груди шевельнулась неприязнь.

Стрюков стоял, по-стариковски сгорбившись и понуро опустив голову. Таким Надя не видела его никогда. Они молча постояли друг против друга.

– Вернулись? – сухо спросила Надя.

– Вернулся домой, а дома-то и нет. Тю-тю!

– А бабушка Анна где?

– В монастыре, – неохотно сказал Стрюков.

– В каком монастыре? – удивилась Надя.

– В женском. В каком же еще?! – и, сообразив, что эти слова Наде ничего не объясняют, добавил: – Они вдвоем с Ириной. Нас обобрали в пути. И лошадей и все... Словом, вытряхнули на дорогу. На снег. В степи. Еле добрались... Где пешком, где с попутчиками на дровнях... Ирина не пожелала домой. Вместе с Анной в монастыре остановились, ну, а я сюда. Сунулся в калитку – не пускают. Скажи, пожалуйста, кто тут хозяйничает?

– Штаб. Комиссар Кобзин. И командир отряда Аистов. И еще другие.

– Штаб?! Так. Значит, штаб... Тебя случайно не били? – шепотом спросил он.

– Нет. Не били. Наоборот...

– Что «наоборот»?

– Они не звери, – не желая вдаваться в подробности, промолвила Надя. Ей показалось, что мало сказала о красных, и она добавила: – Если бы все люди были такими... – Но оборвала себя: зачем ей разглагольствовать перед Стрюковым? Если бы она бранила их, он бы с радостью слушал ее, жадно ловил каждое слово, а так...

– Это что там посреди двора? – спросил Стрюков, увидев незнакомые сооружения.

– Большие котлы с конного двора принесли. Ужин готовили.

– Кто похозяйничал? – ничего не выражающим тоном спросил Стрюков.

– Я, – сдержанно ответила Надя и подумала о том, что он не за этим позвал ее.

– Так. Из моих запасов?

– Да.

– Тоже реквизировали?

– Нет. Я сама отдала.

Надя ожидала, что Иван Никитич набросится если и не с бранью, то, во всяком случае, с упреками. Однако ничего подобного не произошло. Наоборот...

– Ну и молодец, – оживившись, сказал он. – Должно, голодные были?

– Уж такие голодные! Иные со вчерашнего дня ничего не ели, – с готовностью ответила Надя, удивленная его словами.

– Хорошо сделала, – снова похвалил ее Стрюков. – Голодного человека накормить надо – добрее будет. Да и вообще – грешно не подать куска голодному. Не обеднеем.

Стрюков никогда ничего подобного не говорил, никогда никому из нищих или голодающих не помогал.

– Значит, ты все ж таки поняла меня? А я немного засомневался, мол, не услышит, вон куда отъехали, когда я крикнул тебе...

– А вы о чем? – настораживаясь, спросила Надя.

– Как о чем? О своем наказе, если, мол, придут эти... ну, красные, то принять, приветить. Ты верно поступила, в должной мере. И хорошо. Люди не будут в обиде. – Он уже раскаивался – все выболтал о причинах своего возвращения! А можно было сказать, что передумал и вернулся с полдороги. Ну, да теперь поздно, слово не воробей, выпустил – не поймаешь. – Тебя к комиссару Кобзину допускают?

– Допускают.

– Ты знаешь что, Надя, пойди к нему и доложи. Обо мне. Все как есть и о том, что вернулся. Сам, мол, по себе вернулся, а не то что, и о моем тебе наказе, и... и... И знаешь, что я тебе скажу? Все благополучно обойдется – хозяйничай, командуй в доме. Словом, полные тебе права.

– Какие там еще права? Уж лучше пусть они при вас остаются. К Петру Алексеевичу я могу пойти и сказать о вас, но ни о чем просить не буду и не стану повторять ваших баек. Поверить в них может только тупица, а Кобзин... Тут уже приходили одни, за комиссаров себя выдавали.

– И что с ними?

– Другим закажут. Завтра судить их будут. Кажется, ревтройка. Петр Алексеевич человек справедливый, так что лучше говорите ему все, как есть, без выдумок.

– Эх, Надя, Надя... – горестно вздохнул Стрюков.

– Не вздыхайте и не прикидывайтесь обиженным сиротой. Никто не поверит.

– Да не кричи ты, ради бога, – остановил ее Стрюков.

– У меня нет никаких секретов. Что сказала, где угодно могу повторить.

– Все ж не думал я, что ты такая, – снова вздохнул Стрюков, чувствуя, как закипает в нем ненависть к Наде. Сердце стало биться редко, но так напряженно, что удары отдавались даже в пальцах ног, толчками, да такими сильными, что казалось, при каждом толчке его подбрасывает. «Может, плюнуть на все, выхватить револьвер, влепить пулю в ее ненавистную харю?» – эта мысль, как огневая вспышка, пронзила его, пронзила насквозь. Искушение было настолько сильным и властным, что рука судорожно метнулась к карману, но тут же повисла, как плеть. Да, конечно, одно небольшое движение и... Но тогда второй выстрел надо направлять в себя. Нет, Стрюкову рано умирать. Он еще поживет!

– Веди...

В прихожей, составив винтовки в угол, прямо на полу спали красногвардейцы. На столе стояли солдатские котелки и другой немудрящий скарб, на стуле у голландки были развешаны портянки. В стороне тихо беседовали Семен Маликов и Обручев.

– А, вернулся! – весело воскликнул Семен, увидев Стрюкова, и, прикинувшись, что обрадован неожиданной встречей, шагнул к нему.

– Вернулся, – нехотя ответил Стрюков, всем своим видом показывая, что разговаривать с Маликовым не собирается. Потрясенный тем, что увидел в своем доме, он не всматривался в лица и, уже проходя мимо Обручева, ненароком оглянулся. Встреча была так неожиданна, что Стрюкова даже качнуло... «Неужто?»

Обручев понял, что старик узнал его, и, пытаясь предупредить, сделал рукой чуть заметное предостерегающее движение.

Надя заметила этот жест, но не придала ему значения.

От Кобзина Надя вышла растроганная: в присутствии Стрюкова комиссар поблагодарил ее и, сказав, что завтра ей предстоит много работы, посоветовал идти к себе и как следует отдохнуть. Она немного постояла в гостиной и вдруг почувствовала, что смертельно хочет спать. Рухнуть бы прямо на пол. Наверное, слаще такого сна ничего и нет. Она побрела к себе.

– Надя! – негромко окликнули ее.

Она узнала голос студента и поспешно обернулась.

– Извините, что я в неурочное время осмелился... – смущенно заговорил он.

– Ничего, пожалуйста...

– Я хотел с вами посоветоваться... Последние дни так богаты событиями, встречами... Кажется, будто прошло невесть сколько времени. И я никак не могу собраться с мыслями... Дело в том, что я решил, вернее, почти решил, остаться здесь, в отряде товарища Кобзина. Ну вот и хотел посоветоваться.

Надя удивилась и чуть было не спросила, почему он просит совета у нее, а не у того же, скажем, Семена Маликова, но, сообразив, что такой вопрос не совсем тактичен, промолчала. А ей действительно было интересно, что же толкнуло его именно к ней. Словно разгадав ее мысли, Обручев сказал: – Не удивляйтесь, пожалуйста, что я обратился именно к вам, мне показалось, что вы... даже не знаю, как это объяснить, в общем мне кажется, что вы можете дать наиболее верный совет.

– Трудно давать советы другому, когда сама еще не совсем разобралась на новом месте, среди новых людей... Я, например, о себе думаю, что поступила правильно. Да и куда мне было идти? Не к белым же!

– Конечно, – согласился Обручев, – нам с вами там делать нечего, – решительно добавил он. – Я тоже останусь в отряде Кобзина.

Надя дружески протянула ему руку. Он охотно пожал ее.

– Значит, вместе?

– Вместе, – медленно отпуская ее руку, сказал Обручев и, не желая казаться излишне навязчивым, торопливо пожелал ей спокойной ночи.

Во время этого короткого разговора Надю что-то тревожило: ей казалось, что она должна была о чем-то спросить студента, но о чем? В памяти какой-то мучительный провал. А спросить надо!..

– Сергей!..

Он оглянулся, ожидая, что она скажет.

Какие несуразные мысли лезут в голову Нади!

– Вы звали?

– Так, ничего, – и вдруг вспомнила: – Вы знаете Стрюкова?

Если бы Надя стояла ближе, она бы заметила еле уловимую тень, скользнувшую по лицу студента, увидела бы, как тревожно метнулись его глаза, но она была в другом конце комнаты. К тому же стоял полумрак.

– Вы говорите о своем хозяине? Нет, я его не знаю.

– А мне показалось... – Надя нахмурилась. – В общем чепуха.

– Нет, вы скажите, – стал уговаривать ее Обручев. – Я просто заинтригован.

– Когда я сейчас шла с ним, мне почудилось, будто вы с ним поздоровались.

– Так это был Стрюков?! – разыгрывая удивление, спросил Обручев. – Скажите пожалуйста! И он прямо к комиссару? Да, да, я, кажется, действительно с ним поздоровался. – Он вымученно улыбнулся. – Я его, знаете, за кого принял? За одного из штабных работников отряда. Да еще рядом с вами... Похоже на анекдот.

– Хорош работник! – рассмеялась Надя.

Ответ Обручева был настолько правдоподобным, что погасил в ней все сомнения.