Текст книги "Крылья беркута"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Обручев тоже стал в очередь к столу.

Взглянув на Семена, Обручев злорадно подумал, что на челе его уже стоит печать смерти. Судьба Маликова решена, он произносит здесь свою последнюю речь. Просто повезло, что Корнеева проболталась, куда направляется Маликов. А о своем походе она говорит неохотно. Вот ее бы в контрразведку Рубасова! Ну, ничего, скоро, скоро наступит день, когда студент Сергей Шестаков поднимет на воздух весь этот дом, со всей партийной компанией Кобзина, вместе со всем их самарским оружием.

Думая так, Обручев медленно подвигался в очереди к столу, а там то и дело над листом склонялись головы и слышалось:

– Клянусь!

– Клянусь!

– Клянусь!

Кобзин стоял в сторонке и тепло смотрел на ребят, словно вдруг повзрослевших и возмужавших; комиссар думал о том, что ему выпало большое счастье выводить их на дорогу, и о том, что вот она – та сила, с которой можно идти на штурм, и атаману перед ней не устоять!

Скоро начнутся решающие бои. Кто-то из этих, едва начавших жить молодых людей погибнет в боях. Кобзин всматривался в лица, и сердце его сжималось. Чего бы только не отдал за то, чтобы все они, эти мальчишки, остались живы и увидели ту жизнь, ради которой клянутся сейчас не жалеть себя.

...После окончания собрания Семен уехал.

На станцию Соляная защита он добрался с товарным поездом, когда совсем уже стемнело, на что Семен и рассчитывал. Теперь до Соляного городка оставалось всего около пяти верст, дорога вилась по заснеженной равнинной степи, и если днем просматривалась на всем ее протяжении, то ночью тонула во тьме.

Довольный первой своей удачей Семен зашагал в Соляной городок.

В минувшем году ему довелось побывать в этих краях. Вместе со своим напарником по цеху, Николаем, он приезжал сюда на рождественские праздники. Они гостили тогда около недели.

Отправляясь в это опасное путешествие, Семен намеревался прежде всего зайти в знакомый двор.

На Семене была простая казачья одежда: полушубок, перехваченный кушаком, стеганые штаны, заячий малахай, на ногах валенки. Все это было изрядно заношено, но не говорило о бедности, наоборот, каждый, взглянув на этого подобранного молодого казака, мог подумать, что он рачительный и крепкий хозяин.

До Соляного городка Семен добрался благополучно.

Поплутав по переулкам, он с трудом нашел нужную ему присадистую избу-землянку. Огня уже не было, должно быть, хозяева улеглись спать.

«Стучать или не стучать? Если бы знать, что посторонних там нет, можно бы действовать без сомнения... А вдруг на постое белоказаки? Сам в лапы напросишься!»

Постояв в нерешительности, Семен бесшумно приоткрыл калитку и проскользнул во двор. Осмотрелся. Все на старом месте. В глубине двора небольшой сарай, рядом стожок сена.

«Может, забраться в сарай да и пересидеть до утра? Там, где находится скотина, всегда тепло, конечно, не как в избе, но терпимо».

Семен уже совсем было решил направиться к сараю, но в соседнем дворе тявкнула собака, неподалеку откликнулась другая, и вскоре уже разноголосый хор собачьих голосов будоражил ночную тишину.

Семен тихонько постучал в окно. Уголок занавески приподнялся, показалось знакомое бородатое лицо. Затем послышался стук двери, и из сеней мужской голос спросил:

– Кого надобно?

– Вас, Петр Фомич. Я Семен. С Николаем приезжал минувшей зимой. Помните?

Дверь отворилась.

– Давай, входи быстрее, а то мороз сокрушает, – сказал хозяин и ввел Семена в избу.

– Кто там? – спросил женский голос.

– Семен. Гостенек наш. Николашкин дружок.

– Батюшки! – не то удивилась, не то испугалась женщина.

– Давай-ка раздевайся, – сказал хозяин. – Только огня я зажигать не буду, от греха подальше.

– Да как же это без огня? – забеспокоилась женщина. – Ты, старик, хоть коптилку вздуй.

– Чтоб непрошеные нагрянули? – отозвался хозяин.

– Не сидеть же человеку в потемках!

Семен успокоил, сказав, что ему огонь совсем без надобности.

– Мне бы переночевать у вас, и все. Что на это скажете?

Женщина вздохнула.

– Места в избе не перележишь, – ответил хозяин. – Только у нас такая оказия, что и человека в свой дом пустить не моги. Облава за облавой. Вчера дважды охранники заглядывали и наказ такой дали – никого стороннего не принимать, а если кто зайдет, тут же знак подать. Иначе, мол...

Хозяин не закончил фразы, но Семен и без слов его понял, что может грозить тому, кто не выполнит приказа контрразведки. Он понял и то, что хозяева напуганы его приходом, но стараются этого не показать.

«Надо уходить. В летнее время можно бы найти укромное место, летом каждый кустик ночевать пустит, а сейчас где спрячешься?»

Не ожидал Семен, что в Соляном городке введены такие строгости... Старается полковник Рубасов!

Конечно, хозяева не откажут, разрешат переждать хотя бы до утра. И скорее всего все обойдется благополучно... Ну, а если нагрянут белоказаки? Тогда этим добрым людям несдобровать. Надо немедленно уходить.

Он поднялся, еще не решив, куда же ему направиться.

– Извиняйте, пойду я...

– Ты на нас не серчай, – приглушенно сказал хозяин, и в его голосе Семен услышал смущение, просьбу и боль.

– Так ночь же, – вступила в разговор женщина. Она успела одеться и уже стояла посреди комнаты.

– До утра-то уж как-нибудь... А? Отец! – нерешительно сказала она.

– Так я разве что? – ответил хозяин. – Сам понимаю. – И с горечью вздохнул: – Эх, жизнь! Не жизнь, а жестянка, на белый свет смотреть не хочется... У тебя документы-то какие есть?

– Совсем пустой, – усмехнувшись, ответил Семен.

– Ох, ребятушки, ребятушки, буйные головушки, – сказал хозяин. – И как же ты думаешь, не дай бог чего?..

– А что мне? Я форштадтский казак, и вся недолга.

– Давай раздевайся, – предложил хозяин. – Бог даст, все обойдется. Как там Николай? Живой, здоровый?

– Живой! Вот вытурим беляков, в гости явится.

– Плохо у вас там в городе? Голодно? – спросила хозяйка.

– Хорошего пока мало, – сдержанно ответил Семен. – Ну, а все ж, можно сказать, дело пошло на улучшение. Казачни белой много накопилось в Соляном?

– Как саранчи, – ответила женщина. – В каждой избе полно. У нас тоже были на постое. Ушли. Изба больно холодная.

– А я с морозу и не заметил, – сказал Семен. – Ну, хозяева, спасибо вам за приют да ласку. Пойду я.

– До утречка посиди.

– Не могу. Нельзя.

– Все равно, тебе деваться некуда, – поддержал жену хозяин.

– Хочу на вокзал удариться.

– Никуда мы тебя не отпустим, и разговорам конец.

– Если так, спасибочко. Но в избе я не останусь. В сарае посижу.

Хозяин ничего не успел ответить. На улице снова послышался разноголосый лай, прогремел выстрел. Хозяин припал к окошку.

– Опять облава, – прошептал он. – Айда скорее в сарай!

– Случай чего – вы знать не знаете, – сказал Семен. – Сам забрел. Стучал – не пустили.

– Господи, пресвятая владычица, защити и помилуй! – зашептала хозяйка.

Семен прошмыгнул в сарай.

В дверную щель он видел, как во двор ввалились казаки. Одни пошли в дом, другие направились к сараю.

Семен отступил в угол.

Едва вахмистр успел чиркнуть спичкой, как один из казаков увидел Семена.

– Ваше благородие, глядите! – закричал он.

На Семена набросились несколько человек, скрутили ему руки и потащили в избу.

– Кто таков? – стал допрашивать вахмистр.

– Форштадтский казак, – ответил Семен, – Елизар Чумаков, – назвал он заранее придуманную фамилию.

– Что делал в сарае?

– Так ничего я там не делал, – самым невинным тоном ответил Семен. – Деваться-то мне некуда. На улице ночь, куда ни постучу – не пускают. Совсем промерз. Вот и к ним стучал, говорят – проходи с богом. Я и завернул в сарай. Все ж теплей.

– В Соляной зачем приехал?

– За солью. В городе-то ведь у нас всего в натяжку, а соли и совсем нету.

– Кто тебя послал? – приступал вахмистр.

– Сам поехал, ваше благородие. Тут же она под ногами лежит, и берег у озера весь из соли. Я прошлый раз приезжал, пешней отковырнул вот этакий кус, так у меня на базаре прямо на разрыв.

– Значит, спекулянт?

– Ну, какой я спекулянт, – скромно ответил Семен. – Можно сказать, своими руками соль добываю. Для людей, можно сказать, стараюсь.

– Хорошо, если так. Завтра разберутся, кто ты есть. Шагай вперед! – прикрикнул вахмистр.

Утром его привели к полковнику Рубасову.

Семен повторил все, что ночью рассказал вахмистру.

Рубасов спокойно слушал и, когда Семен замолчал, приказал дежурному:

– Позовите сотника.

В комнату вошел Иван Рухлин.

– Он? – спросил Рубасов, кивнув на Семена.

– Он, господин полковник, Семен Маликов.

– Ну-с, голубчик, Чумаков-Маликов, с благополучным прибытием!

Глава восьмая

Кобзин возвращался с паровозоремонтного завода, где пробыл несколько дней. Завод стоял, но рабочие-паровозники взялись отремонтировать бронепоезд, брошенный белогвардейцами за негодностью.

Поначалу, когда осматривали бронепоезд, всем казалось, что оживить его невозможно. Кобзину, единственному инженеру в отряде, пришлось самому взяться за дело и немало поломать голову над тем, как из покореженного железного лома сделать боеспособный бронепоезд. Труд его не пропал даром, и уже можно было рассчитывать, что через несколько дней красногвардейцы атакуют станции, занятые белоказаками.

Представляя себе, какую сумятицу внесет у белых внезапное появление красногвардейского бронепоезда, Кобзин благодушно улыбался и не торопил трусившую мелкой рысцой лошадь. Он даже не заметил, как к нему подскакал Джангильдек Алибаев.

Отсалютовав плетью, Джангильдек спросил:

– Петр Алексеевич, ты что так долго пропадал на заводе? Все, можно сказать, соскучились...

– Друг ты мой Джангильдек, бронепоезд у нас будет, как новенький! Если хочешь, поедем завтра, посмотришь,

– С удовольствием! С большим удовольствием.

Вдруг Алибаев тронул Кобзина концом плети и, осторожно показывая вперед, спросил:

– Женщину впереди видишь? Вон та, вся в черном.

– Ну вижу.

– Знаешь, кто такая?

Кобзин внимательно посмотрел на медленно шагавшую стройную, молодую женщину.

– Нет. Не знаю!

– Так это же Ирина Стрюкова! Дочка твоего любезного хозяина. А знаешь, куда идет? К тебе идет. Да, да, к тебе...

– Делать ей у меня нечего.

– Не говори так, Петр Алексеевич, не говори, – лукаво улыбнулся Джангильдек. – Дело у нее большое. И сам увидишь, придет.

– А ты откуда знаешь, какое у нее дело?

– А я много всего знаю. Ты только послушай: мои джигиты на днях перехватили письмо от полковника Рубасова. Ей, Стрюковой, письмо, этой самой. Что ты скажешь? Ждут ее в Соляном городке...

– Ждут? – удивился Кобзин.

– Она должна организовать у них женский батальон смерти, – таинственно сообщил Алибаев. – Понимаешь?

– А где письмо?

– Осторожно заклеили и отдали по назначению. А копию сняли. Вот она к тебе, должно быть, идет.

– Идет, значит, никуда не денется, – сказал Кобзин. – Ты вот что мне скажи, Маликов вернулся?

– И сам не вернулся и вестей никаких! Разведчик он, конечно, опытный, но уж больно долго нет... Почему так?

– Не знаю. Хочу думать, что все благополучно.

Они въехали во двор, остановились у коновязи, спешились и пошли в дом.

На крыльце им встретился Обручев. Он приветливо поздоровался с Кобзиным и в немногих словах доложил, что за последние дни никаких особых событий не произошло, что охрана штаба ведется круглосуточно. Нарушений со стороны часовых не замечено.

В это время у ворот появилась Ирина. Она хотела войти во двор, но ее задержал караульный и потребовал пропуск.

Кобзин и Алибаев молча переглянулись.

– Товарищ Шестаков, если это ко мне, пропустите, – сказал Кобзин Обручеву.

– Пропустите, – издали крикнул часовому мнимый студент и пошел навстречу Ирине. – Вам кого? – безразлично глядя на нее, словно увидел впервые в жизни, спросил он.

– Мне нужно повидать комиссара Кобзина, – сказала Ирина и одними только губами прошептала: – Здравствуй, Гриша.

Обручев ответил ей чуть заметным кивком.

– Вас провести? – спросил он.

– Пожалуйста.

– Прошу за мной.

Ирина следовала за Обручевым и слегка покусывала губу. Она шла по двору, где в детстве бегала, играла; поднималась на крыльцо, с которого когда-то прыгала...

Голова ее кружилась, на глаза навертывались слезы. Ирина вошла в дом, где протекла большая часть ее жизни, но вошла, как чужой человек входит в незнакомое помещение, где никто его не ждет. Она шла по комнатам и не узнавала их. Да, это была скорее всего казарма, а не жилой дом.

Перед кабинетом Кобзина Обручев остановился.

– Пожалуйста, входите, товарищ комиссар здесь. – Он распахнул перед Ириной дверь. – К вам, Петр Алексеевич.

– Прошу! – пригласил Кобзин.

Ирина увидела за столом, на том месте, где она привыкла видеть отца, человека в кожанке, с небольшой бородой клинышком. В стороне, удобно устроившись на диване, сидел молодой киргиз. Ирина на какое-то мгновение позабыла, зачем она пришла и о чем должна говорить.

– Я вас слушаю, – сказал Кобзин.

«Так это, видимо, и есть комиссар Кобзин», – догадалась Ирина.

– Я вот по какому делу... – начала она и замолчала, озлившись на себя за то; что говорит с этим ненавистным ей красным комиссаром, словно просительница.

– Я так полагаю, вы, наконец, решили вернуться домой? – решил подсказать ей Кобзин. – Правильный поступок. Давно пора. Монастырь не дом.

– Дом перестает быть домом, если в нем хозяйничают чужие, – сухо ответила Ирина.

Алибаев чуть подался вперед. Его задели слова этой надменной богачки.

– Извините, но мы здесь не чужие, – как можно мягче сказал он.

– Значит, я чужая, – не взглянув на него, обронила Ирина. И решительно добавила: – Мне необходимо уехать из города. Я пришла за пропуском.

– Куда уехать? И зачем? – спросил Кобзин.

– Это так важно?

– Представьте себе – да, важно, – сказал Кобзин.

– Куда – не знаю. Лишь бы подальше отсюда.

– Значит, не хотите сказать? Но, видите ли, мы и так знаем, куда вы держите путь...

Ирина вздрогнула.

– Документы с собой? – спросил Кобзин.

– Вот мои документы. – Она положила перед Кобзиным на стол бумаги.

Кобзин внимательно просмотрел их.

– Это все?

– Все.

– Теперь прошу сесть к столу и написать обязательство о невыезде из города.

– Как? Я, наоборот, прошу пропуск.

Алибаев любезно пододвинул ей стул.

– Пропуска вы не получите. Временно. Вот бумага, пожалуйста.

Ирина взяла ручку.

– А если я откажусь? – спросила она.

– Арестуем! – ответил Кобзин. – Арестуем сейчас же. А если удерете и вас поймают за городом без пропуска, расстреляем. Без суда, на месте! – добавил Алибаев.

Ирина набросала несколько слов.

– Вот подписка.

Кобзин прочитал.

– Вы свободны.

– А документы?

– Останутся у нас. Они вам пока не нужны. В свое время получите.

Взбешенная Ирина ушла, не простившись. Едва за ней закрылась дверь, Алибаев бросился к Кобзину.

– Надо арестовать! Она ядовита, как гюрза, незаметно укусить может.

– Арестовать никогда не поздно.

Глава девятая

Обручев проснулся задолго до рассвета; закрыл глаза и, пытаясь заснуть, стал считать до ста, потом до тысячи, но сон не приходил. Кто-то ему говорил, сейчас уже Обручев не помнил, кто именно, кажется, отец, что, если хочешь отогнать бессонницу, думай о чем-нибудь красивом, ну, хотя бы о деревьях в цвету, о милых сердцу друзьях детства, вообще о том, что оставило в памяти легкие и приятные воспоминания.

Ни один из этих советов сейчас не помогал Обручеву. Веки не могли долго оставаться закрытыми, начинали мелко вздрагивать и совсем раскрывались.

Нет, сегодня ему больше не уснуть. Разыгрались проклятые нервы. А нервничать нельзя, он должен быть, как никогда, спокоен, выдержан... Да, сегодня у него такой день, какие редко выпадают на долю, и то не всякому. Именно из-за этого дня он, поручик Обручев, превратился в Сергея Шестакова, из-за этого дня он опростился и опустился до того, что его стали панибратски похлопывать, по плечу такие, как Семен Маликов. Слава богу, с Семеном Маликовым все кончено. Хорошую службу сослужила Корнеева.

Жанна д'Арк! Он презрительно улыбнулся. Нет, он все-таки везучий, и счастье, видимо, пока еще не покинуло его. И разве это не удача, что Кобзин именно теперь, когда ему, Обручеву, нужно быть одному в этой комнате, чтобы подготовить все к взрыву, именно теперь отправил в разведку Маликова, можно сказать, развязал тем самым руки? Осталось недолго ждать, а время тянется медленно. Скорее бы, скорее!..

Обручев закрыл глаза и увидел отдушник в фундаменте дома Стрюкова, заложенную в нем взрывчатку. Все готово, осталось только поджечь фитиль. Сейчас бы пойти и... Но нельзя, нельзя!.. Надо дождаться утра. Утром соберется к Кобзину все большевистское начальство города – штаб! Вот тогда... Голову отряда отсечь, боеприпасы уничтожить... Да, это будет взрыв, какого не знали еще в этих краях. Возможно, он повернет и ход истории? Это, отец, будет первая по тебе поминальная свеча!

Когда рассвело, Обручев сменил посты, поговорил с часовыми, как обычно, доложил Кобзину, что по штабу – никаких происшествий, и, уточнив, пропускать ли посторонних во время заседания, поднялся к себе.

Его комната была хорошим наблюдательным пунктом, отсюда были видны ворота, и он мог следить за всеми, кто входил во двор. Но окна сплошь покрыл морозный узор. Обручев недовольно поморщился – вот тебе и наблюдательный пункт. Как когда-то в детстве, он продышал небольшое пятнышко, глянул в него – ворота как на ладони. Даже, пожалуй, лучше, что мороз так изрядно потрудился за ночь, снаружи теперь никто не увидит Обручева, а он может спокойно вести наблюдение.

Первым прискакал Джангильдек Алибаев, затем пришел Аистов, комиссар Самуил Цвильский...

Не прошло и четверти часа, как все двенадцать членов штаба были у Кобзина.

Все. Ждать больше некого. Надо действовать...

Обручев хлопнул по карману, торопливо достал коробок со спичками и, хотя знал, что отсыреть они не могли, вынул одну и уверенным движением чиркнул по коробку. Спичка вспыхнула. Хорошо!

Хотя в комнате не было иконы, Обручев глянул в передний угол и перекрестился. Мелькнула мысль, что во время взрыва может погибнуть и Корнеева, а ее надо бы доставить в Соляной городок, она многое могла бы рассказать Рубасову... Но мысль эта промелькнула и исчезла. Ее вытеснила другая, о Стрюкове. Вот кого надо бы предупредить! А его и вчера весь день не видно, и сегодня на стук никто не отозвался. Впрочем, возможно, и лучше, что старика нет дома, еще неизвестно, как бы он отнесся к замыслу Обручева.

У самой двери Обручев остановился, словно его толкнули. Достал из кобуры наган и, хотя знал, что он заряжен, резко крутнул барабан. Сунул наган в карман и, сдерживая шаг, не спеша, как он ходил обычно, вышел во двор.

Кроме часовых, там никого не было. Обручев несколько раз прошелся по двору и, не заметив ничего подозрительного, завернул за угол в узкий коридор между домом и каменной оградой. В это время из погреба с кульком картошки вышел Стрюков. Заметив Обручева, он удивился: что могло привести поручика в такой закоулок? Сам не зная, зачем он это делает – просто из любопытства или по привычке хозяина видеть все, что творится у него на усадьбе, – Стрюков прокрался вслед за Обручевым, осторожно глянул из-за угла и удивился: Обручев наклонился над отдушником и принялся там что-то делать... Потом каблуком сапога прочертил в снегу канавку.

Чего ему надо?

А Обручев вытащил из отдушника тряпичную затычку, в открывшееся отверстие запустил руку, достал оттуда шнур, протянул его по канавке, вынул спички и поджег конец шнура.

Стрюкова охватил ужас! Недаром же он был в свое время военным, да не просто военным, а сотником, чтобы не понять происходящего. Отшвырнув в сторону кулек с картошкой, он бросился к Обручеву.

– Ты что это делаешь, поручик?

– Вот вы где! А я всюду искал вас, – торопливо заговорил Обручев. – Уходите, Иван Никитич. Уходите скорее!

– Куда уходить? Зачем?

– Сейчас будет взрыв!

– Да ты ошалел, что ли?! Убирай все к черту!

– Не могу. Я должен! В подземелье боеприпасы. Взорвем – конец Красной гвардии. Атаман их голыми руками возьмет.

– Дай-то господи! А ты убирай свои бомбы. Слышишь?

Стрюков ринулся к фитилю, но его перехватил Обручев.

– Уходите, Иван Никитич!

Стрюкова охватила ярость.

– Да у меня в подполье золото! Вся моя жизнь, можно сказать, запрятана. Убирай!

Стрюков снова кинулся к отдушнику, но Обручев преградил ему путь. Стрюков хотел ударить его в лицо, но Обручев изловчился, и стрюковский кулак угодил в плечо.

– Уйди, идиот! Оба пропадем, – прохрипел Обручев, изо всей силы пытаясь оттолкнуть Стрюкова.

Почувствовав, что поручик одолевает его, Стрюков повысил голос:

– Я закричу. Кричать буду!

– Тише!

– Эй, люди, сюда! – заорал Стрюков.

Обручев выхватил наган и два раза выстрелил.

Стрюков вскрикнул, пошатнулся и, взмахнув руками, грохнулся на снег.

А в закоулок уже бежали люди, впереди всех Алибаев, за ним Кобзин, Надя, красногвардейцы.

– В чем дело, Шестаков? – резко спросил Кобзин. – Ну?

– Петр Алексеевич... Стрюков вот, – сбивчиво заговорил Обручев. – Видите, что задумал? Я заметил, он пошел сюда... Я следом... Смотрю – он фитиль зажег... и в отдушник... Я к отдушнику, а там заряд, заряд взрывчатки... Он кинулся на меня и за горло... Он сильный, здоровый, сами видите... Ну, я и выстрелил... Вот он, фитиль...

Обручев кинулся к фитилю, выхватил его из отдушника и стал топтать ногами.

– Я же говорил, Петр Алексеевич... от него всего можно ожидать. А я не думал стрелять в него... Честное слово! Невольно все получилось.

– Не волнуйся, Шестаков, правильно поступил! Зачем шел, собака, то и нашел! – сказал. Алибаев.

Глава десятая

Хотя комиссар Кобзин видел Василия всего один раз, все же, когда тот вошел в кабинет, Петр Алексеевич с первого взгляда узнал его.

– О, старый знакомый, – приветливо заговорил Кобзин и, поднявшись из-за стола, двинулся навстречу. – Здравствуй, назад вернулся? Давай присаживайся.

– Да я тут барахлишко не все забрал, вот и надумал, – сказал Василий, осторожно устраиваясь на край стула.

– Прямо из Соляного? – спросил Кобзин.

– Оттудова. – Лицо Василия стало хмурым. Он боязливо оглянулся вокруг. – Я к вам насчет Семена...

– Семена? Какого Семена? – будто не понимая, о ком речь, спросил Кобзин.

– Ну, вашего. Маликова.

– Семена Маликова? – переспросил Кобзин, боясь думать о том смертельно страшном, что мог сообщить Василий.

– Да.

– А что с ним? Встречался где-нибудь?

– Ага, – ответил Василий. – В Соляном. Я вам все как на духу... Когда я ударился отселе, то прямо в Соляной. И нанялся там при конторе сторожить и печи топить. Вот так. Там сейчас контрразведка.

– Полковника Рубасова?

– Ага, – кивнул Василий. Он снова с опаской огляделся вокруг, словно боясь, что его могут подслушать, и заговорил шепотом: – Ой, чего они там делают, товарищ комиссар: людей на допрос приводят и бьют их, ну прямо бьют до смерти. А ночью пьянствуют, и опять же стрельба... Третьего дни привели Семена Маликова. Когда вели, был совсем, ну, как бы сказать, целый и здоровый, а обратно выволокли волоком. Даже не дышит... Велели, чтоб я водой поливал. Мое дело сами знаете какое, что прикажут, то и делаю. Ушли они в дом, а Семен очнулся, признал меня. И стал просить: меня, говорит, убьют, а ты проберись в Южноуральск, найди комиссара Кобзина... Словом, он велел ни с кем не разговаривать, только с вами, и рассказать, что я его видел. И еще велел передать, что у вас, стало быть, в вашем отряде, завелся предатель. Семена они там ждали. Больше он ничего не сказал. Потом вышли контры и опять его увели. Вот такие дела. Одним словом, жалко Семена. Вот и все... – Он поднялся. – До свидания вам.

– Как же ты добрался? – спросил Кобзин.

– А пешком, даль-то не больно большая.

– И нигде не задержали?

– Казаки? – спросил Василий. – Останавливали. Так у меня пропуск от самого полковника Рубасова. Ох и змей, глянет на тебя – мороз по коже.

– Значит, с Семеном вот так... – Кобзин на мгновение закрыл ладонями глаза. – Когда ты его в последний раз видел?

– А третьего дни. На допрос вели. И совсем-совсем он плохой. Ну, чуть идет. И такой, даже узнать трудно. А содержат они его в пакгаузе. Меня туда и близко не подпускают, и часовые стоят у ворот и день и ночь напролет.

Кобзин крепко пожал Василию руку.

– Спасибо тебе. Большое спасибо!

– Не на чем, – ответил Василий. – Ну я пойду. Сегодня назад надо.

– Подожди минутку. Скажи, пожалуйста, ты случайно не заметил, не доставляли к вам каких-нибудь больших грузов в ящиках, а может быть, в тюках?

– Нет, чего не знаю, того не знаю, – торопливо отозвался Василий. – Я ж говорю, туда, где пакгаузы, меня не пускают.

Видя, что Василий пугливо озирается по сторонам, комиссар не стал его задерживать.

– Значит, опять в Соляной?

– Туда. До свидания вам. – И Василий ушел.

...Так вот почему Семен как в воду канул... Схватили... Оказывается, в отряде чужак! Быть может, Семен ошибся? Нет, он слов на ветер не бросает. Скорее всего, так оно и есть: предатель в отряде. Это он выдал Семена, предупредил там, в Соляном городке.

Но как он мог узнать о посылке Маликова? Быть может, Семен сам проговорился? Нет, на него это не похоже. Тогда кто? Кто? Надо найти предателя и обезвредить его, иначе можно ждать новых провалов.

Беда в том, что сам Кобзин никого не подозревал. Значит, враг хитер и хорошо маскируется. Где он мог пристроиться? Быть может, покойный Стрюков? Не верится. Его все знали, знали, кто он, и, конечно, не пускались при нем в откровенные беседы. Да, Стрюков... Не распознал комиссар его характера, ошибся... Прав был студент, когда советовал изолировать его. Какую же беду несла отряду ошибка комиссара... Непоправимую... Не прояви Шестаков бдительности, неизвестно, чем бы все кончилось. Впрочем, почему неизвестно? Катастрофа! Для отряда все обошлось благополучно... И все же в этом происшествии есть неясность.

С того момента, как послышались выстрелы и Кобзин, прибежав, увидел убитого Стрюкова, а позже узнал подробности, его стало что-то томить, не давая ни минуты покоя. С виду все было ясным и очевидным, ничто не вызывало недоуменных вопросов: преступник был захвачен на месте преступления и поплатился за него. Все это так! И все же... Какая-то невыясненная деталь во всей цепи событий беспокоила Кобзина все сильнее и сильнее. Не развивается ли в нем вредная мнительность?.. И вот сейчас, только сейчас он понял, что вызывало тревогу: кулек с картошкой! Как он очутился там? Кто его бросил? Понятно, у студента нет картошки и незачем ему было бы ходить по двору с кульком. Вероятнее всего, кулек оставил Стрюков. Да не просто оставил, а швырнул, потому что несколько картофелин валялось на снегу, неподалеку от кулька. Да, вопрос очень и очень серьезный. Нет, в самом деле, если бы Стрюков шел в закоулок, чтобы взорвать штаб, стал бы он тащить злополучный кулек? Впрочем, как знать. Стрюков не настолько глуп, чтобы не маскироваться. Появись он во дворе с пустыми руками и броди там без всякого дела, его первый часовой остановил бы, а здесь – идет человек с кулечком, значит, есть в том необходимость. Нет, надо во всем тщательно разобраться. Между прочим, объяснения Шестакова по поводу выстрелов не очень-то убедительны. Конечно, Шестаков неоднократно показал свою преданность, и кому еще верить, как не ему, но все же убийство Стрюкова кажется странным. Будь на месте Шестакова простой солдат – иное дело, но студент умен, рассудителен, всегда собран... Заняться этим вопросом нужно немедленно и прежде всего освободить Шестакова от обязанностей начальника караула. В конце концов взрыв не последовал не потому, что была хорошо поставлена охрана, а по чистой случайности... А Семена нет.

Кобзин старался не думать об этом. Он не мог себе представить, что больше не увидит своего любимца, не мог допустить мысли, что где-то там, в Соляном городке, лежит он в каменном сарае, окровавленный и истерзанный... Не хотелось верить... Но верь не верь, а факт остается фактом. Не станет же Василий распространять небылицы. А все-таки зачем пришел Василий? За своим имуществом? Версия вероятная; но ведь он должен был отпроситься, получить пропуск. Как могло случиться, что его так легко отпустил матерый волк Рубасов? Василий там пользуется доверием? А чем он заслужил его? Вопросы, вопросы, все туманно, запутанно... А что, если Василий подослан и его рассказ о предателе является пустой выдумкой, сфабрикованной специально для того, чтобы посеять в красногвардейском отряде панику и недоверие?

Кобзин восстановил в памяти весь разговор с Василием и не только слышал каждое его слово, но видел выражение лица, глаз. Нет, Василий не обманывает. Он слишком прост и открыт, чтобы казаться иным, а не самим собой, чтобы заставить себя искренне говорить то, чего нет и что ему противно. Василию можно верить. Попытаться еще раз встретиться с ним? Пожалуй, бесполезно.

Надо срочно что-то предпринять. Необходимо сделать все, чтобы спасти Семена.

Кобзин взял телефонную трубку, вызвал Аистова.

– Случилась беда, – сказал Кобзин. – Приходи ко мне немедленно! Жду.

Совещались они недолго.

Когда командир отряда ушел, комиссар отправился к Наде.

Здесь он был всего один раз, и Надя, увидев Кобзина, сразу догадалась, что явился он неспроста, а привело серьезное дело и оно имеет к ней какое-то отношение.

Лицо Кобзина было строгим и горестным.

Надя предложила ему стул, он поблагодарил, но не сел, а зашагал по комнате, как бы собираясь с мыслями.

– Петр Алексеевич, что с вами?

– Да так, знаешь, всякое...

– Что-нибудь слышно про Семена?

Кобзин тяжело опустился на стул.

– Да, – глухо ответил он.

И Надя поняла: Кобзин что-то знает о Семене, и то, что он знает, – плохое, страшное.

– Схватили? – прошептала она.

Кобзин кивнул.

– Схватили, – с трудом подавив вздох, ответил он.

– У-би-ли?! – еще тише спросила Надя и почувствовала, как деревенеет ее тело.

Увидев, что у Нади побелели губы, комиссар подошел к ней и опустил руку на ее плечо.

– Семен жив, но в тяжелом состоянии.

– Где он?

– Там. В Соляном городке. Успокойся. Ну, успокойся!

Словно маленькую, он стал гладить ее по голове. Боясь заплакать, Надя крепко стиснула зубы и, хлебнув воздуха, сказала:

– Вы ничего не знаете про Семена... какой он человек. Я росла без отца и матери... Он был у меня самый родной на свете.

– Я знаю Семена... Очень хорошо знаю... Не надо, Надя, не плачь.

– Я не плачу, – ответила Надя и смахнула со щеки слезы. – Откуда узнали?

– Из Соляного городка пришел Василий. Он все и рассказал. В общем, какая-то гадина выдала Семена. Это я тебе сказал по секрету. Никому ни единого слова... Похоже, враг среди нас.

– Василий был у меня... Тут его одежда оставалась, забрал и ушел. Вот только что.

– И ничего не говорил о Семене?

– Нет.

Кобзину показалось это немного странным, но, вспомнив слова Василия о том, что Семен поручил передать только ему одному, понял, что Василий поступил так из предосторожности.