Текст книги "Крылья беркута"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

– Как не понять!

– Значит, там, говорите, совдепия? – снова вернулся Стрюков к интересовавшему его вопросу. – Гибнет многострадальная матушка Русь! Да неужто погибнет?! Лично я не могу в такое поверить.

Обручев ткнул окурок в пепельницу – громадную перламутровую раковину и сорвался с места. Глаза его сверкнули.

– Видит бог, Иван Никитич, на Руси есть еще люди...

В комнату вошла Ирина, и поручик умолк, не закончив фразы.

– Иринушка! – Стрюков бросился к дочери, но тут же, спохватившись, обратился к гостю: – Извините, заболтался и совсем позабыл, что вы только с дороги; если не возражаете, я прикажу показать комнату. Оно с дороги, может, то да се... – И, не дожидаясь ответа Обручева, позвал: – Анна! Где ты там?

Тут же появилась бабушка Анна.

– Отведи гостя, – приказал Стрюков, – да помоги, если что надо. Вот так, – обратился он к поручику. – Милости просим, располагайтесь и распоряжайтесь.

Обручев молча поклонился, пристукнув каблуками, взял свои вещи и направился следом за Анной.

Глава восьмая

Стрюкову казалось, что, как только они останутся одни, Ирина кинется к нему, обнимет и прижмется к его груди. Ирина любила его крепко, и он это хорошо знал.

Но она не бросилась к отцу, а устало опустилась в кресло. В сердце Ивана Никитича что-то кольнуло, будто вонзилось острие тончайшей иголки. Ой, как же изменилась Ирина! Здорова ли?

– Ты что же не встретил? – не скрывая обиды, спросила она.

Стрюков удивленно глянул на нее. – Откуда же мне было знать?

– Телеграмму не получил?

– Телеграмму?! Нет, Иринушка, телеграмму я не получал.

Вдруг его охватил прилив бешеной злобы, да такой, что застучало в висках и сжались кулаки.

– Дожили! Докатились!.. Развал в государстве Российском. С кого же спросить? А? Не с кого! Завтра на почте разгром учиню.

Ирина поморщилась, приложила палец к виску.

– Не кричи так, голова болит. Да и нет причины. Подумаешь, телеграмма где-то застряла.

– От тебя и писем давно не было. Может, и они где-то ходят?

– Не писала.

– Что ж так? А я тут с ума сходил. – Пододвинув кресло, он сел к ней поближе. – Ну, рассказывай, дочка, как жилось?

– Да так, – неохотно промямлила Ирина. – Всего сразу не расскажешь. Жилось... – Она нервно закусила нижнюю губу. – Как-нибудь потом. Сейчас лучше не спрашивай. Не надо...

Какая-то неведомая сила сорвала его с места и бросила к дочери.

– Иринушка! Или обидел кто?

Одной рукой он крепко обнял ее за плечи, другой чуть запрокинул голову Ирины, чтобы можно было глянуть прямо в глаза.

Но Ирина успела овладеть собой. Она чуть тряхнула головой и отвела его руку.

– Просто так, нервы, – нехотя обронила она и, приоткрыв дверь, уже почти спокойно, тоном, не допускающим возражений, крикнула: – Анна, там у меня в ридикюле папиросы. Принеси.

Стрюков широко открыл глаза. Да, сегодня дочь преподносила ему сюрприз за сюрпризом.

– Неужто куришь?! – не совсем смело, боясь обидеть ее, спросил Стрюков.

– Курю, – коротко, словно между прочим, ответила она, как будто речь шла о предмете совсем обычном, о котором много и говорить-то не стоит. Ступая по-мужски широко и твердо, она зашагала по комнате. Эта ее походка – тоже что-то совсем новое.

Взгляд отца неотступно следовал за ней.

– Да разве можно, – с укоризной сказал он, – образованной барышне табашничать? Ну, под стать ли тебе такое? Не хватало еще за мадеру приняться или, того лучше, за водку.

– А я и водку хлещу.

По тому, как произнесла это Ирина, Стрюков понял: тут не просто ею словцо брошено, не пустая бравада, а истинная правда. Не собравшись с мыслями, от растерянности не находя, что же ответить дочери, он молча приподнялся, словно собираясь уйти или же кинуться к ней.

Ирина даже не взглянула.

– Да что водка, – продолжала Ирина, – иной раз готова яду хватить, чтобы ко всем чертям...

У Стрюкова широко открылись глаза, и он, сам о том не думая, торопливо перекрестился и зашептал:

– Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!

Ирина остановилась возле него. На лице мелькнула вымученная усмешка.

– Не ужасайся, отец. Жизнь!.. Этим все сказано.

Она безнадежно махнула рукой, распахнула дверь в прихожую, прислушалась.

– Что они там, уснули или вымерли все? Анна!

– Бабка с поручиком, – напомнил Стрюков. – Я тебе вот что скажу: как началась смута, люди будто переродились. Разогнал почти всех. Тут у меня, конечно, имеются свои соображения. Сегодня собирался и Надьку с Анной вышвырнуть. Надька невозможная стала.

– Она и мне успела показать себя. Один побег из Петрограда чего стоит!

– Вот-вот! Давеча хотел было поучить ее малость, так что же ты думаешь? С подсвечником на меня кинулась. Вот змея!

– И ты промолчал? – резко спросила Ирина. – Не узнаю тебя, отец.

– Потерпите, детки, дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток.

То обстоятельство, что на зов Ирины никто не появлялся, раздражало и вызывало гнев. Стрюков сорвался с кресла, подбежал к двери закричал в темноту прихожей:

– Вы что там, глухие все? Надежда!

Неторопливо вошла Надя. Без признаков радости или усердия, а как вообще полагается при встрече с человеком знакомым, поздоровалась с Ириной, поздравила с приездом. Та искоса взглянула, суховато поблагодарила.

– Там у меня в ридикюле папиросы. Принеси, пожалуйста. Только побыстрее. Спички не забудь.

Когда Надя вышла, Ирина с чуть заметным прищуром посмотрела ей вслед.

– Надьку просто-таки не узнать. Красавица.

От этого взгляда и слов Ирины, произнесенных с каким-то скрытым смыслом, Стрюкову стало немного неловко.

– Да. Ничего себе... На дармовых хлебах...

– Замуж не собирается?

– Не похоже. С одним деповским скрутилась. У красных он, хотя сам из форштадтских казаков. Я тебе рассказывал – Семен Маликов.

– Выходит, старая любовь? И у красных?

– Все депо там...

Вошла Надя, подала папиросы.

– Спичку!

Надя зажгла, дала прикурить.

– Зажги в прихожей огонь, – приказала Ирина. – А то как в могиле.

Надя вопросительно взглянула на Стрюкова.

– Свечи зажги, – приказал он.

– А электричество почему? – спросила Ирина.

– Станция не работает, – пояснила Надя.

– Все та же беда, революция, – добавил Стрюков. – Кочегары сбежали. – И обратился к Наде: – Ступай вздуй огонь.

Надя вышла.

Когда она несла папиросы и проходила через прихожую, краем уха слышала слова Стрюкова о Семене. Должно быть, речь шла и о ней. Приумолкли потому, что увидели ее.

Дверь осталась открытой, и, пока Надя возилась со свечами, хорошо слышала все, о чем говорилось в гостиной.

– Выходит, ваши курсы закрыли? – спросил Стрюков.

– Сейчас закрыли. Я раньше ушла, – нехотя ответила Ирина. – Бросила.

– Сама ученье бросила? – переспросил Стрюков. В его голосе Наде почудилась не то тревога, не то сдерживаемая злоба.

Ирина зашагала по гостиной.

– А ты что же, думал, что я и сейчас учусь, как делать реверансы? – резко, но тоже сдерживаясь, сказала она.

В гостиной у стены, противоположной той, где была дверь в прихожую, в золоченой массивной раме стояло громадное, от пола до потолка, зеркало, и Надя видела в нем все, что происходило в комнате.

Вот Ирина, жадно затянувшись папиросой, нервно выдохнула клуб дыма, швырнула куда-то в угол окурок и остановилась перед отцом, вцепилась пальцами обеих рук в спинку кресла. Короткое мгновение она молчала, казалось раздумывая, говорить ли ему то, что намеревалась сказать. И сказала:

– Я в женском батальоне, батальоне смерти служила.

Она оторвалась от кресла и снова зашагала.

– Смерти? – как эхо повторил Стрюков и дернул ворот рубашки.

– Командовала ударной группой. Только ты, пожалуйста, не вздумай устраивать истерик. И не ужасайся. Я говорю обо всем этом потому, что ты все же должен знать кое-что из того, что было. Да и не к чему мне скрывать от тебя.

– Какой же нечистый толкнул тебя в этот самый батальон? Чего не хватало? Какого рожна? – Стрюков со сжатыми кулаками во весь свой громадный рост встал перед ней. Глаза в глаза. – Какого рожна, я спрашиваю? Я думал, что доченька учится, а она там черт те что затеяла!

Было похоже, что гневная вспышка отца не произвела на Ирину никакого впечатления. На губах ее появилась чуть заметная усмешка.

– А ты все такой же буреломный, – немного насмешливо сказала она. – Но сейчас не будем копья ломать. Садись. Садись-ка!

Стрюков мгновенно сник и нехотя опустился в кресло.

– Между прочим, я думала о том, как ты отнесешься к моему сообщению. И знаешь что? Была почти уверена: правильно поймешь меня. А тут – пожалуйста! Эх, ты, старенький мой. – В ее голосе вдруг послышались теплые нотки. – Пойми, не могла я иначе. Не могла! Вот нашей Надежде революция ничем не грозит, и ей незачем в батальон смерти. А у меня отнимают будущее. Насмотрелась я и наслушалась. Боже мой! Сколько же вокруг мерзости! И мерзавцев. Я не говорю о простонародье. Но те, кого принято считать цветом общества, рыцарями благородства... Сволочи! Мразь!

Наде было видно, как Ирина достала из портсигара новую папиросу, закурила, не спеша задула спичку и бросила на пол. Стрюков молча поднял и положил ее в пепельницу.

– Наш батальон создал сам Керенский, лично! Приехал к нам и обратился с речью. Дивный оратор! Покоряет! Можно заслушаться. Его речь несколько раз прерывали овациями. Да какими! Ураган! Буря!.. В общем талант... И вот он обратился к нам с просьбой помочь России в грозный для нее час. Видел бы ты, отец, что тогда делалось! Понимаешь, он овладел всеми нашими чувствами, всеми помыслами, и если бы в тот момент сказал, что нужны наши жизни, каждая, не задумываясь, отдала бы свою. Тогда и был создан наш батальон. Ну, естественно, кто пошел в него, тот знал, зачем идет. Одна, правда, пыталась что-то сказать против, но ее наши девчонки вышвырнули в окно с четвертого этажа. Чумичка какая-то, вроде нашей Надежды... Мы поклялись тогда идти спасать Россию от большевиков рядом с офицерами... А они, сволочи, с нами как с проститутками. Вызывали в номера и там...

Ирина подошла к столу, костяшками пальцев забарабанила по крышке.

– Я в одного штабс-капитана, – не повышая голоса, снова заговорила она, – пять пуль всадила. Думала, офицеры разорвут меня. Если бы не Григорий Иванович, не знаю... «Защитники отечества»! Понимаешь, мы, курсистки, девчонки, жизни не жалели, а они...

Свечи во всех трех подсвечниках зажжены, в прихожей делать больше нечего. Надя поспешно ушла, боясь, как бы опять не подумал хозяин, что она подслушивает.

– Да как же это так, – негодуя, заговорил Стрюков, – надо было по начальству доложить! Срамота! Бандитизм! Расстрела мало.

– Я тоже так думаю, – насмешливо обронила Ирина и нахмурилась. – Такое у меня с тех пор ощущение, будто вот здесь, в груди, что-то оборвалось.

– Казнить, казнить за подобные выходки надо! – не унимался Стрюков.

– Всех не казнишь.

– Так не все же?

– Ну, конечно... Не знаю, если иностранцы сейчас не помогут, выхода нет.

– Да что вы зарядили? И поручик не в лучшем настроении, и ты опять же...

– Сидишь ты здесь, папа, в дыре, и не видишь, что вокруг делается. А я проехала и насмотрелась – от Петрограда до Урала голь рычит. Ужасно! Нет, это не Разин и не Пугачев. Это страшнее...

– Всего-то я, конечно, не знаю, но кое-что вижу. У нас тоже каша заварилась. Войсковой атаман пока еще город держит, а все ж видным людям совет дал из города выезжать, где поспокойнее. Это он по секрету.

– Значит, драпать собирается?.. Ну, а ты?

– Я – наотрез! Вот только не знаю, как с тобой быть. Может, оно и тебе след на время податься, скажем, в Уральск?

– А там что? – недовольно спросила Ирина. – Сказать откровенно, я не отсиживаться сюда ехала. Другая цель была. Узнала, что здесь сколочена крепкая казачья армия, вот и решила помочь, хотела создать женский ударный батальон.

– И думать не смей, – прошипел Стрюков. – Из головы выкинь! Было в Питере, ну и хватит... А тут брось выдумки.

– Это, собственно, не моя идея. Но... Словом, не трать напрасно красноречия, – прервала его Ирина. – За дорогу я сама многое поняла. Главным образом за дорогу. Безрассудно! Успокоился?.. Бежать в Уральск? Извини, папа, чепуха. Самообман. Ситуация такая, что если где-нибудь красные меня опознают... В общем у меня один путь – двинуть за границу. Многие так поступают и в Петрограде и в Москве – вся знать. Или не с чем?

– Ну, об этом разговору пока нет.

– Вот и махнем вместе. Понаблюдаем издали. Подождем перемен. А нет, и там деньги – деньги. Что скажешь?

– Уж я не знаю... – нерешительно промолвил Стрюков. – Насчет заграницы не от тебя первой слышу. – Он помолчал. – Так вот, я скажу то, что думаю об этой самой загранице. Тебе легко рассуждать, ты добра не наживала. Только, пожалуйста, не думай, будто я попрекаю тебя таким обстоятельством. Да ни боже мой! Каждому человеку свое дадено. Вот так. А у меня, если говорить чистосердечно, каждая копейка, мною нажитая, свою печать в душе поставила. Ты можешь, дочка, понять это? Словом, заграница не для меня. Что касается тебя – другой разговор. Уж если решила удариться туда, поезжай. Но знай: самый верный путь – через Уральск. Главное – до Каспия рукой подать, а там английские пароходы. С радостью возьмут. В Копенгагене, в главном банке, на твое имя сделан вклад. Двести тысяч. Долларов! Это тебе не рубли.

– Спасибо, отец, – Ирина кивнула головой. – А сам, значит, категорически?

– Пока, Иринушка. Ну, а дальше... – он развел руками. – Нет, что там ни говори, а я не верю, чтобы все это надолго. Вот не верю – и конец.

Ирина швырнула в угол дымящуюся папиросу.

– Мне уже ни о чем думать не хочется. Происходит какой-то фарс. Царя убрали, нашли, казалось, достойного вождя, ведь всюду, на всех перекрестках все вопили: Керенский, Керенский! А он, этот оратор, девичий идеал, сам удрал, да еще, говорят, в бабьей юбке. Словом, трус и подлец. А ваш атаман как, в смысле характера?

– Что тебе сказать? Рука у него вроде крепкая. Держал же всю округу! Даже и не думалось. А тут деповские поднялись. К ним пехотный полк переметнулся. Фронтовики оружием снабдили. Словом, одна сволочь! Вот и пошло. Все же атаман вышиб их из города, ну, а с тех пор бои перемежаются: то они нажимают, то мы на них. Воевать нечем, вот беда.

– А у тех?

– Тоже не очень. На дареной кляче далеко не уедешь. Долго не протянут.

– Идиоты, фронтовиков допустили, – буркнула Ирина.

Сверху спустилась бабушка Анна.

– Ну, как там гость? – окликнул ее Стрюков. – Устроился?

– Будто все, что надобно.

– Папа, мы обедали кое-как.

Стрюков оторопело глянул на Ирину.

– И молчит! – загремел он. – Люди добрые! Нет, а я-то тоже хорош, нечего сказать! – Он постучал пальцами по лбу. – На радостях памороки забило. – И подобревшим голосом обратился к бабушке Анне: – Ну-ка, Анна, покажи свою хватку. Давай на стол собирай! Да так, чтоб одна нога там, а другая тут. И по-праздничному! Что в печи, все на стол мечи!

– У меня все готово. В один момент, – засуетилась бабушка Анна и, стараясь не шаркать башмаками, выбежала из комнаты.

Заметив, что Ирина то и дело поглядывает на лестницу, ожидая, когда появится Обручев, отец спросил:

– Поручик-то что, не насватывается ли?

– Я ему многим обязана, – сухо и неопределенно ответила Ирина.

Судя по этому ответу, можно было сделать любой вывод. По крайней мере Стрюков понял по-своему.

– Повадку-то больно не давай, – грубовато заметил он. – И не торопись. Вот, даст бог, закончится вся эта заваруха или вообще все как-то определится...

– Папа, – недовольно прервала его Ирина и, немного помолчав, словно собираясь с мыслями, заключила: – Извини, не люблю, когда... Я ведь не маленькая. Договорились?

Такой отповеди Стрюков не ожидал и только пожал плечами – мол, как знаешь.

– Человек-то хотя верный?

– Лучше других.

– А как смотрит насчет заграницы?

Услышав его вопрос, она усмехнулась – значит, поняла...

– Он не того склада человек, как ты подумал. Честно говоря, я была бы рада такому спутнику. Но не от меня это зависит. Давай лучше о чем-нибудь другом...

– Мда-а, – протянул Стрюков. Такого ответа он не ожидал. – Небось в Петрограде голодно? – прервал он неловкое молчание.

– В Питере жрать нечего. И тиф. В Москве тоже.

Послышались осторожные шаги, и на пороге гостиной появился Василий. Стрюков молча уставился на него.

– Хозяин, там у ворот просится один. От атамана. Говорит: полковник Рубасов...

Стрюков яростно хлопнул себя по бедрам.

– Так что же ты? Давай зови, веди! – И когда Василий выбежал, зло добавил ему вслед: – Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет. Не голова, а пустой котел. Никакой тебе сообразительности.

От Ирины не скрылась та едва заметная торопливость, с которой Стрюков приказал Василию ввести гостя.

– Кто такой? – поинтересовалась она.

– Как тебе... Ну, вроде бы правая рука атамана. Вот так. Если откровенно, на нем, можно сказать, все дело держится. Полковник, конечно. Из лейб-гвардии. Тоже как будто из Петрограда. Или же с Москвы.

Ирина сорвалась с места

– Я не могу так, ну, в домашнем, – сказала она, отвечая на удивленный взгляд отца.

Глава девятая

Едва успела Ирина выскользнуть из комнаты, как дверь хлопнула и послышались четкие, уверенные шаги.

Стрюков пошел навстречу.

– Попасть к вам в это время, оказывается, не совсем просто, ночная охрана допрашивает с пристрастием, – проговорил гость и протянул хозяину руку, предварительно сдернув с нее перчатку. – Здравствуйте, Иван Никитич. Рад видеть вас в добром здравии.

Перед Стрюковым стоял высокий, плечистый человек в черкеске с полковничьими погонами.

– Милости прошу! – Стрюков чуть поклонился, широким жестом приглашая в соседнюю комнату.

Улыбаясь, как доброму знакомому, гость поблагодарил и двинулся за хозяином.

– Извините, что в такой неурочный час.

– Ну, пустяки, – промолвил Стрюков, – хорошим людям всегда рады.

– А я, знаете, неоднократно собирался – надо, думаю, хоть посмотреть, как вы тут живете, да все не получалось.

– Какая же теперь жизнь, – недовольно пробурчал Стрюков, соображая: что же все-таки могло привести к нему в ночное время начальника контрразведки атамана? Его вдруг осенила мысль: а не имеет ли этот визит прямой связи с тем, что сегодня его не принял атаман? Стрюков не боялся полковника Рубасова, но ему стало немного неприятно от такого предположения...

Вошли в гостиную. Хотя там и горела яркая «молния», в просторной комнате было темновато. По дальним углам сгустились тени. Рубасов быстрым, прицеливающимся взглядом окинул комнату.

– А у вас, Иван Никитич, как у большинства, царит полумрак, – на его губах мелькнула добродушная улыбка. – Возвращаемся к лучине, затем к каменному веку.

Стрюков попробовал вывернуть фитиль, но лампа начала коптить, и он снова привернул.

– Мало приятного, да ничего не поделаешь, Гаврила Сергеевич. Сам светить не станешь. – Он приблизился к Рубасову и, довольно потирая руки, сказал: – А у меня сегодня радость Светлый праздник, можно сказать.

– Интересно!

– Помните, говорил я о своей наследнице...

– Ну, как же! – поддержал его Рубасов. – В Питере она.

– Была! – И доверительно сообщил: – Приехала моя Ирина Ивановна! Приехала! – Он многозначительно подмигнул, словно поведал единомышленнику великую тайну.

– О-о, поздравляю! – Рубасов шагнул к Стрюкову, отчетливо щелкнул каблуками и уже обеими руками с силой сжал и потряс его крепкую руку. – Значит, к родным пенатам потянуло?

– Вот-вот! Именно! Только что заявилась. Ну, может, полчаса прошло, как порог переступила. На лице Рубасова появилось добродушное, не без хитрецы выражение.

– Повезло же вашей дочери. Я говорю в том смысле, что ей удалось прихватить вас дома. А ведь могло случиться, что и не застала бы.

С лица Стрюкова будто ветром сдуло веселость и благодушие. Чуть дрогнули кустистые брови, и он вопрошающе взглянул на Рубасова.

– Полагаю, вы, наш уважаемый председатель, – продолжал Рубасов, словно не замечая того впечатления, которое произвели его слова на хозяина, – совершенно случайно задержались в Южноуральске?

Ага, так вот, значит, зачем изволил препожаловать полковник Рубасов? Стрюков не сдержал улыбку... «Старая песня, господин полковник! Не выйдет!»

– Ну, нет. Я ведь уже говорил и вам, Гаврила Сергеевич, и самому атаману, что покамест уезжать никуда не собираюсь. Хочу посидеть дома. Вот такие дела. Так что Ирине Ивановне не грозила и не грозит никакая случайность.

Рубасов вскинул густую бровь.

– Дай бог! Но все же, не в обиду будь сказано, это опрометчивое решение.

И тут Стрюкова словно осенило: ему вдруг стало совершенно ясно – войска атамана оставят город. Скорее всего, как раз в тот самый момент, когда он приходил к войсковому атаману и атаман не принял его, в штабе решали вопрос, как быть дальше. И решили... Без него, без Стрюкова! С ним даже не соизволили посоветоваться! Словно он так себе, пешка на пустом месте. Вот она, трагикомедия, о которой говорила Ирина. Не только в Москве или еще где там, она тут уже корешки свои пустила. Он почувствовал, как в висках редко, но гулко застучало, да так сильно, что каждый удар отдавался во всем теле. Стрюкова охватил прилив трудно сдерживаемой ярости. За последнее время такие приступы стали повторяться все чаще.

– Кому охота, пускай и едет, – сквозь зубы процедил он.

– Ну, чего же вы сердитесь?! Иван Никитич! – с укоризной в голосе сказал Рубасов. – Поверьте, вам же добра желают.

– Спасибо, – буркнул Стрюков и, не глядя на гостя, спросил: – А вы что, и вправду драпать собираетесь?

Рубасов ответил не сразу. Лицо его словно окаменело. Пальцы забарабанили по подлокотнику кресла. Он повернулся к Стрюкову, да так резко, что под ним заскрипели пружины старинного кресла красного дерева. Было похоже, что Рубасов готов вспылить и еле сдерживает себя. Но заговорил спокойно, даже с некоторым оттенком мягкости и добродушия в голосе:

– Видите ли, Иван Никитич, военная стратегия – очень серьезная и умная наука. Не зная ее основ, иной раз трудно бывает определить, что предпринять и как. Разумно отойти в силу каких-то веских соображений, дражайший Иван Никитич, не значит – «драпать». Должен вам сказать, что сидеть на пороховой бочке, да еще когда знаешь, что подожжен фитиль, тоже не выход из положения.

Стрюкову показалось, что Рубасов говорит свысока, пытаясь поучать, и это еще больше взвинтило его.

– А мне, Гаврила Сергеевич, наплевать на стратегию! Мне понятна одна ваша стратегия – с деповскими справиться не можете! А еще казачье войско!.. Да на мою руку – я бы их всех скрутил!

– Скрутим! – сдержанно ответил Рубасов и обеими руками так скрутил перчатку, что в ней затрещали нитки. – Всему свое время. Вот только вы, господа купечество, нас не подводите.

– А мы что? – возмутился Стрюков. – Или мало вам дадено? Ничего не жалеем. Надо – еще берите, берите все, что потребуется, но наведите порядок.

– Я не о том... – в голосе Рубасова послышались жесткие нотки. – Да, конечно, вы вносите свою лепту. И немалую. Но... люди жизни кладут на алтарь отечества. Жизни! Вы можете это понять?!

От этих слов Стрюков сразу поостыл и уже раскаивался, что не сдержал себя. Ссориться с Рубасовым не входило в его расчеты... Нервы. Проклятые нервы! Какой-нибудь остолоп скажет лишнее слово, а тебя трясет, будто кто дергает за каждую жилочку. А нельзя так, нельзя.

– Атаману, между прочим, доложили, – продолжал Рубасов, – что вы, Иван Никитич, не выполнили его приказа, не вывезли из города хлеб. Так ли это?

– Вы что же, допрашиваете меня? – недобро сверкнув глазами из-под нахмуренных бровей, обронил Стрюков.

– Друг мой, то совсем иное дело. У нас просто беседа, откровенная беседа единомышленников.

– Сколько мог – вывез, остальное припрятано – ищи, не найдешь.

– Вот видите – слухи верные. А ведь приказ был согласован с вами. Вы сами и поддержали, даже настаивали на крутых мерах. Ну, почему же, я бы сказал, такое вероломство?

– Да бог с вами, Гаврила Сергеевич, никакого вероломства. У коммерции свои законы.

Рубасов рассмеялся.

– Тоже стратегия?

– А что вы думаете? Построже вашей. Чуть-чуть недосмотрел – все в трубу вылетит.

Хотя на лице Рубасова появилась улыбка, а глаза будто подобрели, все же в глубине их Стрюков заметил холодные и злые огоньки. И ему подумалось, что по своему характеру Рубасов, должно быть, кремневый человек. И к тому же – жестокий. О его расправах с красноармейцами ходили страшные слухи. Говорили, будто он собственноручно пристреливает раненых. В общем подходящего помощника подобрал себе атаман. Вот такие и могут навести порядок. Но сам Стрюков не хотел бы повстречаться с полковником на узкой дорожке. Нет! Не дай бог попасться такому в лапы. Сейчас-то вот он улыбается и даже пошучивает, потому что оба стоят на одной линии, знает, как относится к Стрюкову сам атаман, а попадись ему на удочку – все может по-другому повернуться. И насчет хлеба – дай ему волю, в порошок бы стер, а сейчас просто должен сдерживаться – и сдерживается.

– А вы можете сказать, какая же все-таки конечная цель этого вашего стратегического шага? – спросил Рубасов.

Неужто полковнику непонятно, что к чему? Или у него тонкая хитрость? Хитрить здесь как будто особенно и нечего. Стрюков в нескольких словах рассказал все как есть.

Рубасов опять рассмеялся.

– Ну и алтынники! – пошутил он, – Даже из политики деньгу делаете.

– Коммерция! Я так понимаю, без нее в политике ни на шаг. Вот вы вернетесь в голодный город, а тут хлебец готов, пожалуйста. Мне прибыль, вам – политика.

Рубасов согласился и стал рассказывать о положении в городе, на фронте. Части, перешедшие на сторону красных, представляют собой опасную силу, это закаленные в боях солдаты-фронтовики. Сражаться с ними – значит, рисковать. Правильнее применить к ним хитрый маневр: рвутся красные в город – пожалуйста! Ведь каждому понятно, что солдатня долго не станет здесь околачиваться, все разбегутся по домам. А Красная гвардия передохнет с голоду. Вот почему исключительно строго поставлен вопрос о хлебе.

– Так что смотрите, Иван Никитич, ехать – не ехать – ваше дело, – голос Рубасова стал неприятно скрипучим, – а вот хлеба, на случай нашего ухода, в их руки не должно попасть ни единого зернышка!.

В этих словах Стрюкову послышалась угроза, но он сдержался.

– Стрюков не подведет. Вот так! – И, желая прекратить неприятный разговор, уже тоном гостеприимного хозяина сказал: – Между прочим, Гаврила Сергеевич, вы как раз к ужину угодили. Так сказать, по случаю приезда Ирины Ивановны.

В это время в комнату вошла Анна и сообщила, что на стол подано.

– Вот и кстати, – сказал Стрюков. – Шумни там Ирине Ивановне и гостя зови.

Анна молча вышла.

– А кто у вас? – насторожился Рубасов.

– Поручик один, с Ириной приехал. Тоже из Петрограда. К вам собирается. Ну, это, конечно, уже его дело. Прошу в столовую.

Рубасов решительно поднялся.

– Благодарствую, тороплюсь. Не взыщите строго. Дел столько – суток не хватает. И все же я должен сказать: немного не ко времени вернулась ваша наследница. Дружески советую: подумайте насчет отъезда. Предосторожность никогда не бывает лишней.

– Думано-передумано, Гаврила Сергеевич. Ирина Ивановна, возможное дело, и ударится туда, на Уральск, в Гурьев... А я ни-ку-да!

– А если попадете в лапы большевиков?

И снова тяжелые молоты застучали в висках Стрюкова, в глазах потемнело, и он, размахивая кулаками почти перед самым носом Рубасова, зашипел:

– А вы не пускайте их! Ваше дело – не пускать!..

– Слушайте, любезный Иван Никитич, ну что же это такое? Ей-богу, я удивлен. Если бы я слышал подобные слова не от вас, а ну, скажем, от вашей дочери или вообще человека неосведомленного...

– При чем тут моя дочь?

– Не кричите...

– Она была, господин полковник, в батальоне смерти. Командовала ударной группой! Вот так...

– Прошу простить меня и не понять превратно. Но ваши слова кого угодно могли обидеть. И нам ли пикироваться?

Стрюков махнул рукой.

– Ладно. Говорено – не говорено. Забудем. Но я сказал не для обиды. Вот как я настаивал перед атаманом: надо всю казачню поднять...

Рубасов приблизил лицо к лицу Стрюкова и зло проскрипел:

– А стрелять чем? Солдатским паром?

Прищурив глаз и глядя через голову Стрюкова, он погрозил кому-то.

– Ну, суки, попались бы вы мне! Болтуны! Предатели! – Поймав недоуменный взгляд Стрюкова, он пояснил: – Я имею в виду всех этих мистеров.

– Молчат? – понимающе спросил Стрюков.

Рубасов недовольно махнул рукой.

– Выжидают. Хотят себе цену набить.

Спросив разрешения, в гостиную вошел Обручев.

Увидев полковника, он вытянулся – руки по швам – и словно замер у порога. Рубасов небрежно махнул рукой.

– Проходите, проходите, поручик, – обратился к нему Стрюков, – вам, можно сказать, повезло, – это господин Рубасов, полковник из штаба атамана.

Обручев пристально взглянул на полковника, сдержав готовое вырваться восклицание. Затем сделал шаг вперед и строго отчеканил:

– Господин полковник! Гонимый жаждой справедливости, горя желанием помочь матери Родине в страшный для нее час, я прибыл сюда и прошу содействовать...

Не дослушав его, Рубасов спросил:

– Где служили?

– Третий специальный полк.

Рубасов понимающе кивнул и протянул руку. Поняв его жест, Обручев подал вчетверо сложенный лист.

– Так-с... – Рубасов внимательно прочитал документ и возвратил его Обручеву.

– У поручика папаша был тоже полковником и погиб при защите царского дворца, – сообщил Стрюков.

Рубасов кинул на Обручева вопрошающий взгляд – так ли это? Обручев кивнул: да, так. Рубасов нахмурил лоб, задумался.

– Господа, я оставлю вас на минуту, – предупредил Стрюков и поспешно вышел.

– В контрразведку пойдете? – чуть слышно спросил Рубасов.

– Буду рад служить, – так же шепотом ответил Обручев.

– Вам придется сейчас же ехать со мной.

– Слушаюсь, – по-военному четко ответил Обручев и осторожно спросил: – Простите, господин полковник, вы Рубасов Гавриил Сергеевич?

– Да.

– Начальник карательной группы войск атамана?

– Да, – еще менее охотно ответил Рубасов.

Нарушая правила воинской субординации, Обручев вплотную подошел к полковнику и зашептал, что имеет поручение повидать лично атамана или же его, полковника Рубасова Гавриила Сергеевича.

Полковник, ничем не выдав того интереса, который вызвали слова незнакомого поручика, спокойно спросил:

– Чье поручение?

– В частности, сэра Гопкинса.

– Письмо! – сухо потребовал Рубасов, не решив еще для себя, как ему отнестись к словам этого, невесть откуда свалившегося, посыльного.

Обручев шепотом пояснил, что по ряду известных полковнику причин никакого письма не было. Все сказано ему устно. А кстати, посыльный атамана сотник Нехода не вернется: умер от тифа.

Это уже было доказательство, которое заставило Рубасова поверить словам поручика. Сотник Нехода был доверенным атамана, и через него поддерживалась связь с иностранными резиденциями в Петрограде и в том числе с Гопкинсом. О последней посылке Неходы мог узнать только тот, кому доверяли там.