Текст книги "Крылья беркута"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Задержанных набралось немало, станционный зал оказался набитым до отказа.

«Что же они дальше с нами будут делать? – с беспокойством думала Надя. – Не станут же держать на разъезде?»

Среди задержанных Надя увидела Коняхина. Он держался спокойно, и было похоже, что его нисколько не тревожит создавшееся положение.

– На допрос! – крикнул офицер.

Из зала стали выводить по нескольку человек. Надя старалась не попасться на глаза Коняхину. Ей удалось пристроиться в одну из первых групп. Арестованных повели куда-то в темноту, и Наде показалось, что ведут в степь, и она забеспокоилась: куда? Зачем?

Вскоре из темноты вынырнули неясные очертания построек.

– Поселок Крутогорино! – сказал кто-то.

Нигде ни огонька. Даже в доме, к которому подвели арестованных, на первый взгляд тоже было темно, однако Надя заметила свет, пробивавшийся сквозь щели ставен.

У крыльца стояли подседланные лошади.

– А ну, давай входи! – приказал конвоир.

Арестованных затолкали в сени, скудно освещенные керосиновым фонарем. Когда конвоир открыл дверь в комнату, оттуда донесся чей-то крик, будто там пытали человека. В сенях наступила тишина.

Внезапно страшная дверь широко распахнулась. Два казака вывели полураздетого мужчину. Лицо его было залито кровью, на белой рубахе тоже кровавые пятна; он был или без сознания, или настолько ослаб, что не мог идти, и его волоком тащили казаки.

Кто-то из арестованных тяжко вздохнул.

– А ну не распускать нюни! – прикрикнул конвойный. – Всем краснюкам такое будет.

Их продержали в сенях около часа, Наде же показалось, что прошло очень много времени. Хотя ей было страшно до того, что болели скулы, ныли зубы и тело стало бесчувственным и невесомым, все же хотелось, чтоб скорее кончилась эта пытка ожиданием.

– Давай входи! – пригласил казак, приоткрыв дверь.

Никто не двинулся с места.

– Ну! – крикнул казак. – Или плетюгов захотели?

Тогда как-то само получилось, что Надя, стоявшая крайней, сделала шаг вперед. Казачина схватил ее за воротник шубейки и втащил в комнату.

Здесь было светло, с потолка спускалась большая лампа, от ее яркого света Надя невольно прикрыла глаза; в короткое мгновение она успела заметить, что здесь находятся несколько казаков и солдат, лица у всех хмурые и злые.

– Давай вот в энту горницу, – сказал казак и открыл перед ней другую дверь.

Надя увидела у стола двух офицеров. Один из них был пожилой, с седоватыми длинными усами, второй совсем еще молодой, не старше Семена или Сергея Шестакова. Над верхней губой у него чуть заметно чернели усики.

На столе перед офицерами стоял самовар, чашки, на тарелках лежали куски свиного сала, белый хлеб, нарезанный большими ломтями. Картина казалась совсем мирной: офицеры пили чай, слегка посмеивались, о чем-то дружелюбно разговаривали, курили... Своим видом они не внушали боязни и страха, казалось, что два приятеля собрались почаевничать и что не в этой комнате только что кричал истязуемый человек и не отсюда вывели его, окровавленного, полуживого.

Но Надя знала, что все это было, и что именно эти люди пытали человека, и что именно их, этих людей, ей надо бояться и остерегаться, быть настолько осторожной, чтоб не дать им повода для малейшего подозрения.

– Ну-с, – добродушно спросил седоусый, – будем говорить?

– Пожалуйста, – сказала Надя. – Только я не знаю – о чем?

– Почему задержали?

– Я не знаю. Мне не сказали. Я показала свое удостоверение, а оно почему-то не понравилось. Почему – не знаю.

– Давай сюда.

Надя отдала.

– О! Гимназистка, – неопределенно протянул седоусый и передал Надино удостоверение младшему.

Тот тоже внимательно прочитал его и положил на стол перед старшим.

– Надо полагать, жительница Южноуральска?

– Да.

– Корнеева, Корнеева, Корнеева, – зашептал старший, словно стараясь вспомнить что-то. – Кто родители?

– Мои родители казаки, отец хорунжий, георгиевский кавалер.

– Вон что!

– Где он сейчас? – спросил молодой.

– Убит на войне. Мамы тоже нет. – Как-то так получилось, что голос у Нади дрогнул. – Мы с бабушкой жили у дяди. Фамилия моего дяди Стрюков. Иван Никитич Стрюков, купец; он, правда, не родной мой дядя. Когда не стало отца и умерла мама, он забрал нас к себе – меня и бабушку.

– Подожди, – прервал ее седоусый. – Значит, ты родственница известного купца Стрюкова и жила у него? – видимо не совсем доверяя Наде, переспросил он.

– Да.

– И куда же ты держишь путь? – спросил молодой.

– В Урмазымскую крепость.

– Зачем?

– Там моя тетя.

– Ничего не понимаю, – сказал молодой. – Жить у купца-миллионера Стрюкова и дойти до такого рубища! – Он подошел к Наде и презрительно дернул за рукав шубейки.

Надя поняла, что наступил самый ответственный момент: или она заставит поверить ей, и ее отпустят, или же найдут подозрительной и тогда... Что тогда будет – Надя старалась не думать.

– А что делать? У дяди отобрали дом, дали ему всего одну комнату, а меня выгнали; Ирина, родная дочь Ивана Никитича, и моя бабушка живут в монастыре; я тоже хотела в монастырь, но меня не приняли, боятся тифа.

– В городе тиф? – спросил седоусый.

– Тиф. Народ мрет. И голод. Вот я и поехала. Иван Никитич неохотно отпустил меня. Конечно, у него много знакомых, помогли бы, но за ним следят красные... Подозревают в связи с атаманом.

– Что в сумке? – спросил молодой.

– У меня? Ничего. Кусочек хлеба.

– Покажи.

Надя развязала котомку, достала небольшую краюшку черного, как земля, хлеба.

– Больше ничего?

– Ничего.

– И ты с этим куском хотела добраться до Урмазымской? – спросил седоусый.

Надя ничего не ответила.

Седоусый офицер поднялся, молча взял два ломтя хлеба, на один сложил несколько кусочков сала, прикрыл другим ломтем и, подойдя к Наде, протянул ей.

– На. И счастливой дороги.

Надя растерялась.

– Ну, что вы, что вы!.. Спасибо. Не надо...

– Бери, бери! Своих не обижаем.

– Дают – бери, а бьют – беги, – добродушно улыбаясь, подал голос молодой.

– И быстрее беги на станцию, – посоветовал седоусый. – Может, еще захватишь поезд, а то как бы не пришлось здесь ждать несколько суток. Встретится необходимость – милости просим, поможем, чем сможем.

Надя положила хлеб в котомку, еще раз поблагодарила и, собрав все свои силы и выдержку, направилась к двери не спеша. А как ей хотелось броситься во всю прыть, чтоб скорее исчезнуть из этой комнаты!

– Корнеева! – окликнул ее седоусый.

Надя вздрогнула.

– А удостоверение? Откровенно говоря, мадемуазель, документ у вас не очень убедительный, но кому не известно имя Стрюкова, да и вообще, мне кажется... – Он так и не сказал, что ему кажется. – Возьмите ваше удостоверение и вот пропуск.

Наде и верилось и не верилось, что все закончилось так благополучно и то страшное, чего она боялась, осталось позади.

«Выбраться, скорее выбраться из этого дома!» В передней, где находились казаки и солдаты, ни к кому не обращаясь, она показала пропуск.

– Давай жми, – сказал солдат.

– Да смотри больше сюда не попадай, – хохотнув, добавил другой. – Жаль, что уходишь, а я собирался тебя плеточкой маленько пощекотать.

Надя вышла в сени. Со света ей показалось, что там тьма кромешная и уж очень много людей, гораздо больше, чем было.

К ней кинулась с расспросами какая-то женщина, но конвоир прикрикнул:

– Проходи, проходи, нечего рассусоливать. А ну, пропустите, – добавил он и подтолкнул Надю к выходу.

И тут лицом к лицу Надя столкнулась с Коняхиным. Эта встреча была так неожиданна, что Надя даже остановилась.

– Надежда! Ты чего здесь? – сказал Коняхин, и Надя увидела, как округлились и беспокойно забегали его глаза.

Надя не сразу нашлась, что ответить ему, и промолвила первые попавшиеся слова:

– Да так, по делу...

– И куда, куда сейчас?

– К родне... Родня здесь.

– Разговоры! – крикнул конвойный, и перед лицом Коняхина свистнула плеть.

Конвойный вытолкнул Надю на крылечко и закрыл за ней дверь.

Радости как не бывало. И принесло же этого Коняхина! Сейчас она побежала бы к поезду, а теперь что делать? Хорошо, если Коняхин промолчит. Но нет, надеяться нельзя. А если он скажет – конец! Надо спасаться...

Коняхин не собирался молчать. Встреча с Надей его ошеломила: поразило то, что ее выпустили. Как же это могло быть, ведь она – красная? Выходит, сумела обвести! Теперь она и уйти сможет. Определенно уйдет!

Коняхин рванулся в дверь.

– Мне нужно к начальству, понимаете, к начальству! Очень важное дело, – заговорил он, обращаясь к конвойному. – Можно сказать, разговор о самих красных.

Его пропустили.

Ворвавшись в горницу, где только что была Надя, Коняхин, захлебываясь от торопливости, завопил:

– Держите! Красную держите, только что тут была! Выпустили!

– Что за чушь? – отодвигая стакан с чаем, недовольно спросил седоусый. – Ты кто?

– Я?.. Коняхин моя фамилия. Из Южноуральска, главный приказчик купца Стрюкова! – прокричал Коняхин и, выхватив из кармана свои документы, шлепнул их на стол.

– Чертовщина какая-то! – хмыкнул седоусый офицер. – Опять Стрюков! Вас сколько там еще едет от купца Стрюкова?

– Я один! Истинный господь! А сейчас была у вас красная... Корнеева ее фамилия. Это племянница господина Ивана Никитича Стрюкова, только пошла против него. С красными снюхалась! Она, можно сказать, совсем разорила своего дядю. Все его имение краснюкам спрудила. Она в Красной гвардии состоит. Гляжу сейчас – Надька! Ну, думаю, попалась, гадина! А ее взяли да выпустили!

– Распорядитесь вернуть! – приказал седоусый.

Молодой выбежал из комнаты.

Пока седоусый расспрашивал Коняхина, куда да зачем тот едет, вернулся молодой.

– Словно сквозь землю провалилась. Нигде нет!

– Найти! Она, должно быть, на станции.

– Я послал туда верховых.

Седоусый крутнул ручку полевого телефона.

– Станция. Крутогорино? Контрразведка. Задержите поезд до особого распоряжения. Что? Ушел? Прекрасно. – Он повесил трубку. – Никуда она не денется. Не ускользнет. Надо немедленно оцепить поселок, перекрыть все дороги!

После встречи с Коняхиным Надя заметалась, не зная, куда податься.

У крыльца по-прежнему стояли оседланные казачьи кони. Недолго думая, Надя отвязала одного, вскочила в седло и галопом пустилась к станции. Вдали она увидела свой поезд. Скорее, скорее!

Но тут же сообразила, что в поезде, если он будет стоять, ей не спастись – ее сразу найдут в полупустых вагонах, да и скакать на станцию рискованно, там белые казаки и солдаты. Увидят на коне – придерутся... А куда деться? Куда?.. Надо в степь. Знала бы дорогу, ударилась бы прямиком на Заорье. Конь добрый, бежит резво.

Тут Надя спохватилась – дорога-то в Заорье проста! Надо ехать вдоль железнодорожной линии, и она приведет прямо в Заорье.

Надя натянула повод, конь послушно зарысил. Уже подъезжая к полотну железной дороги, она заметила, что поезд двинулся и медленно пополз в сторону Заорья.

Это спасение! В контрразведке подумают, что она уехала поездом... А если и в самом деле попытаться? Коня отпустить... Опасно садиться на ходу? Вдруг да не удастся? Зато если удастся, ей никакая контрразведка не страшна.

Надя спрыгнула с коня, взобралась на насыпь.

Не спеша, шумно пыхтя, мимо прополз паровоз, за ним вагон, другой... И тут Надя услышала выстрелы, крики. Невольно оглянулась и увидела: к ней мчались двое верховых. Погоня? Должно быть, Коняхин!

Надя припустила, стараясь не отстать от поезда, и с ужасом заметила, что двери вагонов закрыты. Она бежала рядом, что-то кричала, а вагоны, один за другим, проплывали мимо. И вдруг она увидела вагон с тамбуром: сама не зная, как это удалось, Надя ухватилась за поручни тамбура, хотела подтянуться на руках, но не смогла. Еще попытка, еще – и все безуспешно. Руки ослабевали, и она чувствовала: еще несколько мгновений – и пальцы ее разожмутся, она сорвется, упадет, и тогда – конец. Но тут какая-то сила подхватила ее и потянула вверх.

– Тебе что – жизнь надоела? – уже очутившись в тамбуре, услышала Надя грубоватый голос и увидела громадного человека в солдатской шинели; на плечах его были погоны, на шапке кокарда.

«Беляк?»

Отдышавшись, Надя стала благодарить своего спасителя.

– Чем богаты, тем и рады! – шутливо ответил он.

А верховые не отставали, видя, что паровоз с трудом преодолевает крутой подъем, нахлестывали лошадей. Они заметили, в каком вагоне укрылась Надя, и снова открыли стрельбу.

– Гады! – буркнул Надин спаситель и тоже несколько раз пальнул из револьвера.

Его выстрелы как бы отрезвили преследователей, они начали отставать, затем повернули коней и ускакали назад.

– Вот и отбились, – пробасил Надин спаситель.

– До Заорья еще есть станция? – помолчав, несмело спросила Надя.

– Нет. Крутогорино последний полустанок.

Вскоре показались слабые огоньки и поезд прибыл на станцию Заорье.

Надин спаситель снял погоны и кокарду и спрятал их в карман. Поезд еще не остановился, а он уже спрыгнул вниз.

На платформе стояли вооруженные люди, было видно, что они пришли встречать поезд.

– Наши! – радостно вздохнула Надя, увидев на шапках солдат алую ленту.

Глава четвертая

Не вдаваясь в подробные расспросы, комендант станции взял телефонную трубку, попросил соединить его с комиссаром красногвардейского отряда города Заорья Дробышевым.

– Тут с поездом прибыла девчушка из Южноуральска. Рвется к вам, говорит, будто бы с поручением от комиссара Кобзина... Хорошо... Сейчас. – Он повесил трубку. – Едем, – сказал он Наде. – Ты, видно, замерзла? – спросил он, увидев, как Надя растирает руки.

– Вся дрожу.

– Сейчас согреемся.

Комендант налил из жестяного чайника кружку кипятка и поставил перед Надей.

– Пей.

Она не стала отказываться. Кружка жгла руки, и Надя то и дело перекладывала ее из одной руки в другую, тепло от кружки растекалось по всему телу.

– Ты пей, пей. К сожалению, ничего другого нет.

Надя с жадностью отхлебывала маленькими глотками припахивающий котлом кипяток. Она вспомнила, что в котомке есть хлеб и сало, но у нее была такая жажда и ей было так приятно непрерывно, глоток за глотком, отхлебывать горячую воду, что она тут же забыла о хлебе.

Комендант станции молча посматривал на девушку. И когда заметил, что кружка опорожнена, улыбнувшись, спросил:

– Ну как, еще? Или уже согрелась?

– Спасибо. Согрелась. И трясучка прошла.

– Ну, а коли так, давай двинемся. – Он взял стоявшую в углу винтовку. – Пошли!

За станцией они сели в розвальни.

– В штаб, – коротко приказал комендант.

Красногвардеец натянул вожжи. Лошадь с ходу взяла рысью, полозья зашуршали по снежной колее.

Впереди ни построек, ни огонька.

– А куда мы едем? – спросила Надя.

Она почему-то считала, что город Заорье находится рядом со станцией, и не понимала, зачем им понадобилась лошадь.

– В степь! К волкам! Их много тут бегает, – пошутил красногвардеец.

– Никогда здесь не бывала? – спросил комендант. – Заорье верстах в пяти-шести отсюда. Небольшой городок, а знаменитый: настоящая крепость – место ссылки, тут отбывал ссылку украинский поэт Тарас Шевченко. Слыхала о нем?

– Да.

У моста через реку их остановил патруль, комендант сказал отзыв, и они двинулись дальше.

– Это какая река? – поинтересовалась Надя.

– Оря. Потому и город – Заорье.

Въехали в город. Сани то и дело сворачивали либо в одну, либо в другую узкую улочку.

– Вот это и есть наше Заорье, – сказал комендант станции.

Остановились возле двухэтажного дома, над дверью которого трепетал на морозном ветру красный флаг. На тротуаре стоял пулемет, рядом с ним пулеметчик. Несколько лошадей было привязано у коновязи; там же топтались красногвардейцы.

– Прибыли, – сказал комендант. – Прошу за мной.

Поднялись на второй этаж.

Комендант распахнул дверь в помещение, откуда доносились голоса.

– Входи, – сказал он и пропустил Надю вперед.

Надя увидела большую комнату. Вокруг стола сидели, может, десять, может, двадцать человек. Наде показалось – множество народу. Видимо, у них шел о чем-то горячий разговор или спор, вдруг прервавшийся с их приходом. Из-за стола навстречу Наде поднялся пожилой худощавый человек.

– Вот она, гостья, – сказал комендант станции, обращаясь к нему, и отошел в сторону.

– Значит, из Южноуральска?

– Да, – коротко ответила Надя и пояснила: – Мне нужно комиссара Дробышева.

– Я и есть Дробышев, – приветливо улыбнувшись, отрекомендовался он.

Как на единственного знакомого, Надя вопросительно взглянула на коменданта станции.

– Так точно! – кивнул он, поняв ее молчаливый вопрос. – Комиссар Дробышев, без подделки.

– Вам письмо. От Петра Алексеевича Кобзина.

Надя сняла шубейку, осторожно отодрала заплатку, пришитую к карману, и достала оттуда свернутую в трубочку бумажку.

– Вот!

Дробышев внимательно прочитал.

– А на словах что-нибудь он велел передать?

– Я скажу...

– Пожалуйста, давай к столу. Вот тебе стул.

Надя смутилась.

– Петр Алексеевич... велел, чтобы я лично вам.

– Ничего, ничего, говори при всех, это все свои люди: командиры и комиссары, все члены партии. Ты тоже партийная?

Надя почувствовала неловкость.

– Нет. Я не...

– Ничего, ничего, тушеваться не надо, – успокоил Дробышев, – у тебя все еще впереди. Ну, давай рассказывай.

Надя подошла к столу.

Если вначале ей показалось, что здесь собрались люди пожилые, то сейчас, окинув быстрым взглядом присутствующих, она увидела, что среди них много молодых ребят, таких, как Семен Маликов, Алибаев, Сергей Шестаков...

Надя смущенно помолчала, не зная, с чего начать. В памяти встала последняя беседа с Кобзиным, его наказ, его слова... Вначале нерешительно, потом все смелее, она заговорила о Южноуральске, рассказала все, что знала: что он со всех сторон окружен белыми, что горожане бедствуют, что голод, холод и тиф прямо-таки косят людей. Рассказала о том, что в отряде нет оружия, что каждый патрон на учете.

– Недавно Петр Алексеевич разговаривал по телефону с товарищем Лениным. Товарищ Ленин сказал, что в Петрограде и в Москве тоже голодают, и просил помочь революционным рабочим. Он советовал отобрать хлеб у кулаков и у тех, кто умышленно его прячет. Красногвардейцы нашли хлеб купца Стрюкова, в монастыре нашли. На днях в Москву будет отправлен эшелон с зерном. – Надя помолчала. – И еще просил Петр Алексеевич передать вам, что товарищ Ленин советует и даже требует, чтоб местные красногвардейские отряды еще до весны перешли к активным действиям против белых, чтоб перехватили у них инициативу, не только не дали им наступать, а повели сами решительное наступление. И это очень важно.

До центра дошли слухи, будто белые хотят разбить на месте красногвардейцев и двинуть казачьи полки на Москву и на Петроград, а этого никак нельзя допустить... Вот обо всем этом и просил передать Петр Алексеевич. И еще просил он красногвардейцев Заорья собраться с силами и ударить по белякам отсюда – с Заорья, потому что, похоже, они стягивают войска и собираются захватить Южноуральск.

Надя говорила около часа.

Во время ее рассказа в комнате стояла полная тишина. И на кого бы Надя ни взглянула, она видела внимательные и сосредоточенные лица, напряженно следящие глаза.

– Вот и все, – наконец сказала она и села.

Посыпались вопросы. Их было столько, что Надя еле успевала отвечать.

– Ну, а как же ты пробралась к нам? – спросил Дробышев. – В Крутогорине беляки, у них там отряд контрразведки.

– Я знаю. Они меня забирали, потом выпустили.

– Да не может быть! – удивился Дробышев.

– Как же ты вырвалась?

– Ну молодчина!

– Допрашивали? – спросил Дробышев.

Надя все рассказала, вспомнила, как напугалась Коняхина, а вспомнив о нем, сообщила, зачем послал Стрюков своего приказчика.

– Поздно спохватился господин Стрюков, – не скрывая радости, сказал Дробышев. – Вот товарищ Алимзянов со своим отрядом весь стрюковский скот реквизировал. Мясцо теперь в надежных руках.

– Все забирал, – сказал молодой бритоголовый казах. – А этого Коняхина мы знаем, Стрюкова хорошо знаем. Табунщиком я работал у господина Стрюкова. А Коняхин плохой человек, он мог тебя кончать. Говоришь, бежал от него? Якши! – Он подошел к Наде и похлопал ее по плечу. – Молодца, ай молодца!

– А не заметила, в Крутогорине много их, беляков? – спросил кто-то.

– Нет. Не заметила... Ведь меня прямо с поезда – и в контрразведку. Ночь. Темно. Там, в контрразведке, – человек двадцать, наверное. Казаки и солдаты.

– Ты долго была в Крутогорине?

– Долго, мне показалось – вечность.

– Сколько суток? – спросил Дробышев. – Сутки, двое?

– Да нет. Меня ссадили с поезда, и с ним же я опять уехала.

– Это, братцы, и есть та самая деваха, моя спутница. Это она с коня да на поезд, – сказал широкоплечий командир с кудлатой головой и пышными усами. В отличие от других у него не было красной ленты.

Надя давно заметила его. Он пристально посматривал на нее, и под его усами таилась добрая улыбка.

Кто он? Откуда ее знает? Спутница? В тамбуре был один, но тот – белогвардеец... А этот очень похож на него.

Слова командира произвели на всех сильное впечатление. Задвигались стулья, и люди потянулись к Наде с рукопожатиями, а она не понимала, за что же ее хвалят, с чем поздравляют.

– Ты, соседка, меня узнаешь? – громогласно спросил богатырь.

И только сейчас, по этому могучему грудному голосу Надя окончательно убедилась, кто он.

– Так мы же вместе ехали! – обрадовалась она.

– Вместе. Вместе отбивались от беляков.

– Это я-то отбивалась? – засмеялась Надя. – Спасибо вам. Если бы не вы... – начала было она.

– Теперь я понимаю, к какой тетке ты ехала, – подмигнул богатырь.

– Если бы вы только знали, как я вас боялась.

– Что? Больно страшный?

– Да нет, погоны на вас были и кокарда. Думала, беляк.

Надя освоилась и чувствовала себя словно среди давно знакомых людей.

– Ты когда же собираешься домой? Когда тебе велел вернуться Петр Алексеевич? – поинтересовался Дробышев.

– Мне дальше надо ехать.

Тут она рассказала о своем брате Косте.

– И еще надо повидать командира шахтерского отряда Звонова, он где-то на Айдырле.

– Подожди, подожди, а как твоя фамилия? – спросил Надю ее спутник.

– Из документа явствует – Корнеева, – сказал Дробышев.

– Да, я Надя Корнеева.

– Ну, так я тебе вот что скажу, – усмехнулся богатырь. – Нечего тебе мотаться на Айдырлю, я и есть тот самый Степан Звонов. Твой братишка Костюха Корнеев тоже здесь, у меня вестовым. Лихой парень растет!

– Значит, он живой? Живой? – обрадовалась Надя.

Глава пятая

Костя лежал на лавке, по-мальчишески свернувшись калачиком, и крепко спал. Хотя из-под тулупа видна была только часть лица и комнату слабо освещала жировая коптилка, Надя с первого взгляда узнала братишку.

Костя спокойно и глубоко дышал, слегка всхрапывая во сне. Наде хотелось броситься к нему, обнять крепко-крепко, да жаль было будить. Но будить надо.

– Костя! – тихо позвала она.

У него чуть шевельнулись губы.

– Костенька, проснись. Слышишь, проснись!

Надя осторожно провела ладонью по его черным волосам.

Костя приоткрыл сонные глаза, уставился в одну точку, зачем-то сбросил с себя тулуп и сел на лавке, спустив на пол босые ноги.

– Костя! Это я, слышишь?

– Слышу, – ответил Костя, но веки его медленно сомкнулись, и он снова опустил голову на лавку.

– Да проснись ты. Слышишь? Это же я, Надя! Или не узнал?

Только теперь, кажется, до сознания Кости дошли эти слова. Он приподнял голову, пристально взглянул на сестру.

– Нет, правда? Это ты, Надь?

– Ну, конечно, я.

Сна как не бывало.

– Откуда ты взялась?

– Откуда? Из Южноуральска, конечно. К тебе ехала, да вот чуть не разъехались в разные стороны.

– А кто тебе сказал, что я здесь?

– Твой командир Звонов.

– Разве ты его знаешь? – ревниво спросил Костя.

– Знаю.

Надя поведала, что они со Звоновым вместе ехали в одном тамбуре из Крутогорина.

– Это он, понимаешь, в разведку туда ходил, – не без гордости сказал Костя. – Знаешь, какой Звонов человек? Ну, ничего не боится! Вот завтра увидишь.

– А я уже видела.

– Это в тамбуре-то? – чуть насмешливо сказал он. – Ты днем погляди на Степана Константиновича.

– Я в штабе видела, у Дробышева.

– А как ты туда попала? Или зацапали?

В глазах брата Надя заметила беспокойство и коротко рассказала, что привело ее в эти края. Лицо Кости посветлело.

– Значит, ты с нами?

– Ну, конечно, с вами, – рассмеялась Надя. – С кем же мне еще быть?

– Это очень, понимаешь, здорово! – сказал Костя. – А то я думаю, не дай бог с белыми. Что тогда? Знаешь, Надь, они, сволочи, дядю Гришу расстреляли. Понимаешь?

– Я знаю. Письмо от тети было.

– А знаешь, за что? Дядя Гриша ведь не казак. Из мужиков. Станичники ему земли не давали. А знаешь, сколько там земли? Просто сказать – прорва! Едешь, едешь по степи, и все ковыль, и все непаханая земля. А мужикам, таким, как дядя Гриша, даже ни чуточки не давали, жадюги. На войне дядя Гриша был недолго. Вернулся без руки. Пасли скот мы с ним вместе, чужой, понятно. Ребята у них маленькие, и дядя Гриша все говорил, что вот, мол, будет перемена и землю ему обязательно дадут. А потом, когда революция пришла, его в ревком выбрали, и он сразу всем мужикам землю нарезал. А там, знаешь, какая казара? Такие богачи живут – вот, веришь, по табуну коней. Один раз ночью к нам пришли, морды платками позавязаны, – чтоб никто, значит, не узнал, – увели дядю Гришу. Со двора вывели и за воротами расстреляли. Три раза выстрелили. В грудь. И тетя видела, и я тоже... Вот какие они гады! Многих они так перебили. Ну, за то и мы их – будь здоров! Но то уже потом, когда Степан Звонов Красную гвардию организовал...

Надя слушала его, знала, что это ее братишка Костя, а ей казалось, будто перед ней не тот малоразговорчивый и несмелый парнишка, какого она помнила, а совсем другой человек, уже взрослый, у которого в груди бушует ненависть, да такая неуемная, что распирает ему грудь, с каждым словом прорывается наружу.

– Ты давно в отряде? – спросила Надя.

– С первого дня, как налетел Степан Звонов на станицу. Тогда и записался... Спервоначалу он меня не больно-то брал – по возрасту, мол, не подхожу; а я ему тогда и отлил пулю: не возьмете, говорю, я сам оружие достану и один буду гадов бить. Принял. Потом привык ко мне, и мы всегда с ним вместе. Ты знаешь, какой он? Ничего не боится, всегда напролом идет!

Судя по тому, как сверкали его глаза, Надя поняла, что Звонов для брата является тем человеком, из-за которого он готов на все.

А Костя рассказывал дальше:

– Степан Звонов отсидел в тюрьме десять лет. Ни за что! Кто-то сказал, что он против царя выражался... Вернулся из ссылки, как только началась революция, и сразу организовал красногвардейский отряд. В отряде у него всякий народ: и шахтеры с золотых приисков, и мужики, конечно, и казаки; башкир много и киргизцев. У него, можно сказать, целая армия. Звонова в отряде все любят за то, что он такой смелый, храбрый. Осенью надо было перебраться на другой берег Урала, это возле станицы Покровской, а беляки не дают, засели на колокольне и бьют из пулемета, подступу нет. Так он, знаешь, что сделал? Сторонкой переплыл Урал и пошел себе как ни в чем не бывало в Покровку. Проскочил там на колокольню, где беляки с пулеметом, выхватил из кармана гранату и – руки вверх! Их много там было, а он один. Перевязал всех и начал ихним пулеметом косить беляков. А нашим только того и надо! Кинулись в реку и выскочили в Покровскую... А позавчера я в разведку ходил.

– Ты? Один? – ужаснулась Надя.

– Да ты, Надь, не пужайся. Не первый раз.

– И куда тебя посылали? – не в силах преодолеть волнения, спросила Надя.

– Опять же в Крутогорино. Хожу себе по улице и ничего. На станцию потопал. Сел на товарняк – и сюда. Я так понимаю, скоро наступать будем. Мы им, гадам, дадим жизни!

– Ты тоже будешь в наступлении?

– А что я, хуже других? – обиженно спросил Костя.

– Я просто так спросила.

– Ясно, буду! Все пойдут!

– Все же, Костенька, ты бы поберег себя!

– А знаешь, как наш Степан Константинович говорит? Береженого пуля любит. У нас в отряде нет таких, чтоб за спину другого прятались. Красная гвардия! Понимаешь? Боишься – уходи. Никому ты такой не нужен.

– А вот тетя писала, что ты очень болен.

– Ну, это когда было!

– Тиф?

– Не знаю. Говорят, горячка.

Лицо Кости стало таинственным:

– А знаешь, Надь, я умирал. Ей-право. Не веришь?

Надя оторопело глянула на него.

– Как это – умирал?

– Ну, совсем, напрочь. На печке у тети отлеживался, и вроде без памяти был: то вижу свет, то – ничего... И никакой памяти нету! А один раз совсем вроде куда-то в яму провалился. Не знаю, что там было. Только лежу – мне вроде маленько холодно – и слышу разговор возле себя. Бабы говорят обо мне. Тетя плачет, причитает: «Костенька ты, Костенька, сиротинушка ты мой, помер в чужедальней стороне, никто тебя больше не увидит – ни сестрица, ни бабушка» – и еще там слова всякие... А я слушаю и думаю: «Ну, значит, я помер». А тела своего совсем не чую. «Вот, – думаю, – все мертвые, должно, такие». А мне так холодно сделалось, что начало подзыбливать. «Может, – думаю, – голый лежу?» На печке-то было тепло, а тут – спасу нет. Хочу попросить, чтоб маленько прикрыли, силюсь сказать, а голоса у меня и нет. Значит, и вправду я неживой. Тут, слышу, подошла тетя и еще одна шабренка, рубашку на меня стали примерять, приподняли меня под плечи, натягивают и тоже талдычут: хорошая, мол, смертная рубаха получилась. А я возьми да и открой глаза – вот сам не знаю, как это случилось. Ну, все напугались, крик подняли да из избы вон! Огляделся я, оказалось, не на печке, а на столе лежу, обмытый уже, и на мне всего только скатерочка, потому и холодно было. Вот так я и умирал...

Надя не выдержала, бросилась к Косте, обняла его.

– Братик ты мой!

Он шевельнул слегка плечами.

– Обошлось. Все говорят: теперь я до ста лет жить буду.

Видимо решив, что он много болтает, да и без толку, Костя посерьезнел и спросил

– А теперь ты куда? В Южноуральск вернешься или у нас останешься?

– Мне обратно ехать.

– А чего там делать? Оставайся в нашем отряде.

– Нет, я должна вернуться. По правде сказать, я думала и тебя забрать с собой.

– Меня? – удивился Костя. – Ну, нет! До лета, пожалуй, прикончим беляков, и я снова пастухом буду. Тете-то надо помочь? Что она теперь одна с детишками? Или, по-твоему, бросить ее? А потом вот еще что: никуда я отсюда не уеду до тех пор, пока не изничтожу всех, кто убивал дядю Гришу, – они ведь живые! Ты только подумай, Надь, пришли к человеку домой, убили, и им хоть бы что! Можно так? Нельзя. Дух из них долой!

Надя хотела было сказать, что не его это дело – заниматься белобандитами, что найдутся люди, которые сведут с ними счеты, но не сказала, поняла: за такие слова Костя может обидеться. А в общем он, конечно, прав...

– Верно, Костенька. А насчет того, чтоб помочь тете, тоже правильно.

– Не знаешь, придет сюда Степан Константинович? – спросил Костя.

– Сказал, чтоб до утра не ждали.