Текст книги "Крылья беркута"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Надя растерялась.

– Оставайся за хозяйку, – просяще сказал он. – Все ключи в прихожей на столике...

– Не надо. Забирайте с собой. Ни к чему мне ваши ключи!

– Ты обиду на меня не таи. Забудь. Чего в жизни не бывает? Держи себя как полная хозяйка... Пока не дам знать. Кому другому – не доверю, а тебе – с готовностью! Долг сторицею воздам! И ты, Василий, тоже оставайся. Расчет будет полный. Хозяйничайте с Надеждой.

– Так я, Иван Никитич, с дорогой душой. Вы не сомневайтесь. Буду блюсти ваше хозяйство, ровно свое! – торопясь и размахивая ручищами в чиненых-перечиненых рукавицах, сказал Василий.

– Знаю, знаю, – прервал его словоизлияние Стрюков. – Жалованье будет идти, как шло. Вернусь – не обижу.

– Как перед богом – щепку не упущу! Крест святой! – Василий размашисто перекрестился. По всему было видно, он готов на что угодно, только поверил бы и доверил ему хозяин.

Стрюков накинул на плечи тулуп, забрался в сани.

– Трогай! – приказал кучеру.

Лошади рванули.

Уже когда пошевни вылетали из ворот, Стрюков приподнялся и крикнул:

– Василий! Надежду слушайся, как меня!

Сани скрылись, а Надя все еще стояла на улице и смотрела им вслед. Уехала бабушка Анна! Уехала...

Василий запер ворота, подошел к ней.

– Чего делать-то будем?

– Не знаю. Что хочешь, то и делай, – отмахнулась Надя.

– Ну, как же, ты за хозяйку. Вели, что надо. Печи будем топить? Морозить начинает.

– Топи, – безразлично согласилась Надя и пошла в дом.

Василий постоял среди двора, вздохнул неодобрительно. Человеку, можно сказать, такая удача привалила, что не всякому и во сне приснится, а она: «не знаю»! Раззява! Право слово, раззява. Поручи Иван Никитич ему оставаться за хозяина – да разве он растерялся бы? Это ничего не значит, что он помалкивает да сопит себе в две, дырочки. Нет, Василий мог бы показать, какой он есть. Бедного человека завсегда недотепой считают, а то и совсем дураком, потому как он не знает, где ему стать, где сесть, что сказать да как угодить. Любого, даже самого умного, затуркать можно, поневоле дураком станешь. А богатенькому что? Сам себе хозяин. Что ни взбредет в голову – все хорошо. Взять хотя бы того же Ивана Никитича. Ничего не скажешь, умный человек, и насчет своего дела – собаку съел! Всем купцам купец! Недаром и городским головой был, да еще кем-то там... Стало быть, обскакал других. А приглядись – тоже не всегда толково справляется. Ну, хотя бы сегодняшний случай с Надеждой: «оставайся за хозяйку»! Отчудил человек! Нет, про Надьку плохого не скажешь: и верткая и блюдет себя – к ней не больно-то подсыплешься, сурьезная барышня и характером крепкая. Опять же – грамотна! К тому же родня хозяина. Поживем – поглядим, время покажет, как она справится. Начнет туда-сюда петлять, Василий не будет сидеть сложа руки, найдет ей укорот и все повернет по-своему, чтоб хозяин доволен остался и отблагодарил по чести, по совести! В самом деле, разве Ивану Никитичу больших трудов стоит вывести одного человека в люди? Только захоти! Может он сделать Василия табунщиком по отгону гуртов скота? Может. Ему-то все равно, кто там будет хвосты быкам да коровам крутить, а для Василия, скажем, в этом самом гуртоправстве счастливая планета.

И тут Василий вдруг вспомнил, почему они с Надей остались вдвоем, почему уехал Стрюков и что с часу на час могут явиться красные. И несет же их чертяка на чью-то голову! Провалиться бы вам всем! А дом Стрюкова они не обойдут. Пожалуй, тот же Сенька Маликов и приведет. Он сам говорил как-то, что всех стрюковых надо сковырнуть под корень. Тут Василий вспомнил рассказ о гибели купца Асхатова и даже глаза зажмурил. Боже ж ты мой, был человек – и нет. Убили. А за что? Кинулся спасать свое добро. Свое, кровное! Да разве найдется человек, который откажется от своего? Ни в жизнь! Доведись до Василия, разве он не так бы поступил? Ну кто их выдумал, этих красных... Говорил Иван Никитич – чума, право слово, чума.

– Вася! – прервала его раздумья, выйдя на крыльцо, Надя. – О чем размечтался? – Голос у нее добрый, задушевный.

– Да так, понимаешь. Про жизнь, – неопределенно ответил Василий. Его удивило, что Надя говорит с ним совсем по-дружески. Он был уверен, что после того, как он ночью выдал ее Стрюкову, Надя накрепко рассердилась и вряд ли скоро простит ему этот проступок.

– Мечтай не мечтай, дело делать надо. В доме и вправду холодина. Берись за печи и на кухню дров принеси. Новым хозяевам поужинать не мешает.

– Я в один момент. А насчет еды – оно конечно...

Василий заспешил к штабелю дров. Да, похоже, Надежда пересердилась. Говорит «новым хозяевам», стало быть, и его принимает в свою компанию. А что? Если по совести, то чем он не человек? Чем он хуже других?

Новые мысли, неожиданные и приятные, зароились в его голове.

Глава шестнадцатая

Ужинали вдвоем на кухне. Василий пытался завести разговор, но Надя была задумчива, отвечала невпопад, а то и вовсе пропускала его слова мимо ушей. Василий тоже умолк. А как ему хотелось поговорить! И было о чем. Пришлось отложить до другого, более удобного случая.

После ужина Василий степенно покрестился на образа, поблагодарил Надю.

– Спасибочко вам за хлеб-соль и за вечерю. Пойду в печах пошурую. Ты как думаешь, Надежда, мне придется окарауливать ночью или же не стоит?

– Смотри сам.

– Должно, придется. Велено. А мороз на дворе – будь ты неладный.

Василий ушел.

Прибравшись, в ожидании, когда Василий закончит с печами и уйдет, чтобы запереть за ним дверь, Надя прошла в гостиную. Здесь, как и во всем доме, было темно. Окна, выходящие на улицу, еще со вчерашнего дня были наглухо закрыты ставнями; только одно, во двор, оставалось открытым, и сквозь него в комнату проникали, отражаясь на стенах, алые блики пожара, бушующего в Форштадте.

Надя подошла к окну и, прислонившись к косяку, смотрела на далекое зарево. По тому, как оно растянулось почти вполнеба, было похоже, что там горит не один и не два дома – огонь пластал над добрым десятком дворов. И ей снова вспомнился другой пожар...

На лестнице послышались шаги – тихие, осторожные. Удивительно! Василий всегда так гремит сапожищами, что мертвый проснется.

Надя отошла в тень, прислушалась. И знала же: в доме их только двое, но не могла побороть страха. Возможно, пользуясь сумятицей, кто-нибудь прокрался днем, притаился, а теперь хозяйничает? А Василий где? Должен же он услышать? Может, и слышит, да считает, что это она. А шаги ближе, ближе... Нет, Василий так не ходит. Сомнения быть не может. Кто-то идет – крадется.

Дверь приоткрылась, и Надя увидела Василия. В одной руке он держал фонарь, а другой тащил набитый чем-то мешок или узел – впотьмах не разберешь.

Василий не сразу увидел Надю, а заметив, неловко попятился назад, пытаясь протолкнуть в дверь застрявшую в ней ношу. Это был туго набитый мешок.

– Ты тут? – в замешательстве спросил он, справившись, наконец, с мешком. – Я думал, спать легла.

– Как видишь, не сплю, – суховато ответила Надя, раздумывая над тем, что за мешок у Василия и как ей быть.

– Ну и пластает, – делая вид, что ничего особенного не случилось, сказал Василий, подойдя к окну. – Хорошо, ветер слабый, да и то, гляди, весь Форштадт слизнет.

Надя ничего не ответила, хотя и поняла, что Василий расположен поболтать с ней.

– Ступай-ка, Вася, на свое место, а я запру дверь да вправду лягу спать.

– Выспишься еще. Ночь-то вся впереди. Давай покалякаем маленько. – Он поставил на пол фонарь, хотел опуститься в кресло, но не решился и сел на пол рядом с фонарем.

– Ну, чего ты на полу уселся? – недовольно сказала Надя. – Стулья же есть!

– Не перемазать бы. Одежа-то у меня – только по диванам валяться, – словно оправдываясь, сказал Василий, но все же пересел в кресло. – Мягко-то как, едят его мухи с комарами, – чуть хохотнув, сказал он, слегка подпрыгнув на пружинах. – Он, Иван Никитич-то, знал, что к чему!

– Так о чем же ты хотел говорить?

– Ну, просто так. Об жизни, конечно.

– Давай говори.

– Чудная, «говори»! Что я тебе – граммофон? Я так, между прочим... Наверху сейчас был – такая тишь, аж муторно. И в городе тож. Только собаки валуют. Послушай, Надежда, может, мне сегодня не стоять на карауле, а? Хозяина-то нет.

– Снова за свое! Ну, почему ты меня спрашиваешь? Не я тебя нанимала, не я и жалованье платить буду.

– Э, нет, не скажи, – запротестовал Василий, – хозяйство-то тебе препоручено!

– А по мне, хоть ничего не делай! Моего тут ничего нет, и хозяйкой я себя не считаю.

– Зря ты так, Надька. Зря! Просил же человек...

– Кто просил? – прервала его Надя. – Кого? Тебя просил или меня? Цыкнул на нас, а мы и рады стараться.

– Ну, а чего бы ты на самом деле хотела? – вдруг окрысился Василий. – Чтоб хозяин за свои денюжки еще и кланялся? Да никогда такого не будет! А мне и совсем его поклоны без надобности. Мое дело робить, а мне за это – денюжки на бочку. Так-то!

Надя ничего не ответила. Да и что ему отвечать? Каждый человек живет и думает по-своему. Ее немного удивило, что Василий, рабски преданный хозяину, так быстро переменился: не успел Стрюков съехать со двора, а Василий что-то замышляет. Надо спросить, что он оставил за дверью? Или пойти посмотреть?

– Давай, Надежда, мы с тобой так порешим: ты иди спи, а я отсюда, из дома, буду окарауливать. На улице-то мороз, ни к чему мне околевать. Я посижу тут маленько, во двор выгляну, с ружьишком конечно, и опять сюда. Иди, Надька, без сумления. Как ты?

Похоже, Василий решил выпроводить ее. Что замыслил этот холуй?

– Знаешь, о чем я сейчас думаю? – грубовато спросила Надя. – Что, если бы вот эти твои слова да услыхал Иван Никитич? Мне кажется, не сказал бы тебе «спасибо».

Василий растерялся.

– Надежда, так я разве что? Я ничего! Могу и туда. Ты, значит, говоришь, пойду, мол, спать, а я того, ну, значит, подумал, чтоб тебе одной в дому было не боязно.

– А я, Вася, не очень-то боязливая. Ну, как, обо всем переговорили?

– Вроде...

– Тогда иди. Спокойной тебе ночи.

– Сейчас, счас пойду!.. – Он нехотя поднялся, потоптался на месте. – Я об чем думаю, как ты считаешь?

– Не знаю, – отрезала Надя.

– Про хозяина, Иван Никитича. Вот дела-то пошли, мать пресвятая богородица! Жил человек, жил-наживал, все гоношил и в одночасье все бросил ни за здорово живешь. Будто ноготь на пальце состриг.

– А тебе что – жалко?

– Неужто нет? Только я совсем о другом. Я к тому, доведись мне так – землю бы стал грызть, а не отдал бы! Ни красным, ни белым или еще каким там. На горбу все унес бы, на карачках, ползком!.. А ты спрашиваешь: жалко, мол?

– Тебе на карачках не привыкать – умеешь! – оборвала его Надя.

– Зря ты, Надька! – вздохнув, сказал Василий. – Ежели хочешь знать, нашему брату только так и велено. Что и раньше, что и теперь – все одно. Ну, вот, скажем, царя согнали, и губернатора тоже, и других господ. Как где – не знаю, а у нас взяли да атамана посадили. Ну, а нам что от того? Как крутили хвосты коням, так и будем... Теперь же красные эти – думаешь, при них лучше станет? Держи карман шире! Мне сам Иван Никитич сказывал: грабют они до самой нитки! И все по себе делят!

– У тебя есть для таких пожива?

– Не обо мне речь, о других людях.

– Ну и пускай те люди и плачут. От них тоже небось многие плакали.

– Ты плакала?

– И я... Ни к чему этот разговор, Василий.

– Не знаю, может, тебе чего еще не хватало, потому и недовольствие, а я обиды не держу на хозяина.

– Ведь врешь! Неужто тебе хочется всю жизнь холуем быть?

– А я не холуй.

– Когда я в Петрограде была, всякие разговоры слышала о красных. Их еще большевиками зовут. Они будто за справедливость.

Василий с сомнением покачал головой:

– Говорят, бьют они безо всякой жалости.

– Не звери. Такие же люди.

– Потому и красными называются, что все в крови!

– Дурак ты, и разговоры твои дурацкие.

– Пускай я дурак. Тогда скажи мне, умная, а пожары от кого? Ага, молчишь?!

– Больше от снарядов... Или сами атамановы казаки жгут.

– И чего ты так красных защищаешь? Думаешь, если твой Семен у них...

– Про Семена – не твоего ума дело. И совсем он не мой.

Василий опять вздохнул. Может, сейчас и завести разговор? Их во всем дому только двое, никто не помешает. Да и сама сказала насчет Семена: «Не мой»! А что? Все возможно. Надо попытаться. Не известно, выдастся ли еще другой такой подходящий момент. Откажет – так тому быть. А вдруг не откажет?!

Василий достал кисет, оторвал от аккуратно сложенной газеты кусок бумажки, стал вертеть козью ножку. И удивился – бумажка дрожала. Исподлобья глянул на Надю: не заметила ли? Но она смотрела куда-то в сторону. Желтоватый свет фонаря слабо освещал ее лицо, и Василию оно показалось и похудевшим и потемневшим до черноты. Он прикурил от фонаря, затянулся раз-другой, да так, что в голову ударило.

– Зря на меня серчаешь, Надь, ей-богу, – заговорил он каким-то незнакомым голосом. Наде даже показалось, что у него в горле что-то булькало. – Вот дураком меня обозвала... А ить я к тебе... словом сказать, всей душой я к тебе...

Надя удивленно взглянула на него. Интересно, что будет дальше?

– Ты только послушай, об чем я. Давай сбежим... Запряжем в розвальни коней на выбор, пару коров привяжем... Из сундуков наберем на что душа потянется...

Сидя в кресле, он весь подался вперед, вытянул руки с растопыренными пальцами, будто готовился заграбастать все богатство. Только сейчас Надя заметила, что они дрожат, да и весь он странно подергивается.

– Ну, а дальше? – выдохнула она. – Потом?

– Вот... Я тебе все, как следовает... Тут огонька поддадим – кто узнает? Да никто! Никогда! На красных подумают. А мы своим хозяйством жить станем. Ну, что скажешь?!

Не ждала Надя такого от Василия. Он уже стоял перед ней и, приподняв фонарь, светил ей в лицо, словно стараясь не только услышать, но и увидеть, что она думает, что собирается ответить на этот его вопрос.

– Меня в работницы возьмешь, ага? – преодолевая отвращение, усмехнулась она.

– Надь! – горестно вскрикнул Василий. – Тоже сказала! Ну, да разве можно?! Ты за хозяйку будешь. Ей-право! Ну, как тебе, чтоб не в обиду, – женой! Моей хозяйкой! А я вот как за тобой упадать буду – побей меня бог, ежели пальцем когда трону! Мы, знаешь, как жить станем? Первыми хозяевами! Спервоначалу мазанку сгоношим, может, а после того дом отгрохаем! Пятистенок..., Земли можно купить у башкирцев, десятин пять сотельных... Овечек заведем. Еще чего там придумаем...

– Вдвоем не справиться с таким хозяйством, – подделываясь под его тон, сказала Надя.

– Ты об том не горюй! Говори – согласная или врастутырку пойдут наши дела? Нет, глупая, – рассмеялся Василий, – о чем завела!.. Там увидим, что и как. Понадобится, так можно и работников поднанять. Были бы денюжки, будут и девушки. Так что ты мне скажешь?

– Ох и жаден ты, Василий! Нехорошо.

В этих словах Василию почудился не отказ, а что-то похожее на нерешительность, вызванную, скорее всего, боязнью: а вдруг да дознаются?

– Ты не сумлевайся, не боись! Подумают, что мы в огне сгорели, – стал он уговаривать ее, уже и мысли не допуская, что она может отказаться. – Еще и жалеть будут! Мы, знаешь куда, к башкирцам подадимся! Или же к киргизцам! За Соляным городком такие степи – ни конца, ни края. Я сам оттудова, знаю! Ты долго не думай...

Надо отвечать, дальше тянуть нельзя. Следовало сразу оборвать его.

– Значит, на чужое глядишь – руки чешутся? Так я понимаю? – тихо, но твердо спросила Надя.

Василий почувствовал что-то недоброе.

– Так ведь красные все равно до нитки разграбят, а мы чем хуже?

– Хуже ли, лучше ли – вопрос другой. И нечего собой выхваляться. – Надя помолчала, раздумывая, как убедить его, чтобы он выкинул из головы свои дурные мысли. Может, повернуть все в шутку? Да нет, какая шутка, если человека даже трясет всего. Вот что значит – жадность. – Я так думаю, что ни ты, ни я с чужого добра богачами не станем. Лучше и не мечтай. И боже тебя упаси хоть пылинку здесь тронуть, такой шум подниму – не обрадуешься.

– Твое разве? – обозлился Василий.

– Что там за дверью оставил?

– Ничего.

– Так я же видела! Что в мешке?

– Мало ли что!

Надя решительно направилась к двери, но Василий оттолкнул ее.

– Не лезь!

– Да ты что, в самом деле! – возмутилась Надя. – Я думала, он шутит... Давай мешок!

– Я тебя добром прошу, Надежда, не вяжись. Хотел, чтоб все как следует быть, ну, по-хорошему, а ты...

– А я тоже по-хорошему. Бери свое ружье и топай. Тоже мне, придумал, нечего сказать! Жених несчастный...

Василий нехотя взял ружье, но из комнаты не вышел, а стал неловко топтаться на месте, переводя испуганный взгляд с Нади на ружье, с ружья на Надю. Она перехватила его и поняла, угадала, о чем он думает, с чем борется, или, наоборот, взвинчивает, подбадривает себя? Неужто он может? Неужто способен? Нет! А почему «нет»? Хватило же смелости предлагать... Ведь и вправду их во всем доме только двое. Чего проще? А пожар все может скрыть. И никто никогда не узнает...

Надя шагнула на середину комнаты и остановилась напротив него.

– Чего танцуешь? Уж если решил, так действуй. Ну?

Василий понял, что она угадала его мысли, и в страшной растерянности обеими руками прижал к груди ружье.

– На-адька! – простонал он.

– Смелости не хватает? Червяк. Слизняк поганый, – зашептала Надя и, вся подавшись вперед, медленно двинулась на него.

– Так я же ничего, ну что ты, Надька, – пятясь, оправдывался он. – Да тут и заряда нет. Гляди! – Василий торопливо выдернул затвор и вложил палец в пустой приемник. – Во, видала? А патрон – вота где! – Он выхватил из кармана штанов патрон и на ладони протянул Наде. Было похоже, что он безумно рад тому, что ружье не заряжено, а патрон оказался в кармане, и он смог это доказать Наде и тем самым оправдаться перед ней. – А ты не знаю что подумала... Будто я и в самом деле прямо не знаю чего...

Надя почувствовала, как слабость разлилась по телу. Во рту стало сухо, в ушах слегка позванивало. Хотелось пить. Зачем она связалась с Василием?! Глупо. Мерзко. Натолкал чего-то в мешок, ну и пускай! Не обеднеет же Стрюков, в самом-то деле. А она кинулась, словно сторожевая собака, преданная хозяину. Василий, конечно, так и понял. А ей нисколечко не жалко ни Стрюкова, ни его барахла. Да наоборот, она бы с радостью согласилась, чтобы все его богатство пошло прахом. Пусть все сгинет. До ниточки! До пылинки! Красные заберут? Ну и пусть! Но они будут брать среди бела дня, совершенно открыто. Нет, она правильно поступила, остановив Василия. Человек же ворует! И ему потакать? Интересно, что же прихватил он?

Не слушая, что бормочет вконец растерявшийся дворник, Надя, преодолев слабость, втащила мешок в комнату.

– Вытряхивай, – не глядя на Василия, потребовала она.

– Ну-ну, не больно-то! – больше для приличия, голосом, полным покорности, пробормотал Василий и неохотно стал извлекать из мешка старые носильные вещи Стрюкова: охотничьи сапоги, меховую шапку, вельветовую тужурку, две пары валенок, кожаные рукавицы, суконные брюки, пару глубоких резиновых галош. Все это были обноски, давно вышедшие из употребления и сохранившиеся только благодаря странной привязанности Стрюкова к старым вещам. Он не мог сразу расстаться с вещью, отслужившей свой век. Наверху была небольшая темная комнатушка, никогда не запиравшаяся, где стояли сундуки с обносками. Лежали они до тех пор, пока класть уже было некуда или же пока не появлялось у Стрюкова желание облагодетельствовать своих ближних. Вот тогда и опорожнялись сундуки, а вдосталь належавшиеся вещи поступали к новым хозяевам – чаще всего батракам со скотного двора, табунщикам, к которым по неизвестным причинам Стрюков был добрее, чем ко всем иным работникам. Значит, Василий побывал в той самой комнатушке и облюбовал для себя все это барахло. А ведь мог взять что-нибудь другое, поценнее, поновее, – комнаты открыты, шкафы не заперты, там есть из чего выбрать. Выходит, Василий и не думал о том, что, пользуясь случаем, может обзавестись хорошей новой одеждой; он до смерти обрадовался этому тряпью и готов был драться за него, вцепиться в горло того, кто осмелился отнять эту его добычу. Интересно, носил ли он когда-нибудь новую одежду? Тоже ничего хорошего не видел человек в своей жизни. И Надю охватила жалость к этому человеку, перебирающему сейчас чужие обноски и думающему, должно быть, о том, как все-таки их сохранить, удержать, чтоб не вырвали их из его рук.

– Эх ты, ворюга, ворюга! – уже совсем беззлобно сказала Надя. – На рваное тряпье позарился! Тряпичник ты! И трус. Взять что-нибудь путное, видно, смелости не хватило. А еще сулил мне: «хозяевами станем»!

Василий недоуменно взглянул на Надю, словно впервые увидел ее.

– Да ты, Надька, чего говоришь-то?! – не скрывая возмущения, воскликнул Василий и, схватив галошу, сунул ее к носу Нади. – Ты только глянь – совсем новый галош! У меня есть тонкая дратва. Я на эту самую дырочку так заплату приварю – ищи, не найдешь! А валенки кошомкой подшить – износу не будет. В нутре – теплынь, руку засунь – как в овчинном рукаве!

Очевидно, Василий набросал в мешок не то, что случайно подвернулось под руку, а по выбору; после внимательного осмотра взял то, что особенно пришлось по душе.

– А ты подумал, что будет, когда хозяин вернется? Шкуру спустит!

– Чудная ты, ей-право! Там же, в сундуках, и не убавилось! – Василий стал швырять в мешок извлеченные оттуда ценности, они опять стали чужими и потеряли для него свою привлекательность. Когда все было уложено, он взял фонарь, подцепил мешок и волоком потащил из комнаты.

– Вася! – Надя бросилась вдогонку. – Послушай, Вася, если тебе и вправду все это... ну, словом, нужно – бери. Я серьезно говорю. В случае чего – на себя приму.

Он постоял на лестнице в нерешительности и медленно, будто нехотя, побрел вниз. Мешок прыгал за ним со ступеньки на ступеньку, бил по ногам. И вид у него был такой несчастный, что у Нади заныло сердце.

Глава семнадцатая

На следующее утро они встретились, как обычно, ни словом не касаясь событий минувшего вечера.

Во время завтрака в гостиной зазвонил телефон. Надя удивилась: он давно не работал. Они сидели и слушали, не зная, что делать, а телефон звонил и звонил.

Наконец Надя пошла в гостиную и взяла трубку.

– Вам кого?

– Это дом Стрюкова? – спросил веселый басовитый голос. Наде послышалось что-то знакомое.

– Да, Стрюкова...

– Слушай, Надька, так ведь это ты? – радостно загремело в трубке. – А это я, Семен!

– Сеня? – обрадовалась Надя. – А я и узнала тебя, и нет... Ты где?

– На почте. Тут с ребятами порядок наводим. Беляков напрочь из города вытурили. Как твои дела?

– Ничего, хорошо.

– Хозяин не укатил?

– И след простыл, – усмехнувшись, сказала Надя.

– Ну и правильно!

– Что «правильно»? – переспросила Надя, думая, что Семен не понял ее.

– А то, что делать им тут нечего. Долой мировую буржуазию! И знаешь что? Я скоро к тебе забегу навестить. Не против?

– О чем спрашиваешь?!

– Если так – жди гостей. Жрать охота, сил нет! – И Семен положил трубку.

– К нам придут? – с беспокойством спросил Василий, внимательно слушавший разговор.

Кивнув головой, Надя сказала:

– Надо поесть чего-нибудь приготовить.

– Неужто привечать собираешься? – со страхом спросил Василий.

– А если они не евши?

– Так я ничего. Только б хозяин не дознался!

– Пускай, я буду виновата.

Она метнулась на кухню, и работа закипела. Василий старался во всем помочь: достаточно было намека, чтоб он подал нужную вещь, налил воды, – он кидался со всех ног.

Василий начал разговор о Семене Маликове и так принялся хвалить его, что Надя спросила:

– С каких это пор ты полюбил Семена?

Василий не нашелся что ответить и ни с того ни с сего стал ругать себя самыми обидными словами.

– Ты с чего это взялся поносить себя? – спросила Надя.

– Я, Надежда, насчет вчерашнего разговора... Дурь в голову шибанула! Нечистый попутал, ей-право! Ты Семену-то не сказывай.

– Боишься, да?

– А я без шуток... Вот вчерась бегал на конюшню, и, понимаешь ты, обоз повстречался! Прямо конца ему не видно, телега за телегой, а в каждой телеге люди лежат. Ранетые и есть которые совсем уже дошли. Ну, словом, готовые, мертвяки. Что ж, по-твоему, они сами себя так-то?

– То совсем другое дело, – возразила Надя. – Сколько дней бой шел, стрельба стояла. Не все ж пули мимо летели.

– Оно конечно, – согласился Василий и снова спросил: – Так не скажешь Семену?

– За кого ты меня считаешь? – рассердилась Надя. – Договорились, и хватит.

На улице, у самых окон, послышались выстрелы. Надя и Василий переглянулись... Значит, белые все еще держатся в городе? А как же слова Семена Маликова, будто их вытурили?

Под окнами послышался топот, пробежало несколько человек, а немного погодя раздался настойчивый стук.

– В калитку бьют, – прошептал Василий.

– Пойди спроси, кого надо. Только сразу не открывай.

– Сквозь ворота не пальнут? Может, подождем?.. Вроде как никого. Должно, ушли.

Но стук возобновился, стал настойчивее.

– Пойдешь? – нетерпеливо спросила Надя.

– Айда вдвоем, – предложил Василий.

– Пусти, – решительно сказала Надя, направляясь к двери.

– Сама хочешь?! Ни в жизнь! Может, там не знаю чего, а ты выпятишься. Не думай даже, лучше подождем.

Надя накинула шубейку и выскочила из комнаты. Василий двинулся было за ней, но остановился перед захлопнувшейся дверью и стал торопливо креститься, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью.

Какое-то время там было тихо. Потом в соседней комнате раздался шум сбивчивых шагов и голоса. Василий схватил свое ружье и хотел было скрыться, но не успел – в гостиную вошли Надя и Семен Маликов, поддерживая под руки Обручева. На Обручеве была студенческая форма, усы он сбрил. Лицо его было настолько бледным, что отдавало синевой, глаза закрыты.

Зачем они тащат его в дом? И что он за человек?!

– Ну, чего стоишь? – прикрикнул Семен. – Помогай давай! Да не бойся – живой, только без памяти... Здорово ушибли, сволочи!

Втроем они осторожно усадили Обручева в кресло, расстегнули тужурку. Семен приложил ухо к его груди.

– Дышит! Значит, отойдет... Будет жив, не помрет, – дружелюбно подмигнув Василию, сказал он.

– А кто это? – полюбопытствовал Василий.

Семен пожал плечами.

– Не знаю. Похоже, студент.

– Не ваш? – удивился Василий. Он не узнал Обручева.

– Первый раз вижу. Его по голове саданули, – пояснил Семен.

– Может, холодную повязку на лоб? – предложила Надя. – Надо же помочь человеку.

– Верно, тащи! – обрадовался Семен.

Надя принесла мокрое полотенце, осторожно протерла им лицо раненого, положила повязку на лоб. Губы и ресницы его чуть дрогнули, но глаза оставались закрытыми.

– Ну как? – нетерпеливо спросил Семен. – Лучше?

– Кажется, – нерешительно ответила Надя. – Бледность вроде бы проходит.

– А кто его так-то? – полюбопытствовал Василий.

– Кто? Бандюки, вот кто! – Семен со зла сорвал с себя солдатскую шапку, украшенную широкой красной лентой, и швырнул на стул.

– Какие еще бандюки? – недоверчиво спросил Василии. – Может, кто из ваших...

– Чего?! – гневно спросил Семен. – Не болтай зря!

– Нечайно могли, ненароком, – попытался оправдаться Василий.

– То-то что «ненароком», – передразнил его Семен. – Атаман уголовников из тюрьмы повыпустил. Оружие им дал, они и творят – жгут, грабят, бьют... Форштадт как подпалили вчера, до сих пор пластает. Мы всю ночь по городу шарим, вылавливаем их. Комиссар Кобзин приказал очистить город от нечисти. Вот и сейчас, иду по вашей улице и примечаю: во дворе купца Асхатова возятся какие-то типы, с винтовками, при красных бантах, ну совсем как наши. Только, думаю, чего им там делать? А они солому под крылец натащили и ну поджигать. Я к ним. И началась потеха. Их трое, я один. А патронов нет. Я прикладом. Тут он подоспел, – Семен кивнул на Обручева. – Я ору: лупи бандюков!..

– Подсобил? – спросил Василий.

– Так нас двое стало? Бандиты наутек. Мне-то ничего, а его задели по башке...

Василий посматривал то на Семена, то на незнакомца. И ему было странно слышать из уст Семена, самого настоящего красного, рассказ о схватке с бандитами, ведь в доме Стрюкова бандитами считали именно красных.

– Глядит! – воскликнул Василий, заметив, что Обручев открыл глаза.

Семен и Надя склонились над ним. Взгляд у раненого был мутный, подернутый дымкой. Трудно было понять, видит ли он что-нибудь или все еще без сознания.

– Живой? – заботливо спросил Семен.

Раненый услышал и понял вопрос: глаза его беспокойно забегали по сторонам.

– Где я? – чуть слышно спросил он.

– За каменной стеной, – дружески сказал Семен. – Тебя, дорогой товарищ, как зовут?

Словно стараясь что-то вспомнить, раненый пристально всматривался в Семена. Наконец, сообразив, кто перед ним, он тихо, но внятно сказал:

– Шестаков... Сергей...

Так поручик Обручев превратился в студента Сергея Шестакова.

– Вот здорово! – обрадованно воскликнул Семен, ни к кому не обращаясь и не поясняя, что же именно «здорово» – то, что раненый пришел в себя и заговорил, или то, что его зовут Сергеем. – Сережка, значит. А меня Семен Маликов. Понял?

Обручев кивнул головой. Это еле заметное движение вызвало новый приступ головной боли, к тому времени немного поутихшей. На короткое мгновение лицо Обручева исказила судорога, он закрыл глаза и крепко стиснул зубы, чтобы не закричать. Это не прошло мимо внимания Нади.

– Голова болит? – склонившись над Обручевым, спросила она.

– Кружится...

– Ничего, брат, – успокаивал его Семен, – покрепче будет. Только сам духом не падай. Договорились?

Обручев через силу улыбнулся.

– Во, видали его? Башка еле-еле на месте держится, а он лыбится. Родом-то откуда будешь или здешний?

– Из Актюбинска, – тихо сказал Обручев и, опираясь на подлокотники кресла, поднялся, но пошатнулся и, не подхвати его под руку Надя, грохнулся бы на пол.

Обручева снова усадили в кресло.

– Может, вам отдохнуть? – заботливо спросила Надя.

– Нет, нет, спасибо. И без того столько беспокойства. Я пойду.

– Вам нельзя, на ногах не стоите, – попыталась убедить его Надя.

Видя, что ее слова не достигают цели, вмешался Семен. Придвинув стул, он уселся поудобнее и голосом старшего, более опытного, внушительно заговорил:

– Ты, Сергей, вот что: никуда не собирайся, все равно не отпустим. Маленько оклемайся – тогда хоть на все четыре стороны. Так я говорю, Надя? Место в доме найдется?

– Конечно! Весь же дом пустой...

– Ну, положим, долго он пустовать не будет, – делая вид, что сообщает тайну, сказал Семен. – Я сказал комиссару Кобзину, что Стрюков драпанул, он и послал меня к вам на разведку. Должно, штаб тут разместится.

– Пожалуйста. Места на десять штабов хватит, – с готовностью сказала Надя. – А господина студента можно наверху, в мезонине поместить.