Текст книги "Крылья беркута"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Надя бросилась к двери, во двор, к калитке. Она слышала, что за ней бежит, изрыгая брань, Иван Рухлин и еще кто-то. Она уже распахнула калитку и выскочила на улицу, когда ее настиг удар. Надя вскрикнула, стукнулась правой щекой о столб и опустилась на снег. Калитка захлопнулась.

Глава пятая

Семен Маликов сидел в прихожей на стуле, ближе к входной двери, и чуть слышно играл на гармонике. Рядом стояла прислоненная к подоконнику винтовка, чуть поодаль, ближе к кабинету, пулемет. В углу комнаты лежали несколько седел, шашка, скатка шинели и разные другие принадлежности солдатской жизни.

Несмело приоткрыв дверь, в прихожую бочком втиснулся Василий. На нем была все та же заношенная, покрытая заплатами одежда, только на ногах красовались почти новые опойковые сапоги, щедро смазанные свежим дегтем. Едва Василий вошел, как всю комнату заполнил такой едучий дегтярный запах, что Семену не составляло никакого труда отыскать, откуда он исходит.

– Здорово, – несмело сказал Василий.

Семен молча кивнул головой и, не прекращая игры, указал на стул рядом. Василий сел, не спеша оглядел комнату, еле слышно вздохнул: то ли не понравился увиденный беспорядок, то ли еще что...

– Играешь? – шепотом спросил он.

– Нет. Дрова рублю, – не сразу ответил Семен Маликов.

Василий добродушно ухмыльнулся.

– Веселый ты человек, Сень.

– Ужасно, – отозвался Семен и, ощерив зубы, изобразил на своем лице улыбку, какой можно было пугать детей.

– А я, брат, ухожу. Прощай, друг, – погрустневшим голосом сказал Василий.

– Куда уходишь? – удивился Семен.

– Так что в Соляной городок.

Ответ Василия совсем озадачил Семена.

– В Соляной? Там же белые! Контрразведка ихняя! Может, к ним потянуло?

– А на кой они мне нужны? – недовольно сморщившись, сказал Василий. – Урождением я оттудова.

– А-а, ну тогда все понятно-о! – насмешливо протянул Семен. – Контрики будут там расстреливать нашего брата, а ты станешь им на руки воду сливать.

– Да ты, Сень, чего несешь?! – опешил Василий. – И скажет же человек!.. Слушать неудобно.

– А что? Очень даже просто! Заставить могут? Свободно! Глядишь, и тебе зуботычину отвалят.

Посерьезнев, Семен с упреком сказал:

– Не сидится здесь? Да?

– И без меня тут голод, – Василий помрачнел. – Мрут люди, да и только. А мне обитаться тут совсем никакого резону нет. Там, может, еще и в работники наймусь... А тут чего? Задарма и то никому не набьешься.

– Тянет батрачить? – с издевкой спросил Семен.

– Тянет или же не тянет, исть-пить надо. – Василий вместе со стулом пододвинулся к Семену и таинственно сообщил: – Иван Никитич Стрюков письмишко мне написал, хорошее. Хочешь почитать? На, читай, – не дав Семену ответить, Василий торопливо вытащил из кармана неопределенного цвета тряпицу, когда-то служившую носовым платком, достал из нее вчетверо сложенный лист бумаги. – Во, почитай-ко! Только давай в голос.

Семен нехотя, главным образом из-за того, чтоб не обидеть Василия, взял лист, не спеша развернул и стал читать. То, что было написано там, называлось аттестацией. Стрюков усиленно расхваливал Василия за его тихий и скромный нрав, за трудолюбие, честность и уважительность. Он заверял будущего хозяина, что, если тот возьмет Василия к себе в работники, раскаиваться не станет. Семен пробежал глазами бумажку еще раз.

– Ну, чего скажешь? – с гордостью спросил Василий.

– Ничего бумажка. Хвалит Стрюков. По его мнению выходит, будто весь ты из чистого золота или даже вообще драгоценный.

– А я тебе о чем? – довольно улыбаясь, сказал Василий.

Семен зажал бумагу меж двух пальцев и, слегка помахивая ею, заговорил:

– Знаешь, чего я посоветую? По-дружески. Кинь эту бумажку в нужник и оставайся у нас.

– Да ты что?..

На лице Василия появился испуг, будто его драгоценной бумажке грозила страшная опасность. Он решительно выхватил листок у Семена.

– Верное слово говорю, – продолжал Семен, – оставайся у нас, доконаем разных стрюковых и всякую другую беляцкую сволочь и тогда, знаешь, как станем жить? И во сне никому не снилось!

– Погоди, Сень, – взмолился Василий. – Ты про Стрюкова всякие слова... А я тебе другое скажу: ну что Стрюков? Он мне ничего плохого, окромя хорошего. Вот так я тебе скажу!

– Сапогами он наделил?

– Сапоги тут ни при чем, – немного смутился Василий. – Сапоги – что? Ничего.

– Ты все ж сознайся, он?

– Ну, он. Ничего в том плохого.

– Эх, ты, Вася-Василек, – вздохнув, с сожалением сказал Семен. – Ну, до чего же ты темный! Лес дубовый, кол еловый. В башке никакого просветления. Толкуешь человеку, а ему вроде бы и дела нет. Ты хоть то пойми, что на земле революция, Советская власть шуровать начинает, а ты все под каблук буржуякам лезешь.

– Как я тебя ничем не обидел, ты и не злись на меня, Семен, не злись, – сказал Василий, неясно сознавая, что он все-таки в чем-то повинен и Семен налетает неспроста.

А Семен от этих слов распалился еще больше.

– Так за тебя же, слышь ты, обидно! – зло зашептал он, размахивая перед лицом Василия своей грубой рукой с бугорками окаменевших мозолей на ладони. – Хочется, чтоб человеком стал.

– По-твоему, что ж, выходит, я обезьяна? Или как? – спросил Василий.

– Хуже обезьяны! – сердито бросил Семен. – Кто есть такая обезьяна? Животная! Понятно? Думать она может? Извините, зверь! А в обиду себя не даст, зубами огрызается. И опять же – когти у нее... А ты? Слюни распустил. Ей-же-ей, отвратно глядеть на тебя. Ты, может, думаешь, что какая-нибудь девка тебя такого полюбит? Повесится от одной твоей противности. Тьфу!

Яростный наскок Маликова не произвел на Василия того впечатления, на которое рассчитывал Семен, напротив, вызвал в нем дух несогласия и противления.

– Ну и пускай будет все по-твоему, плакать от того не станем. А воевать меня все равно не усватаешь. Ни за красных твоих, ни за белых. Пускай тот воюет, кому жить надоело.

– А я и не собирался никого усватывать, особливо тебя! Ну какая мне в том нужда? Иди в свой Соляной городок, шут с тобой! Гни спину, если без того жить не можешь. Набивай буржуям карманы. А с тебя и таких вот драных штанов хватит.

Семен отвернулся от Василия и снова заиграл на гармошке.

Но Василий не уходил. Он придвинул стул вплотную к Семену и, положив руки на колени, с завистью и восторгом следил за его пальцами, ловко бегавшими по клавишам. Наконец он не выдержал и, восторженно щелкнув языком, сказал:

– Гляжу я на тебя, Семен, удачливый ты. Право слово!

– Спасибочко! Низко кланяюсь! Чем это я такой удачливый? – буркнул Семен, не приостанавливая игры.

– Да всем! – все так же восторженно проговорил Василий. – Взять хотя бы эту самую гармошку! и не глядишь на нее, глазами куда-то в сторону пялишься, пальцы вроде бы сослепу тычутся туды-сюды, а гармонь ладно играет. Слова плохого не скажешь. Этак-то не каждый сможет. Верно!

– Я, брат, к музыке привязанность имею, – немного смягчившись, сказал Семен. – Ты, может, думаешь – гармонь пустое дело? Трень-брень, и все? Ошибаешься. Она, скажу тебе, душу требует. А без души и не суйся.

– К тому сказать, везет тебе, за что ни возьмись. Ей-богу! – постучав рукой в грудь, побожился Василий.

– Ты наскажешь.

– Так я чистую правду. Опять же и насчет Надьки...

– А что с ней? – взглянув на Василия, спросил Семен.

– Должно, поженитесь? – стараясь заглянуть Семену в глаза, сказал Василий, скорее утверждая, нежели пытаясь узнать истину.

– А-а-а... – неопределенно протянул Семен и, помолчав, добавил: – Должно. Все возможно.

– Вота! – воскликнул Василий, не скрывая зависти. – Я так и думал! Выходит, моя правда. Семен нахмурился.

– Нет, Васек, до правды ты не докопался. Она, брат, по всему похоже, разлуку мне сыграть собирается, – грустно улыбнувшись, сказал Семен и, подыгрывая на гармонике, тихонько запел:

 
Разлука ты, разлука, чужая сторона...
 

Василий в изумлении раскрыл рот.

– Неуж правда?! – спросил он, не зная, принять ему слова Семена всерьез или же в шутку. – Побожись! Можешь?

Семен пожал плечами.

– Неверующий я. Ну для тебя, как для друга, можно: свят крест, правда.

Василий весь задергался, как в лихорадке.

– Эх ты, друг... – запричитал он. – Дык что же?.. Дык энто как же?.. Выходит, у нее кто-то другой наклюнулся?

– А ты-то чего так расстрадался? Рот закрой, а то муха влетит... Возьми да у самой и спроси.

Лицо Василия стало прямо-таки заговорщицким. Он наклонился к самому уху Семена и, давясь словами, забубнил:

– Слышь, Сень, может, энтот, а? Сергей? Как думаешь? Я не раз видел их вместе... Студент, он, видать, такой!

Семен решительно отстранил его рукой.

– Тебе, говоришь, видать? А мне нет! И какое наше с тобой собачье дело до всего этого? И вообще, что ты с ней пристал ко мне, как овечий клещ? А ну, вали отсюдова!

Василий опешил:

– Так я, Сень, ничего. Вроде как просто для разговору.

– Не нужен мне твой разговор! Понятно? Растрепался, как баба на базаре.

– А я просто так. Ну и сердитый же ты, Сень! Прямо и на хромой козе к тебе не подъедешь.

– И не подъедешь. Потому – не люблю я подъездов. Надумал чего спросить – давай напрямки. Без всяких подъездов.

Глава шестая

В прихожую вошла Надя. Поздоровалась с обоими, поблагодарила Семена за коня – приехала в столовую вовремя, похвалила Орлика и спросила, здесь ли Петр Алексеевич.

– Ты к нему? Придется подождать. Уехал с отрядом. Человек пятьдесят с ним. Хлеб добывать двинулись.

– Когда вернется? Не знаешь?

– Обещал скоро быть.

– А мне его вот так надо, – Надя провела ладонью по горлу.

– Из Самары звонили. Тоже интересуются.

Василий недоверчиво взглянул на Семена.

– Неужто из Самары? – спросил он.

– Ничего особенного.

– Расстояние большое...

– Это, можно сказать, пустяк. На днях из самого Петрограда был звонок, а туда в десять раз дальше, – пояснил Семен.

– Даже и не верится!

– Твое дело. Ленин звонил. И с Петром Алексеевичем беседу имел, вроде как я с тобой.

– А это, стало быть, кто же такой? – спросил Василий. – Ленин-то?.. Я уже где-то слыхал об нем.

Не скрывая своего беспредельного возмущения, Семен укоризненно покачал головой.

– Видала такого типа? – обратился он к Наде. – Словно в лесу человек живет! – И к Василию: – Так ведь кто, по-твоему, всю эту революцию закрутил? Ленин! Понял?.. Кто самый главный у большевиков? Ленин! Понял?.. Кто всей Советской властью заправляет? Ленин! Понял?.. Словом, говорить можно много. Понял?

– Так что ж? Теперь-то вот и понял. – Василий обратился к Наде: – Больно сердитый Семен. Чего ни скажи – сразу закипит.

– Из-за такого дуба в стенку башкой треснешься, не то что... – уже совсем дружелюбно сказал Маликов, исподтишка поглядывая на Надю. Ему показалось, будто правая ее щека немного припухла, а у нижней губы темнеет не то ссадина, не то синяк. Надя же умышленно поворачивалась так, что он не мог рассмотреть правой стороны ее лица. Занятый мыслью – что же с Надей произошло? – он чуть шевельнул мехи и пальцами пробежал по клавишам.

Затем пересел на другой стул.

– Что ты играешь? – спросила Надя.

Она заметила пристальные взгляды Семена и отошла к окну, опять спрятав от него ушибленную щеку.

– Мне Петр Алексеевич велел разучить «Интернационал», а я все времени не выберу, вот и захватил сюда свою подружку.

– Сень, а скажи ты мне по правде, трудно играть? А? – поинтересовался Василий.

– Да как тебе сказать, известное дело, не дрова рубить, – и сознался: – Одному, без помощи, не больно-то складывается. Ты хочешь свое, а оно другое получается. И самое главное – пальцы вроде как не мои. Я их туда, а они вон куда, в обратную сторону. Ну, а все равно научусь. Кровь из носу! Вот Надя сказывала, в Петрограде есть такая школа, где учат музыке...

– Консерватория, – подсказала Надя.

– Во-во! Слыхал? Консерватория. Одно название чего стоит! Так я ударюсь туда. Как пить дать.

Василий недоверчиво улыбнулся.

– Смеешься, Сень...

– И ничего тут смешного, – возразил Семен. – Сам увидишь. Ясное дело – не сейчас, а вот когда маленько Советскую власть покрепче на ноги поставим. Думаешь, ты бы не смог? Айда вместе!

– Тоже скажешь! Ты грамоте знаешь, а я только денюжки считать научился. Мне совсем не подходит такое дело, – ответил Василий, но было заметно, что слова Семена все-таки растревожили его.

– А думаешь, Надежда не будет учиться? – продолжал развивать свои мысли Семен.

– Вроде бы ей и так хватит. Вон чего превзошла. Ей взамуж пора.

– Не первый раз слышу, Вася, – со значением сказала Надя, и Василий смутился. – А мне, ребята, и вправду учиться охота. Если удастся, я обязательно закончу гимназию.

– Погоди, – прервал ее Василий, – а ты что, разве не всю ее превзошла, эту самую гимназию?

– Не удалось.

– Чудно, – ухмыльнулся Василий. – И сколько годов там маялась?

– Три года, – усмехнувшись, сказала Надя.

– Ей-право?! А потом? Бросила? Или как?

Надя махнула рукой: мол, не стоит вспоминать. Но тут заговорил Семен:

– Был такой каприз у Стрюкова, твоего дорогого хозяина, за которого ты хоть под пулю.

– Видала, чего он наговаривает? Щиплет меня и щиплет, как курчонка, – обиженно обратился к Наде Василий.

– А ты слушай. Не перебивай оратора, – деланно строго прикрикнул Семен. – ...И захотелось тому подлюге Стрюкову Надю в гимназию определить. Пожалуйста! А Надьке только того и надо: как пошла, как пошла, как поперла, всех других обогнала! И вдруг, что ты думаешь? Стрюкову понадобилась прислуга в Петроград. Для дочки, для Ирины Ивановны. Марш, Надька, хватит ученья! Вот так. Понял?

Василий ничего не ответил, только молча взглянул на Надю.

– Было, Василий. Было, – подтвердила она.

– И больше никогда такого не будет! – твердо произнес Семен и всей пятерней нажал басовые клавиши.

– Слыхал, Василий? Как думаешь, правильно он говорит? – не скрывая легкой усмешки, спросила Надя.

– Не наше дело. Может, и правильно. Как тут узнаешь? – неохотно откликнулся Василий.

– Шел бы ты к нам да потолковал с Петром Алексеевичем по душам и еще с кем из командиров – сразу бы все в голове прояснилось. Говорю тебе потому, что на себе испытала...

– Тоже мне – сказала, – засмеялся Семен. – Он в Соляной городок топать собрался, кулакам прислуживать!

По лицу Нади промелькнула тень.

– Правда? – Поняв, что Семен не шутит, Надя подошла к Василию и, глядя ему в глаза, с сожалением сказала: – Зря, Вася, ой как зря!

В ее голосе Василий уловил тревогу и беспокойство. На душе у него потеплело. Может, и вправду остаться? Послушать их, жизнь должна повернуться. Кто знает, куда она еще повернется... И все же они себе не враги, Надька и Семен. Да и нету такого человека, чтоб себе хотел худа. Вот если бы наверняка знать, что здесь ему положена удача, тогда зачем переться в Соляной городок?! И думать бы не думал. Но, с другой стороны, поступи к ним, сразу винтовку в руки и – айда в бой! Может, только и жил... Атамановы казаки тоже небось не для того воюют, чтоб свои головы под пули подставлять, возьмет на мушку, тюкнет в голову и поминай, как звали. Нет, кому не терпится, пускай себе воюют, а ему война совсем без надобности. И опять же – письмо Ивана Никитича! Такое славное письмо человек выдал! Не кто-нибудь рекомендацию дает, а сам Стрюков! Да с этой бумажкой можно самое лучшее место сыскать – никому и не приснится. Оно, конечно, может все и по-другому обернуться – в Соляном городке никто для тебя сала с маслом не припас, как придешь ни с чем, так ни с чем и в обрат потопаешь. Все ж попробовать не мешает. А останься тут, сразу же на глаза хозяину попадешься. «Ты что же, – скажет, – такой-рассякой, хвостом крутишь, то сюда кидаешься, то туда? Или не знаешь, к какому берегу причалить?» А возможно, сейчас ни слова не скажет, а когда белые вернутся, коленкой так наподдаст, места не найдешь... Вот кабы знать наперед, куда она, жизня, направится!

– Заснул, что ли? – окликнул его Семен. – Или размечтался, как буржуйские пышки будешь молотить? Твое, конечно, дело, но ты попомни мое слово: придет время, не простишь себе такую оплошность, спохватишься, да не вернется.

– Ну и пускай, – набравшись храбрости, сказал Василий. – Я живу себе помаленьку, никому не мешаю...

Семена начинало разбирать зло – не доходят до Василия добрые слова, отскакивают, как горох от стенки.

– Вот такие, как ты, поперек дороги у нашей революции лежат. Ты можешь себе представить?

– Ну и неправда! – возмутился Василий. – Ты, Сень, на меня совсем навалился и зряшное говоришь.

– Не обижайся, Василий, – вмешалась Надя. – Он тебе как лучше хочет.

– Так я разве чего? – подобрел Василий. – Я ничего. И еще есть у меня просьба к тебе, Надежда, и опять же к Семену, – он просяще глянул сначала на Надю, потом на Семена. – Тут у меня кой-чего остается из одежки, потому как пешком ударюсь в Соляной.

– Замерзнешь к чертям, мороз-то вон какой.

– Ничего, Сень! У меня есть валенки. Правда, подшитые, ну, а как новые... Так я оставлю у тебя, – обратился он к Наде, – свой шухер-мухер? На сохранение.

– Ну, конечно, – согласилась Надя.

– Я скоро вернусь и заберу, – торопливо заверил Василий.

– Не волнуйся, места не пролежит, – успокоила его Надя. – Давай приноси.

– Между прочим, можно и ко мне – тоже никуда не денется, – предложил Семен.

– Ну, спасибочки, – поблагодарил Василий и собрался уходить.

В это время Надя, забыв предосторожность, повернулась к Семену так, что он увидел правую часть ее лица. Он положил гармонь на стул и шагнул к Наде.

– Это что у тебя со щекой?

– Да, так, пустое, – отмахнулась Надя, но Семен крепко взял ее за руку.

– Ничего себе – пустое! И вроде кровь запеклась?! – строго и встревоженно допытывался он.

– Где? – не зная, как отбиться, смутившись, спросила Надя. Она никому не собиралась рассказывать о своих злоключениях в Форштадте.

– Да вон, на нижней губе... – не отставал Семен.

– Правда, – приглядевшись, подтвердил Василий. – Будто ушиб! Верное слово!

– Ну, чего пристали? Просто так...

– Так? – зловеще проговорил Семен. – А я тебе скажу: били! Кто тебя бил, признавайся?

Надя поняла, что ей не отвертеться.

– В общем... – сбивчиво заговорила она. – В общем это... пожалуй, чепуха... говорить не стоит. – Но ей вдруг захотелось рассказать, рассказать все, все...

Она задумчиво взглянула на Семена, не отрывавшего от нее пристальных глаз, и глуховато сказала:

– Нет, конечно, не чепуха... – Несколько мгновений она стояла среди комнаты, не зная, с чего начать. – Влипла я сегодня...

Надя в изнеможении опустилась на стул и стала рассказывать о вдове Васильевой, о рыжем Рухлине и его семействе.

– Ну зачем ты пошла, зачем пошла к этим гадам?! – сжав кулаки, прорычал Семен.

Василий слушал Надю с широко открытыми глазами и думал о том, что она по-настоящему добрая душа. Про Рухлина такого не скажешь... Непонятно, почему Семен спрашивает, для чего она пошла к рыжему, – тут же и без всяких слов дело ясное, как на ладони!

– Сейчас я сама понимаю – не надо было идти.

Когда Надя стала рассказывать, как на нее накинулись у Рухлиных, лицо Семена стало иссиня-бледным, а рука потянулась к стоявшей рядом винтовке.

– Значит, ударил? – задохнувшись, спросил он.

– Раз ударил.

– А ты? Ты что ему на это?

– А что я могла?..

– Что верно, то верно, – со злой усмешкой сказал Семен. – Слыхал, Васек, какую песню Надежда оторвала: «Рыжий красного спросил, чем ты бороду красил»?

Он торопливо сунул Василию руку. Наде показалось, что Семен хочет поскорее выпроводить его.

– Счастливой тебе дороги!

– Прощай, Сеня. Не знаю, когда теперь свидимся.

Василий своими лапищами крепко сжал руку Семена и обернулся к Наде.

– Будь здоров, Вася. Да не вспоминай лихом, – сердечно сказала она.

Василий засмущался.

– Ты, слышь, Надежда, на меня не имей сердца. Может, когда и обидел невзначай...

По настроению Василия было похоже, что он собрался держать перед Надей покаянную речь, но его опередил Семен:

– Послушай, Васек, а что, ежели нам с тобой договориться вот насчет чего: когда притопаешь в Соляной городок и малость оглядишься...

Василий замахал руками, показывая, что не хочет и не будет слушать Семена.

– Ты, Сень, зря заводишь, ничего я там не стану делать. И лучше мне памороки не забивай.

– Да ты не кипятись и не спеши! А главное – выслушай, – пытался урезонить его Семен. – Ничего страшного тебе не поручаю, так что не бойся и раскрой уши. Там стоят каратели. Верно? Ты между дел присматривайся и старайся понять все, что там увидишь. И запоминай, для себя, конечно. Вот и все. Может, трудно? – насмешливо спросил он.

– Так это чего... – сдаваясь, сказал Василий. – Это вроде ничего... Глаза и так все видят.

– А я о чем толкую? – обрадовался Семен. – Ну будь здоров! До следующей встречи.

– Весточку подал бы, как там устроился, – попросила Надя.

Василий удивленно взглянул на нее: зачем Надежде понадобилась от него весточка?!

– Может, еще в гости к тебе наведаемся, – словно угадав, о чем подумал он, пояснила Надя и, переглянувшись с Семеном, добавила: – Мы вдвоем, примешь?

– Не придете, – решив, что его разыгрывают, усмехнулся Василий. – Там самое пекло.

– Нет, погоди, Васек, – оживился Семен. Новая мысль пришла ему в голову. – Ну, а что, если и вправду мне понадобится туда, в Соляной? Можно к тебе?

– Не впутывайте меня в свои дела! – взмолился Василий. – Вот хоть возьмите и убейте, а я сам по себе буду, и кончено... Ну, оставайтесь здоровы.

Наступая осторожно на носки, чтобы сапоги не скрипели, Василий вышел из комнаты.

– Не человек, а бревно! – зло сплюнув, сказал Семен, – Ну как еще ему доказывать? На кулаках, что ли? Ну, да шут с ним. Ты вот что объясни мне: как ты могла допустить себя до такого. А?.. – Он снова закипел от негодования,

Надя понимала, что подразумевалось под этими его словами, она сама уже задавала себе такой же вопрос. И ругала себя за излишнюю доверчивость: идя к Рухлиным, даже не подумала, что там могут встретить не так, как хотелось ей.

– Сама не знаю... И не надо об этом.

– Не надо? – Семен сорвался с места. – А о чем же надо? Пускай белые бандюки кулаками бьют нашего брата по мордам, а мы молчи? Или спасибо говорить? Так?.. У тебя наган есть?

– Ну, есть, а дальше что?

– А то, что скажи мне, зачем тебе революция оружие доверила? Может, просто для красы? Или же еще для чего?

– Чего ты так распетушился? – Надя попыталась немного охладить его пыл. – Подтяни свои нервы.

– Нет, ты скажи, сама-то ты понимаешь, что случилось?

– Как не понимать, до сих пор щека ноет, – неудачно пошутила Надя.

– А я тебе скажу – ни шута ты не понимаешь! Ясно? Так он же, этот рыжий, не лично тебя бил по мордам, а Советскую власть! Революцию! А она, понимаете, за такие его подлые дела – песенку про рыжего! Лучше ничего не придумала?

– Тебе хорошо тут рассуждать да осуждать, а вот попробовал бы там, – начала сердиться Надя, – не знаю, что запел бы!

– Я? Да я в него все пули из нагана покидал бы! – гневно прошептал Семен. Брови у него сошлись на переносице, на лбу легла резкая складка, глаза зло сузились.

– Уж так сразу и за наган, сразу пули? – не совсем уверенно возразила Надя, вернее – не возразила, а вслух задала себе вопрос, потому что ей и тогда да и сейчас еще казалось, что столкновение с Иваном Рухлиным было не чем иным, как личной ссорой, ну, а где же видано, чтобы во время ссоры человек хватался за оружие? Нет, случаи такие бывали, но они назывались разбоем, за них судили, строго наказывали. У казаков с детства все знают, что оружие дано не для того, чтобы поднимать его против своего же станичника! Надя не раз слышала от отца, что казаку доверено оружие для защиты отечества, на страх врагам. Враг ли Иван Рухлин? Ведь она шла к нему, не считая его врагом. Но и другом он не был... Надю вдруг оглушила мысль: чем закончилась бы эта встреча в доме Рухлина, не сбеги она вовремя?

– И где он сейчас? – не совсем дружелюбно спросил Семен и со злой иронией добавил: – Отец твой крестный, или как теперь называть да величать рыжего... Свела в революционную тройку? Нет? Тоже мне – человек! А знаешь, Надька, ты все ж таки счастливая. Правду говорю!

– Я давно это знаю, – усмехнулась Надя.

– Ты не шуткуй! Я серьезно. Они свободно могли укокошить тебя, эти Рухлины. И все осталось бы шито-крыто. Была, и нетушки! Где? Пропала. Бесследно.

– Так уж и укокошили! Ты наскажешь, – неуверенно возразила Надя и подумала о том, что все ж таки Семен перебирает через край. – Одно дело ударить, другое...

– А ночами кто нашим в спину пули вгоняет? Может, дух святой? Все они, эта сволота форштадтская!

– А мы с тобой разве не оттуда? Те же форштадтские. Да не смотри на меня такими грозными глазами, я сама хорошо понимаю – не все у меня получилось, как надо. Напутала что-то, а что – не доберусь. Ничего, в другой раз умнее буду. Вот так, Семен. Не все сразу... Скажи, Шестакова не видел?

– Не видел, – нехотя ответил он, стараясь говорить как можно спокойнее, и даже насильно улыбнулся: – А вообще, гражданка Корнеева, я у него в сторожах не состою. И не буду. Понятно?

Получилось резко и грубо. Семен почувствовал это и разозлился на себя.

– Понятно, – кивнув головой, сказала Надя. – По-нят-но, – еще раз протяжно повторила она и спросила: – Поссорились?

– Была нужда. Или, по-твоему, больше мне делать нечего?

– А почему к нему так относишься?

– Отношусь, как надо. Будьте спокойны.

– Оно и видно. Память, мне сдается, у тебя короткая. Кое-что позабыть успел. А напрасно.

– Нет, я все хорошо помню. Помог мне? Ясно – спасибо. Ну так и я его тоже не бросил... А теперь так думаю, что лучше бы мне тогда башку продырявили, чем эта его помощь.

– С ума спятил!

– Погоди! – прервал он. – Не бойся, не спятил. Просто не хочу в должниках ходить. Поняла?

– Не совсем. И слова будто не твои. То все время только и разговора было, что о дружбе, о товариществе, а теперь – здравствуйте, я ваша тетя. Так по-твоему получается, что человек человеку и помочь не может.

– Я не всех имею в виду. Только единственно Шестакова, – пояснил Семен.

– Значит, ему особый почет? Почему? Может, скажешь?

– Просто... – нехотя отозвался Семен и тут же заспешил, заторопился: – Не люблю я его. Вот так. Не люблю, и все. Имеет человек право? Имеет. Ну и конец. Тебе он, может, самый распрекрасный и так далее, а мне...

Надя укоризненно взглянула, на него и быстро пошла к двери. В первое мгновение Семен опешил, потом бросился за ней.

– Надь!

Она остановилась, понимая всю нелепость своего поступка: ведь Семен ничего плохого не сказал, ничем ее не обидел, а она и слушать не стала, кинулась прочь. Надя пыталась обмануть себя, будто и не понимает, что же так взбудоражило ее, хотя в ушах еще звучали слова Семена: «Тебе он, может, самый распрекрасный...» Семен вслух сказал то, о чем она боялась думать, чего никто, ни один человек не знал и не должен был знать никогда. Как же все-таки она не выдержала, достаточно было Семену сказать два-три слова, и она так постыдно выдала себя. Теперь, конечно, Семен все понял. Но он, вероятно, и раньше что-то замечал, если вдруг заговорил об этом... Неужто со стороны заметно? Нет! Ничего нет и не будет! «Семен, Семен, друг ты мой хороший, самый лучший, такого больше нет и не будет. Никогда!.. Но что ему сказать сейчас? Что?»

А Семен, сторожко поглядывая на нее, проговорил тихонько:

– Ты, Надь, не сердись. Ну, зря ляпнул. Дурь в голову пришла. Сам понимаю, болтаю не знай что. И потом, должно, распалился из-за рыжей сволочи. Шабаш? – он протянул Наде руку и улыбнулся не то просяще, не то смущенно. Такой улыбки Надя никогда еще не видела у Семена.

– Шабаш, – так же тихо ответила она и, не выдержав открытого взгляда Семена, отвела глаза.

Наде стало неловко, будто обманула его, а он догадывается об этом, но не говорит, ждет ее признания, возможно, надеется, что она разуверит его.

– Тебе он нужен? Дело есть? Да? – настойчиво спрашивал Семен и ждал, что она скажет. Как ему хотелось, чтоб Надя ответила: «Да, нужен по делу».

Глава седьмая

Раскрасневшийся на морозе, радостно возбужденный, в комнату вошел Кобзин.

– Как дела, Маликов? – спросил он. – Были звонки?

– Сколько угодно, Петр Алексеевич. Вот они, все записаны, – Семен протянул листок бумаги.

– Спасибо.

Кобзин принялся читать.

– Ну и почерк у тебя, Семен, словно курица нацарапала... Самара? Кто звонил из Самары?

– Из ревкома, фамилии не назвали. Будут еще звонить.

– Очень хорошо. Отлично! – Кобзин аккуратно свернул листок. – Ну, комиссар продовольствия, рассказывай, чем можешь порадовать? – спросил он Надю.

Хотя Кобзин бодрился и даже пытался шутить, весь его вид говорил о том, что он устал после бессонной ночи и с трудом держится на ногах.

«Надо бы ему отдохнуть, глаза у него вон какие красные», – подумала Надя.

– Вы не болеете, Петр Алексеевич?

– Я? Нет. Наоборот! Весел и здоров, как тысяча братьев.

Он опустился на стул, на мгновение сомкнул припухшие веки, сильно прижал ладонь ко лбу и, словно пытаясь стереть усталость, медленно провел ею по лицу, потом встряхнулся, передернул плечами и мечтательно произнес:

– Поспать, братцы, надо. Жаль, что человек не может жить без сна. Третью часть своей не такой уж длинной жизни он спит. А ничего не поделаешь. Верно, Семен?

– Верно, Петр Алексеевич, – согласился Семен.

– Ну, так что у тебя, Надя, хорошего?

– Нечем порадовать, – печально ответила Надя.

– Что так? Быть того не может! К тому же о плохом я и слышать не хочу. Не желаю! – снова попытался шутить Кобзин.

– Детей кормить нечем, Петр Алексеевич.

– Ну, ну, не выдумывай, – продолжал Кобзин. – Назначили тебя начальником пункта питания, так, будь добра, корми!

– Да где же я возьму? – невольно подчиняясь его шутливому тону, невесело улыбнулась Надя.

– А вот это уж твое дело. Тебе виднее... Наше дело поручать, твое выполнять.

Он достал из кармана ружейную масленку, приспособленную под табакерку, оторвал полоску газеты, свернул козью ножку и, отвинтив крышечку табакерки, начал сыпать из нее на ладонь, но оттуда не упало ни зернышка.

– Как поется в одной песне: «Жизнь богата и легка, нет ни хлеба, ни табака», – пошутил Кобзин.

– У меня есть. Берите! – Семен протянул свой кисет.

– Да я и так уже у тебя в неоплатном долгу. А придется. – Кобзин насыпал табаку и, возвращая Семену кисет, спросил: – Кто это тебе такой кисет подарил?

– А что? – спросил Семен.

– Тонкая работа, искусные руки его шили.

– Что верно, Петр Алексеевич, то верно. Плохого не скажешь, – пряча довольную улыбку, ответил Семен и не удержался, бросил на Надю выразительный взгляд: видала, мол, что говорят о тебе добрые люди!

Надя тоже улыбнулась, но так безразлично, будто разговор касался кого-то другого и, уж конечно, не она расшивала кисет и не она дарила его Семену. Все же Кобзину не требовалось долгих наблюдений, чтобы понять, откуда у Маликова такой кисет.