Текст книги "Восемнадцатый скорый"
Автор книги: Владимир Муссалитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)
XX
Этот двухэтажный дом стоял в самом конце Парковой. Был он сложен из серых бетонных блоков, от которых, как не раз думалось Антонине, веяло холодной угрюмостью. Да будь этот дом сложен даже из другого материала – все равно вряд ли бы он мог навеять веселые мысли. Одно слово – Дом ребенка, дом, где воспитывались дети, не знавшие своих родителей.
Антонина слышала о существовании этого дома от матери, которая, с трудом сдерживая слезы, рассказывала о нем, от знакомых девчат из бригады, видевших тех малых сирот на прогулке на той же тихой и зеленой Парковой, но никогда не думала, что судьба однажды приведет ее сюда.
Случилось это в середине прошлого года, точнее, в июле, когда в городе уже отцветали липы и густой запах липового цвета был особенно ощутим и дурманил голову. После очередной поездки Антонина встретила в центре города свою школьную подругу Риту Осееву, студентку Ростовского медицинского института, приехавшую на каникулы к матери. И первое, что услышала от нее: погибла их одноклассница Светланка Маслова. В воскресенье поехала загорать на Иссык-Куль. Села покататься на моторку, а та столкнулась на озере с такой же лодкой. Другие отделались ушибами, а Светланку ударило в висок…
Антонина долго не могла прийти в себя от этого рассказа. Было жаль Светку, чудовищной казалась смерть этой девчонки, у которой все в жизни было так нескладно. Отец – выпивоха, мать гуляка. Светка до восьмого класса жила у бабушки. А когда та умерла, осталась одна жить в ее комнате в старом коммунальном доме барачного типа. Перед самыми выпускными экзаменами Светка бросила ходить в школу. Они пытались выяснить, что за причина, но Светка упорно скрывалась от них, да и им, по правде, было уже не до нее, всех охватила предэкзаменационная лихорадка. И лишь осенью Антонина от своих девчонок узнала, что Светланка родила. Из-за своего живота, боясь пересудов, и не дотянула до аттестата зрелости, о котором, как говорит, очень жалеет.
И хоть невелик их город, но Антонине ни разу не пришлось увидеться со Светкой. Раз как-то собралась к ней, и то не судьба. Соседка сказала, что Светка съехала с квартиры. Куда – неизвестно. Только тогда, встретившись с Ритой Осеевой, она узнала, что Светка, родив девочку, уехала в Рыбачье, устроилась на рыбкомбинат. Сама работала, девочку отдала в ясли на пятидневку.
Рита Осеева рассказывала, что когда ездила отдыхать в Рыбачье, встретила там Маслову. Та затащила ее к себе в гости, проговорили часа полтора, пока Ритины друзья возились с машиной. Познакомила со своей дочуркой – славной девчонкой. Рита пыталась узнать, кто же он, сукин сын, оставивший ее с малышкой, но Светка так ничего и не сказала.
От Риты Осеевой она и узнала, что Светланкину малышку – Юлю – отдали в Дом ребенка. С Ритой Осеевой Антонина и пришла первый раз сюда, на Парковую, в этот серый, сложенный из бетонных блоков Дом ребенка, в эту маленькую крепость, отгороженную высоким забором от внешнего мира, словно для того, чтобы лишний раз не травмировать души малышей жестокостью и несправедливостью мира.
Но все же волны людского милосердия, сострадания к участи несмышленышей, обделенных материнской лаской и заботой, докатывались сюда, переваливали через этот высокий забор. Приходя в очередной раз проведать Юльку, принося заодно сладостей для других малышей, которые вместе с Юлькой радостно, с криками, отчего в горле у нее сразу же вставал ком, выбегали навстречу, она порой не встречала знакомых мордашек. Воспитательница Клавдия Васильевна громко, обращаясь скорее больше к детворе нежели к ней, Антонине, поясняла: «А за Митенькой и Наташей мамы приехали». Антонина, право, и не знала, радоваться ли этому сообщению. Провожая ее до двери, сообщая новости минувшей недели, та же Клавдия Васильевна негромко рассказывала ей, что привезли назад Катеньку, которую месяц назад взяли двое бездетных супругов из Алма-Аты, а перед Катенькой тоже супруги вернули Олечку. «Не прижились, – вздыхала Клавдия Васильевна, – по мне, так уж лучше бы и не брали. Они хоть и маленькие, а все понимают. Не наша, говорят, мамка брала. Наша бы ни за что назад не вернула. Вот и поди объясни им, А они тоже, – сердясь на отыскавшихся опекунов, говорила Клавдия Васильевна, – хотели их сразу приручить, чтобы они их, как родных, полюбили. Собачонку приучить, и то вон сколько времени надобно, а тут ведь – дети».
Собираясь в Дом ребенка, Антонина всякий раз испытывала тревогу, а вдруг придет и не увидит Юльку, услышит на пороге от Клавдии Васильевны, что ту забрали на воспитание какие-либо бездетные, сердобольные супруги. Она уже думала, не упросить ли Клавдию Васильевну не отдавать Юльку никому, хотя, разумеется, проси не проси – никто бы ее не послушал. Ведь не собирается же она сама брать к себе девочку, да и возьми, что бы стала делать с ней? Так же вот принесла бы назад. Но сознание, что Юлька в Доме ребенка, что она может хоть иногда видеть ее, приласкать, приголубить, рождало у нее трудно объяснимое чувство. Она подсознательно чувствовала, что нужна этой девчушке, ластящейся к ней, преданно заглядывающей в глаза.
– Встречай, Юлька, свою любимую тетеньку, – крикнула в комнату, служившую для игр, Клавдия Васильевна.
И у Антонины при этих словах отлегло от сердца. Значит, Юлька на месте, значит, ее не увезли. И трудно было сказать, кто в эту минуту больше был рад встрече – Юлька, цепко повиснувшая на шее у Антонины, радостно от избытка чувств улюлюкающая, барахтающая ногами, или же Антонина, крепко тискающая Юльку в своих объятиях.
– Тетя Тонечка пришла, – радостно тоненьким своим голоском верещала Юлька, оповещая своих приятелей, которые, оставив свои игрушки, спешили к ним, обступали их полукругом, зная, что раз пришла Антонина, значит, и им перепадет кое-что из сладостей. С дележа их и начиналось свидание. Юлька была нежадной девчушкой, и Антонину это также радовало. Прижав к груди сверток, она подходила и наделяла каждого нехитрым гостинцем – яблоком ли, орехами, конфетами, печеньем. Для Юльки сладости не были главным, Антонина видела, как торопливо, спеша скорее освободиться от груза, проводила Юлька дележ, засунув оставшееся в карман казенного, невзрачного платьица, делавшего ее похожей на других девчонок ее группы, как, смяв пустой сверток, облегченно вздыхала и поднимала свои чистые, ясные, сияющие нескрываемой радостью глаза на Антонину. Она уже знала, о чем сейчас попросит Юлька. У нее была одна-единственная просьба – поиграть с ней во что-нибудь.
Казалось бы, Юльке куда интересней играть со своими сверстниками, но она с упорством, трогающим Антонину, звала ее в свои игры. Вот и сейчас она подступилась к ней с прежним вопросом.
– Во что же мы будем играть? – спросила Антонина, присев на корточки, хотя уже заранее знала ответ.
– В поезд! – сказала Юлька.
Это была бессменная их игра, в которой каждому находилась роль. Антонина рассаживала их на скамейках. Кто становился пассажиром, кто машинистом, кто его помощником, кто проводником, кто строгим ревизором. Улюлюкая, топоча, подавая отчаянные свистки, их шумный поезд набирал ход и останавливал свой неукротимый бег лишь тогда, когда приходила строгая Клавдия Васильевна, появление которой вызывало недовольные гримасы и выкрики протеста, умоляющие просьбы дать им еще поиграть чуть-чуть, ну хотя бы еще немножечко, самую капельку. Но Клавдия Васильевна, уверенная, что только строгостью можно поддерживать дисциплину в этом доме, была неумолима. И они вынуждены были согласиться. Но тут же атаковывали Антонину просьбами остаться у них, хотя бы на денек, хотя бы на одну ночку. И чтобы не обидеть их, ей всякий раз приходилось придумывать отговорку. И тут ей на помощь приходила Юлька, которая, больше чем кто-либо, не хотела отпускать ее, «Тете Тоне нельзя, – поясняла она, – она – проводница, ей надо ехать. Она каждый день ездит».
Эх, Юлька, Юлька… Светланка, Юлькина мать, никогда не была ей подругой, так чем же дорога ей эта безответная птаха, почему так безудержно тянет Антонину к ней?
Антонина помогла Клавдии Васильевне уложить малышню спать. Потом та позвала ее на веранду пить чай. Каждый приход Антонины заканчивался этим, ставшим уже традиционным, чаепитием, за которым Клавдия Васильевна, по обыкновению, рассказывала ей историю появления в их Доме того или иного ребенка. Антонина удивлялась спокойствию, с которым эта полная, страдавшая одышкой женщина повествовала о судьбах малышей. «Да и то верно, – думала Антонина, – если бы та переживала за каждого найденыша, работать ей тут было бы невмоготу».
Клавдия Васильевна словно бы прочла ее мысли.
– Кажется, за то время, что я на этой работе, должна бы уж привыкнуть. А я все никак. У меня, должно быть, от нее и сердце болеть стало. Все время валидол с собой ношу. Муж говорит, бросай ты к шутам эту работу. А как бросить этих гавриков?
Клавдия Васильевна с усердием дула на чашку с горячим чаем. За окном шумели деревья, и она прислушивалась к шуму листвы. Что-то заставило ее насторожиться. Она встала, приподняла занавеску, пристально вглядываясь в сумерки.
– Показалось, – пояснила она, снова принимаясь за чай. – В прошлый четверг вот так же сижу одна на веранде, слышу, шорох какой-то. А потом шаги, вроде как пробежал кто-то. Вышла, а на пороге плетеная корзиночка, а в ней в пеленках ворочается, кряхтит. Принесла, развернула – девочка. А в корзинке записка: «Не осуждайте. Иначе поступить не могла». Да как же такую чертовку не осуждать. Кукушка! И только. А еще как-то солдат постучался. Найденыша принес. В парке на скамейке оставили. Ну где же у них сердце? Ты скажи: где?
Вопрос был скорее риторический.
Антонина допила чай. Поблагодарила Клавдию Васильевну.
– Ну приходи, – сказала та, – приходи. Ты видишь, как они к тебе липнут. И глупы еще, а душой чувствуют человека.
Антонина простилась, пообещав после праздников непременно наведаться.
XXI
С утра над городом ходили низкие тучи, потом ударили струи хлестко, сильно. Родин и Якушев, пока добежали от конечной остановки до дверей вокзала, успели насквозь промокнуть.
– Видишь, на какие жертвы иду, – сетовал Якушев, оттягивая на груди промокшую гимнастерку. – И все из-за тебя, из-за твоей надменной красавицы, которая сейчас катит в теплом, уютном вагоне, не ведая, каково приходится рыцарям.
– Ладно, старый, – примирительно сказал Родин, в душе радуясь этому внезапному ливню. Говорят, дождь на счастье. Хорошо, коли так. В последние дни все шло у него ладно. Зачеты и экзамены были сданы. Полеты на спарке также прошли успешно. При разборах инструктор, капитан Петриченко, хвалил его как умелого летчика, ставя в пример другим. Родин не был тщеславным человеком, и все же слова профессионала, обучавшего когда-то летать кое-кого из космонавтов, слушать было лестно. Ведь они сюда затем и пришли, чтобы стать настоящими военными летчиками.
Все складывалось так, как загадывал он. Ему чертовски хотелось видеть ее в этом городе. И вот она едет. Через каких-то полчаса, час, смотря по тому, насколько задержится поезд, об опоздании которого уже объявила дежурная, она будет здесь.
Родин весело оглядывал будничные лица пассажиров, недоумевая, как можно с такими постными лицами приходить на вокзал, где особо остро, даже в ожидании опаздывающего поезда, ощущаешь быстролетность времени, где тихо, вместе с легкой печалью расставанья исподволь зарождается радостное чувство предстоящих встреч. Дорога – это всегда движение. А движение – жизнь.
Алексей думал о ней, о себе, о жизни, в которой будет немало всяких дальних и близких дорог. И ему было радостно и хорошо при мысли, что он молод, здоров и у него все впереди, и можно загадывать все, что угодно, будучи вполне уверенным, что все загаданное непременно сбудется.
Правда, временами ему становилось и страшновато от этого полного ощущения счастья. И он думал, как бы здесь не случилось какой-нибудь осечки. Он вспоминал письма из дома, от матери. Тревожила какая-то недоговоренность в них об отце, его здоровье. Мать, чего раньше за ней не водилось, отвечала на его письма с опозданием, уклонялась, от прямых ответов:
«Отец чувствует себя не совсем хорошо, но и не плохо. Врачи ничего особого не нашли, но советуют лечь в больницу на обследование. Я тоже толкую об этом, но ты же знаешь, каков он? «Чего я там не видел! Вот управлюсь с огородом, подправлю дом, сарай, тогда и пойду…»
Да, он хорошо знал отца, его безразличие к себе, к своему здоровью. И все же он не хотел думать о самом худшем. Все образуется. Поправится отец, и замочат они еще на радостях его лейтенантские звездочки, ждать которые осталось недолго. Три года учебы в училище позади! А там, не успеешь оглянуться, и выпуск, и диплом лейтенанта-инженера. Все будет хорошо, он уверен в этом!
Внезапно хлынувший ливень так же быстро и прошел, оставив на асфальте площади перед вокзалом большие и малые озерца воды. Выглянуло солнце, и блеск мокрого асфальта стал нестерпимо весел. К Алексею вернулось прежнее радостное чувство, рожденное прочностью этого большого и прекрасного мира, в котором он жил и летал на скоростях и не снившихся ему.
Она едет. Она уже близко. Она скоро будет здесь!
Он поймал на себе осуждающий взгляд взводного.
– Прямо как пятак сияешь, хоть узнаешь ее? – спросил скучающий Якушев. – Я только одного не пойму, за каким чертом ты потащил меня сюда?
Пожалуй, Родин и сам не знал, зачем позвал с собой Якушева. У приятеля был большой талант завязывать разговоры. И Родину он необходим был на первых порах, дальше Якушев и сам поймет, отстанет. Но сейчас он был нужен ему.
– Или ты думаешь, она не одна прикатит? – продолжал пытать Якушев.
Алексей промолчал. Странно было бы видеть ее с кем-то. Да он и не хотел этого, хотя в одном из писем и писал, если она боится приехать одна, то может взять с собой кого-либо из подружек. Но она тогда же и ответила, что последнее предложение, относительно подруги, представляется ей более чем странным.
Нет-нет, ему хотелось видеть ее одну.
– Так значит, восемнадцатый? – уточнил Якушев.
– Восемнадцатый, – подтвердил Алексей.
Якушев сдвинул пилотку набок.
– «Наша юность, словно поезд, только разница одна. Поезд мчится, возвратится. Наша юность – никогда». Ничего, что стишки из альбома. Но какой смысл!
– Ты о чем? – спросил Родин, занятый своими мыслями.
– Все о том же, – отозвался Родин. – Чего мы, собственно говоря, киснем в этих стенах. Пойдем-ка наведем маленький шлендер. Пощекочем малость нервишки красавицам.
Взводный решительно пошел к выходу…
Алексей узнал ее сразу, лишь только она, в белом свитере, с коричневой спортивной сумкой, появилась на площадке вагона.
– Она? – спросил Якушев, следя за выражением лица приятеля, тотчас расплывшегося в улыбке. Оценивающе оглядывая гостью, он проговорил вполголоса: – А девушка в порядке. Да ты не торопись! Никуда она от тебя не денется.
Антонина задержалась на площадке вагона, словно бы раздумывая, сходить ей или ехать дальше. Затем, закинув сумку на плечо, слегка держась за поручень, сбежала на перрон, махнув на прощанье рукой проводнице.
Алексей, чувствуя, как горят щеки, с трудом сдерживая волнение, подошел к ней. Он мучительно думал, какие первые слова скажет Антонине.
– Здравствуйте, – весело тряхнув головой, она протянула ему руку.
Алексей пожал, торопливо оборачиваясь к Якушеву!
– Знакомьтесь. Мой товарищ.
– Я так и поняла.
Якушев галантно поклонился, прищелкнув каблуками.
Невнятно пророкотал вокзальный динамик, сообщая об отправлении восемнадцатого скорого. Поезд медленно тронулся. Антонина вновь обернулась к вагону, прощально махнув рукой немолодой проводнице, вставшей на площадке с флажком.
«Не та ли проводница, – подумал Алексей, – с которой передавал Антонине куклу?»
– Узнали? – усмехнулась Антонина. – Она.
Поначалу нужно было устроиться в гостиницу. Алексей не знал, что это дело не простое. Гостиниц в городе несколько, где-нибудь да найдется место, думал он. Но всюду, куда ни заезжали, их встречала одна и та же невеселая табличка. Он чувствовал себя неловко перед Антониной, уставшей с дороги, но та, видя его терзания, утешала, уверяла, что это даже интересно, что они так хоть с городом познакомятся, о котором она так много слышала, столько раз проезжала мимо, по никогда не бывала в нем.
«Ничего себе знакомство!» – думал Алексей, сердясь на себя за свою невезучесть, за то, что поиски места в трех городских гостиницах ничего не дали. На очереди была последняя, центральная, названная, как это и водится, по имени города.
– Дохлый номер! – сказал Якушев, уже явно томившийся этим занятием.
Алексей тоже не был уверен, что им в «Оренбурге» повезет. Перебрав всевозможные варианты, он уже думал, не попросить ли Якушева пристроить Антонину на те несколько дней, что она пробудет в городе, к кому-нибудь из его знакомых девчат, сам, конечно, отлично понимая нелепость этой просьбы.
Оставив Антонину с Якушевым в холле гостиницы, Алексей решительно направился к стойке администратора. Было в лице этой усталой пожилой женщины что-то такое, что обнадежило его. Приспустив очки, шевеля губами, женщина делала какие-то отметки в толстом журнале. Алексей выждал, когда она оторвется от своего занятия и наконец обратит на него внимание.
– Слушаю вас.
Женщина сняла очки и повернула лицо к Алексею.
– Очень прошу. Всего одно место.
– Кому? Вам? – администратор внимательно посмотрела на него, видимо недоумевая, зачем это курсанту, к тому же наверняка из местной «летки», понадобилась гостиница.
– Да не мне, – сказал, смутившись, Алексей. – Понимаете, ко мне приехали гости и вот…
– Командировочное удостоверение есть? – администратор надела очки, словно бы желая получше рассмотреть курсанта.
– У кого? – растерялся Алексей.
– У ваших гостей, разумеется! – ответила администратор, сердясь на непонятливость курсанта.
– Конечно нет, она же в гости приехала. На несколько дней. На праздники…
Администратор задумалась, видимо решая, как ей поступить.
– Что с вами поделаешь, – вздохнула наконец она и протянула анкету.
– Заполняйте!
– Сейчас! – Алексей, словно боясь, что администратор, чего доброго, передумает, бросился в гостиничный холл…
– Удалось? – не поверил Якушев. – Ну и ну!
Алексей подождал, пока Антонина заполнит анкету, смотря сверху на ее склоненную голову, на легкий завиток у виска, на розоватую мочку маленького уха, следя за тем, как старательно округло выводит она буквы. Какие у нее красивые волосы, думал он. Как хорошо, что приехала она, как славно, наверное, будет им вдвоем в этом городе. Он старался вообразить предстоящие дни, но и боялся загадывать. Она тут, она рядом, и это уже прекрасно, и это награда ему за его долгое ожидание.
Они вернулись к администратору, Алексей сам хотел заплатить за гостиницу, полез за деньгами, но Антонина решительно отвела его руку.
– Седьмой этаж, семьсот двадцать седьмой номер, – сказала администратор, теперь уже внимательно посмотрев на обоих.
– Спасибо, – сказал Алексей, решив, что нужно непременно отблагодарить администраторшу. Принести хороших конфет или цветов. Свет не без добрых людей, думал он, вышагивая вслед за Антониной и Якушевым по гостиничной лестнице. Лифт был отключен на профилактику, пришлось подниматься на седьмой пешком.
Взводный снова был в своем амплуа. Видимо, не без тайной надежды понравиться Антонине, неустанно шутил, подтрунивал над собой, незлобно задевая Алексея. Родин сегодня готов был простить взводному все прежние обиды. Он был счастлив, он был великодушен.
– Это седьмое небо? – шутливо подступился Якушев к дежурной по этажу – молодой черноглазой женщине.
Алексей взял ключ от номера. Якушев задержался у дежурной. «Ну и жук», – подумал весело Родин.
Номер оказался одноместный, с окном во двор. По карнизу окна, остро постукивая крепкими коготками, разгуливал сизый голубь, кося зрачок в окно. Антонина обрадовалась, завидя голубя, подошла к окну, постучала ногтем, ласково приговаривая «гуля-гуля». Голубь настороженно замер, но стоило лишь приблизиться Алексею, как он тут же вспорхнул, шумно затурхав крыльями.
Антонина обернулась к Алексею, словно желая получше разглядеть его. Их глаза встретились. Она, будто спохватившись, как бы чего не произошло, отступила назад к подоконнику, отведя взгляд в сторону.
«Вот тут и будет жить она все эти дни», – думал Алексей, оглядывая номер, нехитрую обстановку, испытывая ко всем вещам неожиданно прихлынувшее чувство нежности. Не важно, что кто-то раньше сидел за этим столом, вешал в шкаф свое платье, зажигал настольную лампу. Отныне эти вещи будут служить ей, и только ей.
Вернувшись от дежурной по этажу, Якушев тотчас сообразил, что от него требуется, быстро смотался в соседний с гостиницей гастроном, взял еды, бутылку «каберне». Поймав несколько осуждающий взгляд Антонины, когда он, многозначительно пристукнув донышком, поставив бутылку на стол, пояснил, что вино это выводит стронций и входит даже непременно в меню космонавтов. Так ли это в самом деле, Алексей не знал, но вновь оценил находчивость товарища, делавшего все столь непринужденно, решившего запросто, как бы между прочим, и этот щекотливый вопрос по части вина.
Они выпили за встречу. Якушев немного посидел с ними, украдкой поглядывая на часы, прислушиваясь к голосам и шагам, доносившимся из коридора.
– Ну и слышимость, однако, здесь, – сказал он, хотя Алексей догадался, что приятель сейчас думает о другом, должно быть о свидании, которое успел назначить между своей пробежкой в магазин и отлучкою за стаканами красавице – дежурной по этажу. И это предположение подтвердилось.
– Можете сидеть тут спокойно хоть до утра, – сказал Якушев, вставая, многозначительно поглядывая на Антонину, которая под его взглядом почувствовала себя неловко. – Никто вас не потревожит. Вообще никто знать об этом не будет. В восемь, стало быть через семь минут, у дежурных на этаже смена. Заступает снова свой человек. Все будет о’кэй. Так что счастливо оставаться, а я, если вы, конечно, не против, пошел устраивать свои сердечные дела. Пусть, как говорится, повезет и бедному горемыке.
– Давай, бедный, – Алексей встряхнул руку взводному.
Тот вновь галантно раскланялся с Антониной и, преисполненный достоинства, вышел из номера.
– Интересный у вас товарищ, – сказала Антонина, испытующе взглянув на Алексея.
– Якушев-то? Да!
Ему не совсем был понятен смысл ее слов. Неужели Якушев успел покорить и ее? В нем шевельнулось незнакомое прежде чувство ревности. Он украдкой взглянул на нее, снова отмечая, как хороша, желанна она, так открыто и ясно ее лицо, приветливы и добры глаза. Такая не может не нравиться парням. Вряд ли, чтобы у нее никого не было. А то, что приехала к нему, еще ничего не значит. Ровным счетом ничего! Сама же сказала, что столько раз проезжала мимо, а ни разу не была в этом городе. Почему же не удовлетворить своего интереса, благо к тому же и билет бесплатный.
– И давно вы дружите? – спросила она, и Алексей подумал, что этот вопрос она задаст неспроста, что-то стараясь уяснить себе, понять, что именно связывает их. Донжуанство приятеля не осталось не замеченным ею – и быть может, все это не в пользу Родина.
Против ожидания, он чувствовал себя неловко наедине с ней в этом гостиничном номере, не зная что говорить, куда деть свои руки. Ее близость волновала его, но он со стыдом думал, что она может по-своему истолковать это его состояние. Пожалуй, им лучше, если, конечно, она не очень устала после долгой дороги, выйти из этого номера на улицу, где он сможет чувствовать себя спокойней, уверенней.
Она и сама, оставшись с ним вдвоем, испытывала некоторое беспокойство. Это было видно по ее напряженному лицу, скованности движений. И когда он предложил пройтись по вечернему городу, с радостью согласилась, благодарно, как показалось Алексею, взглянув на него. Как подумалось ему, он развеял ее опасения и был рад, что не разрушил того хрупкого, еще не окрепшего, что началось складываться у них.
Она оставила его на время одного, зайдя в умывальную, чтобы причесаться перед зеркалом. Пристально, как никогда прежде, она всматривалась в себя. «Интересно, как показалась я ему?» – думала Антонина, поправляя расческой волосы. Лоб как лоб, не низок и не высок. Брови, как говорит Женька, ниточкой. Губы нормальные, не тонкие, как у злыдней. Правда, немного подкачал нос. Курносый слегка. Но, должно быть, другой и не подошел бы к ее лицу. «Вроде бы и не так плоха, – подытожила она. – Конечно, не красавица, но и не дурнушка». Ей было радостно думать, что она нравится этому сдержанному, немногословному парню, столь внимательному и уважительному к ней.
Они вышли из гостиницы, Уже темнело. Майский вечер выдался тихим, теплым. В воздухе стоял тонким запах молодой зелени. От свежеполитых газонов у гостиницы пахло сырой землей. С короткой темноватой Выставочной, главной достопримечательностью которой, помимо новой высотной гостиницы, было длинное, как ангар, приземистое здание выставочного павильона, в просторном зале которого, по обыкновению, проходили совещания и собрания разного ранга, а также выступления гастролирующих знаменитостей, они прошли на тихую и столь же темную улицу Богдана Хмельницкого, с трехэтажными, серой кладки домами, несшими в себе некую величественность, фундаментальность, столь свойственную для построек пятидесятых годов. В домах по этой улице, примыкающей к колхозному рынку, ворота которого были закрыты на ночь, жили офицеры-отставники. Некоторых Алексей знал – приходили в училище поделиться с курсантами своими воспоминаниям.
С улицы Богдана Хмельницкого они повернули на Фрунзе, затем на Советскую, расцвеченную разноцветными лампочками. Город, только что отметивший Первомай, готовился к другому большому празднику – Дню Победы. Для Алексея этот праздник стоял в ряду первых. Сын фронтовика и сам теперь военный человек, он чувствовал кровную связь с теми солдатами, кто делал эту победу, не щадя жизни.
Всплескивали электрические лампочки на фронтоне девятиэтажной башни, пульсируя бежали сверху вниз разноцветные огни, образуя как бы гроздья победного салюта. И в этом мерцании праздничных огней ему чудилось живое дыхание ушедших солдат, сверстников отца…
Как многим обязан им каждый из них, он сам, идущий по вечерней улице с любимой девушкой. В груди, как не раз у него бывало, тревожно и сладостно защемило.
Они прошли вдоль набережной, оживленной и многолюдной.
– Наш патруль из «летки», – негромко сказал он Антонине и отдал честь приблизившемуся патрулю.
Васютин, узнав его, ответно кивнул.
Антонине хотелось побывать возле его училища, и Родин провел ее к воротам «летки», показал учебный корпус и острокрылый «МИГ» на постаменте напротив главного входа с крупным номером 01, выведенным на фюзеляже. Они гордились этим самолетом, на котором летал первый космонавт, и ощущали как бы свою причастность к тому делу, которое так блистательно начал он и которое кому-то из них предстоит продолжить.
Они ходили по городу, и Алексей много рассказывал о городе, в котором прожил уже три года.
В одиннадцать он простился с нею у гостиницы, несмело взял и поцеловал ее руку. Антонина слегка вздрогнула, поспешно спрятав руку за спину.
Ему не хотелось уходить. Отсвечивая стеклом, то и дело открывались двери гостиницы, мимо проходили незнакомые люди, с нескрываемым любопытством окидывали их. Но Антонине и Алексею не было никакого дела до этих посторонних людей.
За высокими окнами ресторана, в правом крыле гостиницы, гудел, торопливо набирая скорость, оркестр, слышались возбужденные голоса, Антонина же и Алексей словно были отделены незримой стеной от всего этого лишнего шума и гама, словно находились вдвоем на каком-то далеком, неведомом другим, острове. «Хорошо, что приехала она, – думал Алексей, – это ничего, что я не успел сказать ей того, что хотел, о чем думал все те дни, когда она была так далеко от меня. Да и что могут слова?»
– Должно быть, пора, – сказала она, – у вас ведь насчет дисциплины строго.
На эти дни, что собиралась она пробыть в их городе, он имел увольнительную до утра, постарался Якушев, да и капитан Васютин отнесся с пониманием. Но Алексей не стал говорить ей об этом.
– До завтра, – сказала она, открыто, приветливо улыбнувшись ему, и пошла к себе в гостиницу. У входа задержалась, обернулась. И Алексей с трудом сдержал себя, чтобы не броситься следом за ней.
Так прошел их первый день. А было их впереди три…
