Текст книги "Восемнадцатый скорый"

Автор книги: Владимир Муссалитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

Часть вторая
Ветка березы, качающаяся под окном

I

Теплы и хороши были эти сентябрьские дни. Порой казалось: быть может, изменится привычный порядок вещей и место осени снова займет столь быстро промелькнувшее лето… Даже и не лета хотелось, а бесконечного продолжения этих славных дней «бабьего лета» с не жарким солнцем, ясным, не знойным небом, со свободно струящимися над огородами серебристыми паутинками, на которых отбывали в неведомые страны пауки-странники.

Все огороды были уже давно убраны, перепаханы и стали как бы продолжением улиц, отчего весь поселок казался просторней. Ребята вовсю носились по огородам, копытя мягкую пушистую землю, воображая себя лихими всадниками, взнуздавшими жарких строптивых коней. Эти кони-люди то смело сшибались в кучу, то стремительно рассыпались по всему простору огородов, чтобы затем вновь сойтись в горячей схватке.

По краям огородов высились курганы сухой картофельной ботвы, за которыми пацаны устраивали засады. Сидя на кургане, Сергей равнодушно наблюдал за возней малышни.

Даже не верилось, что всего два-три лета назад он и сам вот так же без оглядки носился по этим огородам, гонял крюком звонкий обруч вдоль поселка, цеплялся тем же крюком за проходящие машины. Нынешней осенью ему пошел пятнадцатый. И он чувствовал себя вполне взрослым человеком.

По случаю перехода в восьмой класс мать купила ему в раймаге школьную форму с фуражкой, лакированным ремнем. Ему нравилась форма. Он сам наводил стрелки на брюках, делая это намного чаще, чем того требовалось, с удовольствием чистил асидолом до яркого блеска пуговицы, бляху ремня. Ему нравилось надевать форму, застегивать крупные желтые пуговицы, туго затягивать ремень. В эти минуты он казался себе военным человеком, военным летчиком, лейтенантом Мальцевым. Ему, конечно, нетрудно было вообразить себя и генералом, но он знал, что молодые военные, как правило, чаще бывают лейтенантами, нежели генералами.

Сейчас на Сергее не было формы. Он был одет в клетчатую рубашку с короткими рукавами, старые серые потертые брюки, которые местами уже светились. Две недели назад посылкой по почте он получил модель самолета с резиновым моторчиком, собрал его и вот теперь намеревался испытать.

Сидя на корточках, он указательным пальцем накручивал деревянный пропеллер, следя за тем, как собирается в тугой жгут резина, протянутая во всю длину фюзеляжа.

Сергей не знал, как поведет себя самолет, на матовых крыльях которого он красной акварельной краской вывел свои инициалы, потому и не особенно афишировал запуск.

С каждым новым оборотом пропеллера резина становилась все туже и туже. И когда она вся стала напряженным жгутом, Сергей сбежал вниз, еще раз придирчиво осмотрел место запуска, пригладил рукою землю, привстал на колено и слегка толкнул вперед свою машину, давая ей разбег. Лети!

Быстро замелькали лопасти пропеллера. И он натуженно потянул самолет по сухой земле. «Давай, давай», – подбадривал его Сергей, но колеса за что-то зацепились – и самолет замер. Сергей поспешил на помощь, высвободил колеса, но было поздно. Пропеллер крутился уже не так резво и живо, резинка под фюзеляжем свисала свободно, показывая, что вся сила, заложенная в ней, иссякла. «Нужно попробовать с руки», – решил Сергей.

Встав во весь рост, он торопливо накручивал пропеллер, беспрестанно оглядываясь по сторонам. Но пацаны уже успели заметить его и, забыв свою прежнюю игру, гикая и визжа, летели навстречу Сергею, грозя сбить с ног. Он поспешно вскинул над головой руку, тотчас услышав легкое погромыхивание бумаги на крыльях и стабилизаторе самолета, плавно и сильно толкнул машину.

– Ура! Ура! – радостно завопили пацаны, задрав головы к небу, следя за самолетом. Странно, но самолет не хотел лететь. Словно какая-то невидимая стена стала на его пути. На какую-то секунду он застыл, раздумывая, как быть дальше. Нос самолета задрался кверху, словно сейчас будет преодолен барьер. «Ну же, ну», – торопил его Сергей, желая, чтобы все обошлось благополучно. Но самолет попятился назад, став стабилизатором к земле, и Сергей понял, что ему уже не выровняться.

Визжа и толкаясь, пацаны спешили подставить руки падающему самолету, стараясь уберечь его от удара о землю. Но Сергей успел опередить их, осторожно перехватив фюзеляж.

– Сереж, дай подержать. Ну чего тебе стоит, Сереж, – просили пацаны, протягивая руки к самолету, который Сергей продолжал держать над головой.

– Отстаньте, – сказал он, отбиваясь от настырных пацанов.

Растолкав в стороны ребят, которые заискивающе смотрели на него, Сергей пошел прочь с огородов. Пацаны, пританцовывая, двинулись следом, громко обсуждая минувший полет. Он тут же мгновенно обрастал неожиданными деталями. Выходило, что его самолет должен был сделать фигуру высшего пилотажа и он почти что сделал колокол, если бы Сергей не поторопился.

Сергей с трудом сдерживался, чтобы не накричать на пацанов, не прогнать их. Но, встретившись с их невинными рожицами, глупо и виновато улыбнулся. При чем тут они, в чем их вина? Им, как и ему, хотелось, чтобы самолет полетел. И они видели его летящим, несмотря на падение. И этот неудавшийся полет не казался им его поражением.

Сергею стало неловко за свою грубость, он уже готов был отступиться, сунуть кому-либо из пацанов свой самолет: шут с ними, с крыльями, с пропеллером, – щупайте, трогайте, все равно новый делать придется. Но вместо этого, напустив на себя прежнюю строгость, крикнул:

– Ну чего увязались!

Однако ребят это нисколько не смутило. Они все так же восторженно смотрели на него. Будто Сергей и не гнал их вовсе, а звал за собой дальше.

– Кому я сказал? – уже не на шутку обозлился Сергей.

Пацаны остановились. Меньший из троих братьев Тимониных, которые недавно переехали к ним на станцию из далекой деревни Парамоново, не сводя с Сергея преданных глаз, дернул вечно мокрым носом:

– Сереж, а Сереж, седни будешь пускать?

– Седни, седни, – передразнил его Сергей. – Или ты думаешь: сделать самолет, что палец оплевать?

Не ожидавший такого поворота, младший Тимонин еще громче задвигал носом, торопливо прячась за спины старших братьев, которые, подобно другим ребятам, стояли не шелохнувшись, ожидая его дальнейших слов. И эта покорность, эта готовность повиноваться и служить ему сбила Сергея с толку.

И он, смягчившись, уже более дружелюбным, миролюбивым тоном пояснил меньшему Тимонину и всем другим ребятам, что когда он построит новый самолет, то позовет их. Этого и хотелось услышать им. Радостно крича, яростно пришпорив застоявшихся коней, они понеслись дальше по длинной сквозной улице поселка, оставив его одного с самолетом в руках, на белых крыльях которого издевательски ярко, как насмешка над его незадачливостью, горели буквы «СМ-1».

Придя домой, он задвинул самолет за старый шкаф, купленный по дешевке матерью прошлой осенью на базаре. На плите стояла кастрюля со щами, на кухонном столе – поменьше кастрюля с картошкой. Мать предусмотрительно укутала ее в газеты и теплую старую шаль. Сергей быстро пообедал и засел за уроки. Седьмой класс он закончил неважно. В свидетельстве стояли одни тройки. Теперь Сергей решил всерьез взяться за учебу. С прежними оценками он вряд ли бы сдал в летное училище. Юрка Должиков, ставший курсантом летного училища, рассказывал, как их гоняли на приемных. Сергей составил себе расписание, в котором было четко указано, когда и чем должен заниматься. Только так можно наверстать упущенное, думал он, подогнать математику, с которой у него были вечные нелады. Он очень хотел строго следовать своему расписанию, где весь день был расписан по часам. Но все никак не получалось. Он по-прежнему, сам не замечая того, тратил время впустую. Вот и сегодня он должен был сразу же засесть за геометрию, а сам занялся самолетом…

Сергей вздохнул. Нет у него все-таки силы воли. Он открыл учебник, пытаясь сосредоточиться на геометрической фигуре с обозначенными углами, но невольно косился на шкаф, где виднелось крыло самолета. Он старался не думать о нем, но это было выше сил и с каждой минутой становилось похоже на пытку. И наконец он не выдержал, схватил из-за шкафа свой «СМ-1», водрузил на стол и торопливо принялся осматривать, стараясь отыскать неполадки.

Равномерно тикали ходики за фанерной перегородкой, делившей небольшую комнату на две половины – кухоньку с плитой, обеденным столом, двумя деревянными полками для посуды над ним и комнату побольше, служившую как бы залом, где у северного окна, выходившего на улицу поселка, стоял стол, за которым Сергей делал уроки. Слева от стола в углу – этажерка. От того, что угол был всегда сырым, ножки этажерки подгнили, пришлось подложить под нижнюю полку кирпичи.

За цветастой занавеской на южной стороне комнаты была у них как бы спальня. Мать вбила один гвоздь в фанерную перегородку, другой маленький гвоздик в угол шкафа, протянула шнур и, распоров два старых своих платья, сшила эту веселую занавеску. Их кровати стояли по обе стороны от южного окна, прорубленного по просьбе матери райкомхозовскими плотниками во время ремонта дома.

Кровать Сергея приходилась на всю ширину печки. Холоднее в дому не стало, зато топки стали тратить меньше. За зиму обходились машиной торфа и телегой дров. Торф они покупали у шоферов, возивших его из Борщевки, с торфопредприятия в город, дорога была рядом с домом – и шоферы не ломались. С дровами было больше мороки. Их выписывали через лесничество. И то не всем и не всегда. И матери приходилось идти на поклон к Шурику Широбокову, громадному, вислорукому мужику, жившему через дом от них, за почтой. Шурик работал конюхом в лесничестве. Сергей видел, с какой неохотой всякий раз ходила мать к Шурику. Ему и самому не нравилось это, особенно после тех, двусмысленных слов, сказанных завалившимся к ним однажды хмельным Шуриком: «Ох, не расплатиться тебе со мной, соседка! Ни в жисть не расплатиться». Шурик норовил облапать мать, но она то и дело отводила его длинные руки. Приметив Сергея, Шурик порывался все сунуть ему рублевую бумажку, чтобы он сбегал в чайную, купил себе конфет. Мать сказала, что конфеты им не нужны, да и Сергей и сам бы ни за что не побежал. Как бы ни было, а без дров они не остались. И, лежа вечером возле печной стены, он ощущал ее ровное тепло. Сергей упрашивал мать поменяться с ним местами, но она и слушать не хотела. Между их кроватями стояла самодельная скамейка, сколоченная Сергеем, на ней, в большом горшке, – цветок с мощным стеблем, широкими, в серую крапинку, листьями, выбрасывающий ближе к весне, к теплу ярко-красные колокольчики с топорщащимися усиками внутри. Точного названия этого цветка, вызывавшего постоянное удивление у редких гостей, не знали. Мать шутливо поясняла, что цветок этот зовется мужское сердце или свиное ухо. Тоже сравнили!

Сергей, увлекшись самолетом, забыл о времени и спохватился, когда в сенях послышались торопливые шаги матери, быстрой на ногу, бегавшей в магазин, «на добыч», как говорила она.

Сергей нехотя спрятал за шкаф самолет, вновь раскрыл задачник по геометрии. Но вместо того чтобы глядеть в него, уставился в окно, за которым в стягивающихся сумерках чутко прядала длинными свисающими ветвями высокая береза, посаженная им, первоклашкой.

Она выросла в большое дерево, поднявшись почти до телефонных проводов. Ребята-связисты из соседнего ЛТУ говорили, что березу придется срубить, но ни у матери, ни у Сергея не поднялась рука. Сошлись на том, что те же ребята-элтеушники, ловко лазавшие в своих стальных «кошках» по телефонным столбам, обрезали самую малость верхушки.

– Ну, как тут, мужичок? – окликнула мать из кухни. – А я вот халвы достала!

Мать со своей получки или пенсии за отца баловала его, покупая пряники – «жамки», как еще говорили у них, карамельки-«подушечки» или вот, как сегодня, халву.

– Ты чего же в потемках сидишь? – Мать включила свет. – Да и хватит уже. Уроки, поди, сделал?

Сергею не хотелось врать матери, и, встав из-за стола, он пробурчал в ответ что-то невнятное.

II

Раньше в их поселке была одна школа – деревянная, приземистая, словно амбар. Нынешней осенью к ней прибавилась новая – кирпичная, двухэтажная, с высокими потолками, с просторными гулкими коридорами, с большими окнами.

Новая школа встала на горе, на выгоне, куда прежде сгонялись козы со всего поселка, куда и Сергей гонял хворостиной двух строптивых коз – Лизку и Миньку, норовивших сунуть свои настырные морды в соседние огороды по проулку, схватить на бегу листья свеклы или еще какой зелени.

Прежний выгон стал теперь и школьной спортплощадкой с четырехсотметровой беговой дорожкой, гимнастической лестницей и бревном, ямой для прыжков, волейбольной и баскетбольной площадкой.

В новую школу, хотя она и стояла на отшибе, на окраине поселка, не примкнув ни к какому порядку, ходить было радостно. Здание школы было одним из немногих двухэтажных и, пожалуй, самым красивым в их поселке. Сергей с легким сердцем простился со старой школой. Не было в его душе ни капельки жалости и грусти, хотя проучился он в той школе семь полных лет. Да и чего было жалеть? Низкий душный класс с запахами подполья, где тетя Фрося, школьная уборщица, хранила картошку с капустой, узкая тесная парта, в которую забираешься словно в люк танка, колченогая вешалка за последней партой.

Новую школу, куда перешли они на зависть мелюзге, оставшейся в прежней школе, и сравнивать-то нельзя было со старой. Они были словно богатый и бедный родственники. В новой школе все было иное. Начиная с запахов – сладких, острых, которые всегда сопутствуют новоселью. Все блестело, выглядело красивым, нарядным: и просторные парты с тесно поддающимися крышками, и полы, и стены, и рамы, и широкая, из большого коричневого куска линолеума, школьная доска.

В новой школе встретили и новые слова: гардероб, вестибюль, буфет, химическая лаборатория, физический кабинет. И радостно щеголяли ими в разговорах. Весело обживали новую школу – без удержу, пока не одернет кто-либо из учителей, носились взад-вперед по длинным коридорам, обжигали руки о деревянные перила школьной лестницы, съезжая на животе со второго этажа.

Прекрасной была их новая школа. Решительно все нравилось в ней Сергею. И новые учителя, приехавшие в поселок с открытием школы, и новые ученики, которых в восьмом «А» было больше половины, в основном сельские ребята – из Лебедки, Богдановки, Талызина, Тулупова, Ледна, Себякина, Сотникова – больших и малых, близких и дальних деревень, где не было своих десятилеток.

Сергей не успел познакомиться как следует с этими ребятами. Учились они вместе всего две недели. К тому же после занятий сельские ребята спешили домой. Он жадно наблюдал за тем, как они, выскочив из школы, торопливо разбирали свои велосипеды, прислоненные к школьному забору, и, побросав на багажники сумки, пулей проносились мимо. Как жгуче блестели на солнце обода и спицы их легкокрылых, блестящих свежей заводской краской, пензенских, московских и харьковских великов. Как звонко высвистывали по асфальту их шины.

Сергей остро завидовал в эту минуту им, обладателям прекрасных летучих машин. Как много бы отдал он, чтобы иметь вот такой же велосипед. Из его прежних друзей ни у кого велосипеда не было. Это обстоятельство и толкнуло его на знакомство с новым учеником их восьмого «А», Валеркой Малаховым из Ледна – большегубым, конопатым парнем. С разрешения Малахова Сергей на большой перемене вскакивал в седло и в те минуты, пока ребята толкались в буфете за пончиками и кофе, стремительно пролетал по переулку и выскакивал на шоссе. Он даже успевал проскочить изрядно по трассе, до самой чайной, до поворота на вокзал и взмокший, возбужденный, с учащенно бьющимся сердцем возвращался в класс, как заправский гонщик, намеренно не снимая защепку с брючины, радостный, сияющий.

С первого же дня занятий в новой школе Сергей горячо взялся за учебу.

– Чего это с тобой, Малец, тебя прямо не узнать, – пытал его, дергая за локоть, Баранов, сидевший сзади него, на излюбленной последней парте. Сергей терпеливо молчал. И не только Баранову, но и другим ребятам трудно было поверить в ту перемену, что происходила в нем, ставшей теперь столь очевидной.

Сергей жестко стал относиться к себе. Никаких поблажек! Вставать ровно в семь. Двадцать минут быстрой зарядки. Холодный душ. Он приучил себя быстро, на солдатский манер застилать кровать. Брался за мытье полов без понуждения со стороны матери.

Он приучил себя к мысли, что мужчина должен уметь делать все. Учился строгать, пилить, сколачивать. Козлы, на которых они с матерью пилили дрова, скамейка у дома, две новых табуретки в комнате, скворечник во дворе на березе – его работа. Он теперь брался за любое дело. Но больше всего по-прежнему влекли самолеты. Как счастливый сон Сергей вспоминал славный мартовский день на аэроклубовском аэродроме, сверкающие под ярким солнцем плоскости самолета и он, стоящий у самолета в ожидании чуда. Летчик Косаревский звонко защелкивает замки его парашюта. Грохот двигателя наполняет кабину, все напрягается, подбирается в нем. Сейчас они оторвутся от земли и взмоют в небо.

Нынешней осенью к школе в одну из перемен подъехал темно-зеленый аэроклубовский автобус, который в свое время приезжал за Юркой Должиковым и его приятелями. Теперь Юрка уже на втором курсе Качинского училища. Прошлой зимой Юрка приезжал в отпуск, был на традиционном вечере-встрече с выпускниками. Пришел в форме: серой шинели, курсантских голубых погонах в желтой окантовке, с золотыми птичками в петлицах.

Сергей не сводил глаз с Юрки Должикова.

Сергей знал, скоро настанет день, когда зеленый аэроклубовский автобус придет за ним, Сергеем Мальцевым, его товарищами.

Он вздохнул, повел плечами под тесной форменной школьной тужуркой и тут же услышал свою фамилию.

– Я попрошу Сережу Мальцева повторить то, о чем я только что здесь говорила.

Анна Михайловна Маховых, преподаватель химии, отложила в сторону кусок мела и осторожно потерла одну пухлую ладошку о другую.

Сергей встал из-за парты и растерянно посмотрел по сторонам.

Он молчал, и от этого молчания кому-то уже становилось весело, кто-то рядом прыснул, ожидая от него очередной хохмы, Баранов, делая вид, что пытается помочь ему, нашептывал за спиной явную ерунду, плел о каких-то чугунках, которые, пройдя через огонь печи, превращаются в чистый феррум два. Сергей растерянно глядел на химичку, та с любопытством на него. И по мере того как затягивалось молчание, на невозмутимо-спокойном, несколько рыхловатом лице Анны Михайловны все яснее проступала усмешка.

– Очень жаль, что ты слушал невнимательно. – Она хотела что-то еще сказать, но тут в коридоре, извещая о долгожданной перемене, раздался резкий электрический звонок.

III

– Не забудьте, в среду после уроков – открытое комсомольское собрание, – напомнила новый комсорг Надежда Кныпович. Вместе со своим братом Анатолием – крупноголовым, крепким, носившем, на зависть многим из них, настоящие флотские брюки клеш и тельняшку, – она пришла в их школу из Подзавалова. Анатолий был года на три старше сестры, но ходили они в один класс. То ли Анатолий сидел в каком-либо классе дважды, то ли учился в морской школе, а потом бросил. Многие терялись в догадках. И узнать ни у кого нельзя. Из Подзавалова их ходило двое. Единственное, что они узнали, мать Кныпович – председатель Подзаваловского сельсовета.

Объявление о собрании кольнуло Сергея, Ему шел пятнадцатый. На пиджаках у сверстников на левой стороне груди алыми пятнышками светились комсомольские значки. Такой же значок лежал у него во внутреннем кармане пиджака. И Сергею чертовски хотелось носить этот натертый до блеска значок. Чувствовать себя равным среди других.. Но в прошлом году ему отказали. Сказали, что прежде нужно научиться как следует вести себя…

Как только прозвенел звонок с последнего урока, Надежда Кныпович вышла из-за своей парты и решительно прошла к учительскому столу, мельком взглянув на присевшую к столу классную руководительницу Анну Михайловну Маховых. Кныпович важно и торжественно обвела класс глазами. Лица у большинства ребят были настороженны. Ждали, что скажет комсорг.

Кныпович говорила быстро и толково, изредка, словно ища одобрения, поглядывая на Анну Михайловну, на что та легонько, согласно кивала головой.

Кныпович говорила, как им следует учиться и вести себя, на память цитировала изречения мудрых людей…

Сергей во все глаза глядел на Кныпович, восхищаясь ее умением держаться, ее удивительной памятью. Нет, он бы так никогда не смог. Он остро завидовал Кныпович, как и всем, кто умел хорошо говорить. Он догадывался, что такой талант дан не каждому. Этому просто так не научишься, думал он. С этим люди рождаются.

Кныпович сделала паузу, тем самым дав понять, что переходит к основному разделу выступления.

– Я должна сказать вам о главном, ради чего мы сегодня собрались! – сказала она, торжественно возвысив голос.

Анна Михайловна, на которую она бросила беглый взгляд, слегка, величаво наклонила голову.

– В будущем году наша школа будет отмечать свое семидесятилетие. Здание той школы не сохранилось. Но не это главное. Школа наша, как вы знаете, дала много хороших людей.

Кныпович назвала нескольких: директора совхоза, начальника станции, профессора, художника. К своему стыду, Сергей никого из них не знал.

– Так вот, принято решение, – сказала с ударением Кныпович, – отметить юбилей. Нам надо подумать, какой подарок школе приготовим мы.

– Чего там думать, – загудел Баранов, – что скажешь, то и сделаем. Выставку или еще что? Лично мне предложить нечего.

По классу прошел шумок.

Кныпович властно переломила бровь.

– Если тебе, Баранов, сказать нечего, то это еще ничего не значит. Не надо за всех говорить. Пусть каждый за себя скажет.

– Кто желает? – Кныпович прямо и строго смотрела перед собой. – Комсомольцы? К вам это в первую очередь относится.

Ребята многозначительно переглядывались.

– Так и будем молчать? – сказала Кныпович, повернув пылающее лицо к Анне Михайловне, словно бы ища у нее поддержки.

Та встала, одернув короткую, явно тесную для се крупного тела, кофточку.

– Стесняться тут нечего. У каждого есть любимое увлечение. Вот говорят, Сережа Мальцев строит летающие модели. Он и смог бы сделать нам такую модель и подарить родной школе.

«Ну зачем она об этом?» – подумал Сергей, чувствуя, как у него краснеют уши.

– Слышь, Малец, – окликнул его Баранов, – на какой тяге твои аэропланы летают?

Кто-то рядом хохотнул.

– А вот Коля Баранов – наш самый большой остряк, – продолжала дальше Маховых, – прекрасно лобзиком выпиливает.

– Да уж ладно, – проворчал Баранов.

«То-то же, искусный пильщик, помалкивал бы», – ехидно подумал Сергей, оборачиваясь к Баранову.

Так понемногу и разобрались со всеми.

Кныпович сияла, объяв мысленным взором всю ту сказочную гору подарков, которую поднесет класс к юбилею школы.

Собрание кончилось. Захлопали крышки парт. Ребята кинулись к выходу. «Самое время подойти», – решил Сергей.

Кныпович сосредоточенно укладывала портфель. Рядом стоял ее брат Анатолий. Портфель был у них общим, и носил его Анатолий.

– Ты что-то хотел спросить? – Кныпович продолжала втискивать книги в пухлый портфель.

Сергей замялся.

– Я в прошлом году подавал заявление в комсомол. Не приняли. Хочу снова попробовать.

– А почему не приняли? – насторожилась Кныпович. – Плохо себя вел, учился?

– Все было!

– Так ты старайся учиться, вести себя как следует, – подбодрила его Кныпович. – А там будет видно. Вступление в комсомол не должно быть самоцелью. В комсомол идут по убеждению. Понимаешь?

– Понимаю, – буркнул Сергей, потужив, что затеял так некстати этот разговор. Теперь бог весть что подумает.

Придя домой, Сергей по привычке заглянул за шкаф, где уже вторую неделю пылился его самолет. Он собирался как-нибудь на досуге заняться им, но теперь потерял к нему всякий интерес. Сергей не хотел, чтобы кто-нибудь в классе знал о его занятии. Не для выставок же собирал он самолет, не для того, чтобы похваляться им. Да и нужен им его самолет? Поглазеют и забудут.

Сергей вздохнул, разобрал самолет и запрятал его в картонную коробку под кровать. Подальше от глаз.

В коридоре раздались легкие шаги матери.

– Ну как ты тут? Не умер с голоду? – спросила она с порога.

Мать была чем-то взволнована. Сергей редко видел ее такой.

– А я в военкомате, сынок, была. Военком вызывал. – Она присела на табуретку. – Тебе пенсию за отца прибавили. Из Москвы бумаги пришли.

У Сергея запершило в горле. К чему эта пенсия! Лучше бы отец был живой. Но таких ребят, у кого остались в живых отцы-фронтовики, в классе было немного.