Текст книги "Восемнадцатый скорый"

Автор книги: Владимир Муссалитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Терзаемый сомнениями, Борисенко заснул, скорее, забылся лишь под самое утро. Сон был бестолковый, тяжелый. Он будто бы выяснял отношения с Лидией, которая неожиданно оборачивалась то Зинаидой – «золотой рыбкой», то Антониной. И эта многоликая Лидия издевательски смеялась над ним, парализуя его своим дьявольским смехом. Он силился что-либо сказать, оборвать ее, но не мог, слова застревали где-то внутри.

XIX

Вернувшись из поездки, Антонина узнала, что во вторник, в 17 часов в красном уголке состоится общее собрание резерва.

– Ты смотри, как они тему обозначили, – сказала Женька, не отрываясь от белого листа объявления, вывешенного в коридоре над доской приказов. Крупными буквами там было написано: «Поговорим о престиже нашей профессии, о том, как лучше обслуживать пассажиров».

– Все недовольны. И так уж куда лучше! – прокомментировала Женька объявление. – Опять говорильню на весь вечер разведут, словно от этой трепотни толк какой. Делом бы занимались – больше бы пользы было. Неправда, что ли?

Женька по-своему была права. Иные собрания у них походили на переливание из пустого в порожнее. Одни и те же, ставшие чуть ли не дежурными ораторы, одни и те же изрядно набившие оскомину слова. Будто и действительно сказать не о чем, словно бы все проблемы давно уже решены. Хотя поговорить было о чем, но многие отмалчивались, не желая портить отношения с начальством, с сослуживцами, следуя известной житейской заповеди: сиди да дышь – будет барыш. Председательствующий на собрании мог бесконечно вопрошать: кто желает выступить? И когда такой желающий наконец объявлялся, на него смотрели как на чудака.

Кто был виноват в том, что собрания у них проходили так скучно, неинтересно? Отчасти организаторы этих собраний, которые от и до расписывали ход каждого собрания, держа наготове проект решения. Ратуя за инициативу снизу, они в то же время редко брали ее во внимание, полагая, видимо, что и сами семи пядей во лбу. Хотя как знать, может, излишняя самоуверенность руководителей была порождена пассивностью подчиненных, равнодушием тех ко всякого рода организационным мероприятиям. Получался какой-то замкнутый круг, который разорвать было не так-то просто.

Быть может, думала Антонина, сказывается боязнь, что тебя неправильно поймут и истолкуют. Хотя чего бояться, если ты говоришь правду, если уверен в своей правоте.

Может, объяснение равнодушия многих в нежелании тратить свою энергию на то, что лежит за чертой личных интересов? И оправдание нашли: мне, что ли, больше всех надо? И говорят, нисколько не стыдясь этих слов, скорее даже бравируя.

– Ну что, пойдем на собрание? – лениво спросила Женька. – Хотя что я спрашиваю, ты ведь у нас общественница, как же собрание, да без тебя.

– Думаю, и без тебя тоже, – в тон ей ответила Антонина.

– Скажешь! – рассмеялась Женька. – Какой толк от меня, как, впрочем, и от других. Сидим, слова сказать не можем.

– А кто виноват, что вы такие безъязыкие?

Женька пожала плечами.

– Это не ответ.

– Ну а серьезно, много мы можем? Больно слушают они нас? Ты вот тогда выступила, а толку что? Против тебя же все и обернулось. Разве не так?

– Не совсем! – возразила Антонина.

– Э, да что говорить с тобой, – устало махнула рукой Женька. – Ты все идеализируешь, думаешь о том, как оно должно быть, а надо видеть, как оно есть на самом деле.

– Ну спасибо за мудрый совет.

…Собрание, как всегда, началось с опозданием, но несколько непривычно. Ожидали доклада кого-либо из руководителей. Начальник резерва проводников Борисенко, когда ему дали слово, действительно поднялся из-за стола президиума, прошел к невысокой скромной трибуне, обтянутой красной материей, но вместо того чтобы читать приготовленную речь, сказал:

– Я бы вначале хотел вас ознакомить с теми письмами, которые пришли в последнее время в наш адрес. Согласитесь, интересно знать, как оценивают нашу работу со стороны.

Зал оживился. Послышались веселые реплики.

– Наверняка и про нас что-нибудь есть! – Женька толкнула локтем Антонину.

– Не исключено, – согласилась Антонина.

Борисенко не спеша стал развязывать тесемки бумажной папки. В красном уголке установилась тишина.

Борисенко поднял над трибуной большую пачку.

– Как вы сами догадываетесь, хвалебных писем меньше, чем ругательных. И критикуют нас, как мне кажется, по делу. Вот беру первое попавшееся. Гражданка Черняева из Оренбурга пишет, вернее задает вопрос: «Скажите, какое различие между простым и фирменным поездом? Судя по тому, как поставлено обслуживание в вашем фирменном восемнадцатом – никакого. Фирма, как я это понимаю, гарантия удобств, внимание и уважительность к пассажиру, предупредительность. К сожалению, ничего этого я не встретила в вашем фирменном. Начну с того, что женщина я немолодая и больная и, как нарочно, мне досталась верхняя полка, других мест, когда брала в кассе билет, не было. Попросила проводника помочь мне перейти на нижнее место, так та как ножом отрезала: не наше это дело, договаривайтесь сами с пассажирами. Хорошо добрая душа нашлась – уступила, не то лезть бы мне наверх. Ну да ладно, устроилась. Часа в три или около этого попросила у проводницы чаю. «Чаю нет», – ответила та. Спрашиваю, почему? «А потому, что чай мы разносим дважды – утром и вечером». Так ли трудно включить титан, благо он электрический. Не только бы я, другие с удовольствием чайку попили. Время-то обеденное. «Нет и нет! Идите в ресторан!» Но зачем мне он? Невестка дала мне в дорогу еды, да и с моими ли больными ногами идти в ресторан из-за одного стакана чая. Взад-вперед проковыляешь, и еще, чего доброго, чаю не дадут. У них там, известное дело, все на выручке построено. А я к ним со своим пятаком притащусь. Так и пришлось запить холодной водичкой. Проводницы в вагоне молодые, – Борисенко, словно желая выделить это место, оторвался от письма, усмехнулся, обводя глазами зал. – Так вот молодые, а ходят как мокрые куры, – продолжал он чтение. – Лишнего движения боятся сделать. В вагоне прибираются, будто делают пассажиру одолжение. А ведь это их прямая обязанность – смотреть за порядком. А какая же это, простите меня, хозяйка, у которой в дому неприбрано, по углам грязь, окна пыльные. Вести себя так – значит не уважать других. Форма у проводников фирменного, ничего не скажешь, красивая, так что и содержание должно соответствовать ей».

Борисенко отложил письмо и внимательно посмотрел в зал.

– Но там же нет ни одной фамилии, – подал из третьего ряда голос Муллоджанов, – неизвестно даже, какая бригада. Так что критика совершенно безадресная.

Муллоджанов посмотрел по сторонам, как бы ища поддержки у тех, кто пришел на собрание.

– Это верно – упущение пассажирки, что не указала фамилии проводниц, – согласился Борисенко, – но вот вы, Муллоджанов, скажите, могло быть подобное в вашей бригаде?

Борисенко ждал ответа на свой вопрос. Муллоджанов, боясь, как бы тут не было подвоха, молчал. В открытые окна были слышны гудки маневровых тепловозов, усиленный динамиками чуть хрипловатый голос дежурной, отдававшей команды невидимым исполнителям.

«Все-таки хорошо, что пошла работать на дорогу, – думала Антонина, прислушиваясь к разноголосице, доносившейся в окна. – Недаром говорят – путник увидит больше, нежели тот, кто сиднем сидит дома. Сколько разных встреч и знакомств было за это время, сколько их еще будет…»

– Думаю, что могло, – голос Борисенко вывел ее из забытья. – Тут вот, – Борисенко потряс пачкой писем, – отзываются и о проводниках вашей бригады. И должен сказать, не совсем лестно.

– Но у кого нет ошибок, – примирительно сказал Муллоджанов. – Не ошибается, товарищ Борисенко, как вы знаете, тот, кто ничего не делает. А в нашей работе без них не обойтись. Поди угоди каждому. А у проводника и без этого забот хватает.

– Разговор не о том, чтобы кому-нибудь угождать, – повысил голос Борисенко, начав сердиться на Муллоджанова, пытавшегося завязать ненужную дискуссию. – От проводника требуется четкое, беспрекословное выполнение его прямых обязанностей. А они, судя по этим письмам, – Борисенко прихлопнул рукой папку, – не выполняются совсем, а если и выполняются, то небрежно.

Антонина заинтересованно посмотрела на начальника резерва. Таким она Борисенко еще никогда не видела.

– Что-то случилось, не иначе, – шепнула возбужденно Женька.

– Ну, ну, – усмехнулась Антонина. Ей по душе было нынешнее настроение начальника резерва. Оказывается, Борисенко гораздо лучше, чем думала она. Борисенко, словно догадавшись, что она в эту минуту думает о нем, отыскал ее глазами и, как показалось ей, глаза его подобрели, голос смягчился.

– Трудности нашей работы нам известны, – продолжил Борисенко, – но они не могут оправдать недисциплинированность, расхлябанность кое-кого из проводников. Пассажир вправе требовать уважения и внимания к себе. Вот и давайте сегодня поговорим о том, что мешает нам в наших добрых намерениях.

Борисенко снова пристально посмотрел в зал, словно бы прикидывая, кому первому предложить слово.

– Ну раз желающих нет, то давайте послушаем отличившихся, Прошу Зинаиду Григорьевну Кутыргину.

– Меня? – пожала плечами Кутыргина. – Странно!

Пассия бригадира сидела в том же ряду, что и Муллоджанов. И когда назвали ее имя, Антонина видела, как напряглась и запунцовела мощная шея Муллоджанова.

– На сцену или как? – Кутыргина кокетливо повела по сторонам глазами.

– А это как вам удобней, – отозвался Борисенко.

Кутыргина была в черном, отливающем синевой парике и, как всегда, не в меру накрашенная, Антонину раздражала эта молодящаяся особа. Дело было даже не столько в ее внешности, сколько в поведении, образе жизни. Кутыргина вечно что-то покупала, перепродавала, и когда кому-то из девчат нужны были, к примеру, сапожки, меховая шапка или что-либо еще из дефицитных вещей, они бежали к Кутыргиной, уверенные, что та непременно найдет. И та, разумеется, находила, поясняя, что достала через каких-то знакомых, как бы оправдываясь за то, что вынуждена брать лишку. Во Фрунзе ли, Актюбинске, Кинеле или в самой столице возле ее вагона всегда вертелись суетливые, расторопные бабенки, что-то передававшие Кутыргиной, что-то бравшие от нее взамен. Все это делалось торопливо, с оглядками.

Не требовалось большого ума, чтобы догадаться, что Кутыргина имеет дело со спекулянтами. Кутыргина сменила двух или трех мужей и жила теперь одна в двухкомнатной квартире, ни в чем себе не отказывая. Отпуска проводила не иначе как на Черном море или в Прибалтике на Куршской косе. Каждая из этих поездок, если верить ее рассказам, обходилась ей в четыре с половиной – пять сотен рублей. «С ума сойти, куда ты только деньги деваешь. Дорога бесплатная. Ведь эти деньги, если даже каждый день в ресторане обедать, и то не проешь», – искренне изумлялись женщины в бригаде. Кутыргина странно и отчужденно смотрела на них, мол, что говорить с вами, если это вам не дано понять.

Когда подняли Кутыргину, Антонина подумала, что, должно быть, бригадирскую пассию зацепили за главное. Кутыргина хотя и старалась держаться спокойно, когда Борисенко словно сознательно долго рылся в пачке писем, отыскивая те, что были нужны, но тем не менее волнение ее было заметно. Беспокойно вел себя и Муллоджанов, он оглядывался на задние ряды, беспокойно вертя чисто выбритой головой с оттопыренными ушами.

И лишь когда было зачитано последнее и стало ясно, что волнения были напрасны, Кутыргина шумно вздохнула и тонко, нервно рассмеялась. Подумаешь, тоже мне обвинения?! Почему проводник, вместо того чтобы предложить пассажиру чай и кусковой сахар, приносит ему сладкий чай. Так что в том худого? Не пустой ведь чай принесла! Почему она больше за чай с пассажиров взяла? Но так ей-то лучше знать, сколько она ложек сахару в каждый стакан положила. И вообще, какие мелочные люди пошли, из-за каких-то двух копеек шум поднимают, на марки почтовые, чтобы письмо это отправить, и то больше потратились!

Вот так язвительно комментировала Кутыргина письма, когда почувствовала, что опасность миновала, хотя пришлось изворачиваться, когда в одном из писем пассажир сообщал, что ему подсунули использованное белье – «китайку». Мужичонка тот был невзрачный, в старой одежонке, в стоптанных сапогах и, должно быть, первый раз ехал в купе. Ехать ему от Актюбинска до Бузулука каких-нибудь шесть часов, ну она и дала ему комплект, бывший в ходу, не новый же раскрывать. Подслеповатый, черт, а рассмотрел, крик на весь вагон поднял, еле успокоила. Думала, тем и кончилось, а он, пенсионеришка несчастный, взял и письмо вот настрочил. Ему-то что, а ей расхлебывать.

Худо бы пришлось Кутыргиной, если бы Муллоджанов не вступился за нее. Сказал, что факт этот ему известен и был строгий разговор с проводником Кутыргиной, хотя никакого такого разговора, конечно, не было. Кутыргина благодарными глазами посмотрела на бригадира.

– Это хорошо, что вы проявили расторопность, – обратился Борисенко к Муллоджанову. – Но лично меня не совсем устраивают объяснения Кутыргиной. Насколько я помню, мы говорим с ней об этом уже не первый раз. Пора бы самой сделать выводы, пока их не сделал кто-нибудь другой.

Кутыргина вскинула голову, вызывающе посмотрела на Борисенко.

– Подумаешь, напугали. Или вы думаете, ваша железка медом намазана. Это мы за нее, дураки, сами не знаем чего держимся, других сюда и на аркане не затащишь. Посмотрите, в каких условиях работаем. Или уже забыли?

Решив, что лучший метод защиты – нападение, Кутыргина отважно бросилась в атаку. Пусть потом попробует начальник резерва сделать ей что-нибудь, ведь не решится, потому что все расценят эти действия как расплату за критику. Сейчас нужно выбить из его рук все до единого козыря. Все. Глаза ее одержимо горели, Ей хотелось сказать начальнику резерва такое, чтобы сразу поставить его на свое место, но что? Что? У нее не было никаких слов в доказательство своей невиновности, своей правоты. Она чувствовала свое бессилие и, чтобы, чего доброго, не расплакаться вот тут, прилюдно, закусила губы, судорожно вздыхая.

Антонина пристально взглянула на пассию бригадира. Так и поверили, что Кутыргиной безразлична дорога, ее должность. Форма проводника давала ей возможность прикрывать свои махинации. Сама же откровенничала, мне бы, мол, дуре, сразу на дорогу идти, по мне эта работа, а я все чего-то выгадывала, чего-то искала.

Борисенко был обескуражен неожиданным выпадом Кутыргиной. Несколько растерянно, словно спрашивая совета у других, смотрел он в зал. Вот уж правду говорят, нахальство – второе счастье. Антонине даже стало неловко за начальника резерва, спасовавшего перед нахрапистой бабой. Такой бы да еще и власть!

– И чего с ней миндальничают! – сказала Женька.

Антонине тоже было досадно, что таких людей, как Кутыргина, держат на дороге. Но что поделаешь, если в проводники не по конкурсу отбирают. Таких, как Кутыргина, чтобы форму не позорили, на других тень не бросали, гнать бы в три шеи надо, но не гонят, потому что их, проводников, не хватает. И не только у них в резерве.

Против ожидания Женьки, да и самой Антонины, собрание резерва прошло весьма бурно. Закончилось оно поздно, в одиннадцатом часу вечера, но, несмотря на этот поздний час, люди не спешили расходиться.

Антонина остановилась возле одной из группок, в центре которой стояла взволнованная, раскрасневшаяся, не успевшая еще прийти в себя от недавнего выступления Люба Зайченко.

Она что-то упорно доказывала не соглашавшимся девчатам. Женьку Антонина потеряла из виду. «Видимо, уже смоталась», – подумала Антонина, обводя глазами красный уголок.

Антонине так и не удалось вникнуть в суть спора, затеянного девчатами. Со сцены ее окликнули. Борисенко просил обождать. Вид у него был усталый. В свете люминесцентных ламп лицо казалось иссиня-бледным, под глазами резко обозначились мешки. «Сколько ему лет»? – подумала Антонина, сама удивившись этому неожиданному вопросу.

– Что же вы не выступили? – спросил Борисенко, подходя к ней, поправляя папку под мышкой. – Я-то, честно говоря, надеялся.

– И без меня многие хорошо говорили, – ответила Антонина, пытаясь угадать, ради чего решил задержать ее начальник резерва.

– Ну как вам кажется, получилось собрание? – Борисенко окинул стол президиума, словно еще раз желая удостовериться в том, что никаких бумаг там не оставил. – Наша беда в том, что мы заорганизовали эти собрания. Оно еще и не начиналось, а мы уже знаем ход его.

Борисенко усмехнулся, откашлялся. Такая откровенность начальника резерва свидетельствовала о доверии Борисенко к ней, и все же это ее удивило.

Пока они шли по коридору, Антонина краем глаза видела, что все со вниманием смотрят на них, стараясь угадать, зачем понадобилась Антонина начальнику резерва.

Они вышли на улицу. После душного помещения красного уголка здесь было свежо. Листья тополей быстро, беспокойно шелестели под легким ветерком.

– Это ничего, если я вас немного провожу?

Борисенко глухо откашлялся.

– Пожалуйста, только улица у нас темная, – усмехнулась Антонина.

– Да, да, – согласился Борисенко. – Я помню.

Густая зелень деревьев застила свет редких уличных фонарей. Но эта улица, как, впрочем, и соседние, хорошо была знакома, и Антонина даже впотьмах шла уверенно. Высоко в небе, посверкивая красными и белыми сигнальными огнями, натужно тянул свою ноту самолет. Антонина вспомнила Алексея Родина. В последние дни она часто думала о нем.

Почти всю дорогу к дому они шли молча. Борисенко временами останавливался, чтобы прижечь очередную сигарету.

– Раньше вы так, Иван Данилович, не курили, – заметила Антонина.

– Все один шут! – махнул с досадой Борисенко. – Тоня, – спросил он уже на подходе к дому, – как вы собираетесь жить дальше?

– То есть… что вы имеете в виду? – недоуменно спросила Антонина, не совсем понимая вопроса Борисенко.

– Я хотел спросить, – замешкался Борисенко, – собираетесь ли вы учиться дальше. Стаж приличный. Могли бы вас смело послать в железнодорожный институт.

– Ах, вы об этом? – сказала Антонина.

– Да, я об этом, – согласился Борисенко, хотя первоначально вкладывал в свой вопрос гораздо больший смысл. И как он догадывался теперь, истинный смысл вопроса не остался незамеченным Антониной.

– Об этом я, правда, не думала.

– Подумайте!

– Хорошо, – пообещала она.

– Ну вот я и пришла, – сказала Антонина, поднимаясь на покосившееся крыльцо.

Разве в таком доме ей жить, подумал Борисенко, еще в первый свой приход подавленный внешней убогостью дома. Но тем не менее всякий раз, вспоминая его, думал о нем с теплотой, потому что это был ее дом, который помнил ее маленькой девчушкой, учившейся ходить по его, тогда еще не прогнувшимся от времени, ровным половицам, помнил ее, сопящую от усердья, карабкающуюся по еще не обветшалым ступеням крыльца.

«Вещи, окружающие дорогих нам людей, столь же дороги нам», – подумал Борисенко, оглядывая в темноте дом, который, как показалось ему, еще больше осел и покосился. Кухонное окно, светившееся тусклой электрической лампочкой, было ниже двух других окон, приходившихся на маленький зал и крохотную спаленку. Как догадывался Борисенко, и зал и спальня в этом неказистом домишке были наверняка затеяны из желания не отстать от соседей, которые в большинстве своем имели большие, просторные, в несколько комнат дома, которые, конечно же, были не чета дому Широковых. А может, эту перепланировку старого, обреченного на снос дома мать и отчим Антонины задумали ради Антонины, чтобы ей было удобно в этом старом доме жить? Это предположение показалось ему правдоподобным. Насколько он помнил, перегородки были новые. И эта забота стариков о своей взрослой дочери тронула его сердце. Ее трудно не любить, с тоской подумал он, вспомнив казавшуюся ему чертовски огромной разницу в летах. Будь он хотя бы лет на пять – семь помоложе, тогда бы… Но что было бы тогда, он все равно представить себе толком не мог.

Антонина зябко поежилась. И это ее движение не ускользнуло от него.

– Холодно? Возьмите мой пиджак.

Борисенко с готовностью расстегнул пуговицы своего форменного пиджака.

– Что вы? – сказала Антонина, от холода она произнесла – «сто вы», и это детское «сто вы» – вновь больной струной отозвалось в душе Борисенко. «Ребенок! Совсем еще ребенок».

Антонина по-прежнему пребывала в ожидании того главного, что собирался сказать ей Борисенко. Ведь не от нечего же делать пошел он провожать ее? Но он вроде и не собирался ей ничего такого говорить.

– Вам, должно быть, уже пора, – осторожно напомнила о времени Антонина.

– Да, да, – вскинулся рассеянно Борисенко, досадуя на себя за то, что не смог завести тот разговор, который не раз ясно представлялся ему по ночам. Он знал, что разговор этот сейчас все равно не получится. Не стоит так быстро форсировать события. Нужно выждать время. Как говорится, все приходит к тому, кто умеет ждать. А он умеет ждать, у него хватит терпения.

– Тоня, – остановил ее Борисенко, – у меня еще к вам такой вопрос.

Она, стоя уже на верхней ступеньке крыльца, обернулась к нему.

– Где вы собираетесь встречать праздники? У вас там, должно быть, целая неделя отгулов набежала? – Борисенко невольно усмехнулся.

– Еще не решила, но, должно быть, поеду в гости.

– Далеко?

– В Оренбург!

Сказав так, она поняла, что решение принято окончательно.

– К кому же, если не секрет, – спросил Борисенко, чувствуя под сердцем неприятный холодок.

– Вы не обидитесь, если я не стану отвечать на ваш вопрос? – сказала Антонина, сердясь на себя.

«Ну что, схлопотал? Так тебе, так, тоже мне кавалер выискался. Нужен ты ей, как мартовский снег», – зло подтрунивал над собой Борисенко, но вместо этого сказал:

– Жаль, конечно, что вы на праздники уезжаете. Я хотел вас пригласить на Иссык. У приятеля машина. Давно зовет, да вот все выбраться нет времени. А тут три дня… Жаль.

Антонина молча кивала головой, будто разделяя его жалость. И он чувствовал себя удивительно глупо и досадовал за свою неуклюжесть, за то, что все так нелепо получилось.

Они простились. Он задержал на мгновение ее холодную руку в своей, как бы желая согреть, но она поспешила высвободить ее. Он подождал, пока захлопнется дверь, постоял, втайне надеясь, что, быть может, она, догадавшись, что он стоит тут, возле ее окон, выйдет к нему. Но она не вышла, и он не спеша пошел по улице вниз.

Домой идти не хотелось. Борисенко нащупал в кармане ключ от кабинета. Он ведь спокойно может переночевать у себя, в резерве, В тумбочке чистая смена белья, подушка. А Лидии он в крайнем случае позвонит, чтобы зря не волновалась. Приняв такое решение, он с облегчением, словно решил непосильную задачу, вздохнул.