Текст книги "Восемнадцатый скорый"

Автор книги: Владимир Муссалитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

– Отчего же, сидите.

Борисенко примял ладонью редкие волосы, откашлялся.

– Думаешь, все это блажь? – сказал он, переходя на «ты», полагая, что это поможет преодолеть внутренний барьер. – Мол, мужичка на подвиги потянуло.

Антонина осталась безучастной к словам Борисенко.

– Как это говорят: седина в бороду – бес в ребро. Наверняка так же думаешь? Нет, милая, все далеко не так. Жаль только, что мой поезд давно ушел.

Ему и впрямь стало жаль себя, тех лет, что были прожиты с нелюбимой женщиной. А ведь все могло быть иначе. Все. Встреться ему иная, такая, как Антонина. Как бы они жили, как бы он любил ее. Бегали бы ребята, и дом не был бы таким мертвым и постылым. В нем снова поднялась злость на жену. Дура. Мещанка. Всего ей мало. Денег. Тряпок. А пришла такой цыпой, тихоней. «Мой ежик, мой ежик…» Тогда он и впрямь носил этот дурацкий ежик, и она, забираясь к нему на колени, трепала его по волосам: «Я не хочу, чтобы ты ходил в парикмахерскую, я буду стричь сама. Мой ежик, как люблю я тебя. Слышишь, люблю…»

Слова, слова. А он, как слон, развесил уши. Всему верил, пока не наткнулся на ее письма к матери. Был в командировке, заехал к теще, благо было по пути, полез в ящик за отверткой – теща просила посмотреть швейную машинку – и там ее письма. Открыл первое же, ради любопытства, и как обожгло: «Иван все деньги отдает мне… Друзей отвадила… Купили гардероб, мне шубу за 500 р. Хожу, как порядочная…» Ему перехватило горло. Вот он ежик! Побежал по строчкам дальше, давясь от обиды, слабо убеждая себя в том, что, быть может, он слишком большое значение придал этим строчкам, что в них, может, и нет ничего такого обидного, как показалось ему вначале. Но нет же! «Иван простоват. Это, конечно, не Юрка. Но ведь Юрка – ужасный потаскун. Это я поняла сразу. А Иван как привязанный ко мне…»

Его сравнивали с другим, с иным кандидатом в мужья. Ну и что же! Предпочли все же его. Ан нет, тот неизвестный ему Юрка, которого он представил себе знойным красавцем, вовсе не сбрасывался со счетов. «Как там Юрка, не женился? Хотелось бы сейчас взглянуть на него…»

Он испытывал постыдное воровское чувство, читая эти письма, но не мог остановиться. Теща отлучилась в магазин, и он имел возможность пробежать всю эту стопку. Он знал, что его суженая пишет матери. За ужином она иногда к слову роняла, мол, сегодня на работе написала письмо домой. «И хорошо! – приветствовал он. – Родителей не следует забывать». Письма от матери она не читала, давая понять, что ничего в них интересного нет, вкратце пересказывая их. И это его вполне удовлетворяло, он даже склонен был думать, что супруга не желает утруждать его слушанием каких-то малозначительных новостей из дома: «Дома все в порядке, – роняла изредка она. – Мать жива-здорова. Тебе большой привет». И этого ему было вполне достаточно.

Он не мог допустить, что жена хитрит, что она неискренна с ним. Теперь ему открывалась тайна. Расспросы о Юрке встречались в каждом письме. И ему становилась понятна та холодность, с которой встретила их женитьбу Анфиса Захаровна. Прислала телеграмму, что больна, быть на свадьбе не может. Она не хотела этой свадьбы, не хотела!

И верно говорят, блажен, кто верует. Лучше бы не знать ему об этих письмах. Они что-то надломили в нем. Упоминание о ежике вызывали в нем раздражение, его начало бесить это сюсюканье жены, бесцеремонно оборвал ее, переведя их отношения в иную плоскость, и она, не больно противясь, приняла этот новый сдержанный, даже суховатый тон. По крайней мере их отношения стали естественней. Она не любила его. И его не очень огорчало то обстоятельство, что у них нет ребенка. «Может, даже и к лучшему, – думал он. – Если им суждено будет разойтись, то произойдет это безболезненно».

Отпуска они стали проводить порознь. Лидия несколько раз подряд ездила на юг в санаторий, надеясь, что это поможет ей в родах, он равнодушно относился к этим ее потугам. Возвращаясь домой, она с усмешкой рассказывала о нравах на отдыхе, о легкомыслии иных женщин, вырвавшихся на свободу. Как бы между прочим, желая вызвать его ревность, намекала на то, что и к ней привязывались, но он, странное дело, бесстрастно выслушивал эти рассказы. «Ну вот видишь, тебе все равно», – обидчиво замечала она. И она была права, ему было безразлично, как там вела себя его суженая, много ли там было у нее поклонников, ухажеров или, наоборот, весь отпуск она проводила одна.

Он тяготился семейной жизнью, жил надеждой, что удастся что-либо изменить в своей судьбе. Душа его блуждала, искала ту родственную, родную душу, что могла бы понять его. Он по-новому всматривался в женские лица, пытаясь угадать, кому из них он мог бы быть люб и мил, кто, наконец, больше по нраву ему.

И тут совершенно нежданно-негаданно эта Широкова. Поначалу настраивался на легкую интрижку – работа обрыдла, надоела, требовалась разрядка, и эта девчонка показалась ему вполне подходящей для подобных игр. Все, конечно, получилось глупо, нелепо, девчонка оказалась не из тех, за кого он принимал ее вначале. И теперь он терзался, раздумывая над тем, как поправить дело. Он все более укреплялся в мысли, что если бы он и решился теперь свести с кем-либо свою судьбу, так только с ней. Он и сам бы не мог объяснить, что его убедило в этом. Да и требовались ли какие-либо объяснения?

Борисенко отхлебнул остывший чай. Кажется, он сегодня наговорил много лишнего. Зато теперь она все будет знать. Не будет думать о нем как о ловеласе или каком-нибудь еще там ханыге. Он, конечно, в ту встречу вел себя далеко не по-джентльменски. Воспоминания о том вечере нет-нет да и покалывали его острыми иголками. Но шло это не от разнузданности. Хотелось самую малость ее ласки. Борисенко собрался было сказать ей сейчас об этом, но не был уверен, что сможет просто и ясно высказать свои мысли.

– Ну я, кажется, засиделся, – сказал, поднимаясь, Борисенко.

Антонина промолчала, но ему показалось, что теперь в этом молчании нет прежнего недружелюбия. Глаза ее, как показалось ему, смотрели не так уж холодно и неприветливо, как в первые минуты. «Все образуется, все будет хорошо», – подбодрил он себя.

– С понедельника возвращайся в бригаду, – наказал Борисенко, – накидывая форменное пальто. Муллоджанова я предупредил.

– Но я не до конца отбыла наказание, – усмехнулась Антонина.

– Ничего, думаю, амнистия подоспела вовремя, – попытался обернуть все в шутку Борисенко.

Он толкнул дверь. Та отсырела, подалась не сразу. На улице было темно, но он решительно шагнул вперед, не боясь оступиться. Неожиданно он поверил в себя, в свою удачливость. Эта вера пришла к нему в последнюю минуту, когда уже стоял на пороге, когда случайно перехватил ее взгляд, который, как думалось ему, сказал гораздо больше, нежели могли сказать слова, сказал, что она простила его. Для него это было важно. Он шел и улыбался сам себе. Вспомнилась другая такая же темная волглая ночь. Летняя ночь давней поры, когда он, учащийся второго курса железнодорожного техникума, шел с первого в жизни свидания. Даша, Дашенька – так, кажется, звали ее. Он-то и виделся с ней всего два раза. Жила она в деревне, соседней с их Шаховом, куда они приехали помочь в уборке хлебов, и работала там завклубом.

Была тогда непроглядная ночь, верховой ветер качал высокие деревья, меж мощных ветвей которых угадывались крупные чаши галочьих гнезд. Шел он по шпалам, слева от линии шумно ходили под ветром высокие черные деревья, потревоженно кричали неокрепшими голосами молодые галки. Он был один в этой жутковатой ночи, но, странное дело, страха не испытывал. Было полное доверие к этой ночи, ко всему, что есть на земле.

На полпути к Шахову встретился путевой обходчик – он его опознал издалека, по фонарю, мерно качавшемуся низко над землей в такт неторопливым шагам. Фонарь приближался, владельца его не было видно, но Борисенко почему-то был уверен, что обходчик немолод. Так оно и оказалось. Не доходя до него, обходчик сел на рельс, закурил, поравнявшись с ним и поздоровавшись, Борисенко присел рядом. Они курили не спеша, говорили неторопливо, продлевая удовольствие от этой ночной встречи посреди пустынной земли. За спиной тревожно, чувствуя приближение ненастья, кричали птицы, шумели старые деревья, но на душе было спокойно, верилось в прочность, основательность мира.

Но почему вспомнилась та далекая, двадцатилетней давности июльская ночь? Он споро вышагивал по темным проулкам, думал об этом, но прямой связи никак не мог усмотреть. Хотя наверняка связь тут, если хорошенько пораскинуть, была…

XIII

– Не в службу, а в дружбу, командир? – сказал Родин.

Якушев взял под козырек, прищелкнул каблуками до блеска надраенных сапог.

– Я серьезно, – сказал Родин, протягивая конверт.

– Я тоже, – ответил Якушев. – Вас понял. Перехожу на прием!

– Это письмо надо вручить лично в руки, – пояснил Родин. – Найдешь время, через час заверни на вокзал, к фрунзенскому скорому. Двенадцатый вагон. Проводнице Антонине Широковой. Если не будет ее – порви.

– Жесток же вы, сударь! Надо думать и о потомках, которые, я уверен, со вниманием будут постигать каждую строку вашего жития.

– Кончай дурить!

Алексею сегодня явно было не до шуток.

– По-моему, мне известен предмет вашего воздыхания, – не унимался Якушев. – Учти, я на него также глаз положил. Боюсь, как бы не вышло, как в той известной песне: «Под вечер запели гармони и стал небосвод голубым. Тогда и отправился к Тоне мой друг с порученьем моим…» Обращаю внимание на схожесть не только имен, но и ситуаций. Ну ладно, не буду, не буду. Больше никаких приказаний не будет?

– Нет!

– Разрешите приступить к выполнению?

Желая доиграть сцену до конца, Якушев повернулся кругом и лихо прищелкнул каблуками.

– Не забудь, двенадцатый вагон, – наполнил Родин и взглянул на часы. Через час с минутами должен проследовать фрунзенский, и, быть может, в этом поезде будет она. Он с завистью посмотрел вслед удаляющемуся Якушеву. Как бы пригодилось ему нынешнее увольнение.

…Якушев миновал КПП и, мурлыча навязавшийся мотив, быстрым шагом отправился привычным маршрутом к набережной. За день натаяло. Вечернее солнце ярко блестело в лужах. Якушев любил бывать на набережной, где высилась бронзовая скульптура легендарного летчика. Скульптор изобразил героя – крутолобого, широкоскулого, в теплом свитере, в куртке, небрежно наброшенной на левое плечо.

Якушев по привычке бегло окинул памятник, отметив зеленоватые потеки бронзы на камне постамента. Возле памятника, поеживаясь от свежего ветра, который всегда разгуливал здесь, на высоте, пританцовывая туфельками, собиралась сниматься стайка девчонок. Из-под распахнутых пальто белели халаты. Выпускницы медучилища, решил Якушев, заинтересованно оглядывая весело переговаривающихся девчонок, сразу же выделив среди них двоих – чернявую толстушку с крупным пучком и худенькую блондинку, остриженную в стиле «гарсон».

Якушев облокотился на парапет, исцарапанный ножами, карандашами, ручками, испещренный именами. Он неспешно окинул высокие, голые деревья противоположного берега, вознесшееся над ними огромное «чертово колесо». Зауральная роща была пустынна, между деревьями виднелись почерневшие за зиму, угрюмые, с заколоченными окнами палатки общепита, длинный барачного вида глухой ресторан, безжизненные качели, карусели, пустые парковые скамейки. Все это ждало своего часа, весны, которая уже ярким солнцем, торопливыми ручьями все настойчивее напоминала о себе. Лед на Урале почернел, набух. Высокий правый берег весь обнажился, влажно чернел. Близко пахло сырой землей.

Эти чистые запахи весны, сознание ее скорого прихода, ощущение молодого, здорового тела рождали безотчетную радость. «Хорошо, – думал Якушев, окидывая хитрыми зелеными глазами пространство вокруг себя, – хорошо, что весна, что ты молод, что вся жизнь у тебя впереди, но и из нынешнего дня не стоит упускать ни единого счастливого мига. Как говорится, хочешь быть счастливым, будь им!»

Его возбуждала мысль о тех двух приглянувшихся ему медичках, снимавшихся на фоне памятника. И он, спохватившись, торопливо зашагал назад, к памятнику, от которого успел уйти довольно далеко.

Девчонок уже и след простыл. И это не на шутку огорчило Якушева. Он чувствовал обиду, будто кто-то обманул его. «Ладно, ладно», – сказал он себе и широкими прыжками, хлопая полами шинели, перелетел на противоположную сторону, к остановке троллейбуса. Вряд ли они могли далеко уйти. Якушев почему-то не сомневался в том, что найдет их. Группа большая, нельзя не заметить. Медучилище находилось недалеко, на Советской, и Якушев был уверен, что они пошли туда. Встав на задней площадке троллейбуса, у самой двери, Якушев зорко посматривал по сторонам, готовый в любую минуту выскочить.

Якушев оказался прав. Троллейбус лишь повернул за угол, как он увидел шумную веселую компанию девчат-медичек. В середине компании были те две, такие же веселые, беззаботные, как все.

Якушев выскочил на первой же остановке и, прикинув расстояние, разделяющее их, принял скучающий вид. Поравнявшись с остановкой, компания распалась. Завидев очередной троллейбус, девчата торопливо стали прощаться. Якушев насторожился. Было непонятно, едут ли те две, которых он взял на прицел, или остаются. Но вот чернявая толстушка бросилась к задней двери, стрельнув, как показалось Якушеву, глазами в его сторону. Нужно было срочно определиться. Счет, шел на секунды. Якушев оглянулся в ту сторону, где стояла худенькая блондинка с модной стрижкой, быстро оценивающе смерил ее и прыгнул в уже тронувшийся троллейбус, невзначай толкнув широкого вислоплечего мужчину впереди себя. Тот хотел огрызнуться, но, тяжело повернув шею, оглядев внимательно курсанта, смолчал.

Якушев не спускал глаз со своей незнакомки.

– Вы выходите на следующей? – спросила незнакомка.

Якушев на секунду замешкался. Если вязать узел, то именно сейчас, не медля, как бы полушутя-полусерьезно.

– Выйду, если того хотите.

Она подняла на него глаза, и по веселому блеску, мелькнувшему в них, по легкой усмешке, тронувшей уголки губ, он понял, что она оценила шутку. Широкий вислоплечий мужчина, подпиравший его слева, многозначительно хмыкнул, довольно засопел. Якушев проворно развернулся, слегка нажимая плечом, продвинулся к выходу. Он хотел подать ей руку, пусть все будет так же полушутя и красиво, но толпа, ринувшаяся к троллейбусу, оттерла его в сторону, чуть не сбив с головы фуражку. Поверх голов он отыскал ее.

– Вот что значит ездить в часы пик, – сказал он.

– У нас всегда так, – возразила она, кося красивыми глазами, поправляя замок на маленькой аккуратной коричневой сумке.

– Нам, очевидно, по пути, – решительно повел Якушев, слегка, но вместе с тем властно трогая ее за локоть.

– Как знать, – с усмешкой ответила она, легким движением освобождая руку, быстро оглядываясь по сторонам.

– Опасная зона! – понимающе уточнил Якушев, поневоле тоже оглянувшись.

– Меня иногда встречают, – пояснила она.

– Ну! – воскликнул Якушев. – Это уже интересно. Так что же, мне готовиться к объяснению?

– Не исключено!

– Нет, вы серьезно?

Якушеву хотелось идти все на той же шутливой волне, но слова незнакомки несколько остудили его. И она это почувствовала, хитро и насмешливо взглянув на него.

– Что, испугались?

– Да веселого, честно говоря, мало, – признался он. – В мои нынешние планы разговоры, по крупному счету отнюдь не входили.

– Да вам-то что бояться, если уж кому достанется, так только мне, – сказала она, обходя большую лужу.

– Кто же он, ваш телохранитель?

– Моя свекровь. Каково? Не ожидали этого услышать?

Якушев от неожиданности растерялся. Он почему-то не допускал, что вот эта милая, пригожая толстушка может быть чьей-то женой. Ужасно молодой для этой роли казалась она, и не было в ней той серьезности, основательности – так про себя определил он та, что отличает замужних от всех других женщин. Странно, но признание молодой женщины, что она замужем, вызвало легкую горечь в душе. Хотя казалось, чего огорчаться, серьезных намерений он вроде бы не имел, что же до легкого флирта, так это даже и лучше. Все проще и яснее!

– Извините за нескромный вопрос. Я понимаю так, если вас встречает свекровь, значит, ваш благоверный где-то далеко?

– Вы многое хотите знать, хотя мы с вами еще и незнакомы.

– Виноват: Якушев. Форма говорит сама за себя.

Он приободрился, в нем привычно начала натягиваться знакомая струна. «Где наша не пропадала!»

Имя ее было непривычно и показалось Якушеву красивым. Лина. Лина Артемьева. Выпускница фельдшерско-акушерского училища. Сегодня сдали последний экзамен, по этому поводу и пришли сфотографироваться у памятника на набережной, где он увидел их. Рядом с ней стояла светленькая ее подружка – вот с кем нужно ему-познакомиться! Инна Ратникова. Девчонка, каких поискать. «Значит, Инна. Инночка. Запомним. Нелишне».

Якушев хотел как можно больше узнать о жизни своей новой знакомой. Лина охотно отвечала на его вопросы.

Распределение? Да, распределение уже было. Куда поедет она? Должно быть, по месту работы мужа. Жена! Смешно. Она сама все еще не может привыкнуть к своему новому положению.

Год замужем, а виделась за это время с мужем месяца два, не больше, считая медовый. «Намек. И еще какой», – отметил Якушев. Он снова поверил в свою везучесть, удачливость. «Чем же занимается ее муж? Если это, конечно, не тайна?» – «Какая там тайна! Никакой тайны нет. На трубоукладчике работает, Все время в поле, в степи. Из-за квартиры пошел. Со стариками вместе разве жизнь, а там есть надежда получить свой угол. В конце года у них там, в Уфе, в управлении, от которого он работает, дом сдают; вот там квартиру, обещали. Туда, в Уфу, к мужу и поедет. А сейчас пока что здесь в Оренбурге придется маяться. В другом каком городе, может быть, и ничего жить, но тут…»

Якушев, правда, не совсем понимал, что не устраивает его новую знакомую в городе, который ему нравился, но уточнять не стал. Его мысли сейчас были заняты одним: куда бы ему отправиться с Линой? И он, не очень уверенный в правильности того, что делает, повел ее в кафе на углу сквера. По крайней мере в этой стекляшке они могут часок-другой спокойно посидеть. Взять мороженого, соку или там еще чего и болтать. Это ведь лучше, чем мозолить другим глаза на улице. Кафе, правда, от ресторана и дерут там дай боже, но, к примеру, на пару фужеров шампанского как-нибудь наскребет.

Якушев сделал галантный жест и, придерживая стеклянную створку двери, пропустил Лину. Они огляделись. Якушев в поисках свободного столика, Лина – дабы убедиться, что никого из знакомых нет.

Сели за столик в углу. Якушев учтиво придвинул меню. Выбирать не пришлось. Шампанского не было и в помине. От крепленого вина Лина отказалась, сказав, что в следующий раз выпьет с ним непременно, а сейчас, мол, не, стоит, потому что им хорошо и без вина. Не так ли?

Тон, каким все это было сказано, взгляд, немного несмелый и в то же время лукавый, внушали Якушеву уверенность, что у них с Линой наладится. Они сидели друг против друга, не спеша потягивая молочный коктейль, Якушев подвинул вперед свою ногу, так, чтобы чувствовать ее колено. Ресницы Лины трепетно вздрогнули. Она удивленно подняла на него глаза, слегка прищурив их. Якушев улыбнулся, вкладывая в эту улыбку потаенный смысл. Ему была важна ее реакция. Она отодвинула ногу, но Якушев улучил момент и снова, как бы невзначай, коснулся ее своей коленкой. Она с усмешкой взглянула на него и под столом хлопнула его ладонью по колену. Ему хотелось продолжить эту невинную игру, от которой временами по телу прокатывалась горячая волна, но нужно было уходить: кафе закрывалось.

– Идем, идем, – спохватилась Лина. – А то мы засиделись.

Якушев взглянул на часы и только сейчас вспомнил о письме, переданном Родиным. До прихода поезда оставалось десять минут. При желании, если поторопиться, он мог бы успеть.

Она уловила его замешательство, спросила, что его озадачило.

– Так, пустяки, – отмахнулся Якушев, поднимаясь следом за ней, не сводя глаз с ее ладной фигуры. Она довольно засмеялась, видимо радуясь тому, что нравится. Ей тоже был симпатичен этот рослый курсант с птичками в голубых петлицах. С ним бы не грех пройтись по Советской на зависть девчонкам.

– Не надо меня провожать, – сказала Лина, когда они вышли из кафе.

Якушев крепко держал ее за локоть.

– Давайте распрощаемся здесь, – предложила Лина. – Вон, видите, на нас уже оглядываются.

– Тем хуже, – сказал спокойно Якушев.

На правой стороне, в какой-нибудь сотне метров от стекляшки, влажно, маслянисто блестели под слабо сочащимся зеленоватым светом уличных фонарей старые тополя городского парка.

Они миновали облезлые, еще не подновленные ворота городского парка. Якушев, как бы между прочим, обнял Лину за талию, привлек к себе. Он слышал, как у нее перехватило дыхание. Скамейки при входе в парк были пусты, и никто бы не помешал им миловаться здесь, но Якушев увлекал Лину дальше, в глубь старого городского парка, в самую его глушь, куда они обычно, придя на танцы в «Тополя» – городской парк звался еще и так, – уводили девчат.

Летом этот укромный уголок в самом конце парка, в северной части его, по своей популярности мог соперничать с танцверандой. Приходилось спешить, чтобы занять хорошее место. К окончанию танцев под каждым деревом белели лица, красновато теплились огоньки сигарет.

– К стене, что ли, ведешь? – Лина залилась смехом, впервые за вечер назвав его на «ты».

Вот-вот, они так и говорили: «пойдем к стене». Парк в этом месте упирался в старую, темной красной кирпичной кладки стену.

Веселый смех Лины придал ему уверенность. Значит, и ей хорошо знакомо это место. И, может быть, даже в одно и то же время бывали здесь, под этой вот стеной. Очень даже может быть.

Дорожки в парке еще не успели просохнуть, остро пахло сырой прошлогодней листвой.

– Может, не пойдем дальше? – спросила неуверенно Лина.

Он вдруг снова привлек ее к себе.

Она подняла лицо, приоткрыла рот, собираясь что-то сказать. Но в ту же секунду он крепко впился в ее влажные, приоткрытые губы. Он долго не отпускал их, чувствуя, как слабеет, тяжелеет ее тело. Она пыталась оттолкнуть его, но движения ее были слабы, вялы. Наконец ей удалось высвободить лицо.

– Сумасшедший, – сказала она, поправляя смятую прическу.

Эти слова лишь подхлестнули Якушева. Он ринулся в новую атаку, привалил ее к дереву и, жадно, горячо обцеловывая щеки, глаза, шею, начал торопливо, лихорадочно мять ее податливое тело. Он расстегнул ее пальто, и тут, словно очнувшись, она резко выпрямилась, выбросив прямо перед собой вытянутые руки. Он отшатнулся, оторопело глядя на нее. В темноте не видно было ее лица, но голос был решительный.

– Хватит, – сказала она, застегивая пуговицы пальто. И он вынужден был подчиниться этой властной интонации.

– Больно быстрый, или думаешь, если замужняя, то все можно…

Якушев не стал перечить. Лениво загребая носком прошлогоднюю листву, молча следовал за ней по дорожке к выходу. Неужели он дал промашку? Или, быть может, их линии не совпали? Вот и пойми этих женщин! Не одно, так другое выкинут. Он разыгрывал из себя обиженного, старался не глядеть на свою новую знакомую.

– Ты чего скис, – сказала она как ни в чем не бывало. И, притянув его, звучно чмокнула в щеку. – Мир!

Снова выведенный из спокойного состояния этим беглым поцелуем, он хотел обнять ее.

– Все, все, – сказала она, увернувшись.

Выйдя из ворот и завидев троллейбус, Лина начала торопливо прощаться. Делала это с такой поспешностью, будто троллейбус был последним.

– Где и когда увидимся? – спросил Якушев, задержав ее руку.

– Не знаю, – сказала она, не спуская глаз с троллейбуса.

– Быть может, в субботу на набережной в семь. Слышишь?!

Она, не ответив, быстро вскочила в троллейбус и, не взглянув в его сторону, прошла по пустому, освещенному голубоватым светом ламп салону к передней кассе. Оторвала билет, села у окна и все так же, не взглянув на него, беззвучно, как в немом кино, проплыла мимо.

Он тоскливым взглядом проводил ее троллейбус и пустынным тротуаром побрел к казарме. На повороте в переулке у фонаря остановился, вытащил из кармана помятый конверт. О чем он там хоть повествует своей ненаглядной? Якушев разорвал конверт, не испытывая ни малейшего угрызения совести за то, что читает чужое письмо. Сам же сказал, если что – порви. Так почему же вначале не прочесть. «Здравствуйте, Тоня! Часто вспоминаю вас, хотя и виделись мы мельком. Я не ошибусь, сказав, что вы славная девушка. Наверное, я не первый говорю вам об этом…» Ну вот начинается, ухмыльнулся Якушев, с презрением относившийся к сентиментальностям. Нет, брат Родин, не туда тебя, прямо скажем, понесло. Не туда! Негоже нашему брату распылять себя по мелочам.

– Что, взводный, срочное послание?

Якушев резко обернулся. Сияя своей добродушной улыбкой, к нему приближался Исмаилов.

– За тобой не угнаться. Засек еще на бульваре, но только сейчас догнал.

Якушев скомкал письмо и бросил в урну под фонарем.

– Вот как… – изумился Исмаилов, подходя к Якушеву.

– Только так! – ответил взводный, кладя ему на плечо руку.