Текст книги "Печенежские войны"
Автор книги: Владимир Буртовой
Соавторы: Игорь Коваленко
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)
Стрела Ярого
Я иду служить за веру христианскую,
И за землю русскую,
Да за стольный Киев-град,
За вдов, за сирот, за бедных людей.
Былина «Илья Муромец и Калин-царь»
Утром с запада надвинулись невесёлые и прохладные тучи, закрыли солнце, обложили небо от края и до края и повисли над ковыльной степью. Дул свежий ветер, ковыль ровно клонился широкими волнами через всё неоглядное поле. Ковыльные волны, потемневшие под сумрачным небом, бесшумно обтекали лесистые суходолы и балки, мягко дыбились, когда перекатывались через могильные курганы давно исчезнувших из степи и из памяти народов, и там, далеко на востоке, умирали, словно срываясь и падая в Днепр с высокого правобережья.
После тризны воевода Радко получил коней для дозорной заставы и отправил сотенного Ярого в помощь Власичу. Ярый настиг Власича на второй день уже на подходе к Роси и похвалил киевлянина, что шёл он следом за печенежским войском бережливо, выслал далеко вперёд и по сторонам сильные дозоры.
– Вместе теперь спроводим находников. Ведь и нас теперь сила немалая.
Обернулся в седле Власич – за спиной будто густой и ровно подрезанный молодой сосновый лес, так ровно и густо торчали над всадниками копья, не менее пяти сотен их было. И червлёные щиты широко растянулись по полю: пусть видит ворог, что дружина идёт следом немалая!
Власич через время спросил:
– Князь Владимир остался в Белгороде?
– Уехал. После тризны по старейшине Воику и иным павшим белгородцам, ночью же, сел на коня и уехал в Киев. Немалые заботы гнетут князя. Тяжко ему было на Кургане Богов, видел я. Старейшина Воик был одним из последних ратников, кто ходил под знамёнами князя Святослава.
– Но ведь и ты был рядом со Святославом в походах на Царьград! – отозвался Власич, оглядывая степь впереди заставы – слева постепенно надвигались густые заросли Приросья, в тех зарослях мог укрыться скорый на конский скок ворог. – И сказывают, был в немалой чести у князя Святослава. Неужто князь Владимир не вспомнил о тебе и не отметил?
Ярый улыбнулся светлыми голубыми глазами, а потом тронул пальцами шрам на правой щеке.
– Что я и что моё прошлое? Таких воев, как я, преданных до скончания живота своего, у князя Святослава много было! – Ярый погрустнел вдруг, вспомнив прожитое многолетие – да было ли всё это? Было ли радостное отрочество и первый поход на греков ещё безусым небывальцем, первый удар мечом о щит ворога и первый змеиный посвист стрелы над ухом, первый хмель сечи и первая похвала князя Святослава. Было, о том часто теперь напоминают раны, извещая о всякой перемене погоды. А вспомнив, что жизнь была незряшней, с пользой земле родной, снова улыбнулся, потеребил серого коня по чуть влажной шее, ласково понукая идти резвее по высохшему за лето и высокому, почти до колен, степному разнотравью.
– Князь Владимир вспомнил обо мне на тризне, хвалил за сечу под городом, из своих рук хмельным мёдом угощал. Звал в Киев доживать последние дни в тихом тереме, обещал присмотр и уход… Но я заставу не хочу оставлять! В ней и смерть приму, – сказал так Ярый, а сердце заныло от щемящей тоски. И не один ведь он – вои-други рядом, а такого, как Славич, где ещё сыщешь? Думалось совсем недавно, что доживёт он свои годы в горнице Славича, при детях и внуках его, да бог неба по-иному распорядился…
Впереди с облысевшего холма тяжело поднялся сытый курганник и полетел над степью, а его сжатые в кулачки мохнатые лапы низко висели над белыми метёлками ковыля.
– Зри, Ярый! – привстал над седлом Власич.
Навстречу им, поднятым над головой копьём делая знаки остановиться, торопил коня молодой дружинник. Подъехал и известил:
– У междулесья, где мы завалы делали, перед бродом, печенеги сторожевой полк выставили. Костры разводят, должно, останутся здесь и на ночь грядущую.
Ярый забеспокоился, торопливо сказал:
– Странно это, – помолчал в раздумии, спросил: – Кибитки находников через Рось переправлены или ещё на нашей стороне Роси?
Дружинник пояснил, что кибитки печенегов уже за рекой, добавил с нескрываемой радостью:
– Ещё усмотрели мы, сотенный, как часть печенежского войска, не менее трети полков, спешно и без кибиток умчалась в степь, будто за кем угоном пошли, при поводных конях каждый всадник. Большой шатёр кагана на нашем берегу поставлен, и стража вокруг шатра.
Ярый распорядился:
– Возвращайся к дозору, да следите исправно – не ударили бы печенеги по нам нежданно, – и повернулся к Власичу – Не понимаю кагана – уйти от Белгорода и вдруг встать у самого кона земли нашей! Зачем? Что задумали находники? И куда треть войска послал Каган? Может, опять хитрость какую умыслил Тимарь?
И тут же, словно по этому тревожному зову сотенного, из леса, который густо покрыл Поросье, выступила конная застава силою не менее тысячи копий. Глянул Ярый – на воях не шеломы русичей, а высокие меховые шапки. Да и откуда здесь русичам быть в такой силе?
– Исполчить дружину! – распорядился Ярый. По знаку Власича дружинники сомкнули строй, ощетинились длинными копьями.
– Ударим? – повернулся Власич к старшему в заставе и шелом надвинул по самые брови. По румяным щекам легли глубокие морщины – Власич сжал челюсти пальцами, перебирал тяжёлое древко копья, словно отыскивал самое удобное место, где сжать древко намертво.
– Почему коням должного хода не дают? – отозвался в раздумии Ярый, пристально вглядываясь в конную заставу – она медленным шагом надвигалась на полк русичей. До неизвестного войска оставалось менее поприща, а всадники ехали всё тем же неспешным шагом, будто не видели супротив них стоящих русичей. И копья по-прежнему торчат над меховыми шапками, не склонены к конским головам.
– Хитрость печенежская, – горячился Власич. – Их числом вдвое против нас. Не охватили бы со спины. Придавят к полкам у брода – костьми ляжем!
– Похоже, что так, – согласился осторожный сотенный. Пора было отходить к Белгороду. И в это время из строя чужих всадников отделился небольшой отряд. Когда конники стали хорошо различимы, Ярый удивлённо крякнул – одеты в бронь русичей!
– Что за наваждение? – проворчал Власич обескураженно. – Не печенеги ли переодетые?
Ярый дал знак изготовить луки. Если эти приблизятся вплотную, а весь полк тронется в галоп, он даст знак побить этих и уходить спешно к городу.
И тут Власич разразился радостным криком:
– Сбыслав! Да ты ли это? – И Ярому – Наш это, княжий сотник!
Сбыслав, пожилой, сухощавый в лице, непомерно длинный, так что ноги свисали пообок коня едва ли не к земле, не снимая боевой рукавицы, огладил бороду, с усмешкой спросил Власича и Ярого:
– Никак сечу со мной задумали начать? Ишь ощетинились, словно вепри при виде стаи волков!
Власич указал на всадников, с которыми его старый знакомый только что ехал.
Сбыслав понял жест Ярого и пояснил:
– Это торки князя Сурбара. Повелел князь Владимир выступить нам из Родни к Белгороду и при случае оказать вам помощь. Увидели мы печенегов у брода, затаились, стали доглядывать, себя не показывая, пока не приметили вашу заставу.
Через время торки соединились с заставой Ярого, приветствуя русичей радостными криками и взмахами кривых мечей. Тут же Сбыслав разослал из торков сильные дозоры перекрыть выход от брода, а русичи спешились приготовить ужин.
– Тимарь снарядил треть войска куда-то. Не к Родне ли? – выказал беспокойство Ярый. Сбыслав сказал, что с приходом из Киева пусть и престарелых дружинников вместе с отроками – небывальцами опасности городу от печенегов нет.
– Да и союзные нам торки близ Родни большим становищем держатся, – добавил Сбыслав, утирая рыжую короткую бороду после трапезы. – А тех печенегов, что в степь ушли, мы издали проводили. Половину дня обок с ними наши торки скакали. Те печенеги нам уже не страшны, в свои земли ушли.
– Отчего же Тимарь сам задержался у Роси? – не мог успокоиться Ярый.
А вечером, когда по степи растеклись первые сумерки, Ярый сказал Власичу и Сбыславу:
– Пойду лазутчиком к печенежскому стану. Ночь мне в помощь.
Сколько Власич ни отговаривал, Ярый стоял на своём:
– Пойду. Знать надо, что надумал коварный печенег? Надолго ли остановил войско у Роси?
– Возьми тогда хоть воев для бережения, – присоветовал Сбыслав, дивясь упорству старого сотенного.
– Не князь я, – отшутился Ярый. – Сто воев взять – много для лазутчиков, а десять не спасут, если на печенежские копья наткнёмся. К чему лишние жертвы?
Згар попросил:
– Возьми меня, Ярый. Обузой не стану, а за кровь Янка при случае долг вернуть печенегам хочется.
Ярый согласился:
– Тебя возьму, коли так просишь.
Пошли суходолом на восток, к Роси. В спину дул всё тот же ровный ветер с заката. Когда суходол сошёл на нет, поползли полем к кустам Приросья. Потом густо запахло прошлогодними листьями, и ветер перестал дуть в спину, но продолжал всё так же шуметь над головой, раскачивая деревья. Лишь теперь Ярый обернулся и поманил Згара поближе к себе, сказал, шёпотом:
– Кажется, прошли незамеченными. Дальше легче будет, лесом пойдём. Не отстань в дебрях, держись рядом.
Згар молча последовал за сотенным.
– Река совсем близко, – пояснил через время Ярый, но Згар и сам легко различил прохладную свежесть воды. – Теперь повернём вправо, вдоль берега, и выйдем к займищу у брода, где со Славичем стояли в последний раз…
Дальше шли уже почти на ощупь: тьма сгустилась быстро. Тьма была и там, над головой. Сквозь вершины деревьев совсем не просматривалось серое небо. И ни одной звезды за тучами не видать!
Звезды вдруг заблестели сквозь заросли прямо перед ними, густо и крупно, и тут же потянуло горьким дымом – так пахнет дым от горящих сухих листьев, кинутых в костёр. Ярый осторожно раздвинул ветки кустов – вот он, вражий стан!
Оба берега ещё не спали: и ближний, где хорошо было видно при свете костров всё займище, и правый, высокий, где костры освещали кибитки на высоких колёсах. У ближних костров группами сидели степняки, иные ходили, что-то меняли или делили – издали не разобрать. Ближе к реке, у орешника, где когда-то укрывался Тур со своими дружинниками, стоял шатёр кагана. Чуть левее, у самой реки, видны были три крытых возка на колёсах со спицами и железными ободами.
«Где же я видел такие вот возы? – силился вспомнить Ярый, а потом вдруг будто высветило в голове. – Да это же возы греческого посланца Торника! Да и сам Торник при своих возах, и стража его цела, не побита… Приходил к нам, выпытывал, лгал. Мы с Михайлой тогда решили, что для себя любопытствует грек, а он заодно с Тимарем!» Ярый увидел, как высокая фигура Торника изогнулась у костра, как он прошёл к ближнему возу и что-то там проверил, потом повернулся спиной к реке и о чём-то заговорил со слугой Алфеном, которого Ярый тоже помнил. В это время к греку спешно приблизился печенег, поклонился и указал рукой на шатёр кагана. Торник не торопясь пошёл следом за посыльным печенегом – и его признал Ярый: это был толмач Самчуга, – то и дело оглядываясь на своё добро во вместительных возах. Стража расступилась, и грек проворно скрылся в шатре.
Ярый понял всё – вот кто навёл печенегов на Русь! Вот на ком кровь названого сына Славича и тех, кто погиб под Белгородом! Коварный грек! Ел хлеб наш, пил нашу воду и такую подлость содеял! Ярый стиснул зубы, потянул из колчана длинную стрелу, прошептал Згару:
– Врал, что под стражей у кагана, а ему земно поклоны бьют, приглашая в шатёр! Врал, что пограблены товары и посылал своего человека за выкупом в Константинополь к брату, а его возы целы и под крепким охранением! Теперь бы только дождаться, когда выйдет из шатра. Змею со двора мало выгнать… Не вырвешь ей жало, жди нового укуса!
* * *
Тимарь сидел на бархатной подушке и смотрел на неспокойный язычок светильника. Фитиль потрескивал в жидком масле, и запах копоти стлался вокруг, пересиливая запахи трав и мокрых приречных зарослей.
Тяжёлые мысли теснились в голове кагана, а перед глазами то и дело вставал молодой князь, пронзённый копьём со спины так, что конец сверкающего жала, вспоров дорогой халат, вышел через грудь…
– Идут наши посланцы, идут, великий каган! – сотник Осташ первым оповестил Тимаря и Уржу о том, что печенежские посланцы разминулись с урусами на ничейном поле и приближаются к Белому Шатру.
– Вижу, – резко ответил Уржа, поманил сотника к себе и тихо напомнил о том, что было ведено сделать накануне отхода князя Анбала в город урусов. – Не забыл, сотник? Сотворишь кагану угодное дело, наутро тысячу воинов примешь под свою руку!
Осташ головой ткнулся в красный ковёр, постеленный перед кагановым шатром.
Князь Анбал в сопровождении бывших при нём верных нукеров поднялся на холм, приветствовал кагана.
– Были мы в городе урусов… – начал рассказывать молодой князь, но Тимарь резким движением руки остановил его, громко спросил, указывая рукой на сосуды, которые держали за спиной князя два нукера:
– Что это?
– Это и есть та пища, которой бог урусов наградил их город! Мы всё пробовали, великий каган – дивная пища в их колодцах, и…
– Внесите в шатёр! – распорядился каган, встал с подушки и в сопровождении брата, телохранителей и князя Анбала вошёл в шатёр, велел поставить корчаги урусов у двери. Сотник Осташ, выпроводив нукеров князя Анбала, сам остался у этих корчаг.
– Так ты говоришь, князь, это и есть пища, богами дарованная урусам Белого Города? – насмешливо спросил Уржа.
Анбал гордо вскинул голову, обидевшись на недоверие, которое сквозило в каждом слове старого князя Уржи.
– Да! В городе два колодца, и в них неизбывно черпается медовый раствор и молочный кисель…
– Теперь и мне понятно, почему урусы так долго стоят на стенах, – тихо проговорил Тимарь. – Идём, князь, перед всем войском о виденном расскажешь. Иди! Сотник, вынеси эти сосуды следом, войску напоказ.
Анбал вышел из шатра первым, за ним Тимарь, Уржа, а следом сотник Осташ с трудом вынес объёмистые корчаги, наполненные дарами белгородских колодцев.
– Слушайте, князья мои верные и вы, нукеры отважные! Посылали мы в город урусов своего подданного князя высмотреть всё и нам о том рассказать. Вернулся князь Анбал и говорит, что бог урусов даёт им пищу из волшебных колодцев! Князь и нам отпробовать той пищи принёс. Так ли, князь Анбал? – Тимарь резко повернулся к молодому князю.
– Так, великий каган и вы, князья печенежские! Налили урусы этой пищи и нам, чтоб отведали мы и не стояли зря под стенами…
– Хорошо! – прервал Анбала Тимарь. – Посмотрим мы, чем даровали урусы нашего посланца, чтобы мы ушли от стен их города! Сотник, покажи нам, что в этих сосудах?
Сотник Осташ рывком приподнял корчагу, опрокинул её, и на красный ковёр плеснулась пахучая медовая сыта, а потом тяжёлой струёй полились золотые монеты…
Ближние князья и старшие нукеры едва не кинулись к ковру, всяк по-своему – с удивлением, негодующе, зло – выказав рванувшееся из души негодование.
– Измена! – страшное слово первым выкрикнул сотник Осташ. – Князя подкупили урусы!
– Так вот какая пища богов в тех колодцах, князь Анбал! – Уржа, словно неотвратимый рок, вплотную подступил к Анбалу, а тот, не мигая, смотрел на горку золотых монет.
– Смерть предателю! – этот крик словно плетью хлестнул молодого князя по лицу. Он вскрикнул, взмахнул перед собой руками…
Осташ со всей силы ударил копьём князя в спину.
– Ты на князя поднял руку! Князя только каган может приговорить к смерти! – Уржа выхватил саблю и, не дав сотнику опомниться, свалил его на красный ковёр, рядом с поверженным князем Анбалом. Войско откликнулось гулким ропотом, и трудно было разобрать, князя ли осудили воины, или поступок сотника…
К Тимарю приблизился Уржа и чуть слышно прошептал:
– Ещё плохие вести, брат мой. Змеёныши – сородичи мёртвого Анбала – слух успели пустить среди войска, будто мы утаили золото, много золота, которым урусы якобы откупились перед всем войском! А мы, ты и я, убили князя и то золото себе оставили, чтоб с нукерами не делиться. И теперь все хотят справедливого дележа. Многие нукеры, не таясь от моих доглядчиков, грозятся не уйти от Роси, пока мы не совершим такого дележа.
Тимарь тяжело повернулся к брату, пытливо глянул в его узкие, настороженные глаза: брат думал, как спасти себя, кагана, как удержать власть в руках от завистливых и беспощадных сородичей, каждый из которых только и ждёт удобного случая.
«Обманули князей, нукеров… Анбала убили, а покоя душе так и не сыскали, – размышлял Тимарь, ворочаясь на подушке. – Расспрашивал я нукеров, ходивших в Белый Город урусов. С теми колодцами урусы через неделю повалились бы на траву, как валятся осенние мухи при первом морозе! Не от страха перед колодцами увёл я войско от проклятого города!»
– Коварные тмутараканцы! – выкрикнул Тимарь, не сдержавшись от прихлынувшей злости. – Должно, их лазутчики уследили-таки, когда кинулись мы на Кыюв! Теперь по нашим вежам гуляют безнаказанно!
Гонцы принесли весть о нападении тмутараканских урусов на печенежские вежи в тот час, когда Анбал только что возвратился из голодного Белого Города. Ещё неделю продержать город в осаде, и он упал бы к ногам кагана, как падает в траву откормленный осенний гусь, перенятый в воздухе меткой стрелой степного охотника!
Известие о тмутараканском нападении утаить не удалось, и родичи Анбала кинулись теперь со своими полками в угон за южными соседями-урусами. С оставшимися у Тимаря полками против дружины князя Владимира не устоять. Да вот сказывает брат Уржа, что и свои нукеры недобро шепчутся за спиной, чьей-то крови ищут. Чьей?
– Где же нам взять столько золота? – вздохнул Тимарь и поднял глаза на брата, а в них – тоска от ожидания близкой и неотвратимой расплаты за неудавшийся поход, за многие жертвы, не оплаченные добычей и большим полоном.
– Не о золоте, брат, речь теперь, – снова прошептал Уржа. – Если выставим золото, нукеры подумают, что скрыть хотели от них, нашим ворогам это будет на пользу. Надо найти виновного в неудаче похода. Не найдём – нас обвинят и потребуют крови. Тут уж родичи Анбала не станут дремать! Молодому Араслану власть князья не отдадут, в другом роду поищут достойного сидеть на подушке каганов!
– Чью кровь думаешь пролить? – спросил Тимарь, а сам в душе принял уже решение: потребуют нукеры его смерти – на колени встанет перед ними, повинится за свою старую глупость, но просить станет сберечь для будущей походной славы его сына Араслана. Пройдут годы, и сын сумеет взять своё, как сделал это он, оттеснив родичей старого Кури. – Я готов предстать перед войском, но ты живи и расти сына моего, брат…
– Это успеется, – ответил Уржа, удивлённо посмотрев на Тимаря. – Думаю, греков отдать. Больше пока среди нас некого выдать.
– Торник – посланец императора, – возразил было Тимарь. – Не сотворили бы греки зла нашим вежам.
Но Уржа настаивал на своём:
– Не до нас теперь императору. Помнишь, сказывал Торник, что арабы большой силой идут на Византию. Вновь появится нужда в наших богатырях, десятки посланцев пришлёт император и с богатыми дарами. А про Торника и не вспомнит даже. Что стоит жизнь одного? Тысячи таких гибнут в далёкой нам Византии.
Тимарь опустил голову, думал, однако, недолго – прав брат, другого пути нет, а своя кровь дороже чужой, – согласился:
– Пусть будет так. Князьям раздай меха из возов грека, а войско пусть насытится кровью чужеземцев. А ещё надо пустить слух среди нукеров, что привёл грека к нам князь Анбал, что задумали они зло против своего кагана. Если кто и не поверит – не велика беда, зато недруги прижмут лисьи хвосты.
Морщинистое лицо Уржи наконец-то осветилось улыбкой надежды.
– Мудро решил ты, брат, – сказал он и, выйдя из шатра, послал Самчугу за Торником.
Едва Иоанн вошёл в шатёр, как сзади у него тут же появились два рослых телохранителя, недобро сверкнули обнажённые мечи. Торник хотел было приветствовать кагана, но Тимарь прервал его нетерпеливым жестом:
– Ты убеждал меня, коварный грек, что Русь как спелый плод у дороги, а сорвать его некому! – Тимарь говорил тихо, но Торнику стало жутко от его голоса. – Ты убеждал меня, подлый грек, что Русь – кошель при дороге, и нужно только наклониться поднять его! – продолжал Тимарь, а Торник опускался перед каганом всё ниже и ниже: сперва голову склонил, затем надломился в коленях и влажными от пота ладонями коснулся мягкого ковра, но ковёр не согрел Иоанна, наоборот, почудилось ему, будто всё ещё пахнет плохо вымытая кровь князя Анбала, пересиливая запахи копоти светильника и восточных натираний.
– Ты убеждал меня, что в Белгороде нет дружины, а конная застава числом мала! – возвысил голос Тимарь, наливаясь злобой против грека. – Теперь я знаю – тебя послал в степь русский князь. Ты обманул меня и будешь за это казнён!
Нукеры за стенами Белого Шатра притихли, перестали переговариваться вполголоса, слушая грозного кагана.
– О великий повелитель степи, – голос Торника задрожал, а сам он на коленях посунулся по красному ковру к Тимарю, – выслушай меня, и тогда…
Но Тимарь прервал его хрип несдерживаемым криком.
– Наслушался уже! Взять и бросить у шатра связанным! А утром будет казнь обманщикам. При всём войске. Вон ехидну с глаз долой!
– Пощади, о великий каган! – умолял Торник. – Рабом твоим буду бессловесным! Пощади-и-и!.. – хрипел грек и извивался в руках телохранителей. Но печенеги скрутили ему руки за спину, связали сыромятным ремнём и потащили к выходу. За шатром слышно было, как бросили на землю связанное тело, а когда грек застонал, кто-то из нукеров ударил его ногой и крикнул:
– Заткнись, ты! Мигом вырежу язык собакам!
И до утра всё затихло, только ухал неподалёку в зарослях над Росью потревоженный многолюдством филин да изредка покашливал один из телохранителей, не в силах совладать с хворью. Тихо было, но Тимарь спал плохо. Слушал ровное дыхание сына пообок – Араслан спал, положив рядом готовый к действию меч и не сняв железной рубахи, скрытой под халатом. Ворочался с боку на бок, в размеренных шагах нукеров страшился распознать крадущиеся шаги наёмных убийц, несколько раз поднимал голову с подушки, чтобы лучше слышать, и вновь забывался ненадёжным, чутким сном.
Проснулся с головной болью и зло крикнул Самчугу – брить лицо.
Тимарь вышел из шатра, сощурил воспалённые от бессонницы веки, не выдержав встречного яркого солнца. На правом берегу реки, будто напуганные волчьим воем овцы, теснились друг к другу кибитки, а над ними сизой пеленой стлался вечный спутник кочевников – дым костров.
Перед войском со связанными руками стояли греки, и первым из них был Иоанн Торник, как чертополох осенний, длинный и чёрный. Прыщеватый Алфен то и дело валился на траву. Нукеры поднимали его копьями. Тимарь сплюнул и подал знак Урже:
– Начинай.
Уржа ловко поднялся на красивые носилки между двумя конями, встал над войском и начал громко выкрикивать:
– Храбрые богатыри! Верные нукеры повелителя степей! Много и удачно водил вас в походы великий и славный каган Тимарь! И везде вас тяготили после походов обильная добыча и полон. А теперь идём мы в свои вежи почти пустыми. И повинны в этом коварные греки. Они хитростью через скрытых врагов проникли в наш стан и были приняты нами за посланцев дружественного нам императора. Это они обманули великого кагана, сказав, будто русская дружина ушла из Кыюва. А она сидела за крепкими стенами Белого Города! Это их вина, что нечем порадовать вам старых родителей, нечем одарить жён и невест. Великий каган приговорил казнить их!
Войско, обманутое в своих надеждах поживиться чужим добром, содрогнулось от ярости.
– Сме-ерть им! Сме-ерть! – кричала степь, потрясая мечами и копьями, порываясь тут же произвести страшную расправу.
Ещё кричало войско, ещё крик этот метался между правым берегом и лесом, а к ногам палача уже упало первое тело – человек нанялся к Торнику в посольскую стражу денег заработать, а нашёл смерть на берегу далёкой славянской реки Роси. Второй грек пытался было уклониться от удара, но широкий меч настиг его.
Тимарь вздрогнул, когда греки, бывшие стражники при посольстве Иоанна Торника, вдруг с безумными воплями, будто слепые, кинулись бежать в разные стороны. Один упал сразу, трое были настигнуты печенегами и убиты в спину копьями, а двое, несуразно раскачиваясь – руки у них были связаны за спинами и бежать было неудобно, – всё же достигли плотной стены войска. Но от волка спасения в когтях у барса ищет только обезумевший.
Добежали и грудью ударились о густой ряд склонённых копий и так стояли, пронзённые, некоторое время, хватая широко раскрытыми ртами свежий утренний воздух: потом повалились навзничь, разбросав по траве ноги.
Тимарь и сам уже разъярился от вида пролитой крови, а Уржа, стоя перед Торником и Алфеном, по-заячьи быстро-быстро дёргал ноздрями.
– Этих – на берёзы! – закричал вдруг Уржа и холодным клинком меча ткнул в грудь сомлевшего до бесчувствия Алфена. Пот и слёзы смешались на толстых щеках Алфена. Ноги уже не служили ему. Подскочили нукеры, разрезали ремни на руках, подняли. Грек рванулся вдруг из крепких рук печенегов и кинулся на колени перед Тимарем, торопливо – не опоздать бы спасти жизнь! – засунул руку за отворот затёртого халата и выхватил заветный кошель с золотом, протянул кагану.
– Великий повелитель, жизни молю, жизни! – и с воплем тут же отпрянул. Это Тимарь, в злобе перекосив рот, взмахнул мечом, и Алфен уронил к ногам кагана золото и кисть правой руки. Нукеры с криками и руганью поволокли Алфена и Торника к залитому солнцем лесу. Печенеги арканами наклонили к земле две молодые берёзы, привязали к ним ноги Алфена и уже с трудом сдерживали, ожидая сигнала отпустить. Берёзки рвались из грубых рук…
– Аа-а-ай! – Алфен закричал так, словно тугое небо лопнуло от края и до края, а Торник упал лицом в траву, не в силах смотреть на то, что ожидало и его. Миг крика, а потом страшная тишина задавила займище, только шелест листьев, безучастных к человеческому горю и боли, да тяжёлый выдох многотысячного войска.
– Теперь твой черёд отправиться к мёртвым, – прошипел Уржа, подступаясь к Иоанну Торнику. Торник вскинул над собой руки, длинные и трясущиеся, замахал ими, словно отталкивая от себя всплывшее во сне страшное привидение.
– Великий бог, спаси!.. – кричал Торник, вдруг вспомнив холодный погреб брата Харитона и его тихий шёпот, который сулил ему несметные богатства и почести царедворцев. – Харитон, проклина-а-аю тебя! Будь проклят, Иуда, погибель от тебя! Алмазы мои, золото… Всё отдам! Одарю нукеров! Выкуп дам, большой выкуп! – кричал Торник, извиваясь на спине, словно гадюка, над которой занесены острые вилы. Потом перевернулся лицом к земле, руками начал хвататься за слабую траву.
Слово о выкупе было услышано.
– Пусть даст выкуп войску! – закричали ближние нукеры, и дальние не замедлили поддержать:
– Хватит крови! Какая в том польза? Взять выкуп для войска!
Уржа поспешил дать знак, и нукеры подняли шатающегося Торника, повели к Тимарю. На полдороге поверивший в своё спасение грек освободился от рук печенегов, отряхнул мусор с халата. Не удержался и повернулся к берёзам, чтобы ещё раз увидеть то, чего только что счастливо избежал, – спасло золото.
Вдруг тонко свистнула прилетевшая из леса стрела и ударила в грудь Иоанна Торника. Грек без единого звука опрокинулся на спину. Печенежское войско колыхнулось, сомкнуло ряды и ощетинилось копьями, ожидая из леса неведомого и страшного, теперь уже для себя, а телохранители сомкнули перед Тимарем стену щитов, оберегая своего повелителя.
Но там, в безветренном лесу, пели птицы и ласково трепетала облитая утренним солнцем листва высоких тополей, ловя еле различимый верховой ветер. Ближе к жаркому всё ещё полудню подул лёгкий северный ветер, и туман ушёл в степь, а вслед за туманом на юг, в море сухого ковыля, пошло войско.
Когда копыта последнего печенежского коня ступили за край земли Русской, на грудь Иоанна Торника упал с неба проголодавшийся за ночь курганник, сложил жёсткие крылья, осмотрелся, обошёл торчащую из сердца стрелу и когтистой лапой ступил на застывшее лицо богато одетого византийского василика.