355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Буртовой » Печенежские войны » Текст книги (страница 10)
Печенежские войны
  • Текст добавлен: 9 февраля 2018, 16:30

Текст книги "Печенежские войны"


Автор книги: Владимир Буртовой


Соавторы: Игорь Коваленко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц)

Сказание второе
ЛИКИ ВО ТЬМЕ
Глава XI

Словно старцы, седые и древние, поют бессмертную сказку траве и деревьям, долинам и взгорьям, теремам и пещерам той страны, что дивной птицей из дедовских легенд распростёрла крылья на меже двух миров, и одним то крылом достаёт чудо-птица до холодного края земли, а другим – до тёплого её пояса.

Человек приходит и уходит, а люди вечны. Так вечна и мать-земля, на которой, подобно людским поколениям, сменяют друг друга в бесконечном своём круженье и годы, и времена их.

И давно и недавно поблекли скошенные хлеба, и отшумели дожди в берёзовых рощах, и отсверкали белизной снежные сугробы, и льды ушли, обнажив реки. Снова стало солнышко ласковым, добрым над пробуждённой от зимней спячки природой.

В прохладной глубине росских лесов, на дне овражков и ложбин, затаённых буреломами, ещё сохранились редкие лепёшки ноздреватого талого снега. А в открытых полях предгородни тепло. Босоногие подростки с игрушечными луками, трещётками и колотушками будут прилежно гонять птиц, пока зёрна не дадут окрепших всходов.

Но вот сейчас малолетние вихрастые защитники посевов, позабыв о своих колотушках и трещётках, вглядывались в даль, прикрывая глаза ладонями. Что привлекло их внимание?

Легко держась в сёдлах резвых скакунов, мчались двое. Они неслись во весь дух, словно наперегонки, выскочив из леса и устремляясь по Белградской дороге к видевшимся луковкам Киевских теремов, призывно поблескивавшим на Горе под лучами весеннего солнца.

Один из верховых был здешним дозорным воином, о чём без труда мог догадаться всякий встречный, стоило лишь взглянуть на его снаряжение.

Чуть откинувшись назад, мерно покачиваясь в такт коню, он держал поводья вытянутой правой рукой, Левая рука придерживала длинное копьё на плече. На конце копья пониже острия болтался жгут сухой соломы, который обычно зажигался в момент опасности, если сам дозорный, обнаруживший её, находился в отдалении от главной сигнальной вышки. Звали воина Иванко.

Другой нездешний. Это так же безошибочно определяли все, кто попадался навстречу.

Внешность чужестранца была благообразна: прямой нос, изящно очерченные лоб и подбородок, румяные щёки, брови вразлёт над густыми ресницами, стан гибкий и тонкий. Пригнувшись к холке коня так, что заячья шапка едва удерживалась на голове, он вприщурку поглядывал на сопровождавшего. На нём тоже была кольчуга, но железная её ткань пряталась под пригрязненной одеждой, сшитой, подобно шапке, из заячьих шкурок серым мехом наружу. У левого бедра сверкало широкое лезвие булгарского кривака без ножен. Имя этому юнаку – Блуд. Таково его настоящее имя, не вымышленное.

Оба, не сбавляя прыти, проскочили в распахнутые городские ворота, опрокинув лоток с горшками какого-то незадачливого скудельника, устремились вверх по длинной и шумной Малой улице.

– Дорогу! Сторонись! – выкрикивал Иванко.

Люди выбегали из лавок, высовывались из окон.

Эхо стучащих по брусчатке копыт россыпью металось между пёстрыми стенами жилых построек, сжимавших проезжую часть улицы, которую бороздили мутные, исходящие паром ручейки.

Молоденькие работницы на Красном дворе стайкой высыпали поглазеть на пригожего булгарина, который почему-то, к их разочарованию, держался отчуждённо. Даже гриди подошли поближе, всех обуяло любопытство.

– Где князь?

– Княжич где?

– С утра подался к матушке в Угорьское. Нездорова Ольга, – отвечали.

И снова помчались Иванко с Блудом, теперь уже с Горы к берегу через гать на болоте, через людный торговый край Подолья, вдоль Почайны, затем вдоль буро-синего Днепра-Славуты вниз, туда, где виднелся на лесистых кручах курган Аскольдовой могилы, к сельцу Угорьскому.

– Княжи-и-ич!

– Тихо! В чём дело?

Из окошка, свесившись наружу до пояса, выглянул Святослав. Брови грозно нахмурены, ветер буйно трепал русый локон волос на бритой его голове.

– Привет тебе, великий! – задрав подбородок, вскричал Иванко. – К тебе, красно солнышко, пожаловал булгарский вестник! Мне передали его у Родняграда, и я вот поспешил с ним сюда!

– Поднимитесь немедля. Оба, – строго приказал княжич. – Расшумелись, окаянные, тут вам не кружало, а матушкин двор. Нездорова она…

В большой горнице, занимавшей добрую половину второго этажа, народу было мало. Святослав, великая княгиня, воевода Асмуд да четверо стражей. Посреди горницы стоял низкий округлый стол под белоснежной скатёркой, на столе ничего, кроме кубка с лечебным зельем волхвов – крепкая ромашковая настойка – и незажжённой свечи. Бревенчатые стены увешаны рушниками и дощечками с набойной мозаикой.

Ольга, осунувшаяся, с воспалёнными глазами, закутанная в точно такой же пуховой платок, какие на боярынях при дворе, сидела в высоком кресле лицом к двери. Было ясно, что болезнь подтачивала её изнутри, причиняла страдания, однако осанка и взгляд этой славившейся твёрдым характером женщины говорили о том, что не сдавалась недугу, терпела боль и даже силилась улыбаться сыну.

Княжич, в просторной рубахе, ремешок с кистями, в мягких красных сапожках на собольем меху, сидел на скамье у раскрытого окна, скрестив на груди руки.

За окном виднелись облепленные грачами ветки огромного клёна, луг и кусок просёлочной дороги, по которой ползали, точно жуки, крестьянские телеги.

На краю этой же скамьи, почти в самом углу горницы, расставив мощные ноги в толстокожих сапожищах, восседал косматый Асмуд. Грудь воеводы прикрывали две толстые выпуклые стальные пластины, ремни которых были стянуты узлами на спине. Старый вояка сидел не на голой скамье, а на сложенной в несколько раз грубошёрстной подстилке, по-видимому, служившей ему и плащем. Ножны меча упирались в ковёр между ступнями, ручищи сложены на рукоять, на ручищах квадратный щетинистый подбородок, исподлобья пронизывающий взгляд тёмных слезящихся и припухлых глаз. Дышит Асмуд с хрипотой, в ухе подрагивает серебряная серьга.

У дальней стены стояли стражники. Когда с поклонами ступили через порог Иванко с Блудом, трое стражников стали перед дверью, четвёртый – между Ольгой и Святославом, чуть отступив назад.

Блуд снял шапку.

Святослав поглядел, подождал немного, да и обратился не к нему, а к дозорному:

– Ну, Иванко, кто он, как звать, с чем явился?

– Мне не сказывал, княжич, хотел тебя видеть, вот.

Тут шагнул Блуд вперёд, откашлялся, губы облизал и молвил, вскинув густые ресницы:

– Я булгарин Милчо из Карвуны. Послан к тебе, великий князь россов, царём Булгарии, чтобы выразить его недовольство твоими действиями и предупредить, чтобы впредь внимательнее относился к выбору тех, кого отправляешь в Преслав. Твой гонец, нечестивый Богдан, оскорбил Петра, посадника божьего, и за это поплатился жизнью.

Он сказал это внятно, с поднятой головой, стройный и благообразный, с лицом красивым, как у девушки. Наступила мёртвая тишина. Лишь внизу, за окном, гомонили людские голоса да трещали грачи на клёне. Ни один мускул не дрогнул на суровом лице Святослава. Он произнёс:

– Я слышал каждое твоё слово. Но у меня есть сведения, что мой славный тысяцкий не добрался до Преслава. Его там не видели. Что ответишь на это?

– Сведения твои неверны. Он был там, там же и остался навеки за неслыханно дерзкий язык свой. А в доказательство вот тебе обратно твои свиток и грамота, что были привезены к нам нечестивым Богданом. – И Блуд вынул их из сумы, положил на стол. На свитке печать Петра.

– Что ж, выходит, твоя правда, хотя не вижу ещё и знака… охранный мой знак, клык золотой на цепи. – Алые пятна проступили на лбу и щеках князя, он продолжал: – Правда и то, что мой человек не мог оскорбить твоего повелителя. Значит, убит вами. Я ждал его осень, ждал зиму, весну. Однако… ты смел, очень смел, Милчо из Карвуны.

– Вестнику нечего опасаться, вестник неприкосновенен, – заявил Блуд.

– Так, – сказал Святослав, – неприкосновенен. Как и Богдан.

Дрогнул Блуд.

– Твоя справедливость известна. Ты всегда соблюдал закон. Я царский посланец, я ни при чём. Передал тебе, что велено. Никого и словом не обидел.

– Не ты ли разбойно жёг и грабил наш Радогощ?

– Нет, я там не был, – сказал Блуд. – За содеянное царским указом я не ответчик. Бог царю судья.

Поднялся Святослав, зашагал из угла в угол. Стражники следили за ним, ворочая головами, ждали его приказания.

С дальних лугов пахнул тёплый ветер, стукнула ставенька, покачнулись за окошком ветки, с которых шумно сорвалась стая грачей. Где-то заржала выскочившая за ограду лошадь, послышался смех и топот дружинников, бросившихся её ловить. Асмуд с места хмуро покосился за окно, обронил слово невзначай:

– Засиделись богатыри на муравушке, на оружии плесень.

Святослав внезапно остановился перед матерью, спросил, касаясь ладонью её увядшей руки:

– Благословишь?

– Слаба я, дитятко. Сиди в Киеве.

– Как же, матушка, усидеть. Не усидчивый я, весь в тебя.

– Сложишь голову, неугомонный. Мать пощади, не ходи на Дунай. Не сердце твоё – камень.

– Благослови! Я верю, волхвы тебя поднимут, матушка! Благослови, великая! Во славу оружия благослови! Дай, мудрая, взять с обидчиков кровную виру[25]25
  Вира – штраф.


[Закрыть]
!

– Да, – сказала Ольга. – Но обещай сидеть со мною, пока не окрепну.

Зашевелились воины-стражи, позвякивают кольчугой. Святослав с колена вскочил, воевода медведем кинулся к нему с лавки, сгрёб в объятие. Позабыли про лжебулгарина. А он покашлял в кулак, мол, делать здесь больше нечего.

– Ага, – пробасил Асмуд, указывая глазами на переминавшегося с ноги на ногу Блуда, – этого тут порешить, княжич, или вывести?

– Ни один волос не падёт с его головы, – сказал Святослав. Он ушёл в самый дальний угол горницы, взял с полки глиняный пузырёк с краской, стерженёк для письма и ленту, повернулся к столу, развернул свиток, тот самый, свиток, который побывал уже в стольких руках, и быстро, размашисто начертал что-то через всю его чистую сторону, свернул вновь и лентой перевязал. А воевода тут как тут, уж и свечку зажёг, повернул пламенем вниз, капнул воск на перевязь свитка. Князь перстень приложил – готово.

– Вот тебе, Милчо из Карвуны, моё новое послание твоему Царю. Отдай Петру, как достигнешь Преслава. Он хотел этого. – И, обернувшись к воеводе, добавил: – Ты, Асмуд, иди с ним. Скажи, чтобы дали провожатых да осёдланный табун, коли хочет. Пусть летит обратно без задержки тем же путём, каким прибыл.

Святослав приблизился к окну и стоял там, погруженный в раздумье. Он проследил, как Блуд пересёк двор, затем перевёл взгляд на луга поверх тёмной далёкой щетинки леса, над которым простиралась чистая синева неба. Неотрывно глядел князь на запад. Невесело.

А за Киевом, уже далеко-далеко, в лесных придорожных дебрях довольный собою Блуд решился взглянуть На Святославову запись. Придержал коня, приотстал от Иванки, сломил украдкой печать, быстро свиток развернул и увидел знакомые многим слова «Хочу на вас идти».

Рассмеялся, ибо не видеть булгарам того свитка.

Погребальный звон стоял над Византией. Вознеслась в небесное царство душа почившего императора Константина Порфирородного. Умер бессмертный.

Стоял перезвон, оглушал, сотрясал столицу и окрестности. Плотно закрыты все окна и двери, кроме церковных и храмовых. Тучи вспугнутых звонницами воробьёв суматошно взмыли над куполами, над верхушками кипарисов и обелисков, над запруженными народом улицами и площадями.

Покорный закону и любопытству, высыпал народ из домов. Все вышли до единого. Те, кого не вместили храмы, предавались всеобщей молитве под открытым небом. И хоть не всех опечалил тот день 959 года, но каждый старательно выражал скорбь. И на всех больших улицах и площадях видели в тот день священную колесницу с мраморным саркофагом.

Процессия змеем выползла из Палатия и растянулась по городу. Подданные усопшего владыки расступались, жались к стенам, очищая последний его земной путь.

Впереди процессии, кружась и завывая, брели глашатаи. Потом показывался сам патриарх Полиевкт в хрустящей от золота ризе, несущий в одной руке скромный крест, в другой – жемчужную диадему василевсов. Мальчики в белых балахонах, должно быть, олицетворявшие собою кротость и духовную чистоту, семенили за патриархом, послушно воздев к небесам замлевшие рученки. Сзади них в полусотне шагов шли с опущенными головами могучие телохранители Константина в широких перевязях из пятнистых гепардовых шкур.

Приутихшая толпа смотрела на усыпанную цветами колесницу Порфирородного, которую тащили за длинные кожаные лямки избранные военачальники Их имена горожане нашёптывали друг другу.

– Справа Афанасий Громоподобный, я узнал его.

– А это кто?

– Который?

– Тот, что выпрямился, смотрит поверх голов.

– Сам доместик Востока Никифор Фока. Грех тебе.

– И ещё один из рода Фок, Вукол.

– Смотрите, смотрите! Роман! Боже, я узрел черты Августейшего!..

– Посмотри лучше, как его августейшая красотка пялит бесстыжие свои глаза на воителя Никифора Фоку.

– Осквернительница супружеского ложа.

– Отсохнет язык твой, богохульник!

Горожанин, осмелившийся, перешёптываясь с соседом, непочтительно отозваться о василиссе[26]26
  Василисса – императрица.


[Закрыть]
, вероятно, относился к числу тех, кто не мог простить владыке, что он в своё время вопреки воле покойного отца взял в жёны дочь простого владельца харчевни с улицы Брадобреев.

Да, василисса Феофано ещё недавно босоногой девченкой с именем Анастасия продавала фрукты, бегая с корзинкой между столами известной всему Константинополю таверны «Три дурака», принадлежавшей её отцу. Слух о её необычайной красоте и звонком, как серебряный колокольчик, голоске достиг ушей Романа, он приказал доставить певунью в Палатий, из которого она уже не вернулась на улицу Брадобреев. Стала у трона. О её тайных встречах с Никифором Фокой не знал только муж её, василевс Роман…

Отец её тоже почил в лаврах. А новый хозяин «Трёх дураков», сказывали, с утра до ночи гоняет своих дочек фруктами по знаменитой харчевне, надеясь на такое же чудо в своей судьбе, какое выпало предшественнику. Обе дочки нового владельца весёлого заведения, Митра и Кифа, по слухам, внешностью не уступают счастливице Феофано, особенно младшая, Кифа, да разве повториться чуду?

История торговки Феофано, взошедшей на ступени храма святого Стефана во дворце Дафны, где бракосочетались императоры, стала притчей во языцех и, пожалуй, достойна более подробного описания, однако сейчас не это сейчас не это интересно для нас.

Траурное шествие завершали музыканты и воины. Печальные звуки греческих флейт-сиринксов, свирелей, фракийских гайд и арабских скрипок заглушались топотом солдат. Развевались боевые знамёна – свидетели былых побед.

Затем взору присутствующих открылась ужасающая, отталкивающая картина. Люди пятились, содрогались. Женщины испуганно прижимали к себе детей, мужчины хмурились, глядя на толпу наёмных плакальщиц.

Несколько сотен старух обрывали на себе волосы и одежды, царапали тела и лица. Ползущие на коленях, они сотрясали воздух воплями и рыданиями. Жутко было наблюдать, как ползут они, точно кишащая в пыли масса безногих калек в грязных лохмотьях. Фальшивое исступление несчастных существ страшно омерзительно, как и сама их профессия, как и сам ритуал, требующий самоистязания за плату.

Днями позже эти же самые старухи заполнили эти же самые улицы. Только теперь уже они ползли на коленях, стеная, а, напротив, довольно бойко ступали, принаряженные кем-то из придворных распорядителей в пёстрые дешёвые накидки, нестройно тянули заздравную песнь, изображали радость и ликование. И геральды-глашатаи, отгонявшие их, громко трубили весть о начале благословенного и нераздельного правления Романа, продолжателя Македонской династии. И церковный перезвон был оживлённым, лёгким, и музыка на площадях игрива.

Поскольку Христос руками патриарха Полиевкта возложил венец на голову Романа II, жители Константинополя принялись настраиваться на грандиозный праздник. Со всех сторон фемы сгоняли на убой скот, везли клетки с птицей, горы съедобной зелени, восточные сладости и прочие лакомства. Варили вино, разукрашивали постройки. Съезжались издалека желающие попытать удачи на праздничных состязаниях. Скрипели колеса фургонов бродячих актёров, стучали копыта коней искателей приключений. Служители ипподрома готовились к встрече гостей.

А пока на Марсовом поле Евдома, расположенного за городской чертой, близ порта, и представлявшего собой несколько окольцованных садами дворцов, великолепные газоны и Трибунал, где обычно совершались торжества, выходы императора, особые богослужения, Воинские ристалища или иные развлечения царствующего двора, состоялись провозглашение повелителя Ойкумены и воинский парад. Отсюда были посланы гонцы во все доступные страны с приглашением на грядущее празднество.

Там же, в Евдоме, а точнее в белоколонной ротонде посреди благо ухающего сада, произошла сцена, не лишённая для нас интереса.

Слегка утомлённый событиями последних дней, уединился Роман под сенью цветущих деревьев погожим тёплым вечером.

Отослав свиту, он долго полулежал на мраморной скамье ротонды. Уткнул локоть в подушку, подпёр ладонью щёку, глядел задумчиво вдоль сиреневой аллеи на огни лежащего внизу порта. Мерцающие отблески костров, у которых, он знал, грелись или готовили ужин люди, приплывшие из разных концов света, трепетно отражались в воде, словно множество светящихся, извивающихся, присосавшихся к берегу пиявок.

Ничто не нарушало покой Божественного. Разве только вкрадчиво звякнет в тиши броня на каком-нибудь из сомлевших от неподвижности телохранителей, что стояли, невидимые, где-то по сторонам, да глухо донесётся волна отдалённого гулянья. В густой синеве воздуха витали успокаивающие, убаюкивающие, как журчание нежных струн, трели цикад. Нет-нет да и вздохнёт неподалёку уснувший павлин.

На редкость был чист и приятен вечер. Взор лежащего наедине с мыслями василевса, казалось, проникал в бесконечность пространства, и отчётливо виделось ему желтоватое зарево по ту сторону Великого пролива. То светился на противоположном берегу Босфора городок Халкедон – ворота Азии.

Роман хлопнул в ладоши. В проёме аллеи тотчас возник силуэт воина.

– Логофета дрома ко мне.

Силуэт безмолвно исчез. Василевс неотрывно глядел на огни за Босфором, поглаживая пальцами холодный мрамор колонны.

В сопровождении двух слуг, держащих в вытянутых руках пылающие факелы, логофет предстал перед повелителем.

– Никифор вернулся в Халкедон?

– Он ещё здесь, – ответил логофет. – Обожаемый, как ты велел, мы не спускали с него глаз. Его поступки не дали пищу подозрениям.

– Поступки?

Отблески факелов плясали на лоснящихся щеках логофета, и этого казалось, будто он беззвучно смеялся. На самом же деле ему было не до смеха. Необычный вызов застал его врасплох на пиру. Он изо всех сил старался удерживаться на ногах твёрдо, и это ему удавалось с большим трудом, ибо крепко вино в евдомских подземельях.

Заметив его состояние, Роман не разгневался, поскольку грешно сердиться на подданных, пирующих в твою честь, тем более что и сам он любил приложиться к чаше.

– Я жду, сказал Роман мягче, усмехнулся, – можешь сесть. – И милостиво кинул тому под ноги одну из своих подушек. Уселся сам.

– О Лучезарный! Не смею! Не достоин! – воскликнул логофет, но всё же охотно опустился на подушку и даже потратил изрядную толику энергии на то, чтобы скрестить под собой ноги.

– Говори.

– Вчера, моё Солнце, ни он, ни его племянник Варда после проводов вознёсшегося отца твоего не отлучались из Палатия.

– Что делал Фока?

– В его покои не удалось проникнуть даже карлику Дроктону. Ормизда охраняется его людьми. – А сегодня?

– Сегодня в полдень он посетил ипподром. Конюшни.

– С кем встречался, с кем говорил там?

– Ни с кем. Там он не задержался. Зато удостоил особым вниманием палестру Анита Непобедимого. Долго беседовал с Анитом как с равным.

– О чём?

– Эта их встреча, в сущности, была повторением прошлых. Общеизвестна страсть Фоки к школе кулачных бойцов. Разве пристойно подобное общение с низшими?

– Посещение клоаки не делает ему чести, – изрёк Роман, – но это не запрещено. О чём же шла речь у них?

– Анит похвалялся учениками. Особенно каким-то юнцом, которого приобрёл у того самого дината, что плавал в Руссию. По словам Непобедимого, раб обучился всем тонкостям кулачного боя всего за год. Анит во всеуслышанье пророчит ему величайшую славу.

– Славу рабу?

– Да, да, во всеуслышанье.

– И что же Фока?

– Доместик потребовал показного боя тут же, на малой арене палестры. А раб заупрямился. Никифор Фока разгневался, его свита изрубила бы юнца на куски, если бы Анит не умолил пощадить упрямца, намекнув, что ты, Божественный, можешь осудить самоуправство азиатов в твоей столичной школе. С тем Фока и ушёл.

– Раба-смутьяна, конечно, четвертовали потом?

– Нет. Анит ведь намерен выставить его на зрелище в твою честь.

– И то верно. Поглядим, что за невидаль откопал Непобедимый. Наказать всегда успеется. Раб кто?

– Тавроскиф. Совсем молод. На редкость ловок и силён. За право поставить на его плече своё клеймо Анит отдал динату шестьдесят златников, нарёк Твёрдой Рукой и бережёт как сына.

– Пусть же выставит его против ставленника Фоки, когда вознесусь на кафизму[27]27
  Кафизма – башня с площадкой и внутренним ходом, возвышавшаяся над трибунами, с неё императоры и их приближённые созерцали состязания на ипподроме.


[Закрыть]
ипподрома. Всё равно кто будет биться с азиатом, лишь бы взял верх во славу мою и честь столицы.

Внизу постепенно угасали портовые костры. В бледном лунном свете скользили рыбацкие моноксилы. Между лохматыми контурами деревьев метались летучие мыши. Ветерок уже не приносил глухие голоса пирующих со стороны дворцов, шелестел неокрепшей листвой, и на молочно-белых колоннах ротонды мельтешили тени ветвей.

Словно угадав мысли василевса, логофет сказал:

– Завтра Никифор Фока будет уже по ту сторону пролива и не покажется здесь до самого празднества.

– Фока – надёжный щит от арабов, – молвил Роман. – Пусть будет покой в Азии. Но сейчас ему нужно думать и о руссах с булгарами.

– Скоро, скоро ты, Наилучший, увидишь желанное.

Кивнул василевс, поднялся, величественно зашагал прочь. Мгновенно, как по команде, вынырнули из тьмы недремлющие телохранители, окружили его, плотно сомкнули щиты, двинулись, громыхая, и вспыхнул лунный свет в ребристых шлемах, кольчугах и панцирях. Запылало сразу множество светильников.

У Большого дворца Евдома кольцо легионеров разомкнулось, торжественно и благоговейно пропуская властелина на широкую лестницу, усыпанную блестками и душистыми ночными травами, что согласно поверью способствуют приятным сновидениям. Развернув строй, солдаты застыли по обе стороны входа.

Прежде чем войти внутрь, Роман задержался на верхней ступени, повернул лик на восток, будто силился разглядеть что-то в звёздной мгле. Безмолвный, недвижимый, красивый, в длинных белых одеждах, пересыпанных мерцающими драгоценностями, он стоял и слепо вглядывался в пространство, туда, где лежали скрытые ночью и неохватными расстояниями иные страны.

И вдруг ахнула стража. Василевс испуганно замахал руками как крыльями, отбиваясь от летучих мышей, неожиданно посыпавшихся из темноты на белый шёлк его хитона, вскрикнул и исчез в чреве дворца.

– Дурное предзнаменование… – зевая во весь рот, прошептал логофет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю