Текст книги "Печенежские войны"

Автор книги: Владимир Буртовой

Соавторы: Игорь Коваленко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)

Дым вражеских костров

Нагнано-то силы много множество,

Как от покрику от человечьего,

Как от ржанья лошадиного,

Унывает сердце человеческо.

Былина «Илья и Калин-царь»

Михайло остановил деревянную ложку у самого рта – не дообедал! Сначала конский топот, а потом и зычный крик бирича[76]76
  Бирич – глашатай, посыльный.


[Закрыть] ударил в слюдяное оконце из-за городьбы вокруг подворья.

– На стены спешите, люди! На стены! Печенеги идут!

Михайло смахнул жёсткой ладонью крошки хлеба с русой бороды, а усы утереть и времени нет. Разом поднялись из-за стола.

Оружие у русича всегда под рукой – тревожная жизнь к тому приучила. Легла на крутые плечи кованная из колец тяжёлая кольчуга – сам для себя ковал. Виста, жена, подошла и быстро расправила железные пластинки-нагрудники, чтоб защитили мужа от стрелы.

– Янко, готов? – Михайло подпоясал меч, принял щит из рук Висты и повернулся к сыну. Только что прискакал со степи Янко с известием о первой сече над Росью. И ещё теплилась у белгородцев до этой минуты надежда, что не осмелится Тимарь, встретив заставу, перейти Рось. Но вот ударил на сторожевой башне колокол, позвал на стены – ворог стучится уже в двери.

Виста ткнулась лицом в укрытую железом грудь Михайлы, залилась слезами. По-девичьи узкие плечи её затряслись.

– Будет тебе, Виста, – Михайло успокаивал жену, неумело ласкал русые волосы Висты рукой, шершавой, иссечённой бесчисленными чёрными трещинками. – Береги детей от случайной стрелы. Вольга с реки прибежит, во дворе пусть сидит. На стену не пускай, мал ещё.

Старейшина Воик ждал сына и внука посреди горницы, перед очагом. Он держал два тёмных мешочка на белых тонких жилах, надел сначала Янку, а затем и Михайло на шею и засунул под кольчугу. По спине у Михайлы пробежал мороз, когда прикоснулись, будто неживые, такие холодные руки старейшины Воика.

– Да хранит вас могучий бог неба и обереги[77]77
  Оберег – талисман.


[Закрыть] эти – земля с могильного кургана старейшины рода нашего Вукола. Трудное время подступает к Белгороду, и кто знает, чем оно кончится. Ступайте! И бейтесь крепко, а мы будем богов молить за победу вашу.

Михайло и Янко поспешили к стене. Навстречу им, будто осенние листья, гонимые безжалостным ураганом, вливались в ворота шумные и напуганные людские толпы. Бежали пешие, кто с чем. Скакали конные – и один, и двое на коне. Ехали ратаи в телегах со скарбом – эти жили поближе к крепости, – ехали и впусте, только с детьми да жёнами. У коих к телегам привязана верёвкой говяда[78]78
  Говяда – бык или корова.


[Закрыть] или овца, редко у кого второй конь, таких совсем мало.

Навстречу Михайло метнулась убогая Агафья: глаза безумные, между людей кого-то высматривают.

– Люди! Могуту кто видел? Не встречался ли вам где Могута?

Ответить ей не успели, сама поняла, что кузнец не видел её мужа. Ящерицей юркнула в людскую гущу, к воротам, навстречу бегущим со степи. И донёсся до Михайлы её детски-радостный крик:

– Могу-ута! Ты жив!

Поднялись на вал, потом взошли вверх по ступенькам деревянной лестницы на помост стены и вдоль частокола прошли к угловой башне, откуда видны были южная степь и подход к Белгороду вдоль пологого склона к Ирпень-реке. Мимо прошёл воевода Радко: волнистая борода расчёсана аккуратно, только полные щёки белы от волнения. Мало сил теперь в Киеве, чтобы выступить навстречу Тимарю, а в Белгороде у него и того меньше. Самим не отбиться будет, если Славич, минуя крепость, уйдёт в Киев. С чем тогда встретит находников он, белгородский воевода?

Обрадовался, когда увидел заставу Славича на подходе, и в мёртвом безмолвии смотрел на короткий, как удар молнии, бой русичей близ берега Ирпень-реки.

– О Славич! – только и выдохнул сквозь стиснутые зубы воевода, вцепившись закаменевшими руками в заострённые верхи брёвен. Михайло, понимая воеводу и сочувствуя ему, осторожно перевёл дыхание, шевельнул плечами: под кольчугой к потному телу прилипло платно. И в сече не был, а так взмок!

Подошёл бондарь Сайга: поверх рабочего платна, испачканного светло-жёлтой смолой, надета просторная, видно c чужого плеча, кольчуга. Длинные рыжие волосы перехвачены белой неширокой тесьмой, а в руках, покрытых следами старых ссадин, большой лук. Иного оружия бондарь не знал, но из лука стрелы в цель слал отменно.

От Киевских ворот крепости нежданно, а потому и радостно пронеслась по белгородским стенам добрая весть:

– Идёт! Дружина из Киева к нам в помощь идёт!

– Велика ли? – кричали те, кому не было видно Киевских ворот и входящих дружинников. И тянулись люди, пытаясь посмотреть с западной стороны на другой край Белгорода. Но дорогу на Киев за восточным частоколом не увидеть, а ворота заслонены теремами и церковью. В просветах между высокими постройками мелькали поднятые вверх копья.

– Где воевода Радко? – пополз по стене спрос. По помосту поспешно шёл дружинник. Михайло до сего дня его не видел, а когда киевлянин приблизился, разглядел чистое лицо, густые русые усы, которые дотянулись уже до короткой курчавой бороды. Широкая грудь дружинника укрыта поверх кольчуги железными нагрудниками, и они легко позвякивали при каждом его шаге.

Подошёл киевлянин и поклонился воеводе, тихо сказал:

– Здоров будь, воевода Радко, – а на лице и в голосе – скорбь.

– Здоров будь и ты, Вешняк, – ответил воевода.

Тепло засветились его суровые глаза.

– Послал меня воевода Волчий Хвост, едва в Киеве увидели дым сигнальных костров. Убоялся Волчий Хвост, что застава Славича может сгибнуть у брода, пустил меня и полтораста дружинников в помощь тебе дал. А больше послать не мог – за Киев страшится. Вошла застава в город?

– Вошла… да без Славича и многих дружинников, – раздался за спиной Михайлы знакомый, хрипловатый голос. Обернулся Михайло – Ярый идёт, тяжело дышит: сказалась долгая скачка, утомила старого воина. Ярый поклонился воеводе.

– Прими и нас, воевода Радко, под свою руку. Так Славич повелел сказать, меня с заставой отсылая… – Ярый не договорил, слова застряли за плотно сжатыми, бескровными губами.

А печенеги уже под стенами. Впереди всех на гнедом коне Михайло приметил статного всадника. Высокая меховая шапка украшена пучком длинных белых волос. Над круглым щитом видна чёрная, орущая, дыра рта. Но вдруг со стены ему в грудь ударила белохвостая стрела, даже щитом не успел прикрыться. Всадник выронил щит и, хватнув воздух, завалился назад. Норовистый конь взбрыкнул, сбрасывая мёртвое тело, и поскакал один вдоль глубокого рва, мотая над травой пустыми стременами. Сайга торопливо тянул из колчана вторую стрелу, но печенеги, будто опомнясь, пошли вдоль белгородских стен, огибая крепость.

– Неужто на Киев уйдут? – спросил сам себя Михайло, провожая взглядом голову печенежского войска до левой башни. Но клубы пыли пересекли дорогу, что идёт в сторону Киева, и двинулись вокруг крепости к Перунову оврагу.

– Обступить нас хотят, – проговорил с хрипотцой в горле бондарь Сайга.

– Сколь их нечистая сила нагнала на Русь, – сокрушался Михайло. Он опустил к ноге ненужную пока сулицу[79]79
  Сулица – короткое копьё для метания со стен.


[Закрыть] – не приблизились находники, устрашились глубокого рва да высокого вала. И ещё, наверно, густой ряд копий на стене смутил их. Встали на расстоянии, чуть поболе перелёта стрелы, табунятся на месте.

Рядом с Михайлой оказался ратай Антип. Не один пришёл. Вон их сколь перемешалось с дружинниками. Кто с чем в руках, иной и с простыми вилами-тройчатками. У Антипа – топор на длинной рукояти.

Михайло знал ратая, ковал ему прошлым летом железный наральник. Да и кто из ратаев при нужде не стучался в дом кузнеца? Янко, завидев ратая Антипа, покрылся лёгким румянцем, отвернулся лицом к степи, радуясь, что спаслась от печенегов семья Антипа. Михайло знал, что сыну приглянулась старшая дочь ратая, черноглазая и насмешливая Ждана. Видел тот её на игрищах купальских в Белгороде – с той поры и начал Михайло вено готовить, Янку о том не говоря ни слова.

– Спас тебя бог, ратай Антип. Утёк ты от печенегов.

– Бог спас, то так, кузнец Михайло, – отозвался негромко Антип. – Кабы не Славичева застава, быть бы нам в рабстве.

Михайло посторонился, уступая место Антипу у частокола, сказал:

– Великий подвиг совершили дружинники, собой крепость прикрыли. Видел, как закуп Могута жену Славича Любаву едва успел со стены снять? К мёртвому живая хотела уйти. Не повредилась бы разумом с горя, о том боюсь. Сына малого сиротой вовсе оставит.

– Горя нам теперь на всех хватит.

– Да, друже Антип, – согласился Михайло, – чем-то кончится для нас набег печенежский? Туга[80]80
  Туга – печаль (отсюда – тужить).


[Закрыть] немалая ждёт и горожан, и пришлых с поля. Есть-пить всем надо. Из Киева помочи не ждать нам скоро. А люду в крепости укрылось тьма, смотри, места свободного совсем мало на улицах.

С помоста им были видны узкие улицы с густыми подзаборными зарослями зелёной лебеды. Терем князя с блестящими на солнце слюдяными окнами стоял близ Ирпеньской стены, вокруг терема – крепкий дубовый частокол. «Крепость в крепости», – подумал Антип. Правее, к Киевским воротам, виден терем посадника Самсона со многими пристроями и клетями во дворе. С другого боку княжьи хоромы подпирались теремом волостелина Сигурда. Чуть поодаль стояли пятистенные срубовые избы торговых мужей – добрые избы, с крытыми навесами и со многими переходами. Вокруг торга шли избы ремесленного люда – кузнецов, тульников[81]81
  Тульники – мастера по изготовлению луков.


[Закрыть], бортников и прочих, – посаженного князем Владимиром на жительство да для защиты крепости многолюдством. У крепостных стен и в их постоянной тени, словно огромные муравейники, выпирали из-под земли покатые, поросшие бурьяном крыши землянок вольных ратаев, закупов, рядовичей да подневольных холопов, если холопу не находилось места в хозяйских просторных дворах. И по всем улицам – телеги и кони, скот, кричащие от страха жены и чада[82]82
  Чада – дети.


[Закрыть].

– Чем люди кормиться станут? – со вздохом проговорил Антип. – Ведь не на день-два пришли печенеги!

– О том и я думаю – чем? Торговые мужи за корм золотники, куны да резаны[83]83
  Золотники, куны, резаны – денежные единицы Древней Руси.


[Закрыть] спрашивать будут. Много ли их у ратаев – про то и мне ведомо.

– Твоя правда, Михайло. На бояр да на торговых мужей нам не опереться. У них свой прищур глаза на огонь, у нас свой. Голод скорее печенегов ударит в ворота. Не все, конечно, но есть и такие, среди знатных мужей, которые болотной кочке подобны. Думаешь опору найти, наступая на неё, а под ней бездна тёмная, погибель страшная…

Михайло, жалея ратая, предложил:

– Иди ко мне в кузницу, вдвоём мы на корм себе отработаем: воевода Радко заказ дал – оружие чинить, в сечах попорченное. И жить на моём подворье будешь.

Ратай Антип согласился с радостью: тревожился только что – ночь скоро наступит, где детям голову приклонить?

Снова смотрели, как ввечеру подходили к Белгороду отставшие отряды войска, как на холме, близ которого пали смелые дружинники со Славичем, поднялся белый шатёр Тимаря, а вокруг разбили свои шатры многочисленные князья. Пала ночь, и принесла она белгородцам тревогу осады. Только один перелёт стрелы разделял теперь русичей и передовые печенежские дозоры. Тьма окутала землю и небо. Лишь жёлтые огни сторожевых костров высвечивали неясные фигуры всадников. Да крупные звезды Большой Медведицы стояли, не мигая, над долго не засыпавшим городом.

До света не смыкали глаз сторожевые дружинники, меряя шагами помост на стене. И всю ночь налетавший со степи ветер нёс горький дым вражеских костров.

Перунов овраг

А по тых мест молодому славы поют,

А по тых мест слава не минуется.

Былина «Кастрюк и царица Крымская»

Не открывая глаз, в полусне ещё, Вольга зашевелил ноздрями и втянул в себя свежий утренний воздух, а вместе с ним запахи мокрой травы, душистого чабреца, прелых листьев и близкого берега реки.

«Мать Виста, поди, дверь открытой оставила, а со двора свежий воздух в горницу идёт», – подумал Вольга, но потом сообразил, что во дворе у них чабрец не растёт. «А может, старейшина Воик рано поутру принёс с поля свежего чабреца да разложил на полавочках сушить в зиму от хвори?»

Рядом раздался яростный сорочий крик. Вольга вскочил, головой ткнулся в жёсткие ветки бузины и присел. Какое-то время не мог понять, где он и что с ним? Почему спал не на широком ложе за очагом, а на траве? Почему над ним шумят листьями деревья вместо привычного с малых лет звона наковальни за стеной избы?

Вольга повернул голову влево: в утренней прохладе Боян и Бразд тесно жались друг к другу. И вспомнил всё – печенеги! Это из-за них друзья не смогли вернуться в город! Поздно расслышали сквозь гомон леса удары сторожевого колокола, а когда выбежали к опушке и упали в траву, всё поле перед Белгородом было уже под печенегами…

Вольга поднял с травы нож с широким лезвием, прислушался: вдруг рядом находники рыщут? Но всё было тихо, даже сорока куда-то снялась с ближних веток. Осторожно вылез из-под куста, осмотрелся. Густой туман уже поднялся от реки вверх, открылась степь перед городом, вся в дыму бессчётных костров. И на этой стороне реки, на луговой, тоже стояли печенеги – обложили крепость со всех сторон.

Глядя из кустов, Вольга прикидывал, откуда легче незаметным дойти до вала. Перед Ирпеньскими воротами место открытое, сразу же приметят и схватят. Не лучше ли обойти луг дальним краем, лесом, который растёт по западным холмам? А потом перейти реку и укрыться в Перуновом овраге? В том овраге заросли непролазные, от него до оврагов Трёх Богов, которые сходятся воедино у рва возле Киевских ворот, не более версты, можно пройти по краю речного обрыва, дождавшись ненастной ночи… А из трёхпалого оврага на вал взобраться – какой труд? Там каждый куст ведом, не один раз играли в междуовражье.

Был Вольга и на старом требище[84]84
  Требище – место принесения жертв языческим богам.


[Закрыть], у холма над дальним оврагом. Ему старший брат Янко рассказывал, что плакал старейшина Воик, да и не он один, когда дружинники, исполняя повеление князя Владимира, срубив, бросили Перуна в овраг. С той поры и прозывается тот овраг Перуновым. И по сей день ещё тайно ходят на старое требище те, кто в душе не отрёкся от старой веры. Но мало уже таких: суров к ним князь Владимир, держит во врагах своих.

– Вольга! Ты куда делся? – раздался за спиной испуганный шёпот младшего Бразда.

– Здесь я, – так же тихо отозвался Вольга. – Идите ко мне, да стерегитесь, печенежские конники близко.

К Перунову оврагу шли сквозь густой лес, имея ирпеньский луг по правую руку. Продирались по зарослям мелколесья, перелезали через буреломы. Местами по склонам холмов заросли были столь густы, что надо было выходить из леса и ползти в траве, по самому краю луга, опасаясь внезапного наезда конных печенегов. Пополудни, изрядно устав и изодравшись, вышли к реке, спустились от Белгорода вниз по течению. Остановились в камышах, на отмели. Вольга осторожно выглянул – крут и высок противоположный берег! И пуст, врагов на нём не видно, а совсем рядом темнеет буйной зеленью Перунов овраг.

– Я пойду первым, дно разведаю, нет ли корневищ под водой, – сказал Вольга. – Как выйду на берег, тогда и вы следом ступайте.

Вольга торопливо скинул ноговицы и платно, смотал одежду в тугой ком, ступил в воду. Со дна пошли чёрные круги мутного ила, ноги увязли по щиколотку. Над головой камыш зашумел, качал длинными тупоносыми наконечниками, жёсткими листьями цеплялся за коричневые от загара, голые плечи, словно не хотел пускать в холодную глубь воды: даже он, камыш, не отваживается входить туда, а жмётся ближе к берегу!

Но Вольга пошёл дале. Дно стало твёрдым, глинистым и круто ушло вниз. Вольга поплыл на спине, левой рукой держа одежду, чтобы не намочить. Он видел, как друзья шли сквозь камыш по его следам. С тревогой поглядывал через плечо влево, на кручу берега, за Перунов овраг. Но тихо там, над рекой: солнце слепит глаза и греет лицо, серебряными бликами играя по волнам.

Угадав близость берега, Вольга перевернулся со спины на грудь, потом нащупал песчаное дно. Вышел на берег, ближе к кустам, торопливо натянул ноговицы.

– Быстрее! – махнул рукой друзьям, а они уже на середине реки, между собой перекликаются.

Страшнее грома с ясного неба упало вдруг на воду конское ржание. Чужие крики раздались следом за ним, с обрыва покатились комья земли – их приняла, звучно плеснув, река.

– Печенеги! – Вольга не успел даже испугаться. Тело само вжалось в крутой берег. Обдирая спину, он сделал несколько шагов вправо, птицей юркнул в заросли Перунова оврага – только шелест кустов над мокрой головой. Махнул было в самую чащобу, да опомнился: ведь он не один! Ведь там, в реке, Боян и Бразд! Что сталось с ними?

Вернулся, пересилив страх, укрылся за ближними вывороченными корневищами деревьев и увидел всё, как было.

Два старых коренастых печенега спустились к реке, а третий остался на коне, держа наготове лук со стрелой на тетиве. Но Бояну и Бразду бежать было некуда: они стояли в воде по грудь. Ни слова не произнесли они, когда печенеги, что-то весело выкрикивая, вошли к ним в воду и потащили к берегу. Перед Вольгой промелькнуло жёлто-зелёное лицо Бояна – не петь ему больше песен на ирпеньских берегах, а тем паче в хоромах князя Владимира! Боян шёл обречённо, богу вверив свою судьбу. Бразд извивался, босыми ногами бил своего мучителя. И вдруг резкий крик заставил Вольгу вздрогнуть.

– Отче-е Слави-ич! Спаси-и! – кричал Бразд, призывая сильного отца на помощь.

Печенег зло ударил малого плетью по голой спине.

Бразд захлебнулся собственным криком, упал на камни. Находник тут же подхватил его, перекинул через плечо и, скользя ногами по камням, понёс наверх, к коню.

Оцепенение спало с Вольги, как спадает с глаз утренний сон от первой же пригоршни родниковой воды. Он заплакал, уткнув лицо в исцарапанные колени. В полон попали младшие товарищи, и виновен в этом он! Почему не дождался сумерек, почему не прикрылся густым туманом – повёл через реку днём? Что ждёт их, таких маленьких, у жестоких чужеземцев?

Вольга в ярости на самого себя полез вверх, цепляясь за камни, за вымытые дождями коренья. Вот и край обрыва, весь в зарослях багульника и высокой, начавшей уже цвести полыни, среди которой там и тут зеленеют кусты шиповника со светло-розовыми ягодами. Выглянул из-за куста, слегка прижал к земле траву рукой: печенеги остановились у ближней к оврагу кибитки. Вокруг собралась толпа любопытных. Отроков вертели и дёргали, о чём-то пытали, грозили плетьми. А низкорослый и широченный в плечах печенег, который тащил Бразда из воды, указывал плетью в сторону реки. Наверно, объяснял, как и где дело было. Печенеги погалдели, скоро разошлись: невелика радость – глазеть на чужую добычу!

Бояна и Бразда связали одной верёвкой и пинками загнали под кибитку на высоких деревянных колёсах. Квадратный печенег долго стоял рядом, довольно потирая руки. Потом ещё раз заглянул под кибитку на нежданно приобретённый полон и ушёл вглубь стана.

Вольга облизнул пересохшие губы и, пятясь с обрыва, спустился в прохладную глубину оврага. В густой поросли высокого разнотравья отыскал маленький ручеёк. Пил, пока от студёной воды не заломило зубы, потом поднялся с земли, осмотрелся. Свежая вода взбодрила, прибавила сил и на время отвлекла от желания поесть: взятые из дома куски хлеба съели вчера вечером с собранными ягодами.

«Вечер близится, надо сладить жильё к ночи. Не спать же зайцем пугливым под кустом! Как знать, когда выйдет случай помочь друзьям. А одному мне, без Бояна и Бразда, ход в Белгород заказан!» – рассуждал Вольга, пробираясь вверх по ручейку: там заросли кустов под кронами деревьев гораздо гуще. Неожиданно открылась маленькая полянка, в четыре-пять шагов, густо заросшая осокой, а в самом центре зеркальце воды поблескивает, величиной не более щита отца Михайлы. Щит этот висит у них на правой стороне от двери в горницу.

– Славное место, – не удержался от восклицания Вольга. – Близ родника и сооружу себе жильё. Вот здесь, чуть повыше, на склоне, безопасно под корневищем и не так сыро от воды будет.

Под раскидистым кустом волчьей ягоды Вольга расчистил место и застелил травой потолще, а потом долго плёл ограду из гибкой лозы между веток куста: не подкралась бы ночью какая-нито хищная тварь. В овраге потемнело быстро. Вольга ещё раз поднялся наверх. Вокруг Белгорода горели сторожевые костры, их пламя наискось плескалось в порывах южного ветра. Вольга посмотрел вверх – не ждать ли нынче желанного дождя? Луна на небе соперничала в яркости со звёздами. И ни единого облачка, лишь у самого северного горизонта серо-тёмной полосой, будто цепь холмов, бугрились далёкие тучи.

– Светло как! Не подойти будет к кибитке, дозорные увидят. Надо ждать беззвёздного неба, – твёрдо решил Вольга и вернулся в своё жилище. Уже на ощупь запутывал за собой лаз под куст, потом проверил, не нарушил ли кто плетёной изгороди вокруг ложа. Успокоился – всё цело. Спиной прижался к застланным травой корневищам, согревая траву и сколько мог – себя, а нож прижал к груди: с оружием и во тьме не так страшно. В глубине оврага, ближе к реке, торопливо, будто запыхавшись, проухал филин. Ему в ответ боязливо застрекотала сорока, но тут же умолкла, опасаясь глазастого соседа. Потом зашумел, в листве запутавшись, запоздалый ветерок. И всё стихло надолго, только чуть слышно позванивала вода родника, стекая струйкой с какой-то неровности. Вольга поёжился, вдавливаясь в травяное ложе.

– Рядно бы теперь подостлать – славно было бы, – беззвучно, одними губами, проговорил Вольга. – А дома, поди, отец Михайла теперь на лавке сидит, печалится. Или посечь плетью грозит, чтоб в другой раз не уходил так далеко от города… Старейшина Воик меньшому братцу Вавиле в ночь сказы сказывает о русалках, чудных девах. Живут они по берегам Ирпень-реки. У русалок вместо ног – лапы гусиные. Зимой они в земляных норах прячутся от стужи, а по весне из нор выходят и в воде резвятся. В середине лета, как раз об эту пору, русалки начинают из воды выходить и на деревьях ночевать, да песни зазывные петь. Иной добрый молодец, сказывал старейшина, заслушается и набредёт на них. Они его очаруют, закружат, в прятки играть принудят, а потом защекочут до смерти и уволокут с собой в воду… Не их ли это пение еле слышно? – Вольга затаился всем телом.

Долго прислушивался Вольга к ночным звукам: не идёт ли кто, не крадётся ли зверь какой? Но скоро усталость и пережитый днём страх взяли своё, тело размякло, согрелось в траве. Веки сомкнулись, но в уши ещё долго шептал о чём-то сонный лес. Отцовский нож выкатился из раскрытой ладони и упал на смятую траву…

И пошли дни, похожие, как звёзды на небе, только и разницы, что одна чуть ярче другой. Для Вольги же дни были ярче, если удавалось добыть какой-либо корм. Два раза пытался Вольга проникнуть к печенежской кибитке, под которой ночевали его друзья, но луна в эти ночи светила на всё небо, и сторожевые воины у костров не дремали – опасались, должно, вылазки русичей из крепости.

На четвёртый день Вольге удалось раздобыть толику дикого мёда из старого дупла, разогнав пчёл дымом от зажжённого пучка травы, и теперь страшная жажда мучила его неотступно. Проснувшись поутру, Вольга разгрыз несколько прошлогодних орехов: белка на зиму приготовила в старом дупле осокоря, да обошлась, не потратила. А может, попала в петлю охотника или стрелой её взяли. Однако орехи только усилили жажду, пришлось спешно выбраться из жилища к роднику. Но воды испить Вольга не успел – на краю Перунова оврага со стороны печенежского стана послышались чужие голоса, и кто-то начал спускаться по откосу.

– Опять находники! – чуть не вскрикнул Вольга и ужом шмыгнул в кусты. Потом вполз в своё укрытие, затаился там и сквозь узкую щель между прутьями стал смотреть в сторону поляны. – Неужто заметили меня и решили изловить? – торопливо рассуждал он, чувствуя, как от подступающей тревоги перехватывает дыхание. – Если приблизится кто – ударю ножом прямо из куста! А потом буду уходить вниз, к реке. В дебрях им меня так легко не взять, не степь это.

Но спустился всего лишь один печенег, молодой и плохо одетый. Вместо меча у него при поясе висел большой нож с деревянной рукоятью. Вольга понял, что это слуга. Хозяин остался наверху: его конь бьёт копытами о сухую землю. Молодой печенег продрался к роднику сверху по оврагу, где Вольга ещё не был ни разу, и увидел примятую у родника траву. И свежие следы увидел на песочке, тут же вскинул голову и что-то прокричал вверх. Но с кручи ответили резко, и печенег снова посмотрел на родник, затем глазами стал ощупывать заросли. И показалось Вольге, что взгляд находника на какой-то миг встретился с его взглядом. Вольга даже веки смежил до боли.

– О-а-ай! – раздался вдруг совсем рядом истошный крик. Вольга открыл глаза и увидел, как печенег замер неподалёку над чем-то, потом отпустил ветки куста и быстрее степного скакуна кинулся прочь от родника, не разбирая дороги. Потом застучали копыта над Перуновым оврагом, и всё стихло. Вольга сидел долго, затаясь, ждал – вот-вот печенеги вернутся в большем числе и обшарят овраг. Но степняки не шли, и Вольга постепенно успокоился, вылез из своего укрытия, осторожно пошёл в кусты.

– Чего это так испугался печенег? – тихо сказал он сам себе, прошёл чуть в сторону от родника, шагнул к кустам, раздвинул их, и… крик ужаса вырвался у него, а ноги стали каменными, и не было сил оторвать их от земли.

Прямо перед ним на крутом склоне полулежал огромный человек – чудище! Немигающие глаза-чаши придавили Вольгу тяжёлым взглядом. Над плоским лицом, изувеченным глубокими морщинами и шрамами от ударов топора, остро торчал грубый широкий нос. Но страшнее всего был оскал бездонного рта. Ещё миг, казалось Вольге, и из этого огромного рта вырвется звериный рык, взметнутся из травы огромные длиннопалые ручища, охватят его, сомнут и втиснут головой вниз в голодную и тёмную утробу!

И в тот момент, когда Вольга собрал остатки сил и готов был уже отпрянуть назад, по этому страшному лицу пробежала гибкая зелёная ящерица. У чудища не дрогнула ни одна морщина.

– Ух ты-ы, – выдохнул наконец-то Вольга. Горячая кровь волной прошла по телу. – Да ведь это же дедушкин бог – Перун! Вот кто напугал печенега! – и Вольга тихо рассмеялся, вспомнив, что и сам был близок к тому, чтобы метнуться из Перунова оврага прочь, куда глаза глядят. Он отпустил ветку и смахнул со лба холодные капли пота.

– Расскажу старейшине Воику, как напугал и спас меня его старинный бог Перун. – Вольга осмелел, пролез в кусты и встал над идолом. Могучее когда-то дерево почернело, а вода и жуки во многих местах источили его за минувшие годы. Нет больше мудрых волхвов[85]85
  Волхвы – служители культов у языческих славянских племён.


[Закрыть], мазавших лик Перуна жиром и кровью жертв. Отвергнутый теми, кого не так давно ещё вдохновлял на ратные подвиги, Перун теперь гнил в сыром полумраке, а пройдёт время, и люди совсем забудут его, только и останется одно название оврага…

Вольга вернулся к роднику утолить невыносимую уже жажду. После воды в желудке на время пропала голодная резь. Он вытянул усталые ноги и расслабился. И тут над головой нежданно грохнуло! Вольга вскочил, прислушался. Не почудилось ли? По правде ли гроза собирается? Последние дни так нещадно палило над степью солнце! Но нет, не обманул его гром! Вот упали на листья первые редкие капли – словно дозорные близкого дождевого войска, которых выслали впереди себя тучи сообщить людям о своём скором приходе!

Вольга вскинул голову к небу, а полнеба там, за ирпеньским лугом, уже за тучей не видно. Темень какая! Обрадовался несказанно: ко времени гроза! В дождь ни один печенежский костёр гореть не будет, и дозорные укроются в кибитках! Вольга полез на кручу. Успеть бы приметить, куда находники денут его друзей? Не взяли бы в кибитки. Но зачем им чужаки в кибитках? Не жалели их прежде, плетьми секли, коней чистить заставляли по всем дням!

У края оврага Вольга присел под кустом шиповника, огляделся. Небо над Белгородом тоже потемнело, но туда, дальше над Днепром, оно всё ещё голубое и тёплое. Вольга тихо засмеялся:

– Ага! Засуетились, находники! Не любо вам мокнуть!

Печенеги ловили коней, привязывали их к кибиткам, путали им ноги, чтобы не ушли далеко, напуганные громом и сверканием молнии. Вольга видел, как подошёл низкорослый печенег к полонённым отрокам, как проверил верёвку, надёжно ли завязано, а потом вдруг замахнулся на них плетью. Отроки, связанные по ногам и рукам, спасаясь от побоев, закатились под кибитку и там замерли, прижавшись друг к другу.

А по заирпеньскому лугу уже быстро шла косая и плотная стена дождя. Гнулась к земле трава. Печенежские кони приседали под громовыми раскатами и ударами упругой водяной струи, а затем их и вовсе не стало видно. Ливень хлестнул по камышам на том берегу, взбаламутил, выхлестал речную поверхность, а потом лихо взбежал на правобережный откос и в дебрях Перунова оврага зашумел листвой.

Вольга стиснул веки, ладонями укрыл голову, а тело напряглось в ожидании холодного и мокрого удара в спину. И ливень окатил его тысячью крупных и тёплых капель.

Вражий стан утонул во мраке неистового дождя. Вольга вскочил и бросился вперёд, через поляну с редкими кустами багульника. Он не думал, что и сам может попасть в полон, что и его могут изловить и связать накрепко. Он спешил вызволить друзей. У тонкой берёзки Вольга упал на мокрую траву – до кибитки было рукой подать! Пополз, а в душе хлестали волны счастливого ожидания – удастся ли? А вдруг и сам разделит с ними нелёгкую участь рабов, проданных за море на рынках Корсуни или далёкого Царьграда?

В темноте – да и глаза заливало дождём! – едва не ударился головой о большое деревянное колесо, потом нащупал верёвку и легонько потянул её на себя.

– Вольга-а, – прошептал Боян, не веря увиденному, а глаза – во всё лицо, и губы растянулись от удивления и радости.

– Тс-с-с! – чуть слышно предупредил Вольга и сделал предостерегающий жест рукой: над ними в кибитке бубнили и возились печенеги. Вдруг чья-то нога в грубом кожаном сапоге свесилась через край – у Вольги сердце едва не оборвалось – попала под струю дождя и так же неожиданно метнулась вверх и исчезла, а в кибитке послышался смех и хлопки ладонью о что-то мягкое.

Вольга ножом разрезал верёвки на друзьях, осторожно попятился из-под кибитки и поманил отроков. Жирная земля раскисла, жадно впитывала влагу. Неслышно проползли по неглубокой канаве в сторону ирпеньской кручи, потом по склону берега, скользя на мокрой траве, ползли к оврагам Трёх Богов. Сквозь шум ливня совсем рядом, над берегом, слышен был приглушённый говор дозорных печенегов и фырканье мокрых коней.

И вдруг – резкий уклон вниз. Первый из трёх оврагов!

– Вот и табунов печенежских не слышно. Утекли! – прошептал Вольга и мокрыми, выпачканными землёй руками обнял Бояна и Бразда за трясущиеся плечи, потом начал поочерёдно подталкивать отроков вверх.