Текст книги "Печенежские войны"

Автор книги: Владимир Буртовой

Соавторы: Игорь Коваленко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 45 страниц)

Посланцы в стане врага

Они думают-то думушку заединую,

Заедину ту думу промежду собой.

Былина «Глеб Володьевич»

Дубовые ворота крепости, издавая сухой и протяжный скрип, начали медленно раскрываться.

Раскрывались ворота, и медленно раздавался вширь вид на излучину реки, наполненную туманом, белым и рыхлым, как пена парного молока. А за излучиной, на западе, в дымке раннего утра и печенежских костров, виднелись бледно-зелёные, с голубизной, лесистые холмы.

Кузнец Михайло – в шёлковом корзне голубого цвета, подаренном некогда князем Владимиром за славно сделанную кольчугу, – шагнул в ворота, чтобы выйти из Белгорода, но сердцем он был всё ещё там, в родной избе, среди семьи, которую оставил.

– Семьи оставили по доброй воле, а назад вернуться – это уже будет в воле печенежского кагана, – тихо проговорил Михайло. И снова от этой мысли заломило в висках. В висках ломило у него и рано поутру, когда, так и не уснув за ночь, он, едва только обозначился рассвет за слюдяным оконцем, поднялся на ноги. У стены, на широкой лавке, с закрытыми глазами, словно неживая, лежала Виста. Михайло выпил холодной воды, потом чёрными от копоти и шершавыми от железа пальцами прикоснулся к худой, словно детской руке жены.

– Мне пора, Виста.

Она повисла у него на шее и ткнулась лицом в грудь: сквозь рубаху Михайло почувствовал её слёзы. Он неловко обнял жену за плечи и попросил:

– Ты не плачь, Виста, не плачь. Бог не допустит гибели нашей.

Старейшина Воик поднялся со своего ложа, недвижно стоял у очага, будто белый призрак. Михайло сказал ему:

– Ты бы лежал, отче. Тебе покой теперь нужен, столько ведь сил отдал людям…

– Нет мне покоя, Михайло. Схоронил я его на дне колодцев моих. Страшусь одного: вдруг печенеги не поверят нашей хитрости? И Белгород не спасу, и тебя подведу под меч ворогов!

– О том не казнись, отче, – успокоил Михайло старейшину. – Иного пути нет, последний пытаем. Что принесёт – тому и быть.

Михайло прошёл к лавке, где лежал Янко. Прикоснулся ладонью к горячему и потному лбу, спросил:

– Спишь ли, сыне?

– Нет, отче, бодрствую, – ответил Янко и повернул голову влево, чтобы видеть уходящего отца.

Во дворе Михайлу уже ждал ратай Антип. Он спал с женой под телегой, а дети на телеге, с головой укрывшись серым рядном. По краю рядна, где выходило тёплое дыхание, серебрились полосы измороси – свидетель прохладных уже ночей.

Старейшина Воик проводил Михайлу до калитки, шёл рядом и наказ последний давал:

– Будешь стоять перед каганом, держись так, будто за тобой вся сила земли Русской. Эта сила пусть и питает тебя, а не надежда на хитрость. Любую хитрость разгадать можно. Важно – что за ней!

Простился Михайло со двором своим, а когда раскрылись ворота, мысленно простился и с Белгородом и под гул сторожевого колокола с иными заложниками-посланцами пошёл к печенегам.

Услышали находники удары колокола и, бросив утреннюю трапезу, кинулись седлать коней да за луки с колчанами браться. Не зря гудит колокол и не зря настежь ворота растворились – видно, обезумевшие от голода русичи решились на смертную сечу.

Но что это?

Не в бронь одетые дружинники вышли из ворот, а толпа бородатых горожан, и впереди в голубом корзне шёл статный широкоплечий муж.

«Не сам ли князь Руси идёт из Белгорода к нам?» – подумали те, кто видел русичей, спокойно сходящих по крутому уклону.

Сойдя, посланцы повернули влево и чуть холмистым полем направились к печенежскому стану.

По правую руку от Михайлы шёл Ярый – не память, а свидетель походов смелого князя Святослава, того, кто крепкой рукой изрядно тряхнул коварного грека, и Русь при нём возвеличилась. Рядом с Ярым шёл торговый муж Вершко, по земле ступал важно и степенно, как и подобает ходить мужам торговым. А дальше шли Згар с дружинниками.

Шли русичи сильные, уверенные. Згар тяжело ступал за спиной Михайлы короткими ногами, размахивал веткой отцветающего уже чертополоха. Сорвал его возле белгородского вала; колюч, да не из-под печенежских ног.

Вершко обошёл Ярого, тронул Михайлу за рукав корзна. Глаза же его смотрели мимо кузнеца, туда, где густой сосновой порослью поперёк поля вздыбились печенежские копья.

Михайло не отозвался на жест Вершка, ждал. И Вершко заговорил первым:

– Повинен я перед тобой, Михайло, прости, – а сам бороду крутит, будто переломить хочет её. – А коли живыми возвратимся, долг принесу сам. Не возьмёшь долг резанами – железом возьми. Железом возьми, но сними тяжкий грех с души моей и прости, – сказал и дыхание придержал: как поступит теперь кузнец Михайло? Не оттолкнёт ли протянутую для мира руку?

Михайло порадовался про себя. «Переломило-таки в нём доброе. На минувшем вече умно поступил, умно и теперь речь повёл».

– До последнего часа ждал я от тебя, Вершко, этих слов. И старейшина Воик меня в этом убеждал, потому как помнили тебя прежнего, к чужому нежадного.

Вершко облегчённо выдохнул, бороду из кулака выпустил: борода так и осталась чуть согнутой, будто телега её посередине переехала и перегнула. Покосил глаза на Ярого – не слышит ли тот его полушёпот? – продолжил:

– Думал гривны накопить для сына. И накопил. Да сына-то мне твой Янко сберёг, из сечи вынес! Думал корм в клетях сохранить да продать потом дорого, да прав воевода Радко: возьмут печенеги Белгород, и сам я в торг пойду в железных цепях. А то посекут из-за никчёмной седой старости. Каков из меня по ветхости раб-работник? Ремесла никакого не знаю, а торг вести и без меня есть кому за морем. Ночь минувшую не спал, всё думал… Вот и иду кривую душу выправлять да за Белгород постоять сообща с тобой.

– О Белгороде и будем теперь думать, друже Вершко, – сказал Михайло и назад обернулся – за спиной тысячью голодных глаз, затаившись в последней надежде на избавление от долгой осады, следил за ними родной город.

Расступились темноликие и усатые нукеры, копья подняли – не биться же войску с безоружными! Русичи идут малым числом к шатру великого кагана, так пусть он с ними и говорит, мечом ли, языком ли – то его власть.

Не горбясь, взошёл Михайло на вершину невысокого холма – старого могильного кургана. Каган сидел на ярко-красном ковре перед белым шатром. «Будто в луже крови», – подумал Михайло, и на душе стало скверно от неожиданно возникшего сравнения. Каган смотрел на русичей узкими глазами холодно, не мигая, потом нехотя шевельнул губами и кого-то позвал:

– Самчуга!

Будто ворон осенний каркнул. Тут же появился невысокий в простеньком потёртом халате печенег лет сорока с густыми и чёрными усами и тонкой бородкой. Упал на траву коленями, не смея ступить на край тёплого ковра. Каган заговорил, а Самчуга переводил его слова на язык русичей, только излишне растягивая:

– Вы хорошо сделали, что пришли. Давно пора вам открыть ворота и не морить себя голодом. И милость несравненного по доброте своей нашего кагана к вам была бы беспредельной. А теперь нукеры кагана полны обиды за долгое стояние у стен крепости, и пресветлый каган не может поручиться, что чья-то кровь не будет пролита, когда войско войдёт в ваш Белый город…

Тимарь что-то прокричал, и Самчуга, низко кланяясь, перевёл его слова:

– Великий каган сказал, слово его нерушимо – кровь прольётся, если кто из урусов обнажит меч против нукеров прехраброго кагана. Если же вы сдадитесь по доброй воле, то дома ваши будут целы и вашим жёнам и детям будет сохранена жизнь, потому что великий каган пришёл только за данью. А ещё великий каган хочет знать, далеко ли теперь князь Киевский Владимир и почему он не шлёт выкуп за Белый город?

Михайло выслушал толмача, заговорил неспешно, так, чтобы Самчуга мог перевести его слова Тимарю:

– Не с тем пришли мы сюда, о том ты скажи ему, – Михайло смотрел не на толстого кагана, который сидел на бархатной подушке, поджав под себя ноги в просторных шароварах, а на робкого толмача. – Мы пришли сказать, чтобы уходили вы в свои земли, не приняв большой осрамы перед другими народами.

Сказал так Михайло, и волнение пропало в душе, потому и глянул смело в лицо кагана. У Тимаря дрогнули нависшие веки, едва Самчуга перевёл ответ. «Про князя нашего спрашиваешь, где он? Боишься его, барс суходольный!» – так подумал Михайло, а вслух сказал:

– Вот уже много дней стоишь ты, печенежский каган, под крепостью, и всё без пользы. Гибнут твои люди, гибнут и кони, а степь за спиною уже к осени готовится. Потому и прислал меня воевода сказать: уходи в свои края, не губи людей понапрасну, потому что хоть и десять лет простоишь здесь, крепости тебе не взять всё одно!

Едва Самчуга умолк, как Тимарь взвился на ноги, отшвырнул прочь бархатную подушку, но её ловко поймал красивый печенежский князь.

– Как? Упрямые русичи не хотят открыть ворота? На что же они надеются? И что собираются есть десять лет? В крепости не осталось ни одного коня, это великий каган давно уже знает! Если так, то никто из вас не останется в живых! – кричал Самчуга, подражая тону Тимаря, повторяя угрожающие жесты худой и коричневой рукой.

Михайло спокойно шевельнул плечами, сдержался, чтобы улыбкой не обидеть заносчивого кагана.

– Не надо зваться великим, чтобы сказать такое про коней. Их пасти – поле нужно. Да, мы съели коней, но силу свою мы берём от земли, и она есть у нас под ногами! Наша сила – в земле!

У Тимаря задёргалось веко, но тут к нему приблизился длиннорукий старик и что-то зашептал из-за спины. Тимарь успокоился, мягкая улыбка промелькнула на широком лице. Он снова опустился на бархатную подушку, которую подсунул ему молодой князь Анбал.

– А если великий каган велит срубить ваши головы, вы и тогда будете утверждать, что зря стоит печенежское войско под стенами города? – так перевёл Самчуга мягкий полушёпот кагана.

Михайло теперь не скрыл усмешки, но не обидной, а полушутливой:

– Если срубите нам головы, кто же с каганом говорить будет? Головы срубить вы успеете и потом, если увидите, что в наших словах нет правды. А чтобы увидеть, пусть пошлёт каган своих доверенных мужей в Белгород и пусть они, возвратясь, сами скажут, страшна ли нам ваша осада? С тем и пришли мы в ваш стан.

Тимарь что-то сказал прочим князьям и ушёл с хромым стариком в шатёр, а нукеры толпой со всех сторон кинулись к посланцам, чтобы вязать их. Команды подавал молодой князь.

Михайло даже не шевельнулся, когда двое, пропахшие конским потом, повисли на его руках. Но увидел, как дюжий Вершко играючи скинул с плеч печенегов и, озлясь, кулаки изготовил, чтобы встретить встающих с травы ворогов по русскому обычаю – добрым ударом в висок. Крутогрудый Згар с товарищами мигом встали спина к спине: ну, степь, налетай! Испробуй силу русского кулачного боя!

Но Михайло зычно крикнул своим:

– Будьте спокойны, други! Каган хочет испытать силу нашего духа и твёрдость слова! Стойте на своём до последнего вздоха!

Вдруг сорвался с места высокий и черноусый печенежский князь, тот, что командовал нападавшими. Размахивая обнажённым мечом, он запальчиво что-то кричал Ярому, который спокойно вытирал ладонью морщинистое лицо – кто-то из печенегов в короткой схватке всё же задел его, разбил губу. Ярый посмотрел на ладонь с кровью, усмехнулся и сказал толмачу Самчуге:

– Переведи, добрый человек, молодому князю, что на Руси издавна считают так: кто кричит – тот боится, а кто грозится – тот, значит, слаб! Нам же что за смысл грозить, мы своей волей пришли в ваш стан. Видели мы князя у брода через Рось, видели и у стен Белгорода. Что же не хватал он нас в полон?

Самчуга торопливо перевёл князю Анбалу слова Ярого, князь зло плюнул под ноги, вскинул было плеть над головой, но грозный окрик старого хромоногого Уржи остановил его. Нукеры окружили русичей и, что-то говоря по-своему, отвели их вниз с холма, жестом дали знать – ждите решения великого кагана здесь.

* * *

– Никого не подпускать близко, – распорядился Уржа. На искажённом шрамами лице старшего нукера кагановой охраны не отразилось ничего: молчаливым поклоном он дал понять князю, что его повеление будет исполнено и что никто не услышит ни единого слова, которое произнесёт великий каган в своём шатре.

Уржа подошёл к Белому Шатру. «Тимарь теперь, наверное, места себе не находит от упрямства русичей, – усмехнулся Уржа. – Ждал слов покорности от прибывших переговорщиков, а они советуют кагану убираться в свои вежи». И неожиданно с завистью к брату подумал, что править Тимарь любит, а грязную работу за него делает он, Уржа, которого во всех печенежских стойбищах – он знал это – зовут Тарантулом. Этим прозвищем пугают младенцев. Вот если бы у него в собственном шатре подрастал молодой орёл, как Араслан у Тимаря, тогда ещё неизвестно, кто сидел бы сейчас на красной подушке каганов – он или его брат Тимарь! Потому и озабочен Уржа – сберечь власть для рода, для Араслана. Вот теперь, кажется, у него созрел замысел убрать самого опасного врага – Анбала, внука бывшего великого кагана Кури… А родичи Анбала потом покричат да и успокоятся, когда-то ещё такой отваги князь среди них появится?

Уржа оглянулся – русичи, окружённые нукерами, усаживались у подножия холма на траве, о чём-то переговариваются между собой, на свою крепость оглядываются. И князь пристально посмотрел на Белгород: самому бы сходить туда и всё выведать, но другое надумал он – пошлёт недруга…

У входа в Белый Шатёр князь Уржа резко остановился – чуткое ухо привычно уловило отдалённый топот скачущих коней.

– Кто скачет? – спросил он у старшего нукера, который стоял по ту сторону шатра.

Некоторое время было тихо – нукер всматривался во всадников – потом хриплым голосом ответил князю:

– Гонец спешит, князь. Кони, вижу, сбиваются в беге, притомлены дальней дорогой.

Князь Уржа по примятой траве обошёл шатёр, встал, прикрыл глаза от полуденного яркого солнца: скакали двое. На лёгком ветру трепетали длинные конские хвосты, привязанные под наконечниками копий.

– Пусть старший из них войдёт в шатёр! – от нетерпения Уржа напрягся всем телом, по запылённым лицам гонцов пытаясь заранее предугадать, с доброй ли вестью прискакали издалека. Одно понял сразу – не из Саркела гонцы!

Худощавый, обветренный всадник ловко отстегнул пояс с оружием, бережно положил на траву копьё и щит и только после этого в сопровождении настороженно следящего за ним телохранителя приблизился к Урже и пал ниц перед ним.

– Выследили, князь.

– Говори! – поторопил Уржа, с трудом сдерживая нетерпение. Позавчера на рассвете дозорные известили кагана, что по Днепру мимо Киева спустилась на больших лодиях сильная дружина урусов. Тимарь повелел узнать – куда идут урусы, что замышляют? Может, надумали вместе с тмутараканцами ударить и разорить каганову столицу?

– Под вечер урусы пришли в город Родню, – прошептал гонец, приученный передавать плохие известия едва ли не в большое волосатое ухо князя Уржи. – Опасались урусы наших доглядчиков, потому и сидели до тьмы в лодиях. Когда стемнело, вошли в город. Сколько – сосчитать не удалось, но не малая дружина, тысяч до пяти.

Уржа молчаливым взмахом руки отпустил гонца, постоял минуту, осмысливая услышанное, поторопился в шатёр.

В окружении пятерых самых надёжных телохранителей, закусив губы, стоял насупленный Тимарь. За спиной брата, обнажив меч, сверкал чёрными глазами Араслан – этот готов хоть сейчас кинуться в драку с родственниками Анбала, ему мало заботы, что, по всей видимости, князь урусов Владимир уже подошёл с дружиной под Киев или где-то совсем близко. А стало быть, в любой день может ударить по войску. До свары ли между собой?

– Всех! Всех надо с корнем выдрать, как занозу из ладони! Останется под кожей колючка – меча в руке не удержать! – такими словами встретил вошедшего Уржу молодой княжич. – Самовольничает Анбал! Перед своими родственниками себя возвеличивает, без дозволения великого кагана на переговорщиков набросился. Не ждать нам добра от родичей Кури!

– Всему свой черёд. Когда выдёргиваешь большую колючку, из-под кожи идёт кровь. Маленькую колючку тело само выжимает прочь, безболезненно. Гонцы прискакали от Родни, брат, – негромко сказал Уржа.

Настороженным взглядом встретил Тимарь слова о гонцах: добрых вестей он не ждал. Чтобы скрыть противную дрожь в пальцах, накрепко сцепил их на груди. Подрос Анбал – и конец его спокойного правления. Теперь каждую минуту жди в спину отравленную стрелу, любой час может вспыхнуть, подобно степному пожару от молнии, княжеский мятеж. И где? Если бы в родном становище, а то на земле урусов. И почему мешкает брат? Можно нанять кого-нибудь и сразить ночью стрелой из приречных зарослей – сказали бы, что урусы подстерегли. А теперь и своего сына беречь надо пуще глаза – родичи Анбала тоже умеют стрелы по ночам пускать!

– Со дня на день подойдёт к Кыюву, если не подошла уже, дружина кагана Владимира, – негромко сказал Уржа. Тимарь поджал губы – досиделись под Белым городом! Дождались выкупа!

– Точно ли каган урусов пришёл?

– Дружину в Родню выслал, пешую, – сообщил Уржа. Сел на ковёр около красной подушки, сцепил длинные жилистые руки на коленях. – Почему каган урусов не послал дружину под Белый город на нас?

– Не вся ещё собралась из полуночных земель, – догадался Тимарь. – А эта мала против нашего войска. Со спины зайти хочет, броды перекрыть.

Уржа молчаливым кивком головы согласился с братом – должно быть, так.

– Торки сошлись единым становищем. И тоже под Родней. Они и дадут урусам коней. Их отряды уже перехватывают наши заставы, ловят гонцов и вяжут их.

– С каганом урусов снюхались, безродные шакалы! – Тимарь не выдержал и, размахивая кулаками, заметался по шатру. – Найду я на них силу! С собой звал в поход – не пошли, слабосильными сказались. Придёт срок – рабами будут! – и погрозил в сторону далёкого Заросья, где кочевали торки.

– Своих бы в узду взять крепче, – охладил Уржа раскричавшегося Тимаря. Подумал с осуждением: «От настоящего кагана должно пахнуть конём, а не розами! Тогда и нукеры трепетать перед повелителем будут. Перед его грозным мечом, а не перед старым… Тарантулом!»

– Нам ещё продержаться надо лет пять-шесть, – вслух подумал Уржа. Тимарь понял брата, опустил поднятые в бессильных угрозах кулаки, вспомнил о посланцах.

– Из головы не идут вон слова уруса, старшего среди пришедших посланцев. Чем живут они в своём городе? Почему не дают выкуп?

Уржа пожал плечами – кто поймёт этих коварных бородатых людей?

– Надо идти в Белый город, – решил Тимарь. – Там и смотреть их тайну. А потом крепко думать, как уйти из урусской земли, не потеряв чести, а то и голов своих. Кого послать?

Тимарь вполоборота встал к Урже, поймал языком жёсткий ус, пожевал его влажными губами. Уржа, не вдаваясь в подробности, сказал:

– Князь Анбал пойдёт в крепость урусов. Пусть он всё увидит, переговорит с урусским воеводой… с глазу на глаз, придёт и расскажет всё кагану, правда ли, что урусов земля кормит?

Уржа поднял глаза на Тимаря – брат умолял: спасай кагана, спасай род! Озлится войско на безуспешный поход – обоим не жить, а роду не править союзными князьями!

– А мы войску объявим, что князь врал нам, что его купили за золото.

Тимарь облегчённо выдохнул – хитро задумал брат! Не убить Анбала, а казнить за измену! Хлопнул ладонями. Нукер у входа кашлянул – он слушает великого повелителя.

– Пошли Самчугу к посланцам урусов, пусть зовёт их к Белому Шатру выслушать волю кагана. И князей вели позвать на совет!

Затопали быстро удаляющиеся шаги – нукер побежал звать к Белому Шатру каганова толмача Самчугу.

* * *

Через некоторое время толмач Самчуга спустился к русичам и сказал, не убирая насмешливой улыбки с худого хитрого лица:

– Великий каган повелел ждать его решения, как поступить с вами, урусы. Он теперь совет держит с братом своим князем Уржой. Когда выйдут оба из Белого Шатра к прочим приглашённым князьям – надо вам подняться к нему, – и, словно приглашая к дальнейшему разговору, лукаво подмигнул Михайло правым глазом.

Михайло понял толмача, привстал с травы, подошёл к печенегу и неприметно для охраняющих русичей нукеров вложил в сухую ладонь толмача несколько монет. Самчуга тут же упрятал арабское серебро в карман ношенного не один уже год серого халата, улыбнулся знатному урусу со свежим ещё шрамом на лбу, давая снова знать, что готов выслушать его, если тот спросит о чём-то. Михайло спросил:

– Скажи, добрый человек, что за новость принёс кагану спешный вестник, только что бывший у Белого Шатра?

Самчуга на всякий случай оглянулся – близко ли стоят кагановы нукеры? – потом, почти шёпотом, ответил:

– Сильная дружина вашего князя по реке на лодиях спустилась к городу Родне и вошла в тот город. Туда же и кочевые по реке Роси торки сошлись всей силой. Каган страшится, как бы то войско да не начало нападать на его стан со спины. А ещё он страшится, что каган урусов скоро со всей дружиной подступит к вашему городу, тогда быть крепкой сече…

«Вона как! – обрадовался Михайло. – Стало быть, князь Владимир уже принял меры к изгнанию печенегов с земли Русской! Это воеводе Радку будет в радость узнать».

– Скажи мне, не думает ли каган уходить в степи? – И ещё несколько монет исчезли в ладони Самчуги.

Самчуга искоса глянул в сторону каганова шатра, ответил:

– О том и спорят теперь князья. Отсылая меня к вам, каган созвал в шатёр князей узнать их совет, а поступить, как сам порешит. Мне же известно, что иные князья хотят уйти, другие хотят стоять здесь до конца вашей жизни. Чей верх возьмёт? – Самчуга тут же торопливо отошёл: к русичам приближались три нукера, делая знаки следовать на зов повелителя степей.

Крики у холма оборвались разом: появился Тимарь и хромоногий старик – князь Уржа, как понял Михайло из рассказа толмача. Когда русичи остановились неподалёку, Самчуга перевёл слова кагана:

– Я проверю, правду ли вы говорили здесь. Я пошлю своих мудрых людей в вашу богом проклятую крепость. Их поведёт князь Анбал, внук великого Кури! – последнее пояснение Самчуга явно добавил от себя, чтобы урусы знали, кто к ним отправится разгадывать великую тайну Белгорода.

Старик Уржа прохромал по ковру и остановился перед Михайлой в двух шагах.

– Мы пойдём в вашу крепость, – шептал, не вставая с колен, из-за спины Уржи толмач. – И горе будет вам, упрямые урусы, если ноги зря покроются пылью вашего города. Запомни это, знатный урус. И подумай ещё раз, зря ли стоит войско великого кагана перед стенами? Не пожалеть бы потом, с жизнью прощаясь.

Чёрные глаза старика за густой сеткой морщин светились злобой.

Михайло пересилил взгляд старика своим непреклонным взглядом, степенно поклонился кагану и отступил к своим сотоварищам. За спиной тяжело вздохнул сотенный Ярый.

* * *

Постоянное, не осознанное ещё до конца беспокойство владело Иоанном Торником все последние дни стояния под Белгородом. После неудачного приступа каган Тимарь редко появлялся среди князей да и Торника больше к себе не приглашал. Если же доводилось встретиться, то смотрел задумчиво, скользя взглядом мимо лица грека, будто напряжённо пытался что-то припомнить, давно забытое и теперь такое нужное. Торник понимал, что теряет покровительство Тимаря, а без этого покровительства ему не выбраться из печенежской степи.

Душевное волнение рождало беспокойные сны. Были ночи, когда к нему являлся истерзанный до неузнаваемости брат Харитон, брошенный якобы в тёмный погреб. То сам себя со стороны видел вздёрнутым на дыбу, а под босыми ногами полыхала страшными огнями углей жаровня, которую палач поднимает всё выше и выше… Иоанн вскакивал среди ночи мокрый от пота, выбегал из шатра и торопился остудить горячие ступни в холодной росе. И дышал глубоко, словно хотел вытравить из груди прогорклый копотный смрад только что привидевшегося подземелья.

И вот сегодня он впервые, вновь проснувшись с головной болью, с горечью подумал, что зря дал согласие Харитону навести печенегов на Русь, зря нарушил повеление всесильного императора, погубил младшего василика Парфёна…

– Брат Харитон, да жив ли ты в этот час? И что ждёт меня, когда сойду я на берег милой отчизны? Почёт ли? А может, скользкая намыленная петля? Или страшная темница-яма с голодными хищниками?

Нежданная, странная отправка князя Анбала окончательно расстроила Иоанна Торника. Та лёгкость, с какой Уржа расправлялся с сильными противниками Тимаря, заставила его призадуматься о собственной судьбе, и не на далёкой родине, а здесь, среди чужих людей. Что замыслил он, того и достиг – печенеги вновь принудили князя Владимира заняться бережением своих городов. Но не достиг задуманного печенежский каган! Что получили от этого набега печенежские князья? Крохи, собранные по окрестным селениям, откуда разбежались русские ратаи. Но в землянках ли ратаев собирать золото и драгоценные паволоки? Золото и дорогие камни есть у торговых мужей в Белгороде и в Киеве, да не войти туда никак!

Приход белгородских посланцев поначалу вселил в Торника угасшую было надежду на счастливый исход собственной судьбы. Если пришли к кагану, значит, будут мира просить, дадут выкуп – откроют русичи ворота крепости, и поимеют печенеги немалый прибыток.

Издалека, не решаясь вмешиваться, смотрел Иоанн на русичей, гордо стоящих перед Тимарем. С каждой минутой сомнение всё больше и больше вкрадывалось в его сердце: так ли просят о сохранении жизни, отдавая имущество?

Когда Анбал с иными отъехал к Белгороду, а русские посланцы отошли от каганова шатра к подножью холма, Иоанн не выдержал, решился сам о всём проведать, оставил свой шатёр. Алфен с прочими посольскими стражниками отлёживались под возами, беспрестанно пили прохладный кумыс и азартно, до ругани и крика с зуботычинами, играли в кости. Наказав Алфену смотреть за возами, Торник через пожухлое поле направился к Белому Шатру. Шёл и сам ещё не знал, расспрашивать ли будет Тимаря или совет какой дать решится. Но какой?

Прежде чем нукеры позволили войти к кагану, Иоанн вдоволь насмотрелся на высокие стены Белгорода, на закрывшиеся за Анбалом ворота крепости, словно от этого пристального взгляда ворота могут распахнуться и взору предстанут события, которые теперь начались, в городе, а он о них ничего не знал.

Тимарь выпроводил из шатра брадобрея и толмача Самчугу, молча кивнул греку в ответ на его пышное приветствие и пожелание долгого счастливого царствования.

– Я слушаю тебя, мой многоопытный советник, – проговорил Тимарь, а в его словах слышалась горькая ирония, будто каган выпил перекисшее на жаре вино. И глаза Тимаря не приветливы, как то раньше бывало, а прикрыты толстыми веками, словно печенег прячет под ними злые огоньки.

– Страшусь я, о великий каган, не сотворили бы русичи князю какой беды, – издалека начал речь Торник.

Тимарь тут же прервал его:

– О том тебе какая печаль? Или породниться с Анбалом хочешь?

Торник растерялся от такого неласкового выкрика, не нашёлся что ответить, спросил только:

– Что русичи замышляют? Зачем пришли сами и позвали князя в свой город?

Тимарь улыбнулся, глянул на Торника, как на несмышлёного дитя, языком втянул правый ус в рот, но тут же вытолкнул. С издёвкой произнёс:

– Говорят, будто новый бог сделал так, что земля их кормит. Ты бывал прежде в их городе?

– Нет, – поспешил соврать Иоанн, не зная, о чём может последовать очередной вопрос.

– А может земля кормить людей десять лет?

Иоанн мучительно ломал голову: «Что имели в виду хитрые русичи, сказав такое печенегам?»

– Вижу – сомневаешься, мой многоопытный советник, – недобро, с полуугрозой в голосе произнёс Тимарь. – И мы с братом сомневались, слушая бородатых урусов. Потому и пошёл Анбал посмотреть на такое чудо вашего небесного бога. Надо было бы и тебя послать с ним.

Тимарь резко поднялся с бархатной подушки, мягкой ладонью огладил только что выбритое лицо, словно проверяя, старался ли Самчуга своей бритвой?

Торник торопливо привстал на колени, не смея распрямить ноги, чтобы не возвыситься над каганом.

– Иди к урусам, узнай, что замыслили лесные медведи. И что ждёт посланцев в крепости. Если не вернётся Анбал, то я с них шкуры поснимаю живьём!

Каган стиснул пальцы в кулаки, резко отвернулся от Торника, обдав его запахами благовоний от дорогого парчового халата.

Иоанн Торник тут же поспешил покинуть шатёр – чего доброго, ещё и нукеров крикнет вытолкать взашей! Постоял у входа, чтобы опомниться от неласковой встречи с каганом.

«Будто презренного холопа выгнал, – с горечью подумал Иоанн, и от обиды закипала злость в душе гордого грека. – Много позволяет себе грязный печенег! Забыл, верно, что я посол императора», – но при воспоминании о божественном василевсе сырым холодом потянуло вдруг от чужой земли, неласковой и враждебной.

Торопливо скинул с плеч дорожный халат, бросил его под ноги, помял. Когда надел, то стал похож на конюха, а не на важного василика великой державы. Снял с пальцев перстни с фальшивыми камнями, притрусил руки тёплой пылью из-под чужих ног и таким явился перед русскими посланцами. Русичи сидели под деревом в ожидании своей участи, сидели спокойно, без волнения и страха поглядывали на печенежское войско, на суровых стражников вокруг них, которые шагах в двадцати маялись под солнцем, опираясь на чёрные хвостатые копья.

– От кагана я к ним, – чуть слышно проговорил Торник ближнему нукеру. Удивление на лице печенега тут же сменилось унылым равнодушием.

Русичи встрепенулись, когда за их спинами раздалось приветливое пожелание:

– Да поможет вам великий бог в отважном промысле ради спасения города своего, смелые василики.

– И тебе бог в помощь, добрый человек, – откликнулся русич в голубом корзне, а старый дружинник с длинным, каким-то ежиным носом и со шрамом под левым глазом скорбно улыбнулся и глухо сказал:

– И тебя не минула лихая беда, греческий посланник. Не дошёл до своего Корсуня. Упреждал ведь тебя Славич, чтоб остерегался ты степняков в долгом пути. Надо было Днепром плыть.

– Все под богом ходим. То в его власти – освободить меня и вас, – смиренно отозвался Торник. – Подстерегли посольский караван печенеги, побрали возы с мехами, слуг повязали в полон. Только одного и отпустили за море с письмом к брату: требуют выкуп немалый, не верят, что послан я на Русь как василик императора, – врал Торник, видя, что его слова вызывают сочувственную печаль в глазах доверчивых посланцев Белгорода.

– Прискорбно всё это, – отозвался русич в голубом корзне. Загорелое лицо его было Торнику незнакомо, а старый дружинник, выходит, из той заставы, что провожала его за кон земли Русской. – Положись на силу своего разума и уходи от печенегов, пока они по Руси бродят, а не у себя в степи. Там не уйдёшь от них.

– Они и здесь стерегут меня крепко. На золото теперь у меня вся надежда. Только оно может сохранить жизнь, – продолжал сетовать Торник и, будто сокрушаясь, развёл руками в стороны. – До слёз жаль мне храбрых белгородцев. Вас отсюда в полон могут увести, тем жизни сохраните. А тех, кто затворился в городе, что спасёт? Ведь их ждёт лютая смерть. Разве не так?