Текст книги "Печенежские войны"

Автор книги: Владимир Буртовой

Соавторы: Игорь Коваленко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 45 страниц)

Глава XV

Утро следующего дня Улеб встретил в заброшенной рыбацкой хижине, откуда просматривались и крутой скалистый берег, и лазурная гладь воды за колючими маквисовыми зарослями, и едва различимая тропинка между нагромождениями камней.

Пробудившись от беспокойного сна, Улеб долго сидел на охапке жёсткой, собранной накануне травы, послужившей ночным ложем, словно не мог понять, где он и как здесь оказался.

Наконец вскочил на ноги и тревожно позвал:

– Лис!

Ответа не было. Только поодаль тихо заржал конь, услыхав голос хозяина. Осторожно ступая, юноша углубился в кустарник и без труда отыскал крошечную просеку, где они спрятали на ночь лошадей. Жар и кобыла напарника были на месте.

– Лис! Где ты, Лис?

Солнце уже поднялось высоко. Беспечно щебетали птицы, и ни скрипа колёс, ни людского гомона, ни звонниц, ни шума работы и торга, ничего привычного уху. Никогда ещё Улеб не вставал так поздно.

Встревоженный отсутствием напарника, он вскарабкался на утёс. Перед взором простиралась земля ромеев, и вода, и небо, и столица их, и гавань Золотого Рога.

Теряясь в догадках, просидел на утёсе до полудня, обратив лицо в сторону залива. Когда уже отчаялся дождаться пропавшего, сзади вдруг послышался шорох осыпающихся камешков. Улеб вздрогнул от неожиданности, быстро обернулся и увидел человека в лохмотьях и с посошком в руке.

– Ты! – изумился Улеб.

– Я. Кто ж ещё? – Лис беззвучно смеялся. – Что, златовласый, испугался? Проглядел меня? Я таков.

– Где ты был и почему на тебе снова эти ужасные рубища? Иль опять решил христарадничать у греков? Зачем ушёл тайно?

– Погоди, – перебил его Лис, – погоди сердиться. Послушай лучше меня.

– Нет, – вспылил юноша, изнурённый слишком длительным ожиданием, – сперва объясни, зачем ушёл тайно.

Лис прекратил смех, заворчал:

– Нетерпеливый ты. Я не разбудил тебя из жалости: измотался ты вчера. Хоть и плох был твой сон, неспокойный, а всё же сон. Ты стонал и метался ночью, звал кого-то: «Подойди, подойди ближе». И ещё: «Скорей в степь, скорей, Жар, ждёт лебёдушка горемычная». А то и командовал по-эллински: «Руби! Ложись! Встань! Ещё руби! Бей ребром! Локоть в сторону, вниз, вперёд!» Скажи, златовласый, для чего во сне локтем-то двигать, а?

– Ты не виляй, Лис, говори дело. Куда бегал на заре? Почему в развалюшке рыбацкой яму вырыл?

– Я тебе раньше сказывал, небольшой кладишко там у меня был схоронен, вот и вырыл. А куда бегал… идём в хижину – сам увидишь.

– Тут говори!

– Хорошо. Твёрдая Рука хотел разыскать булгарина по имени Велко? Так вот, я его нашёл.

– Велко здесь? – Улеб радостно бросился к Лису. – Привёл его?

– Я видел его, всё рассказал, и он поклялся, что приплывёт к той скале с наступлением темноты.

– Ты видел его собственными глазами… он жив, слуга дината не обманул меня. Рад ли был он весточке обо мне?

– Ещё как!

– Лис, добрый мой Лис, – растроганно молвил Улеб, – прости, что едва не подумал о тебе дурно. Вовек не забуду преданности твоей!

– По правде говоря, не я его разыскал, а дева. От неё и узнал.

– Дева? Какая дева? Лис, я умру, если сейчас же не объяснишь всё по порядку!

– Когда мы переоделись на складе красильщика в одежду странствующих воев, я не выбросил нищенские лохмотья, помнишь? – не спеша начал тот. – Спрятал их в свою суму. Сегодня они мне пригодились. Много убогих шляется на берегу, и я смешался с ними. Так, неузнанный и незамеченный, пробрался к пристани, где наготове стоят и корабли проклятого Калокира.

– Дальше, дальше, – поторапливал Улеб.

– Я долго наблюдал, как люди дината таскают по сходням мешки и бочки, прислушивался к именам. Ни одного из них не звали Велко.

– Он там! – вскричал юноша. – Должен быть там!

– Разве я сказал, что его вообще нет на берегу? Я сказал: Велко нет среди грузчиков. Убедившись в этом, я хотел убраться восвояси, когда чья-то нежная ручка прикоснулась к моему затылку. Ах, златовласый, что это было за прикосновение! – Лис сморщил рожицу, закатил глаза и благоговейно причмокнул губами. – Я готов сломать собственную шею, чтобы поцеловать свой затылок в том месте, которого коснулась её прелестная ручка!

– Ты издеваешься надо мной! Где Велко? Отвечай, не то моя ручка прикоснётся к твоей башке, и ты поцелуешь Нию!

– В арсенале, – выпалил Лис, которого угроза Твёрдой Руки мигом вернула из сладострастного забытья в грубую реальность. – Велко и ещё одного раба отправили в Манганский арсенал за греческим огнём для кораблей. Видно, Калокир снаряжает их очень далеко. Я видел твоего булгарина, когда они вернулись. А когда их послали за новым сосудом, я успел шепнуть ему, что ты здесь и будешь ждать его вечером у скалы за мусорной свалкой. Они уплыли двумя моноксилами, на каждом всего по одному надсмотрщику. Я только взглянул на твоего дружка и сразу понял: он будет здесь! Уж и одежду раздобыл для него. А ведь самое интересное, он, оказалось, и без меня уже знал, что исчезнувший из палестры боец-триумфатор, о котором толкуют повсюду, это росич Улеб, его побратим. Так и сказал мне. Он, булгарин твой, ещё вчера ухитрился сбегать к постою киевских купцов у церкви святого Мамы, надеясь там встретить тебя. Сказал: там ищеек претора[30]30
  Претор – придворный чин, возглавлявший византийских сыщиков, вербовавших платных доносчиков из числа горожан.


[Закрыть] тьма тьмущая.

– Как же ты догадался, что это был именно тот, кто мне нужен, ведь ты прежде не видел Велко?.. Что-то в рассказе твоём темно…

– Идём в хижину, может, и понравится, – ничуть не обидевшись, предложил Лис и первым заковылял вниз по расщелине, цепляясь за выступы камней и корневища растений. Не оборачиваясь, приговаривал самодовольно: – Когда войдём, сразу хватайся за что-нибудь, чтобы не упасть от удивления.

Улеб спускался с утёса следом, умышленно приотстав и держась за рукоять меча.

– Смотри, кого привёл тебе! – раздался торжествующий возглас Лиса, едва они очутились перед лачугой. – Что же онемел, Твёрдая Рука? Приветствуй её! Сама принесла тебе своё сердце!

– Здравствуй, – с трудом выдавил из себя юноша, – вот уж и впрямь диво дивное… Что потеряла, красавица, за городской стеной?

– Тебя, – чуть слышно ответила смуглянка, опуская ресницы.

Улеб Тоже вдруг зарделся почему-то, откашлялся, глаза отвёл. Так и стояли друг против дружки молча. Девушка смотрела в землю, юноша – на облачко. Лис глазками этак стрельнул в неё, потом в Улеба, хмыкнул в кулачишко, насмешник:

– Ишь затараторили, языкатые, спасу нет. Пусть уж вас, беседуйте, а я отлучусь пока, сменю рубища свои на ладное. – И отошёл в хижину.

Молчали, молчали юные, да сколько ж можно? Вот подняла она ресницы. А Улеб подбоченился, глянул открыто, будто на чудо желанное.

Голубая, покрытая вышитыми белыми лилиями, символом девичьей чистоты и целомудрия, одежда с широкой рострой охватывала гибкое, стройное тело Кифы. Даже выглядывающие из сплетённых ремешков сандалии ноготки пальцев на маленьких ножках были выкрашены в голубой цвет, цвет покорности. Как скромна и тиха была она, как непохожа на ту прежнюю Кифу, что бесёнком кружилась меж столами в харчевне батюшки.

– Зачем забрела в такую даль? – ласково спросил Улеб. – Как нашла сюда тропку?

– Слуга твой привёл.

– Не слуга он мне, а товарищ, – поправил Улеб. И тут же спросил строго: – Добром пришла иль с обманом?

– Ты меня оттолкнул, тем и привлёк…

Кифа неуверенными шажками приблизилась к Улебу, положила ладошку на боевую его перчатку. Он руки своей не отвёл, сел на камень, и она опустилась рядышком, осмелела, принялась рассказывать бойко:

– Пела тебе одному. Не такой ты как все… Лучшего не встречала. Отец подумал, что вы знатные странствующие франки. Белолиц ты, волосы светлы, как у северных рыцарей. И велел развлекать вас. Вспомнила старую песню франков, что пела мне в детстве стряпуха одна, вспомнила и обрадовалась. Эта песня о птице, которую заперли в клетке, и она всё щебечет, бедняжка, кличет далёкие ветры, чтоб сломали прутья и выпустили её к солнышку. Я пела тебе, потому что казался мне ветром залётным, долгожданным, но ты рассердился. Лишь после узнала, что ты Твёрдая Рука.

– Как же нашла? – растроганно молвил Улеб.

– Поняла я два слова из всего, что крикнул ты своему человеку. «Велко» и «гавань». Никому не призналась. Вы ушли от погони, то я умолила всевышнего уберечь тебя. И думала: «Знаю, где искать его». И поспешила в гавань к старой Галли, несчастной моей тётушке, попросила: «Галли, милая, помоги отыскать на берегу человека по имени Велко. Имя редкое в наших краях, значит, он иноземец». А она: «Велко – имя булгарское. Где спрашивать его, среди граждан или рабов?» – «С кем может быть в дружбе подневольный боец палестры, избранник мой? – подумала я и сказала: – Ищи меж рабов». А когда прибежала к ней на заре, узнала, что есть у Золотого Рога два Велко – виновар на Малом винограднике и молодой гребец с корабля фессалийского дината. О эта умница Галли! Захочет, отыщет иглу на дне залива! Я помчалась к молодому булгарину. После, там же, увидела и твоего слугу… товарища, узнала, хоть он и переоделся нищим, хитрец этакий. Возрадовалась, словно тебя самого узрела, едва не бросилась ему на шею от счастья. Всё рассказала, всё объяснила ему.

– Ты хорошая, Кифа, добрая, – молвил Улеб в раздумье. – Ты тоже мила мне. Жаль, пути у нас разные, не судьба… Спасибо тебе, будь благословенна. А скажи-ка, Кифа, никто не видел, куда вы пошли с Лисом?

– Нет. Мы брели через лог у самой воды.

– То-то я не заметил вас с утёса. Смотри не проговорись в городище своём.

– Снова меня прогоняешь! Не хочешь взять с собой? – Девушка вскочила, всплеснула руками. – Побойся бога!

– Если б сам я мог знать, где начинается мой путь…

– Разве Лис не сообщил главного? Он просил меня обождать в этом домике, сам же полез на утёс, чтобы сразу же рассказать тебе всё.

– Что он должен был ещё сообщить мне? – удивлённо спросил Улеб. – Что ещё, кроме сладкой вести о Велко? И о тебе.

– Но ведь он сторговался в гавани с тем купцом, который обещал ночью принять нас с тобою на корабль.

Услыхав эту новость, Улеб громко позвал:

– Лис!

Тот явился сразу, и, не будь Улеб и Кифа так взволнованы, они без труда догадались бы по выражению хитрой его физиономии, что он подслушивал их, притаясь внутри хижины.

– Ты, приятель, как видно, непревзойдённый мастер запутывать разум ближних, – сидя на камне и вперившись пытливым взглядом в Лиса, строго произнёс юноша, – однако всему есть предел, моему терпению тоже. Купец и корабль, что значит эта загадка? Объясни. Даю тебе сроку ровно столько, сколько понадобится твоей тени, чтобы продвинуться на пядь.

– Срок достаточный, – Лис ухмыльнулся. – Итак, златовласый, будешь век меня помнить, ибо я не только умею запутывать разум, как ты изволил выразиться, но и заботиться о ближних. Считай, что сегодня поутру я снова спас тебя.

– Всё слышу, как твердят вокруг: спасаем, спасаем тебя, спасаем. То Анит, то ты…

– Тень моя движется, Твёрдая Рука, не перебивай. Предыстория слишком долгая, пядь коротка. Слушай суть. Нашёлся купец, который ночью отплывает на торг в Рось-страну. Птолемей, купец тот, невзлюбил почему-то великого воеводу ихнего Никифора Фоку, он был счастлив видеть на ипподроме, как посрамил боец столицы ставленника Халкедона. Смута между высокими порождает вражду и меж подданными. По эту сторону Босфора молва гласит, будто люди Фоки похитили бойца-триумфатора в отместку василевсу и упрятали на улице Брадобреев, но он, то есть ты, Твёрдая Рука, перебил их и бежал. Говорят, что сам Анит Непобедимый подтверждает это. Многие внизу восхищаются Твёрдой Рукой. Для тех же, кто наверху, пусть совершивший подвиги, но поправший обычай, – беглый преступник и только. Однако тебе беспокоиться нечего: Птолемей охотно возьмёт тебя с собой, не выдаст. Возьмёт, понятно, тайно. Корабль его полон товаров, и такой воин, как ты, на борту дороже целой когорты обычных. Послужи ему, пока не достигнешь родины.

– Если так, я согласен, – молвил Улеб, внимательно выслушав Лиса, – при условии, что он прихватит и Велко с тобой. Не оставлю вас на произвол судьбы.

– Нет, Твёрдая Рука, я остаюсь. Тебе нужно в Степь за сестрицей, мне в Фессалию, рассчитаться с Калокиром, велик должок за ним, окаянным. Булгарин твой тоже сказывал, хочет в замок дината, чтобы выкрасть из заточения возлюбленную. Стало быть, дороги расходятся. Я, признаться, думал на дината идти с тобой, да уж коль подвернулся булгарин – добрый путь тебе в Рось без нас.

– А я? Как же я? – вскричала Кифа со слезами на глазах. Обхватила колени Улеба, взмолилась: – Унеси меня ветром! Возьми с собой, единственный, несравненный! Не хочу без тебя! Не смогу!

Юношу тронул и смутил порыв девушки, он бережно поднял её, точно хрупкую голубую птицу, улыбался тепло и нежно. Кифа склонила голову, и рассыпались чёрные в лентах её волосы на широкой груди Улеба, как сгоревший ковыль на крутом холме. Он сказал ей:

– Прости меня, Кифа… Не взвалю на тебя своей тяжкой доли. Я одинокий воин, а врагов у меня много в твоей стране и дальше, в Степи, до самой родимой межи. Я один, и одному быть мне, покуда не исполню свой долг. Ищи отраду на своей земле.

– Ах, желанный мой рыцарь, как хочу я увидеть вместе с тобою другие земли! Увези в свою крепость, буду петь и плясать для тебя от зари до зари, станешь пить виноградный сок из моих рук! Я сама изгоню слуг из твоих покоев, сама разожгу фимиам в кадилах и сама буду вплетать свежие розы в твой венок на пирах!

– Моя крепость… – усмехнулся Улеб. – На земле родных уличей были у меня молот с наковальней да железная крица в огне – всё богатство. А иного не надо.

– Неправда! – Смуглянка капризно надула алые губки, даже стукнула кулачком по его груди. – Грех обманывать! Все знают, у Анита в палестре бойцы из пленённой знати восточных и северных стран. Всем известно также, что господь наш не плебеев наделяет такою отвагою, благообразием и умом. Просто хочешь отвергнуть любовь мою, хочешь сердце моё разбить обманом. – И расплакалась.

Улеб в полной растерянности заморгал, обернулся невольно к Лису, словно прося совета и помощи, а тот дрожал от непомерного старания подавить в себе смех. Сдержался всё-таки от неуместного смеха, поскрёб белобрысую голову, подмигнул Улебу, дескать, не страдай и не майся, парень, Лис её привёл, Лис её и отвадит.

– Вот что, ягодка, – обратился он к Кифе, – милу быть – это ещё не всё. Я и сам любоваться тобой не устану, а что толку в том? Шла бы ты домой, в «Три дурня», к батюшке. Чем иным утешься, а друга моего не смущай, и так уж темнее тучи. Он ещё дитя малое, рано жёнку ему искать, рано брать на себя обузу. Ступай, сладкая, ступай себе, нам забот без тебя хватает. Повидались, и будет.

Улеб, «дитя малое», показал ему кулак, и Лис сразу осёкся, снова поскрёб макушку, соображая, что бы придумать получше да повнушительней, тем паче что Кифа и ушком не повела. И придумал, хитрец. На то он и Лис. Собрался с духом и крайне вычурно, приподняв за подбородок заплаканное девичье личико, сказал:

– Согласна ли гореть в геенне огненной вместе с антихристом, неразумная? Если согласна топтать верность господу своему ради верности человеку по прозвищу Твёрдая Рука, иди с ним!

Мигом высохли слёзы на округлившихся глазах девушки. Отшатнулась, бедняжка, попятилась, потрясённая, конечно, не столько напыщенностью речи, сколько страшным её смыслом. Улеб, сам того не подозревая, также онемев от выходки Лиса, как нарочно, застыл в позе, могущей быть расценённой как поза гордого еретика на костре. Лис же нашёл в себе силы величественно ретироваться в хижину, точно в келью, где рухнул на жёсткую травяную подстилку и забился в беззвучном хохоте.

Слепая набожность Кифы оказалась во сто крат сильнее её рассудительности и смекалки, ещё недавно удивлявших Улеба и Лиса. Девушка фанатично крестилась и пятилась, пятилась от юноши, точно от дьявола.

Вскоре Улеб и выскочивший из лачуги Лис могли видеть, как далеко внизу, будто мельтешащий бело-голубой мотылёк, убегала она, путаясь в длиннополом своём наряде, устремляясь туда, откуда начинались проложенные колёсами повозок дороги к стенам города.

Улеб, омрачённый и подавленный, смотрел ей вслед. Лис, напротив, смеялся до колик, всё пришлёпывал себя по бёдрам, хвастался:

– Ай напугал я рабу божью! Ай ловко отвадил девку-то!

– Может, зря ты с ней так… Ведь искала меня с доброй заботой. А теперь оставаться рискованно.

– Нет, девчонка болтать не станет. Ей, прозревшей, хи-хи, нынче денно и нощно каяться перед богом своим. Хороша она, твоя Кифушка?

– Не знаю. Мне и правда о девах не время гадать. – Щёки Улеба залились краской, он откашлялся и глаза отвёл точно так, как было это накануне, когда неожиданно обнаружил смуглянку возле хижины. – Надо бы, Лис, с конями спускаться, ждать Велко у воды. Любовь, любовь… У Велко любовь, у Кифы… Будто нету уже места в мире для ненависти…

– Есть ещё, есть, – отозвался Лис, погружаясь в одному ему ведомые мысли.

Стайки пёстрых рыб сверкали в прозрачной воде, омывавшей подножие скал. Лениво колыхались бурные нити водорослей в затопленных расщелинах. Чайки прилетели сюда отдохнуть после суматошных кружений в гавани.

Скоротечны мысли. Бесконечны часы напряжённого ожидания.

Лис плескался поодаль в крохотной заводи, фыркал, бултыхался, шарил руками в трещинах, с шаловливым смехом извлекал оттуда крабов. Улеб задумчиво сидел на полоске песка под крутым тенистым навесом берега.

Пустынно окрест. Лишь далеко в стороне различим был в солнечном мареве плот искателей моллюсков. Точно призраки, исчезали в воде обнажённые загоревшие ныряльщики и вновь появлялись на поверхности, чтобы тут же, жадно глотнув горячего воздуха, опять погрузиться на дно.

Время шло. Сумерки пали, сменил их вечер, близилась ночь. Ловцы моллюсков зажгли на плоту факелы, и не видно уж было во мгле ни плота, ни самих ныряльщиков, только огоньки дивно плясали на отмели.

Лодка появилась из тьмы внезапно. Чёрная, просмолённая насквозь долблёнка ткнулась носом прямёхонько в крошечную песчаную бухту. Взволнованно, крепко обнялись побратимы после долгой разлуки, молча, как подобает ратным мужам.

Лис вклинился меж ними, бормоча:

– Довольно вам, братья, кости ломать друг другу. Надо спешить. На вот, булгарин, оденься, заранее припас для тебя. А мы пока чёлн утопим. – Лис вынул меч, шагнул к однодерёвке и тут же удивлённо спросил: – Это что ты привёз, парень? Не труп ли надсмотрщика?

– Нет, – рассмеялся Велко так, что заблестели в темноте его белые зубы, – я не кровожадный. Все уснули, когда я похитил моноксил, а заодно и посудину со священным огнём греков. Нет им большей досады, чем пропажа боевого огня. Мне бы ещё лук добыть да стрелы…

Улеб и Лис с любопытством ощупывали серебристые бока сосуда, поднимали его, прикидывая на вес, покачивали, слушая, как полощется внутри знаменитая горючая жидкость.

– Ишь ты, – восхитился Лис, – разумны ромеи. Только на кой оно нам? Утопим тоже.

– Зря, что ли, старался брат мой? – возразил Твёрдая Рука. – Спрячем и бочку, и чёлн в рыбацкой хижине. Может, и сгодится когда добрым людям. Лодчонка-то просмолена добротно, век сохранится.

Вытащили лодку с сосудом на песок, подхватили с двух концов и понесли наверх, осторожно ступая по осыпающейся каменистой тропке ущелья. Улеб и Велко в оживлённой беседе делились былым и чаяниями.

– Значит, опять расстаёмся, – сказал Улеб. – Видно, и впрямь завладела тобой пленница Калокира, коли жизнью готов рисковать ради свидания с ней.

– Она мне дороже жизни, Мария моя, дороже всего на свете, – отвечал молодой чеканщик. – Я должен вырвать её из темницы.

– Что ж, – подумав, согласился Улеб, – ты прав. Я ведь тоже спешу на помощь сестрице. Что-то общее есть в наших помыслах, тем и утешимся.

Лис сказал:

– Я позабочусь о булгарине, как позаботился о тебе, Твёрдая Рука. Ну, прощайтесь тут. Пора. Уже ждёт, наверно, корабль Птолемея в трёх сотнях шагов за последним мысом.

С лошадьми на поводу побрели они вдоль кромки воды. Иные места приходилось преодолевать вброд, иные даже вплавь. Ночь выдалась безветренная. В воздухе тонко верещали летучие мыши.

За последним мысом берег выровнялся, триста шагов отсчитали скоро. Лис поднял руку, все замерли, прислушиваясь.

– Никого, – сказал Улеб.

– Тсс… – Лис пошарил под ногами, отыскал два увесистых камня, и два громких всплеска разорвали тишину. И внезапно из ночи донеслось два хлопка в ответ, потом частые удары весла о воду.

– Это за тобой, златовласый, – сказал Лис, облегчённо вздохнув. – Прощай. Надеюсь, меня не забудешь.

– Спасибо за всё, Лис, прощай и будь счастлив, – сказал юноша.

– Прощай, брат, – Велко положил свои руки на плечи Улеба, – горжусь тобой.

– Прощай, Велко. Жаль расставаться. Мы бы у купца лук и стрелы добыли для тебя, показал бы своё уменье перед степняками. Береги Жара, он верно тебе послужит. Будьте с удачей! Может, и свидимся когда, кто знает.

Улеб погладил шелковистую гриву Жара, прижался щекой к влажным губам животного. Конь опустил голову низко, он ведь всё понимал, умница.

– Эх, Жарушко, огненный мой, – вздохнул юноша, – далеко забросила нас судьба-разлучница, повидали мы горюшка вместе и врозь, всяко бывало. Настал час воротиться в родные края одному мне. Ты уж прости, коли что не так. Велко люби как меня, он не чужой нам с тобою.

Тут причалил к берегу плотик, какие обычно содержатся на всех больших византийских парусниках, с него спрыгнул рослый моряк. Он помог сойти на сушу худощавому вооружённому мужчине в кольчуге, затем, бросив весло, поднял с настила лук, приложил к тетиве стрелу и застыл в, позе преданного телохранителя, широко расставив босые ноги.

Мужчина в кольчуге приблизился к нашим героям и, узнав среди них Лиса, обратился к нему низким, спокойным голосом смелого человека:

– Ты не обманул меня. Твёрдая Рука здесь, с тобой. Всякий, кто видел его на арене днём, признает и ночью. Он согласен с моим условием?

– О да, – быстро ответил Лис.

– Хорошо, – сказал Птолемей, ибо это был именно он, и вынул из-за широкого пояса длинный, как чулок, кошель, протянул Лису. – Получай сполна, как договорились. – Купец ещё раз оглядел всех троих, спросил: – Где женщина?

– Её нет и не будет, – хихикнул Лис, тщательно пряча деньги за пазуху, – сбежала ещё днём, чтобы поспеть в храм к вечерне.

– Хорошо, – усмехнулся Птолемей и обернулся к моряку: – Ты слышал, Андрей, женщины не будет на корабле, не забудь сразу же порадовать этой вестью своих головорезов. Оставь лук и подай запись.

Моряк опустил лук, принёс с плотика тонкую деревянную пластину, на которой были вырезаны слова соглашения. Приняв дощечку из рук телохранителя, Птолемей передал её Улебу вместе с кинжалом.

– Поставь своё имя при всех, – сказал он, – режь на ощупь в правом углу.

Улеб резко повернулся к Лису и, с трудом сдерживая негодование, спросил по-росски:

– Что это значит, Лис? Снова загадка? Может быть, лучше мне сесть на Жара, Велко – на твою кобылу, а тебя вместе с этими наглецами уложить навеки? Что за награду он дал тебе? С какой стати?

– Всё правильно, златоустый, таков был наш уговор с купцом, – заикаясь, пояснил Лис. – То заручная запись. Ты сам согласился мечом сберегать его в пути. За это и выдал он золото. Договор был – платить загодя. Я так рассудил: нам с булгарином оно нужней на чужбине-то, ты же, Твёрдая Рука, вернёшься на родину.

– Я о золоте не слыхал от тебя, – рассерчал на Лиса и Велко, – а коль был у вас такой уговор, сейчас же отдай его Улебу.

– Мне всё ясно, – прервал его Улеб, – мудрый Лис прав, как всегда. Ничего мне не нужно, хочу скорее на корабль. – Он высек своё имя на доске, вернул её невозмутимому Птолемею, обратился к нему по-эллински: – Я Улеб, росс по прозвищу Твёрдая Рука, готов защищать твою жизнь и товары от разбоя в море до тех пор, пока не высадишь меня далеко от своей страны в месте, которое я укажу тебе. Клянусь, не нарушу запись!

– Хорошо, – сказал достойный купец.

И они ударили по рукам.

Улеб ещё раз сердечно распрощался с Велко, Жаром и Лисом, прежде чем ступил на плот, который под тяжестью уже троих, плохо повинуясь веслу в руках Андрея, не скоро доставил его на корабль.

Когда наконец плотик стукнулся о высокий борт судна и все трое вскарабкались на него по узловатой верёвке, купец сразу же распорядился зажечь сигнальные огни и поднять парус. Птолемей был не только храбр, но и предусмотрителен, ибо корабль находился за пределами бухты Золотого Рога, выход из которой перегораживался на ночь гигантской цепью.

Парус бессилен в безветрии. Гребцы налегли на вёсла.

Плыл корабль. В блёклом свете луны вырисовывались зубчатые очертания удалявшихся укреплений византийской столицы. И чудился Улебу топот копыт его огненного Жара, уносящего в седле вольного Велко, и слышался серебристый голосок прелестной смуглянки Кифы, молившей в отчаянии: «Верни-и-ись!..» И виделись юному просторы отцовской земли за печенежской степью.

Плыл корабль. Улеб стоял на его носу, презирая сон спящих на палубе воинов-наёмников, подчинённых ему, он смотрел вперёд и тихо запел с детства памятную песню уличей.

Славный сын коваля, честный и сильный, не знавший руки, способной свалить его, в эти благодатные минуты он не мог и предположить, какой страшный удар поджидал его впереди.

Плыл корабль. Плыл далеко и долго, ибо крепки мускулы гребцов, а ночь велика. Как забрезжил рассвет за спиной, дунул ветер попутный, наполнился парус, украшенный каким-то таинственным знаком, и запенились барашки в море. Улеб видит: красив и надёжен парусник Птолемея, не остановить его никаким бурям. Бока высокие, выпуклые, в три цвета крашенные, впереди, на носу, два обитых железом кола торчат, один ниже другого.

Только Улеб недолго любовался кораблём. Взгляд всё больше тянулся к берегу. И чем дальше и пристальней всматривался он, тем ощутимее вытеснялась из груди радость нараставшей тревогой. С восходом солнца оросился юноша к купцу:

– Эй, куда мы плывём? В Рось-страну? Почему солнце сзади?

– В город Рос. А страна там норманнская.

Птолемей был всё в той же кольчуге, с кинжалом на тонком ремне возле пояса, нос орлиный, глаза мудреца, строен, лёгок походкой, руки скрещены, на обветренном, тёмном лице глубокие складки морщин. Он не мог понять, отчего побледнел Твёрдая Рука, гордость и глава его охраны.

– Ты плывёшь в Рось-страну, к моей родине! – крикнул юноша как безумный. – Мы должны в Рось-страну! На восток! Там другие берега! Поворачивай! Я сойду на землю печенегов! Нет?! Ты меня обманул! Умри, мошенник! – Улеб метнулся к изумлённому купцу с кулаками и, вероятно, убил бы того на месте, но споткнулся, будто подкосило стойкого жуткое прозрение, и тотчас же навалились на него все, кто был на палубе.

Птолемей смотрел, вытаращив глаза, на барахтавшуюся груду тел, слышал стоны и вопли тех, кого Улеб калечил в безудержном гневе. Но всё же десятки рук сумели опутать его канатом и привязать к мачте.

– Мне нужно на восток! Мне нужно к морю Русскому! – срывалось вместе с тяжёлым дыханием с окровавленных губ Улеба. – Мне нужно в наше море!

– Помилуй, я не скрывал, а ты знал, что уплываем в другую сторону! – с искренним недоумением воскликнул Птолемей. – Вот запись, там имя твоё! Постой, постой… кажется, я начинаю понимать… Нет, Твёрдая Рука, не я тебя обманул. Рось-страна… Рос… Конечно! Знай же, сначала плывём мы к пустынным берегам Кордовского халифата, где, думал я, собирался ты нас покинуть. Потом достигнем океана, а там мимо франков и саксов, через Северное море к норманнам в Роксильде. Этот торговый город мы, купцы, меж собой называем коротко – Рос. Так и сказал я подосланному тобой человеку: «Плыву в Рос». Клянусь, нет моей вины пред тобою.

Улеб ошеломлённо молчал. Невидящий взгляд его блуждал по столпившимся вокруг ромеям.

– Развяжите его, – приказал купец. Однако никто не шелохнулся, боясь приблизиться к росичу. – Эй, кто-нибудь! Оглохли?

Разрезали кинжалом путы, освобождая Улеба, но он остался сидеть под мачтой, уронив голову на руки.

– Безвинный я, поверь, – сочувственно говорил Птолемей, присаживаясь рядом. – Помочь тебе нет возможности. Слишком дорого ты мне достался. Хочешь не хочешь – обязан служить мне. Не такой ты человек, чтобы нарушить клятву. Кто кого не понял или извратил мои слова, меня не касается, корабль поведу как должно.

– Велик путь туда и обратно? – глухо спросил Улеб.

– Да неблизок, признаться. Годы. – Птолемей вдруг ободряюще похлопал юношу по плечу. – Зато оба воротимся богатыми. Увидишь полсвета, богаче вдвойне. Трус для меня – червь, а такой воин – всё. Ты ведь от клятвы не отступишься.

– Оставь меня. Уйди.

Но Птолемея, обрадованного тем, что Твёрдая Рука внешне выглядел уже довольно спокойным после недавней вспышки, трудно было унять.

– Никто, кроме меня, не отваживается ходить к северным людям за мехами. Милуют меня их страшные плавучие драконы, благоволит ко мне сам Олав, вождь норманнов. Вот он, охранный знак их Олава, на моём парусе. Дважды ходил я в северные города, даст бог, ворочусь и после третьего раза.

Юноша медленно поднял на Птолемея полные боли глаза, сам поднялся, точно хмельной. Было что-то такое написано на прекрасном его лице, что даже бесстрашнейший из мореплавателей Византии вздрогнул.

– Скажи, ромей, скажи мне правду, – хрипло произнёс Улеб, расправляя плечи, – тот хромой славянин, что сговорился с тобой обо мне, знал, куда ты плывёшь на самом деле?

– Знал.

Юноша круто повернулся и направился к своему дозорному месту на носу корабля. Заслышав его шаги, наёмники, щеголяя воинской выучкой, вскочили, выстроились, приветствуя своего нового командира. Улеб взошёл на пурпурную площадку прямо над торчащими из корабельного носа железными кольями – таранами, под которыми разламывались упругие волны, и устремил взор в синее безбрежье.

– Измена!.. – шептал он навстречу солёным брызгам. – Измена… Хоть ты, Велко, прозрей и не дайся проклятому извергу. Сварог всевидящий, надоумь моего побратима покарать предателя в этот час!