355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Буртовой » Печенежские войны » Текст книги (страница 16)
Печенежские войны
  • Текст добавлен: 9 февраля 2018, 16:30

Текст книги "Печенежские войны"


Автор книги: Владимир Буртовой


Соавторы: Игорь Коваленко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц)

Блуд молча и брезгливо оттолкнул Лиса, который на самом деле намеревался заключить того в объятья.

Тут динат наконец пришёл в себя настолько, чтобы собраться с мыслями, и бледное от природы его лицо покрылось пятнами от ударившей в голову ярости.

– Вели отдать мне меч! Рассеку наглого, как деревяшку! – в гневе обратился он к Блуду.

– Стало быть, так порешил, Калокирушка… – прошипел Лис. – Что ж, Блуд, ты воевода видный, будь же и правым. Я неглуп, сразу смекнул, что и тебе досадил изменой окаянный, иначе бы не волок ты его под стражей за тридевять земель. Ты меня знаешь, так позволь рассчитаться с нашим обидчиком.

С этими словами Лис бросился к динату, чтобы поразить его в самое сердце, и уже сверкнула острая сталь, но раздался грозный окрик Блуда:

– Стой! Эй, так не годится. Я тебя знаю, верно, но и противник твой мне знаком. – Блуд рассмеялся, эхом прокатился смех и в кругу его воинов, им, видно, пришлось по вкусу неожиданное развлечение, даже про водопой позабыли. – Ты немного ошибся, Лис, совсем немного. Я не судья достойному динату, а гость его. Мой гостеприимный хозяин требует оружие, пусть получит его. Решайте свой спор поединком, а мы расступимся.

Солдаты живо расширили круг, не расслышав странного шороха в зарослях. Лишь чуткие уши Лиса уловили шелест тростника, и он догадался, что это Велко порывается выскочить ему на помощь, а девушка изо всех сил удерживает его от безрассудного шага.

Лис крикнул, задрав подбородок к небу, чтобы Велко услышал:

– Это моя забота, мне и расхлёбывать! Молчите, что бы ни случилось! Один не трое! Помни, кто с тобой, помни о своей клятве ей! Авось огрею сейчас Калокирушку – ножки вытянет!

Воины и оба патрикия, принимая выкрики Лиса за диковинное обращение язычника к духам, подивились прыти хромого уродца. Лис второй раз в жизни ощутил в себе сладкое и щемящее чувство, подобное тому, какое испытал в каштановой роще, когда привёл туда счастливых влюблённых.

Со звоном и скрежетом скрестилось оружие двух очень похожих друг на друга противников.

Необычайно умение Калокира, страшен и неотразим меч в его натренированной руке. Хоть и бывал Лис когда-то в рядах известной на весь мир дружины, а всё же не устоял уже под вторым ударом искусного в рукопашном бою дината. Да, Лис был обречён. И рухнул он, обливаясь кровью, испуская жуткий предсмертный вопль.

Этот душераздирающий вопль изрубленного, корчащегося в чудовищных судорогах был настолько ужасен, что солдаты и оба патрикия бросились прочь. Живо достигли кони византийцев крутого холма, лишь на гребне которого вздумалось Калокиру оглянуться.

– Мария?! – вскричал динат. – Там Мария! И не одна! Сбежала! Скорее, Блуд, хватайте их! Озолочу!

Да, к несчастью, Велко с Улией слишком рано покинули убежище, торопясь хоть чем-нибудь облегчить страдания умирающего. До ромеев ли было им, когда Лис в двух шагах от них, прекратив свой страшный вопль, тихо отдавал небу душу.

– Он ещё жив, спаси его, Велко, спаси, – умоляла Улия в растерянности.

– Ему уже не помочь, – вздохнул юноша, подкладывая под голову лежащего свёрнутый свой плащ и откупоривая тыковку с водой, чтобы оросить запёкшиеся губы умирающего.

– Что он говорит? – ломая в отчаянии руки, спросила девушка.

Велко и сам заметил, как мучительно шевелились губы Лиса. Он низко склонился и расслышал прерывистое:

– Изверг… Вижу немого изверга… лес… на Белградской дороге… за Киевом… Я продал… родину продал… подыхаю… как изверг… на чужой… Я убил гонца Богдана… А Блуд… Блуд назвался Милчо… из Карвуны… назвался послом Петра… оклеветал булгар… Калокир клеветал… Это ромеи послали Курю… на уличей… с подлогом… Велко, Велко… Быть войне… булгарами и нашими… Прокляни меня…

– Он бредит! Прощай, Лис, прощай! – крикнул юноша, не веря тому, что услышал. – Кошмарный бред его.

– Это не забытье… – собрав остатки сил, Лис нащупал что-то за пазухой, вытащил, разжал кулак, и Велко с Улией увидели позолоченный медвежий клык на цепочке.

– Знак высоких гонцов великого князя Киевского, – прошептала Улия. – Откуда он у него?

– Не булгары… я погубил Богдана… возьми, Велко, спрячь… сохрани…

Юноша повиновался, ошеломлённый, а Лис продолжал страшную исповедь, с невероятным трудом выдавливая из себя хриплые звуки:

– Быть войне… меж братьями… Прокляните, заблудшие… Я продал… Улеба продал… обманул… Корабль Пто… Птолемея увёз его… не в Рось-страну… в другую сторону… Не вернуться Улебу…

– Молчи! Не смей! – Велко отпрянул, подхватил девушку на руки. – Он лжёт, Улия! Лжёт!

– Нет, это правда… тайна душила… теперь мне легко… мне хорошо… умира… – Лис вздрогнул и испустил дух.

С бесчувственной девушкой на руках Велко стоял, оцепенев, посреди дороги и слепо глядел на марево пыли, из которой, точно жёлтые привидения, с громким топотом выскочили конные воины. И не мог он понять, почему набросились на него эти люди, зачем вяжут его и Улию, куда тащат.

Когда, так и не дождавшись зова хозяев, огненный светлогривый Жар вместе с навьюченной лошадью Лиса вышел из прибрежных зарослей, вокруг стояла полуденная тишина. Только прошуршала где-то в сухой траве вспугнутая копытами ящерица, да на озере какая-то птица вскрикнула одиноко и печально.

Глава XVIII

Немного лет кануло с тех пор, как проводил Роман отца в мир иной. Думал ли он, обожавший земные радости, что сам отправится следом за Порфирородным так скоро…

Вновь отшумел над Византией погребальный звон, сотрясая столицу и все провинции, и снова птицы, всполошённые звонницами, кружили над куполами и обелисками. Отслужила империя панихиду, прокатили военачальники катафалк с прахом почившего, проползли по улицам и площадям Константинополя плакальщицы.

Событие это завершилось бунтом народа, воспользовавшись которым, Никифор Фока мечом проложил себе путь к власти. А через месяц женился на лукавой августейшей вдове, красавице Феофано.

И ликовали толпы, приветствуя нового василевса, первого из рода Фок.

Итак, взошёл Никифор Фока на трон империи, чтобы править.

Неспокойно, черно было в стране. Воюя против Сирии, Никифор Фока не мог одновременно сражаться и с Русью, он искал союзников в Булгарии, печенегов же поторапливал в их сборах на Киев.

– Веди! – отозвалась дружина единым криком. – Веди и верь!

– Веди, – сказал Асмуд, – не гневись на меня, старого, верь в походе!

Святослав рукой сжал-тряхнул удила, громыхнул в сердцах левым кулаком о червлёный щит у колена, молвил сердито и тихо:

– Попусту за словами хоронимся. Едем же! – и сдёрнул боевую рукавицу, разрезал ладонью воздух перед собой. – Вперёд, соколы!

Но не покатилось эхо звонких бубнов, не пели кленовые дудки, и копыта утонули в мягкой траве. Тихо двинулись конные ряды молча, как велел князь. Дружина выступила из Киева.

Сдержанным был ропот толпы на холмах. Малышня голопузая не высыпала на дорогу, как бывало прежде, жалась к матерям, подавленная общей печалью. Развёрнутый стяг дружины провожали тысячи влажных глаз.

Бежала дружка князя ключница Малуша по обочине, закрыв ладонями рот, босая и простоволосая, боялась вслух повторять тревогу ночных сновидений, долго-долго бежала, словно всё ещё надеялась, что обернётся он, да суров был Святослав, вёл свои копья решительно, слеп и глух ко всему и всем, кроме дороги и гридей.

На возвышении замерла девушка, и услышали задние ряды пеших и конных громкое и отчаянное:

– Погода, храни россов!..

Скрылся город вдали. А Малуша всё виделась на косогоре, недвижимо стояла. Трепал ветер белую холстину платья с вышитым узорочьем на широких рукавах. Руки прижала к груди, где висел княжий подарок – золочёный футляр с иглами для шитья, и светился игольник на солнце, сиял, будто сердце.

Уходя, пожелали мужчины мысленно: «Вам, матери, жёны, сёстры и девы юные, не скучать без нас под опекой Мокоши. Ждите за пряжей с богиней своей да шейте рубахи нам, в коих праздновать возвращение».

Не Днепром и морем двигалась дружина на Дунай, а в сёдлах, ибо так было сказано на вече. «Правы отцы полков твоих, Святослав, веди посуху, – говорили старейшины. – Сколько ни плыли Славутой, всегда на порогах засады каганские. Не страшен Куря, били его походя, но и многих своих молодцев потеряли бы под погаными стрелами на Крарийской переправе[34]34
  Крарийская переправа – узкое, опасное место на днепровских порогах, удобное для нападения на проплывающие суда.


[Закрыть]
, да на каменьях волоков. Нынче с истинной силою мериться».

Едут и едут плотной, упругой лавиной, не спеша и усердно. Много новых прямоезжих путей проложили сквозь дремучие пущи и буйные степи. Оружие не в обозе, на них. И обозов-то самих нету. Не просто выступили, а понесли «рыбий зуб» – моржовую кость, древний знак обиды меж народами.

День за днём, день за днём миновали городища и погосты. Выходили навстречу общинные старшины. Дружина же мимо шла, на поклоны и приветствия отвечала сдержанно. Подымался грозный стяг, распятая медвежья шкура под остроконечным навершием. И дивился встречный люд сему угрюмому походу, переговаривался:

– Сам великий князь золота не надел.

– Каждый при нём в обувенье верёвочном, в дорожной шерсти и железе без украшений.

– Стало быть, предстоит нашим сеча многотрудная, коль не украсились.

На своей земле воеводы не высылали сторожевые отряды, смело шли. Посылали вперёд лишь зажитников, не волчьей же сытью питаться. За битую птицу и говядину, за каждую миску еды, за воду и корм лошадям никому не платили. И боярину попутнему и смерду – тяжкие убытки. А уж бедному, конечно, тяжелее тяжкого.

От зари до зари стучали копытами. Только ночью знала дружина большой привал и отдых.

А ночи стояли звёздные, душные. Костры редко жгли, так было тепло и ясно. Прогревались за день пески и камни, не хранилась в дубравах прохлада, млели цветы на лугах, а змеи спали прямо на голой потрескавшейся земле. Иссохли ручьи, заплесневели затоки рек. Лишь колодцы, давая студёную влагу своих глубин, утоляли жажду воспалённых ртов.

С рассветами, сколько хватал глаз, простирались необъятные степи, и всё чаще и чаще попадались среди стелющихся под суховеями трав на верхушках курганов тёсанные из валунов чужетворные древние идолы, божества кочевников, забредавших сюда с Дона и находивших здесь не отраду, но гибель, ибо и тогда, и теперь, и впредь не снискать пощады тем, кто злонамеренно ступал или ступит на землю россов.

Наши гордые предки изгоняли незванных нещадно, да щадили, не рушили изваяния хазар и половцев. Так и стояли чужие лики окрай южных степей наших.

Росские боги всё больше из дерева резаны. Не из сухого, из живого дерева. Сухое дерево мертво. И глядят воины Святослава на колченогих, грудастых половецких баб, что сложили уродливые руки на каменных плоских своих животах, каждая – повторение предыдущей.

Дивятся воины. Юный направит коня к старому воеводе, спросит негромко:

– Старший брат мой, голова твоя в снегу, всё тебе ведомо, ты скажи-ответь, отчего не повалены идолища поганых?

Седовласый ему степенно:

– Камень тёсан умело, лики эти – человечье творенье, в них покой, не угроза, нашим истинам не помеха. Мирное творение всякого человека велми прекрасно. Нам завещано, завещаем и мы: не предай красу поруганью.

– Даже если чужого племени?

– Красота едина для всех.

Мудрая правда в словах этих. Для всех красота едина. Но она не единый предмет или зрелище, а повсюду, во многих, и тем мила сердцу и разуму людей, способных постичь и сберечь её или найти.

Где предел прекрасному? Его не ищи. А всего краше небо Родины, её леса, холмы, равнины, города и сельца, лежащие во всю ширь земли-кормилицы, на которой века оставляют следы нашествий, изгнаний, смерти и возрождения. Пусть останутся потомкам в напоминание об истерзанном прошлом и курганы, и изваяния – всё. Пусть грядущие знают былое.

Брод через Днестр указал юный ратник Боримко. Перешла дружина реку и за нею села на отдых. Княжич велел три дня сидеть. Чистили оружие, выгуливали коней, чинили одежду, набирались сил. Удивил свои полки князь, прежде не знали от него подобных приказов в походах, никогда не сидели попусту. И хмурый он, сердитый, всё мыслит-размышляет, уединясь, чернее тучи.

Боримко, едва объявили велик привал, набрался смелости, подступился к вождю.

Святослав остался верен своему походному правилу: с мечом в дороге – невзгод поровну. Словно простой воин, прилёг на потник, седло сунул под голову, оружие у изголовья положил, охрану свою отослал к общим огнищам. Лежал в одиночестве, заложив руки под затылок, не мигая смотрел на звёзды, вдыхал едкий дымок тощего костерца, собранного из сухотравья и кизяков, слушал гридей, что тихо пели поодаль.

Боримко пробрался к его костру с охапкой веток, вроде бы заботясь об огне, сам преклонил колени у стяга, воткнутого древком в земную трещину, покашлял негромко.

– Кто тут?

– Это я, Боримко из Радогоща. Не прогневайся, заступник, позволь испросить.

– Почему тут?

– Я огонь стерегу. Позволь слово молвить, великий, тяжко мне…

– Говори.

– Недалеко отсюда, полночи бегу верхом, пепелище моего Радогоща. Я к Днестру ворочусь, на берег, где стоял родимый дом, поклонюсь, перечту поминание. Отпусти, княжич, сделай милость, уважь сыновий долг. Завтра с заходом солнца буду здесь.

Святослав вдруг вскочил, подошёл к молодому соратнику, поднял его с колен, сказал твёрдо:

– Нет.

Никак не ждал Боримко отказа, удивился безмерно. Испугался даже сердитого вида князя. А тот стоял рядом, глядел куда-то в сторону, поверх головы онемевшего юноши, сам юный, властный, озабоченный. Лунный свет отражался на влажных скулах и лбу, русый локон волос прилип к бритой макушке, крупные, белые как соль зубы покусывали травинку.

Вот Святослав, точно в забытьи, положил руку на плечо дружинника и сказал уже мягко:

– Нам идти будет ещё труднее. Сбережём и коней и себя до времени. Потому-то и отдал три дня на покой. Твоя просьба достойна хвалы, понять тебя могу, но и ты уразумей мои опасения. Не на Степь идём, не в Югру[35]35
  Югра – старинное название Западной Сибири.


[Закрыть]
, не за море Сурожское, а идём на Дунай. Обиду несём, не злобу. Не пущу тебя, брат, огражу твою рану от новой боли, не хочу распалять в твоём сердце жажду крови, ибо кровная месть слепа, не щадит ни малых, ни старых. Росский воин не зверь прыскучий.

– Я не зверь. Поклониться хотел только жальнику.

– Вот накажем виновных за все злодеяния, разом поклонимся и Радогощу, и Богдановым сиротам, и святому капищу.

– Эх, княжич, не уважил сыновий долг мой… А что до малых и старых… наших-то резали без разбору, того не забыть.

– Ступай! – вспыхнул князь. – Знай место своё в строю! Ладное войско не стая вразброд. – И, когда Боримко, покорясь сквозь досаду, удалился и смешался с россыпью густо мерцавших шлемов и кольчуг вповалку отдыхавшей братии, Святослав бормотал что-то, ворочаясь с боку на бок.

Настал час, когда двинулись вновь тысячи конных и пеших. Шли и шли в череде восходов и закатов, а Русь за спиной. Ясно, шли нелегко, часто с кровью продирались.

Нежданны-негаданны были для всякого человека иного племени. Упрямо держал Святослав свой путь к Дунаю, на Доростол, долгий путь, не единым павшим росичем на дорогах отмеченный.

…Окаймляли поляну поросшие орешником косогоры. Беззаботно журчал ручей. Влажный воздух напоен запахами скошенных трав, овечьих стад и свежего сыра, хотя ничего этого: ни стогов, ни овец, ни сыроварен – не было видно.

И не сразу первые ряды дружины разглядели встречный отряд на фоне густой и высокой поросли. Статные воины, как на подбор, восседали на тонконогих конях.

Подчёркнуто спокойные, в одинаковых расшитых цветными узорами шерстяных безрукавках поверх белых рубах со шнуровкой на груди, в коротких штанах из дублёной коровьей кожи, с остроносыми прабошьнями на ногах, с непокрытыми головами, смуглолицые, черноусые, с длинными волосами, перехваченными на затылке ремешками, юноши, прикрыв шеи коней щитами и приспустив острия пик, неторопливо переводили взгляды с приближавшегося киевского стяга на своего предводителя и обратно. И всего-то отряд насчитывал щитов сто, не более.

Предводитель их, старый, с отёчным и, казалось, сонливым лицом, одетый куда богаче прочих, совершенно безоружный сидел на пне шагах в двадцати спереди сотни, наблюдая исподлобья, как выстраивают пришельцы знаменитый свой клин на всякий случай, заполняя поляну. Чуть позади пня за спиной хмурого старика махонький черноглазый мальчонка с трудом удерживал за поводья двух гарцующих скакунов.

Асмуд и Свенельд вмиг оказались подле Святослава. Первый с ходу спросил князя:

– Что за люди? Булгары, волохи, угры?

– Волохи все.

– Сметём их или станешь слушать?

– Послушаю.

– А на что строй меняем, княжич? – подал голос Свенельд. – Нешто горстка нашему ходу помеха? Нешто слал ты им вызов?

– Может, за буграми схоронилось в листве целое войско. Я теперь никому не верю. Мы ж незваны здесь – им и спрашивать.

– Однако старший волох не выказывает тебе почтения, – недовольно заметили оба воеводы, – не поклонился тебе, великому, не назвался, даже с пня-то не поднялся.

– Я сказал: то его право. Кто-нибудь ступайте к нему с разговором. – Святослав спрыгнул наземь и направился к ручью смыть с лица и рук дорожную грязь. Его лучники без команды натянули тетивы, беря под прицел пространство, разделявшее ручей и орешник, где стояла встречная цепь.

Асмуд кликнул толмача и, позвякивая кольчугой, вместе с ним приблизился к старцу на пне. Видя, что тот даже не шевельнулся, тоже присел на кочку, сказал:

– Великий князь россов шлёт тебе привет, человек!

Старший волох, словно очнувшись, заговорил в ответ неожиданно высоким и бойким голосом:

– Где же сам? Где он, князь ваш суровый?

– Аль не узнал? У ручья.

– Как узнать, если все вы одеянием схожи один на другого.

– Он таков, – молвил Асмуд. – Он велел узнать, почему твои копья у нас на пути.

Старик долго молчал, жуя впалыми губами, потом, будто не расслышал вопроса или подзабыл, сказал так:

– Какое то войско. Собрал пастухов, дал оружие. Вы зачем здесь, с войной или в гости?

– Несём булгарам рыбий зуб, – удивлённо ответил Асмуд. – Разве это не известно тебе?

– Нет. Откуда знать, если Киев нарушил свой же обычай.

– Ну уж нет! – возмутился Асмуд. – Не таков сын Игоря! Он при мне отправлял булгарского гонца со свитком, а в нём слова булгарам «Хочу на вас идти». Уж давно то было. Видно, крепко они готовились встретить нас, коли до сих пор не удосужились ответом.

– Кто гонец?

– Сейчас… как бишь его… Да! Милчо из Карвуны. Малый близок к свите Петра.

– Что ж, – сказал волох, – может, и был такой. Только сам я не всё могу знать. Моё дело тут стеречь. А прослышал о вас только вчера. Вышел встретить с тем, что собрал. Не знаю, как быть…

– Да никак, – улыбнулся Асмуд, – дай за золото-серебро то, чего князь для дружины запросит. А не дашь, прощай и на том.

– Ваш с булгарами спор нам противен.

– То уж наша забота, отважный. Уведи, волох, своих молодцов-то, не накличь понапрасну беды на их пастушьи головы, мало их у тебя.

– Идите с рыбьим зубом мимо, воля ваша. Только мир подивится этой войне, не добудете на Дунае славы. – Сказав так после раздумья, старик поднялся наконец с пня, взобрался на одного из коней, что держал под уздцы его мальчик, и удалился в глубь орешника, явно нехотя уводя за собой свою сотню.

До Асмуда и всей росской дружины донёсся прощальный тонкий, как свист, его голос:

– Ничего не дадим вам и за гору серебра!

Дальше день и ночь двигалась киевская дружина, как по пустыне. Никто ничего не продавал Святославу, не менял, не пускался в переговоры. Поизносились, конечно, поизорвались. Ели конину, походя битую дичь, спали под открытым небом.

Спешно шли, минуя уже попадавшиеся богомильские общины булгар. Точно привидения в длиннополых ветхих одеяниях, подпоясанных верёвками, сбегались богомилы[36]36
  Богомилы – еретики, отрицавшие обряды, почитание икон, креста, призывавшие не работать на своих господ и на царя.


[Закрыть]
, шаркая стоптанными калигами, поднимали невообразимый шум, жгли гигантские факелы.

– Анафема вам! – кричали. Плевались, исступлённо колотили кулачишками по собственным мослам, царапали тощие груди и снова плевались. – Да сломятся ваши мечи! Трижды анафема вам, ведомые дьяволом!

– Братоубийцы! – отвечали россы, оглядываясь. – Не видим хлеба-соли! Значит, повинны вы! Горе вам!

Ветер приносил через вёрсты, поля и скалы зябкое, пасмурное дыхание моря, колыхал камыши Дуная. Чумазые лохматые тучи заволокли небо. Молчали птицы, и солнце скрылось за набухшей небесной мглой. Всё омрачилось вокруг.

Ранним пасмурным утром показался Змиевый вал над рекой. За ним Доростол. Скоро отыскали брод, перешли Дунай. Ещё издали, прежде чем увидеть защитные сооружения, услыхали россы тревожный перезвон разноголосых клепал. А ближе подошли, разглядели группу всадников, галопом нёсшихся навстречу по извилистой каменистой тропе, пестрели длинные косицы на поднятых копьях скачущих.

Князь кивнул воеводам, и те вскричали дружине:

– Сто-о-ой!

И отрывисто зазвучали другие команды, полетели эхом над разворачивающимися полками, и взрыхлилась земля ископытью. Затихли тысячи, ожидаючи, как один. Лишь кони ржали, пугаясь нараставших раскатов грома. Начал накрапывать дождь, усиливаясь, усиливаясь, и вот уже полило как из ведра. И новый грохот огласил окрестности, но это уже не гром, это воины разом подняли щиты над головами, укрываясь от хлёстких струй.

– Женщина! – закричали, указывая на приближавшихся всадников.

– Женщина, – вглядевшись, произнёс Святослав растерянно и досадливо. – Оскорблением встречает имя моё сей город.

Между тем булгары в полном боевом облачении осадили лошадей в нескольких шагах от спешившегося Святослава и его свиты, сгрудились полукольцом. Лица суровые, мужественные. Застыли как вкопанные, почтительно склонили копья с яркими косицами, скрестив наконечники над женщиной, что недавно скакала во главе их. А она по-мужски соскочила с коня, подбежала, взмахивая руками, чтобы удержать равновесие на скользком, размытом грунте.

Небольшого роста, гибкая, как мальчишка, она не скрывала волнения. Тяжело дыша после скачки, резким движением сдёрнула с плеч широкий плащ, швырнула в грязь и ступила на расстелившуюся шёлковую ткань красными забрызганными глиной сапожками, вскинула голову, презирая ливень и ветер.

Стройное тело плотно охвачено тонкой кольчугой из блестящих серебряных колец, изящных, точно рыбья чешуя, и вся она в этот миг почудилась серебристой рыбкой в потоках воды. Глаза глядят строго, в упор. К ней приблизился один из булгар, передал что-то, и вот уже можно разглядеть в её правой руке накрытый тяжёлой крышкой кубок с вином, в левой короткий меч. Обе руки, с мечом и кубком, протянуты к росскому князю, снявшему шлем.

Не шелохнулся Святослав, выдержал взгляд, лишь губы прикусил.

Видя, что он не решается сделать выбор, она воткнула меч в землю у его ног, рядом поставила кубок и, скрестив на груди руки, стала ждать, что скажет.

А он молчал, потупив взор. Молчали и неотлучные Свенельд с Асмудом, и воевода Волк, и Сфенкел. И прочие отцы полков тоже не проронили и звука. Только в задних рядах прошуршало некоторое движение, поскольку многие поднимались на цыпочки, раздвигая шишаки впереди стоящих в попытке разглядеть происходящее. По прекрасному лицу гордой булгарки струился дождь, чистый и тёплый как слёзы.

Но вот из гущи ратников самовольно выступил Сфенкел, доселе державшийся поодаль. Косматые брови его сошлись на переносице, борозды морщин собрались на лбу. Бросил искоса взгляд на княжича, осуждая его немоту, и, стараясь придать своему хриплому голосу сдержанность, обратился к удивительной посланнице крепости:

– Великий князь россов давно сделал выбор. Он сам пришёл бросить рыбий зуб к ногам вероломных. И не тебе, дева, пристало встречать его, а достойному, не тебе говорить с ним на открытом судилище.

Слушая воеводу, она так и не отвела глаз от Святослава, которого, надо заметить, встряхнула и вернула к действительности короткая речь Сфенкела. И едва воевода умолк, княжич властным движением руки отстранил его, сам спросил незнакомку, поразившую его воображение по-девичьи прелестным и в то же время воинственно-отважным своим обликом:

– Ты кто?

– Сейчас ни имя, ни жизнь моя не стоят и перпера[37]37
  Перпер – мелкая монета.


[Закрыть]
, – сказала она. – Вон Доростол, ворота Булгарии, о нём вся забота наша. Алеманов[38]38
  То есть германцев.


[Закрыть]
мы встретили бы стрелами без разговора, к вам же вышли, ибо надеялись, что молва неверна. Да видно…

– Болтливая женщина в одежде мужей, кто ты?

– Я и семеро этих юнаков – исконные булгары, – отвечала она, не дрогнув, – сам царь слушал бы любого из нас, не перебивая. Мои предки, истинные булгары, триста лет назад пришли сюда с ханом Аспарухом, чтобы стоять славному государству на Балканах. Мой отец, храбрейший из комитов[39]39
  Комит – вельможный титул.


[Закрыть]
, сложил голову за Доростол. Мой брат, Кинчо Чашник, неизменный паракимомен преславского царевича[40]40
  Паракимомен – начальник царской опочивальни.


[Закрыть]
. Мой муж, здешний владыка, давно в отъезде, к несчастью. Нет сейчас никого выше меня в Доростоле. Кому же ещё встречать нежданных? – Молодая женщина провела тыльной стороной изящной ладони по лицу, убирая мокрые пряди волос, затем снова скрестила руки на груди и выпрямилась. – Ты знаешь теперь, что я достойна внимания, знаешь, что Доростол – ворота нашей страны, знай же ещё, что не пустим вас в те ворота, пока живы.

– Ох женщина… и где только собираете вы такое множество пустых слов? Не из тех ли книг, что в руках твоей свиты? Для чего они держат письмена-то на виду?

У некоторых булгар, что прибыли с ней, действительно были массивные книги в деревянных обложках с затейливыми металлическими застёжками.

– Всякая книга в руке говорит о высокородности держащего её, – последовал ответ.

– Это верно, – сказал княжич, – однако мы от дела уходим. Ты сказала: ворота страны. Ворота… Не из этих ли ворот выходили убийцы? Ну-ка взгляни, что покажу.

Святослав подал знак, и Боримко тут как тут, злой, промокший до нитки, с мешком на плече. Бросил парень ношу к ногам женщины, развязал тесьму, вывалил на шёлковый её плащ груду тряпья и железа, в коей, хоть и с трудом, а всё же можно было опознать одежду булгарского покроя и несколько поржавевших секир, тех самых, что оставлены были печенегами в сожжённом Радогоще.

– Ваше?

Она оглянулась на своих юнаков. Подошёл тот, что прежде передал ей кубок и меч, поглядел, пожал плечами, ничего не понимая, кивнул ей и отступил на своё место.

– Признали! Деваться некуда! А невинную кровь разглядели? А это узнаешь? – загремел Святослав, закипая гневом, и показал на ладони два полукруглых обломка цветного воска, что сковырнул когда-то со свитка, помеченного Петром и принесённого в Киев коварным Блудом.

– Печать царёва… – недоумённо проронила булгарка. – Что означает всё это?

– Прочь же с дороги! – Князь мигом взлетел в седло, и белый как снег жеребец взвился под ним на дыбы. – Братья! Довольно мокнуть под недобрым небом! Войдём в крепость! Настанет сушь, двинем дальше, на Тичу, к стенам Преслава! Выше стяг!

Дождь бил, косой и хлёсткий, сходились с грохотом тучи, ломали друг друга, высекая молнии, и, озарённая огненными сполохами безумствующей стихии, простёрла руки отважная женщина в отчаянной попытке удержать всколыхнувшуюся массу людей. В громком крике её боль и негодование:

– Остановитесь! Всевышний наполнил плоть земных существ горячим соком, доколе же разумным из живых проливать его, алый сок божий! Именем господа нашего заклинаю!

– Прочь!

Не повернули булгары обратно, не разомкнулось крохотное полукольцо юнаков, храбро подняли копья навстречу лавине, и лавина подмяла их, и потонули крики семи несчастных в общем гуле, и покатилась росская дружина неудержимо и мощно, а в городе видели это, и с новой силой ударили звонари в клепала церквей.

Расторопный Боримко успел подхватить с земли знатную деву, спас от копыт. Она вырывалась, билась в цепких его руках, как скользкая рыбёшка в неводе, колотила его по щекам, царапалась, а парень терпел, удерживая её на коне впереди себя, приговаривал только:

– Уймись! Да уймись же, с жёнками не воюем. Цыть, глупая, благодари, что цела. Вишь, на княжиче лица нет.

Надрывались звонницы в Доростоле-твердыне, терзая сердце и слух. Крепость – будто ёж перед медведем. Святославово войско развернулось, построилось.

Позади рва насыпь, поросшая плющом и бузиной. Плющ вился и полз до самого верха стен. У подножия насыпи грядки возделанной марулы, там влажно, благоуханно, и река, прикрывавшая город по одну сторону, и стоки от неё по дну рва чистые, не захламлённые, даже рябь от мечущихся рыбьих мальков видна, едва гром ударит.

Башенки-вежи любовно окрашены и расписаны по ладно подогнанным брусьям незатейливыми, но весьма выразительными узорами. Что-то схожее, перекликающееся было в общем рисунке этого города и тех, что остались на родной земле пришедшего войска.

– Проклятый Похвист! – воскликнул Святослав, сердясь на упрямого духа, ниспославшего нескончаемый ливень. Спохватился, вздрогнул, ожидаючи небесного огня и грома в ответ на ругань.

Асмуд тем временем распорядился, чтобы князю наскоро соорудили шатёр из белой холстины, которую воевода таскал за собой на сумной лошадке. Паробки управились споро, и Асмуд предложил Святославу укрыться от непогоды, но тот и глазом не повёл, пристально вглядывался сквозь пелену дождя в очертания лежащего впереди укрепления.

– Начнём, княжич? – спросил воевода Свенельд.

– Пускай Боримко отведёт болярку в шатёр. Да стерегите в оба, – сказал князь. – Ты, Свенельд, речами горазд, отправляйся и покричи им. Поднимут запоры добром, отдохнём, подождём царёва вестника. Объясни: великая смута у меня на душе, я готов принять их повинную и откупную, коли выдаст их царь злодеев, погубивших село на Днестре и Богдана.

– Мудрое слово твоё! – громко молвил Свенельд. Затем, понизив голос, чтобы слышал один Святослав, добавил: – Слово словом, а дело делом. Оглянись, княжич. Копья с мечами трудно шли за тобой. И что же теперь, когда дело близко к завершению?

– Ну, варяг, помолчи-ка!

– И не смолчу. Ты в соплях ещё на коленях моих сидел, – осерчал воевода. – Зря мы, что ли, сюда добирались столько дней, коренья да конину жрали. А пришли, ты развесил уши перед бабой ихней.

Раздался гул в стане россов. Это волнение вызвали стрелы булгар, что посыпались сверху.

Под крики дружинников поднял Святослав копьё-сулицу, метнул в сторону города, конечно, не целясь, вполсилы, и недалеко пролетело княжье копьё, да и не нужно ему далеко лететь, то просто сигнал. И, по обычаю, обратились воеводы к полкам своим кратко:

– Князь начал! Начнём и мы!

Притащили порубленные в ближайшей роще деревца, забросали ими ров в двух местах, против Западных и Восточных ворот, а поверх деревьев щиты и по настилу этому устремились на приступ.

Булгарские лучники – меткие стрелки, засели в бойницах, разят оттуда. А бойницы защищены навесными плашками. Россы долго метали сулицы, пока наконец не посбивали ими подпорки. Без подпорок плашки захлопывают бойницы-то, мешают стрелкам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю