355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Буртовой » Печенежские войны » Текст книги (страница 37)
Печенежские войны
  • Текст добавлен: 9 февраля 2018, 16:30

Текст книги "Печенежские войны"


Автор книги: Владимир Буртовой


Соавторы: Игорь Коваленко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 45 страниц)

Княжий посланец

Ай Владимир князь-от стольнокиевский

Наложил-то мне-ка служебку великую,

Ай великую мне служебку немалую.

Былина «Добрыня и Змей»

Проводив Янка почти до Белгорода, устав и проголодавшись, Могута всю ночь осторожно брёл к своему жилью на потаённой поляне. Шёл под тихий шелест листвы, обдуваемой свежим предутренним ветром. Он слушал говор старого леса, а казалось, что потревоженные души предков ворчат у него за спиной – зачем топчет тяжёлыми стопами прах людей, чьи тела так и не были погребены по обычаям, завещанным от пращуров?

«Нынешней зимой мне и в рот положить будет нечего, ежели не изловлю брашны, размером поболе куропатки», – подумал Могута, по привычке чутко вслушиваясь в гомон просыпающегося леса. Впереди, словно поводырь, указывающий верную тропу, бодро стучал по дереву также за ночь проголодавшийся дятел. По левую руку весело щебетала лёгкая на крыло синица, на неё, неведомо за что прогневавшись, трижды прокаркала тучная от обильной под Белгородом конской падали ворона.

«Кабы на вепря выйти – тогда и мяса можно было бы насушить», – размышлял Могута, крепко сжимая в левой руке лук со стрелой, которую придерживал большим пальцем: ежели враг рядом, не гоже лук держать за спиной, можно припоздать, выхватывая стрелу из колчана! Подумал о вепре, и в голову негаданно пришла мысль об огромном стаде, которое печенеги собрали по окрестным вежам русичей и пригнали к Белгороду ради собственного прокормления. Усмехнулся не без тревоги в душе, когда принял весьма рискованное решение: «Не велик убыток будет у кагана Тимаря, ежели я отгоню от печенежского стада одну, а лучше две говяды. Зато мне в лихую голодную пору будет что снимать с дерева, куда я развешаю туши, разрезанные на куски!».

Он знал, что печенеги пасут свои стада неподалёку от Днепра, а с наступлением сумерек перегоняют на займище Ирпеня, доят коров, режут быков и готовят для войска ужин.

Могута уверенно пошёл навстречу солнцу. Оно поднялось уже за Днепром, его лучи окрасили в розоватый цвет редкие кучевые облака. В лесу посветлело, стало возможным различать тёмно-зелёные кусты, которые теснились у ног вековых дубов, клёнов, берёз и редких в этих местах сосен.

Пройдя около двух поприщ, вышел к Ирпеню недолго стоял в зарослях краснотала, осматривая другой берег, потом медленно ступил в тёплую воду и, подняв лук и колчан над головой, переплыл реку. Укрывшись в густых зарослях орешника, переплетённого колючими побегами ежевики, снял и, поёживаясь от ветра, крепко отжал воду из ноговиц и рубахи, встряхнул бережно, опасаясь порвать, оделся. Несколько минут было довольно неприятно, однако вскоре платье прогрелось, Могута привстал, привесил к поясу меч, закинул за спину печенежский щит, подарок Янка, взял лук со стрелой и уверенно вскарабкался по крутому берегу Ирпеня, где также тесно, будто ратники перед сечей, стояли могучие тёмные стволы деревьев. На краю обрыва оглянулся – тёмный в тени леса Ирпень покрыт мелкой рябью от ветра, который порывами налетал с юга, со стороны осаждённого печенегами Белгорода. Оттуда, смешиваясь с ароматом леса, еле уловимо долетал запах дыма догорающих сторожевых костров, о которых с наступлением дня никто уже не заботился.

«Теперь усядутся к кострам мясо есть», – вздыхал Могута, бережно, чтобы не ударили по глазам, правой рукой отводил встречные ветки и уверенно шагал по сухой земле, густо устланной прелой прошлогодней листвой, поверх которой добавилось уже и убранство этого года с могучих лесных великанов. И первым начал раздевать покрасневшую свою крону клён.

Когда до берега Днепра осталось не более двух перестрелов, Могута пошёл бережнее, иногда останавливаясь и вслушиваясь в птичий гомон – вдруг осторожная сорока откуда-нибудь подаст тревожный знак? А может, и вспугнутый зверь метнётся прочь от опасных гостей в им обжитом месте? Знал Могута, что печенеги довольно часто уходят небольшими отрядами в лес ловить укрывающихся там русичей из ближних разорённых поселений, чтобы потом выгодно продать свой полон византийским или иным скупщикам крепких невольников. Но бывало и так, что русичи, исполчившись, заманивали находников в уготовленные заранее места с глубокими ловушками. Напрасно всматривались тогда печенежские князья в страшные для них леса, ожидая своих воинов с богатой добычей… Вот и Днепр!

«Надобно испить воды да съесть хотя бы одну сушёную рыбу», – решил Могута. Осмотрелся, увидел справа укромный суходол, поросший высокими кустами орешника, спустился в него и осторожно двинулся к реке, и когда был уже в полусотне шагов от песка, с полуночной стороны донеслись возбуждённые крики, стук многих копыт о сухую землю.

«Дозор печенежский!» – смекнул Могута, упал под куст и тут же боковым зрением – голова его была повёрнута в сторону Киева – заметил неподалёку под крутым берегом лёгкий чёлн и ратников под вёслами. Они увидели печенегов, которые вынеслись к берегу Днепра из леса и спешили теперь к этому суходолу, норовя на вёслах уйти подальше от опасности. Но на их беду перед челном негаданно оказалась длинная песчаная отмель, и лёгкое судёнышко, налетев на преграду, замерло на месте. Печенеги возликовали. Не менее десяти стрел сорвалось с тетив и со свистом умчались к челну. Русичи успели укрыться за невысоким бортом и щитами. Тут же один из ратников вскинул лук и из-за спины товарища, который теперь держал перед собой оба щита, пустил к берегу встречную стрелу. До печенежских всадников было не более сотни шагов от челна, и Могута безошибочно уловил в конском топоте ржание раненого коня. Крик радости с челна и отчаянный вопль придавленного наездника достигли ушей Могуты одновременно. Вспарывая копытами дёрн откоса и землю склона, в суходол спустились восемь печенегов и, не останавливаясь на месте, принялись осыпать стрелами ратников в челне, не давая им возможности из-за щитов отвечать своими стрелами.

«Эх, Могута! К добру ли бог неба и Перун пригнали тебя к этому роковому месту?» – мысленно воскликнул Могута, натянул тетиву и пустил стрелу в спину ближнего к нему печенега – с такого расстояния он мог бы сбить стрелой если не воробья, то горлицу наверняка! Стрела вошла в серую спину всадника и красным наконечником вышла из груди – находник без стона медленно свалился с коня, который, почуяв неладное, взвился на дыбы, сбросил мёртвого хозяина и метнулся вверх по суходолу. Не успел вороной поравняться с Могутой, как он вторично спустил натянутую тетиву от правого уха к левому кулаку. И второй всадник, насквозь пронзённый стрелой, ткнулся головой в гриву, некоторое время удержавшись в седле, вместе с другими печенегами продолжал кружиться в страшном танце между Могутой и ратниками в челне. В чёрном борту челна, в щитах торчало уже не менее двух десятков стрел, вот упали под копыта ещё два степняка, а находники в пылу боя так и не могли догадаться, что гибнут их соплеменники не только от метких стрел, летящих со стороны Днепра…

Вскинулся Могута с колен, вышел из-за куста, чтобы лучше было видно всех гарцующих находников, и выпустил очередную стрелу, – Лови, вражий сын! Детям закажете ходить на Русь! – не сдержался и выкрикнул Могута, охваченный азартом отчаянной скоротечной драки с печенежским дозором. – И ещё одну в догон!

И только тут разобрались оставшиеся вдвоём конники, что у них за спиной опасность куда страшнее, чем та, которая грозила им с неподвижного челна. Разом обернулись и с удивлением, перешедшим в нескрываемый страх, увидели рядом с кустом орешника огромного русича, который натягивал большой, вполовину человеческого роста лук. Что-то выкрикнув по-своему, вскинули луки и выстрелили, но в спешке, желая опередить русича, не смогли прицелиться понадёжнее – одна стрела пролетела сквозь куст и посшибала мелкую листву, а потом вонзилась в склон суходола. Другая просвистела в вершке над головой Могуты и обдала влажное разгорячённое лицо смертоносным дуновением, будто из сырой могилы вдруг пахнуло в очи…

Выстрел Могуты был удачнее: левый печенег успел прикрыть щитом грудь и голову, но стрела ударила в живот, всадник опрокинулся навзничь, конь взбрыкнул ногами, и труп гулко упал на потрескавшееся от зноя жёлто-серое дно суходола. Оставшийся в живых печенег ударил коня пятками, поднял его на дыбы и рванулся было прочь с места боя, надеясь спастись, но Могута привычным движением руки выдернул стрелу из колчана, кинул её на лук, оттянул тетиву и с выдохом:

– Не уйти тебе, поганый! – сшиб последнего всадника уже почти на краю суходола. Печенег мягким кулём скатился по склону туда, где в разных позах, скрючившись или вытянув руки и ноги, лежали его соплеменники.

– Ну вот… – как бы подытоживая результат скоротечной схватки, которая длилась, быть может, не более двух минут, проговорил Могута, перевёл взгляд с мечущихся по суходолу коней и неподвижных их бывших хозяев на чёрный, стрелами утыканный чёлн – не чёлн, а ощетинившийся рассерженный ёж! И охнул от неожиданности – оба ратника лежали в челне недвижно. Над телами, наклонно, торчали несколько стрел с чёрными оперениями.

– О бог неба! Неужто побиты, и я не сумел им помочь!

Не выпуская лука из руки – как знать, вдруг да ещё откуда наедут другие печенеги? – побежал склоном суходола к Днепру. Утопая в песке, а потом и по колена в воде, добрался до челна и, стиснув от горя зубы, помутнёнными от отчаяния глазами посмотрел на ратников. У младшего возрастом – ещё и борода не отросла приличная – всё лицо залито кровью: ему стрела ударила в правый висок, и он лежал на спине, прикрывшись от мёртвых, как и он, врагов двумя щитами. Старший полусидел, привалившись спиной к борту челна, словно прибитый стрелой к доскам сквозь правое плечо. По епанче, одетой поверх кольчуги, сочилась кровь, из-под бармицы, сдвинутой при падении со лба на затылок, ниспадая на лицо, выбились длинные русые волосы.

– Брате! – негромко позвал Могута, боясь тронуть ратника за локоть, выставленный поверх борта челна. – Брате, ты жив?

Ратник медленно открыл глаза, голубые и мутные от боли. Постепенно взор его просветлел, он сделал попытку выпрямиться на скамье, но лицо сморщилось так, что он сам вряд ли бы узнал в этот миг себя, доведись посмотреться в медное зеркало…

– Как сын мой, Ляшко, в крещении Глеб… Жив ли? – и застонал, едва сдержавшись, чтобы не вскрикнуть, а по щекам вторично прошла гримаса нестерпимой боли. – Боже, словно тупым топором все кости в плече мне переломали! Так что же с Глебом?

– Ему печенеги голову стрелой пробили, – тихо ответил Могута, страшась, что от этой вести ратник и вовсе лишится сознания, потому торопливо добавил: – Надобно укрыться в кустах и перевязать тебе рану. В челне и на виду опасно оставаться, как бы другой дозор не наехал сюда. Мне одному от десятерых не отстреляться из лука.

Ратник прикрыл глаза, из которых потекли горькие слёзы утраты сына, видно было, хотел перекреститься по новой вере, и не смог поднять руку выше пояса, она тут же упала, словно кто перерезал ратнику сухожилие в локте.

– Помоги, брате, Глеба из челна поднять… В земле бы укрыть от хищных птиц, – попросил старший ратник, а сам едва смог подняться на ноги, стиснув зубы до белизны в скулах. Могута поднатужился, обеими руками взял ратника за торс, почти вынул из челна и помог пройти по песку к суходолу, из которого, напуганные чужими людьми, вынеслись печенежские кони.

– Худо выйдет, когда кони к табуну прибегут, – заметил ратник, проводив сожалеющим взглядом тёмно-рыжего, с чёрным хвостом коня, который последним мелькнул над гранью зелёного суходола и светло-голубого, в редких облаках, неба, а Могута тем временем бережно перевязывав его рану. – Нам бы теперь в седло, да и ходу далее отсюда.

– Знамо дело, догадаются печенеги, что побиты дозорные… Ну вот, теперь кровь уймётся, тебе легче будет. Минет три-четыре дня, и о печенежской стреле вспоминать забудешь… Сиди, я сам Глеба вынесу, – решил Могута, смахнул ладонью пот со лба и возвратился к челну. Сам рыл неглубокую могилу для Глеба, благо земля под кустом была не такой уж твёрдой, а когда засыпали ратника и положили сверху три отыскавшихся поблизости камня, Могута решительно охватил стонущего нового товарища за пояс, повёл к челну.

– Садись на скамью, я толкну чёлн… По времени пора бы находникам поблизости объявиться.

Столкнуть лёгкое судёнышко было нетрудно, Могута упёрся руками в борт и, едва не перевернув чёлн, счастливо взобрался на него, ухватил мокрыми руками оба весла и начал грести, огибая злосчастную отмель. «Кабы не это препятствие, глядишь, ратники ушли бы от печенегов, а теперь вон как дело перевернулось…»

Полуприкрыв веками глаза, ратник некоторое время молчал, словно собирался с мыслями, потом сказал, что прозывается он Первушей, по той причине, что среди многих детей у родителя он был первым. При крещении дали новое имя Иоанн, но это второе имя, будто платно с чужого плеча, никак не прилегало к душе.

– Боже, как мне жарко становится, будто под солнцем червень-месяца[104]104
  Червень – июль


[Закрыть]
сижу… – прошептал Первуша и левой рукой провёл по лицу, на котором выступили капли пота. – Над нами месяц ревун[105]105
  Ревун – сентябрь


[Закрыть]
начался, а жарко…

Могута, не переставая грести изо всех сил, мельком глянул на ратника, спросил, лишь бы не молчать:

– Что же ты так-то бездумно сунулся к берегу, под печенежские стрелы? Эге-ге, позри, брат Первуша, а вон и наши недруги объявились! Во-она, от леса широко едут! Спас бог неба, да и Перун не выдал на погибель!

Первуша, а он сидел спиной к корме челна, с усилием повернул голову, боясь потревожить рану: по высокому берегу Днепра намётом скакали до сотни всадников. Вот они приметили чёлн, вынеслись на кручу, пытались стрелами догнать русичей.

– Лови сокола в небе, а рыбу в Днепре! – пошутил Могута, направляя чёлн по течению. – А я и не спросил, в какую сторону тебе плыть надобно? К Родне, должно?

Первуша кивнул головой, тихо пояснил, что они с Глебом плыли вдоль берега, укрывшись густым туманом, а потом туман так нежданно разметало ветром, что они не успели выйти на стремнину… А тут ещё эта издали неприметная отмель!

– К вечеру пристанем на луговую сторону Днепра, заново перевяжем тебе рану, да об ужине подумаем, – пообещал Могута. И не стал повторять вопрос, куда и с какой целью плыл Первуша. Коль не сказывает, знать есть тому причина. Он грёб, стараясь гнать чёлн по течению как можно быстрее, поглядывал на правый берег реки – печенеги шли за ними угоном, но то и дело вынуждены были оставлять речную, оврагами изрытую кручу, уклоняться в сторону, где стеной высились могучие деревья, над кронами которых кружились птицы, издали казавшиеся пчелиным роем, не более размером.

– Скоро утомятся, – негромко сказал Первуша, искоса посмотрел на жёлтый обрыв Днепра, сверху окаймлённый зеленью трав и кустарника. – Счастливы мы с тобой, Могута, что не сыскалось у находников своих челнов.

«Да, прав ты, Первуша, – согласился мысленно Могута, равномерно поднимая и опуская вёсла на пологие днепровские волны. – Однако плыву я прочь и от моего потаённого жилища на поляне, и от печенежского стада, возле которого мыслил удачливо поохотиться… Но не бросать же человека в беде! Так думаю, что неспроста он пустился по Днепру в сторону Родни, не своей волей. Придёт время – объявит об этом сам… Но волнует меня его рана, вон как лицом покраснел Первуша, и пот постоянно течёт. Жар в теле у него, не иначе. Довезти бы до Родни, а там сыщется знаемый человек, вылечит ратника».

К вечеру приткнулись к небольшому песчаному островку, который от левого берега Днепра отделялся протокой. В нескольких местах она была перегорожена почерневшими в весеннее половодье занесёнными сюда могучими деревьями – голые ветки и часть корневищ, словно скрюченные руки речной нежити, пугающе торчали из воды, а на дальнем дереве невесть из-за чего дрались две крикливые вороны.

– Огня не зажигай, – попросил Первуша, опасаясь вражеских доглядчиков, которые могли объявиться и на этой стороне Днепра. – Коль можно, освежи повязку… жжёт внутри всё тело, будто на костёр меня положили. Не возьму в разум, отчего это… За ратную службу не первая это стрела в моём теле, а так больно ещё никогда не было… А вон в той котомке, у твоих ног, Могута, брашна… Взяли мы её с сыном, собираясь в дорогу к Родне…

– Добро, – тут же откликнулся Могута, не оставляя чёлн, который, прижатый течением, приткнулся боком к берегу островка. – Сиди, Первуша, я сам всё сделаю.

Как у всякого русича, которому приходится иметь дело с оружием, у Могуты на поясе была небольшая киса с толчёной высушенной травой кровавика – лучшего усмирителя кровотечения и воспаления от порезов и рваных ран. Внимательно осмотрев битое у Первуши плечо, он бережно обмыл кожу вокруг опасно покрасневшей раны, присыпал свежей толикой кровавика, отхватил ножом часть подола своей рубахи и туго перевязал.

– Дотянуть бы мне… – простонал Первуша, наблюдая за крупными сноровистыми руками Могуты.

– До Родни дотянем, до Царьграда – не обещаю, – невесело пошутил Могута, развязал котомку, вынул хлеб, холодную говядину, нарезал удобными долями, положил на скамью челна так, чтобы Первуша мог брать левой рукой. Кольчуга, снятая с ратника Могутой, и бармица лежали на дне челна, у ног Первуши.

– В Царьград мне без надобности, – горько улыбнулся ратник. – Мне за Родню, к торкскому князю Сурбару, – наконец-то решился объявить Первуша о цели своей поездки. Сказал, и неожиданно гримаса нестерпимой боли снова исказила приятные черты его лица.

«Должно, боится умереть», – подумал Могута, и в душе невольно похолодело – увидел, что щёки и лоб Первуши, до этого красные от внутреннего жара, теперь с каждой минутой становятся всё более и более серыми, как будто кровь уходила из него не только через тугую повязку на плече, но и ещё через невидимую им открытую рану… И тут страшная догадка ожгла сердце Могуты – яд! Не иначе, печенежская стрела заранее была омыта каким-то ядовитым раствором. Яд попал глубоко в кровь ратника и теперь разносится ею по всему телу, а когда достигнет головы в достаточном количестве…

– От князя Владимира? – домыслил Могута, и не удивился, видя, что Первуша так и не притронулся к брашне. Сам он, за день не сделав ни одного глотка, не удержался, набил рот мясом и хлебом, усиленно работал челюстью.

– Да… Случится что со мной, вот, у пояса кожаная киса, в ней укрыта грамота князя Владимира, князю Мстиславу писана, в Тмутаракань… Надо дойти непременно… – Первуша силился удержать сознание, но Могута видел, как злой рок занёс уже над ратником свой тяжкий меч для неотвратимого удара. – «Кабы простая рана была – остался бы жить Первуша, а коль ядом прошло всё тело – кончина близка, и я не в силах ему помочь… Чтоб тебя и после смерти звери по степи таскали, проклятый печенег!» – Могута проглотил брашну, толком не прожевав, утешая, положил руку на левую руку ратника.

– Всё обойдётся, Первуша! Вот дойдём до Родни, тамошние лекари сделают тебе новую повязку, обмоют рану кипячёной водой…

– Не обойдётся, Могута… Я уже ног своих не чувствую, будто отпали они обе… Случись потерять кису, – Первуша умолк, прикрыл глаза, будто потерял нить беседы, а может, сознание куда-то провалилось в тёмную бездну небытия.

– Так что мне делать, если случится потерять княжью грамоту? – переспросил Могута. Он отложил брашну, со всей силы стиснул левую руку Первуши, словно этим можно было продлить считанные минуты жизни несчастного ратника – вот уже какая-то пугающая зелень стала проступать у Первуши под глазами, полуприкрытыми серо-жёлтыми припухшими веками.

«Лицо начало опухать», – с нестерпимой горечью заметил Могута, и горькие слёзы подступили к глазам. Много смертей видел Могута на своём веку, но вот так, чтобы человек умирал у него на руках от неотвратимой болезни, вызванной ядом – такое случилось впервые…

– Днями следом за мной… к Родне из Любеча с ратниками… сойдёт княжий сотник… – Первуша говорил уже с трудом, судорожные спазмы начали перехватывать дыхание, глаза вдруг широко распахнулись, и взор ратника застыл на лице Могуты. Первуша последними усилиями воли пытался удержать сознание, чтобы не впасть в предсмертное забытье…

– Так что же? – Могута тормошил Первушу, смотрел ему в глаза, умолял. – Говори, брат, я всё сотворю по воле князя Владимира, говори!

– Чтоб князь Сурбар… в помощь сотнику Сбыславу встал… у Родни. – Резкая нервная судорога прошла по всему телу Первуши, ноги поджались коленями к животу, словно так можно было унять нестерпимую боль, которая, похоже было, рвала несчастного человека на тысячи кусочков.

– Говори, брат, говори! Что ещё повелел князь Владимир? Зачем надо ехать к князю Мстиславу в Тмутаракань? Не оставляй в себе ни единого княжеского слова!

– Чтоб князь Сурбар погнал… теперь вместе с тобой… вестника к князю Мстиславу… Возьми княжий перстень, по нему словам твоим… будет полная вера. – Первуша сделал было попытку снять с безымянного пальца левой руки золотой перстень, на котором был выбит ястреб с расправленными крыльями, но не смог этого сделать, слабо кивнул головой, как бы говоря Могуте: «сними сам!» Потом ратник сделал глубокий вдох, опёрся руками о скамью, пытаясь привстать на ноги. – Надо грянуть на печенежские вежи из Тмутаракани, чтоб Тимарь… – руки подогнулись, и Первуша обмяк, уронил голову на грудь смяв о платно русую бороду.

Могута до скрежета стиснул зубы, чтобы не разрыдаться горькими слезами утраты, бережно положил пока ещё послушное тёплое тело ратника на дно челна, перекрестил Первушу по новой вере и осторожно закрыл ему глаза, которые уже не видели сумрачного неба над чёрной водой вечернего Днепра.


* * *

К Родне Могута пристал ближе к вечеру следующего дня, измотав тело в беспрерывной гребле вёслами. У берега его тут же встретили дозорные ратники. Как только Горислав, старший в дозоре, узнал, что Могута едет посланцем от князя Владимира к торкам, он тут же объявил:

– Здешний воевода Нетий с конной заставой в отъезде из города. Он самолично следит за печенегами на подступах к Родне, опасаясь их нечаянного набега большой ратной силой. Мы хорошо сведущи, как долго и без пользы для войска своего Тимарь топчет землю под Белгородом. Со злобы может и на Родню всем скопом навалиться! Как там отважные белгородцы, должно, крепкую нужду терпят, – Горислав глянул на чёлн, но лежащего на дне Первушу не приметил издали. – Ждать будешь воеводу?

– Нет, надобно срочно мчаться к торкам, – решительно объявил Могута Гориславу, добавил: – В челне мой сотоварищ, Первуша. Похороните его по чести он – смерть принял на княжьей службе. А мне коня дайте доброго, поеду далее. Надобно волю князя Владимира передать князю Сурбару. От этой скорости и судьба белгородцев будет решаться, а теперь они в тяжкой бескормице пребывают. Про Белгород мне хорошо ведомо, я сам оттуда. – Могута посмотрел на закатную сторону неба, прикинул – светлому времени быть уже не так долго. Но и мешкать излишне не дело для княжеского посланца, каковым мысленно определил себя Могута. Подумал: «Моим друзьям в Белгороде каждая голодная ночь в большую мýку оборачивается. Каково теперь там брату Антипу с детишками, кузнецу Михаиле, иным друзьям?»

– Добро, – согласился немногословный Горислав, и суровое его лицо на время подобрело – знать скоро конец придёт печенежскому нашествию, коль князь Владимир в Киев возвратился! Побегут теперь печенеги с земли Русской! – Горислав осмотрелся, зычно покликал молодого ратника, взял у него отменного, бурнастой[106]106
  Рыже-бурой.


[Закрыть]
масти жеребца, потом, удерживая коня за повод, внимательно наблюдал за Могутой, когда тот вынул из челна кольчугу и бармицу Первуши и с трудом одел бронь на себя.

– Сгодится, – немногословно одобрил Горислав. – По слухам от дозорных застав, торки от реки Роси кочуют не так далеко, а по нынешнему тревожному времени тем паче жмутся к Родне, опасаясь печенежского набега. Слух был, что Тимарь присылал своих гонцов к торкам, звал с собой в набег на Киев, да те отговорились разными причинами, чем сильно обидели печенежского кагана… Удачи тебе, княжий посланец! Мои ратники проводят тебя поприщ десять, далее им уходить опасно – не сильна пока Родня воинской силой, каждое копьё на счету у воеводы нашего.

Могута печальным взглядом проводил четверых молодых ратников, которые, прикрыв почерневшее лицо Первуши белым ручником, по сухому истоптанному песку понесли покойника от Днепра вверх к бревенчатым стенам города.

– Ждите днями воев из Киева. Сказывал Первуша, приведёт их княжий сотник Сбыслав.

– Знаю его, – только и ответил Горислав, взял Могуту за локоть и повёл вверх по извилистой тропе. Когда поднялись к городским стенам, Горислав приказал пятерым воям проводить Могуту ради бережения до Большого могильного кургана гуннов, а далее не ходить.

– Береги себя в поле, – напутствовал Горислав Могуту. – Коль на тебе княжье повеление, так донеси его до места, думая о тех, кто теперь в твоей руке, а потому и не рискуй излишне!

– И мне моя голова пока не лишняя, – отшутился Могута и легко вскочил в седло. Бурнастый всхрапнул, почувствовав на себе нового хозяина, но Могута ласково похлопал его по тёплой шее, успокоил.

– Да хранит вас бог неба Христос, коль ему всё видно с этого неба, – и Горислав в спину перекрестил отъезжающих всадников.

Курган гуннов оказался почти на краю леса, который широко раскинулся по берегам Днепра и его притока – Роси. Далее простиралась бескрайняя, серебристо-серая ковыльная степь с редкими по речушкам и оврагам зелёными островками невысоких деревьев и кустов. Отпустив родненских воев, Могута въехал на курган осмотреться. Далеко справа стоял настороженный предвечерний лес с возможной погоней из засады, впереди – степь, где в любом суходоле или за зелёным островком его так же могла поджидать роковая чёрная стрела.

– Пошёл, пошё-ёл! – прикрикнул Могута, ткнул бурнастого пятками в бока, пригнулся к его пышной гриве, и конь резво сорвался в стремительный бег.

«Застоялся конь в Родне без ратного дела! – с радостью отметил Могута, подставляя лицо ветру, который от конской головы наискось бил ему навстречу. – Держись, друже-конь, не споткнись, а мне надобно остерегаться этих встречных зарослей, подальше от них, подальше», – сам себе советовал Могута, зорко поглядывая в подозрительные места, где мог затаиться враг.

Метёлки серебристого ковыля бились о колени всадника, конь вскидывал голову и мчался, не сбавляя бега, словно и его сердце ликовало от ощущения воли, от свежего встречного ветра, от этого беспредельного, волнами ходящего ковыля, который приятно хлестал о могучую грудь рыже-бурого скакуна…

Печенеги вынеслись из золотисто-зелёной под закатным солнцем рощи в двух поприщах правее Могуты, и он ещё раз похвалил себя за то, что гнал коня не прямо, а обходил подобные места на расстоянии не менее двух-трёх перестрелов.

– Ах вы, тати степные! – выругался Могута, мельком оглянувшись на преследователей. Постепенно разгоняя коней, они кучно мчались за ним, видимые над ковылём только конскими головами и спинами наездников, которые, как и Могута, приникли к гривам своих лошадей.

«Долго ли они будут гнать меня, словно затравленного волка? – сам себя спросил Могута, зорко поглядывая вперёд. – Ежели вскоре не покажутся вежи торков, могут настичь, у них кони свежее моего, мы с ним уже не менее пяти поприщ проскакали!»

Вторая застава печенегов выехала слева, из гущи кустов по склону оврага, когда до задних конников оставалось ещё приличное расстояние. Самый резвый из них опередил троих товарищей шагов на двести, выставил хвостатое копьё и мчался на Могуту, стараясь успеть загородить ему дорогу.

«Глупец безусый! – без злости ругнул печенега бывалый Могута. – Нешто можно щенку гнаться за матерым волком!» – Не разгибаясь, он достал из-за спины лук – подарок Янка перед самым расставанием в ирпеньской пойме, а тому этот лук подарил Власич, провожая белгородского посланца из Киева к себе в родной город. «Ты в лесу без лука пропадёшь, – сказал тогда Янко, – потому как никакой дичи тебе голыми руками не взять, а стрелой и вепря можно свалить. Мне же теперь только через Ирпень переплыть, да на стену Белгорода подняться. А для этого лук мне не нужен!»

– Спаси бог неба тебя, мой верный друже Янко! – вслух проговорил Могута, словно белгородский ратник мог услышать теперь его. – Не только для дичи сгодился твой подарок, отменный лук киевлянина Власича! – Он крепко стиснул пальцами кибить[107]107
  Кибить – дуга лука.


[Закрыть]
лука, положил на неё стрелу с древком красного цвета от крови печенега, сбитого прошлым днём у Днепра, и когда до чужака оставалось не более сотни шагов, резко выпрямился в седле, натянул тетиву с такой силой, что, казалось, подзоры[108]108
  Подзоры – концы лука.


[Закрыть]
вот-вот треснут, и пустил стрелу. Метил в коня, чтобы убрать находника с пути. Гнедой в яблоках конь со всего маху рухнул на землю. Над ковылями головой вперёд полетел всадник, потом два раза мелькнули конские копыта – и всё пропало в густой траве, словно в воду кануло.

Ответом на удачу русича были три стрелы, пущенные печенегами с довольно большого расстояния, а потому на ветру и не столь удачно.

«Гонитесь, гонитесь! Кто первым приблизится, тому будет вторая стрела, кровью пропитанная! Пять штук выдернул я из ваших соплеменников, а вас идёт мне наперерез всего трое!» – о тех, которые нагоняли его сзади, Могута как бы забыл – до них оставалось ещё больше полутора поприщ.

«Настигнут, – оглянувшись, понял Могута, и в душу впервые вкралось недоброе предчувствие. – Задние настигнут до наступления полной темноты над степью, да и эти с каждым конским скоком наперерез близятся! Ну коли так, биться будем!»

Могута ещё раз выпрямился в седле, поднял длинный лук и с яростными проклятиями находникам, выпустил стрелу в ближнего печенега. Всадник каким-то чудом успел наклониться к гриве коня, конь от этого резкого движения метнулся влево и сбросил седока в гущу ковыля. Двое оставшихся чуть-чуть попридержали гривастых скакунов. Они поняли, что лук русича бьёт гораздо дальше их луков, не менее, чем на сотню шагов, и подставлять себя под его стрелы у них пропало всякое желание: решили ждать своих соплеменников, которые гнались следом за дерзким гонцом князя Владимира к торкам. А в том, что это именно гонец, у них, по-видимому, не было никакого сомнения. И хотелось всадникам отличиться перед каганом Тимарем, изловив этого русича, да видели, что он их к себе ближе чем на полёт его стрелы, не подпустит…

Впереди, перекрывая путь Могуте, близился густой лес. Крайние к полю дубы в лучах заходящего солнца, которое нижним краем уже прилегло на западный небосклон, отливали медным сиянием, над кронами кружили вороны, высматривая место для близкого ночлега.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю