Текст книги "Печенежские войны"
Автор книги: Владимир Буртовой
Соавторы: Игорь Коваленко
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 45 страниц)
Дождь хлестал нещадно, ноги скользили по размокшей земле, и приходилось ползти, цепляясь за любой выступ, за старые корневища, за ненадёжные кустики полыни. Вольга тянул Бразда, а себе помогал ножом, вгоняя его по рукоять в склон оврага. Боян карабкался рядом сам, закусив от натуги побелевшие губы. Но вот и ров остался позади, влезли на вал, а затем коснулись руками мокрых брёвен стены. Не верилось, что дома, что это Белгород!
– Теперь влево, к воротам, – торопил Вольга товарищей, чувствуя, как силы оставляют его. – Стража стук наш услышит и впустит в крепость. Ноги еле держат от голода…
Вдруг Бразд поскользнулся, вскрикнул и, чтобы не упасть, ухватился за платно Вольги. Сверху раздался крик:
– Кто там? Эй, берегись – печенеги под стенами! Камнями их!
Над частоколом взметнулись копья, чей-то меч ударился о щит: дружинники поспешно занимали свои места, чтобы встретить находников, исполчившись для сечи.
– Это мы, русичи! – что было сил закричал Вольга, опасаясь, как бы сулицу не метнули сверху, а то и камнем прибьют до смерти! Дождь продолжал лить так, что глаза приходилось прикрывать ладонью. – Это я, Вольга, сын кузнеца Михайлы! Впустите нас! Иззябли от мокроты!
Чья-то голова свесилась над частоколом, но из-за ливня не разобрать было – чья. Засуетились на стене: не обман ли? Не затаились бы печенеги во рву, малых пустив вперёд!
Сверху со струями дождя упал голос Янка:
– Вольга, ты ли это? Крикни громче!
– Я это, братец, я! Спусти нам лестницу, мочи нет под дождём стоять, да и есть страх как хочется!
Янко узнал брата, тут же лестница опустилась со стены на вал, а на помосте их по одному принимали сильные руки воеводы Радка.
Вольга поднялся последним, встал босыми ногами на мокрые доски помоста и припал лицом к холодной кольчуге Янка. Тело тряслось от озноба, а потом Вольга вдруг медленно повалился на мокрые брёвна: усталость и пережитое минувших дней выходили из него мелкой дрожью с остатками последних сил.
Янко торопливо подхватил брата на руки, но Вольга уже не чуял этого: в голове стоял лёгкий и будто далёкий звон колокола.
Коварство врага
А злое несчастьице, братцы, состоялося,
Безвременье велико повстречалося.
Былина «Васька-пьяница и Кудреванко-царь»
Ласковое солнце шагнуло в город через частокол со стороны Киевских ворот. Понежилось малость на мокрых деревянных крышах высоких теремов, скользнуло вниз и продвинулось к затенённым стеною землянкам. Здесь надолго прилегло на крышах холопских жилищ, дожидаясь, когда проскрипит покосившаяся от времени дверь и можно будет по смотреть, а чем же питаются поутру убогие, сытно ли им?
Прозрачная дымка встала над просыхающим Белгородом. Притих в последние дни город, почти не осталось скота на его тесных улицах, не слышно уже детского смеха, зато голодные псы всё чаще схватываются у стен из-за обглоданных до белизны костей. Заметно поубавилось и коней на подворье княжьего терема: корма коням взять было негде, вот и резали поводных коней, сберегая запас в клетях для других времён.
Вольга уловил запахи мокрой полыни, дыма от углей из кузницы за домом, с трудом привстал с ложа, сел. Голова кружилась, слабость была непомерной, а тело какое-то далёкое, не своё вроде. Рядом, широко раскрыв рот, стоял полуголый – без ноговиц – Вавила, палец в рот засунул и на него смотрел с любопытством, не решаясь о чём-то спросить. Вольга улыбнулся малому братику. Повёл лопатками, сгоняя остатки сна. Утро вошло в горницу уже давно. За стеной слышен звон из кузницы: дзинь-дзинь-бум! – так перекликался большой молот и маленький молоток, ударяясь поочерёдно о крепкую наковальню.
В избу вошла мать Виста с пустой корчагой в руках – пить носила мужу в кузницу.
– Мати, – простонал Вольга и руками схватился за пустое чрево. – Поесть бы чего сытного. Окромя слюны густой давно уже ничего не ем.
– Испей поначалу мясного отвара, сыне. Так повелел старейшина Воик. А есть будем только ближе к полудню, – сказала она. – Печенеги выбрали для находа голодное время: старый хлеб почти весь съели, а новый на поле ещё стоит. Да и соберём ли его? Не пожгут ли печенеги?
Вольга трясущимися руками поднёс миску с мясным отваром, выпил с жадностью, отдышался.
– Пойду я, мати, погреюсь на солнце.
Вольга порадовался свежему утреннему небу – будто и не было минувшим днём лютого ливня! Удивился, увидев чью-то телегу во дворе. Над телегой сооружён навес, покрытый серым пологом. Вчера в дождь и не разглядел этого. Край полога откинулся, выглянули две всклокоченные девичьи головы, и белые зубы сверкнули на загорелых лицах: так иней сверкает, когда на него падает чистый луч утреннего солнца. Перед Вольгой появились две стройные девушки в длинных платнах из белого домотканого полотна. Старшая была обута в мягкие сапоги, а меньшая, босая, стояла чуть позади и смущалась. Вольга переступил босыми, мокрыми от росы ногами – зябко вдруг стало, подумал, не вернуться ли в дом да обуть постолы[86]86
Постолы – лапти.
[Закрыть], которые совсем недавно сплёл ему старейшина Воик.
– Ты – Вольга? – спросила или уверенно назвала его та, что постарше. Вольга не разобрал по тону, занятый своими мыслями. – Меня зовут Ждана, а это моя сестра Арина. Мы у вас живём с начала осады.
Ждана улыбнулась. У Вольги вдруг уши стали горячими, но тут во двор с улицы вошла незнакомая женщина. Вольга сразу догадался, что это их мать – так схожи.
– Вот и хорошо, что ты встал, – сказала женщина так просто, будто всю жизнь знала его. – А то Василько и Милята, сыновья мои, всё утро порывались к тебе, да отец Антип не пускал их, чтобы не будили тебя. Они сейчас коня пасут где-то возле вала.
«Это славно, что и ребята у них есть, веселее будет», – обрадовался Вольга. Потом он сидел рядом со старейшиной Воиком на тёплой колоде у стены и торопливо, перескакивая с одного на второе, рассказывал ему, как и что с ним было в Перуновом овраге. И про печенега напуганного сказал.
Старейшина Воик поднял лицо к небу и к тёплым лучам:
– Это я просил великого Перуна хранить тебя и помогать тебе! Он был рядом с тобой и отвёл беду.
А затем они долго сидели, думали каждый о своём: Вольга о том, что будет с ним через годы, когда вырастет и станет княжьим дружинником, а старейшина о том, что уже было когда-то.
Вошли во двор Боян и Бразд. Вольга к Бразду кинулся и увидел тёмные тени под глазами. «Наверно, плакал всю ночь по отцу Славичу», – догадался он, спросил ласково:
– Как матушка твоя Любава, здорова ли?
– По горнице всё ходит, – ответил Бразд охрипшим голосом и не сдержал тяжёлого вздоха: – Ох и рада была, когда дружинники привели меня домой! А теперь от себя отпускать не хочет, страшится: один я с нею остался.
Старейшина Воик подал голос от стены:
– Дерево сильно корнями, а род человеческий – детьми. Потому и тревожится Любава. Все согласно промолчали.
– Вольга, смотри, на стене суета какая-то, – прервал вдруг недолгое молчание старейшина. – Сведайте, что там, потом мне скажете.
На южной стене, близ правой башни, Вольга отыскал старшего брата. Рядом с ним были и его друзья: коротконогий и сильный, с румянцем во всю щёку Згар и Борич – тонкий, с неулыбчивым, строгим лицом. Дружинники смотрели через частокол в степь.
– Что тут, Янко? – спросил Вольга, тяжело отдыхиваясь после крутого подъёма на стену по лестнице. – Меня старейшина послал узнать для пересказа.
– Печенежский посланник стоит у стен, а рядом с ним переводчик. Посадника кличут, сказать что-то хотят.
Вольга выглянул за частокол – первый раз он смотрел на печенегов сверху – и подивился: какое несметное войско у кагана! До края поля на юг, казалось, всё уставлено печенежскими кибитками, вытоптано конями, задымлено тысячью костров! И какой же силой надобно подступиться князю Владимиру, чтобы освободить Белгород из осады!
Опустил взгляд под стену – на печенежском посланнике красивый, алого цвета халат, исшит серебром – так и сверкает на солнце.
За спиной послышались голоса.
– Посадчик Самсон идёт. Пропустите посадника.
Друзья прижались спинами к дубовой стене, прохладной и влажной с минувшей ночи, пропустили тучного посадника Самсона. А он шёл важно, руки заткнув за широкий пояс, надёжно поддерживавший дородное чрево. Длинный меч постукивал о левое бедро при каждом тяжёлом шаге. Посадник шевелил толстыми губами, глаза из-под век буравили каждого, кто стоял, потеснившись на помосте.
– Дюж наш посадник, – послышался приглушённый голос Борича. – Отчего бы ему и не выйти супротив печенежского кагана на поединок? Сколько холопов потом бы восхваляли Тимаря за избавление от купы!
Янко и Згар тихо рассмеялись. Следом за посадником на помост поднялся воевода Радко, встал рядом, в степь внимательно поглядел, стараясь по поведению печенегов догадаться, что же надумали вороги.
– Кто говорить со мной хочет? – спросил посадник Самсон, вскинул на частокол руки, на пальцах – каменья в золотой оправе. Ежко, торговый муж, повторил слова посадника на печенежском говоре.
Печенег на белом коне кричал в ответ долго, то утихая голосом, то поднимая его с угрозами, так что Ежко едва успевал повторять его слова:
– Говорит с тобой, посадник, знатный князь Анбал из рода славного Кури – что по-нашему значит «Вол», – добавил от себя Ежко. – Великий каган Тимарь с немалым войском пришёл на Русь отомстить князю Владимиру за старые обиды. Но великий каган не станет проливать кровь русичей, если посадник соберёт всё золото и серебро да каменья драгоценные, какие имеются в городе, и отдаст это великому кагану. А чтобы не было утайки и обмана, дань с каждого двора соберут верные люди кагана. Тогда каган Тимарь даст мир русичам и уйдёт в степь. Если же день пройдёт, а великий каган не получит выкупа, его войско возьмёт Белгород на щит и пепел развеет на месте вашей крепости!
Ежко умолк, потому что кончил кричать князь Анбал. Переглянулись воевода Радко с Ярым, почесали бороды в недолгом раздумии и разом улыбнулись: коль заговорил каган о выкупе, знать, что-то тревожит его, не надеется взять город приступом или измором. Лёгкой кровью думает поиметь из Руси доходного данника!
А посадник Самсон тем временем ответил печенегу, и Ежко перевёл на язык степняков:
– Пока каган и его войско будет стоять под Белгородом, подойдёт с дружиной князь Владимир и укажет Тимарю путь из земли Русской!
Печенег в ответ обидно рассмеялся:
– Великий каган знает, что князь русичей с дружиной ушёл к Студёному морю воев собирать. Вернётся не скоро, когда Белгороду уже не быть городом! А жителям не быть живыми!
Посадник Самсон повернулся к воеводе, на лице растерянность, и голос дрогнул, когда он произнёс:
– Как мог Тимарь узнать об уходе князя из Киева? Не с того ль так смело и скоро подошёл под наши стены? Что отвечать будем, воевода Радко?
Воевода Радко расправил плечи, поджал крепкие губы, молча оглянулся на город, словно оттуда знак ему кто-то должен был подать.
– Отвечай им, посадник Самсон, что таково, я уверен, и мнение всего городского люда: Русь не была и не будет в данниках у печенегов! Возьмут нас силой – тогда возьмут и наше злато-серебро. Получит с нас выкуп Тимарь – зачем тогда ему здесь стоять? На другие города кинется. Нам надо их под собой удержать, чтобы Русь на великую сечу смогла исполчиться!
– Ну, стало, так тому и быть, – посадник перекрестился и ответил печенегу как мог громче: – Злата и серебра немало в Белгороде! Но велико и войско печенежское, на всех не хватит. Пусть каган шлёт на стены своих храбрых воинов. Кто первым поднимется, того и одарит наш ласковый воевода!
Печенежский князь Анбал вздыбил коня и повернул прочь, его провожал дружный смех белгородцев. И вдруг, глуша этот смех и ширясь, со степи к Белгороду покатился гул криков тысяч взъярённых людей. Вольга выглянул за частокол – печенежское войско волновалось, всадники садились на коней, пешие метались с места на место, будто все что-то искали и никак не могли найти.
– Что с ними деется? – удивился Вольга. – Будто смолой горячей на них кто из ковша плеснул!
– Ждали даров немалых, а дождались зова на сечу, – пояснил Янко, а Вольга с беспокойством подумал: «Ну как и в самом деле кинутся вороги на Белгород! А у нас даже сулиц лёгких нет в руках!»
Вольга осмотрелся, глазами поискал себе какое-нито оружие, но кроме куч камней под стенами, у ног ничего не было.
– Изготовьтесь! – крикнул воевода Радко ближним дружинникам, а те передали слова воеводы дальше, и Белгород ощетинился многими сотнями копий. Снизу по тесным улочкам бежали горожане кто с чем.
Сверкали на солнце тысячи кривых печенежских мечей над головами, острыми колючками вздыбилось копьями печенежское войско, криком исходило, готовое в один миг покрыть собой малое пространство от стана до крепостного рва.
Но выехал к крепости только один, на вороном коне, и сам как степной буйвол – широкий в плечах, большеголовый, длинным копьём играл, как ребёнок невесомым гусиным пером. Печенег остановился против места, где стояли воевода Радко и посадник, и что-то кричал, то и дело вскидывая копьё над головой в широченной меховой шапке.
– Чего вещает? – спросил воевода Радко. Ежко скривил худое и длинное лицо, подёргал тонкими пальцами рыжую бороду. Когда отвечал, глаза, прищуренные, повлажнели, словно боль нестерпимая подступила к сердцу торгового мужа:
– Бранит нас скверными словами. Русичей называет трусливыми и жирными баранами. На бой в поле зовёт. – Ежко продолжал говорить размеренным голосом, будто и не речь ворога пересказывал, а укачивал в колыбели малого ребёнка, и только красные пятна на щеках выдавали ярость, которая кипела в его душе. – Зовёт он себя непобедимым богатырём по имени Куркач да похваляется при этом, будто нашего Славича, брата моего, жизни лишил! Его, дескать, копьём сбит на землю и его конём стоптан!
– Что-о? – закричал Янко так громко, что Вольга в испуге отпрянул от брата. – Так это он Славича жизни лишил? Пусти меня в поле, воевода Радко! Дай сойтись с ворогом! Хочу за Славича кровь печенежскую пролить!
Но воевода Радко посмотрел на Янка грустными глазами – о Славиче ворог напомнил похваляясь – и не разрешил:
– Нет, Янко. В поединке с таким сильным богатырём нужна сила крепкого мужа и опыт зрелого ратоборца. Рано тебе, Янко.
Янко огорчился отказом воеводы, он даже пальцы закусил от досады, а потом в степь глянул, примеряясь: не взять ли печенега стрелой? Но опасается находник, близко к стене не подступает.
Подошёл киевлянин Вешняк и голову преклонил перед воеводой в просьбе:
– Дозволь мне выйти на поединок, воевода Радко. Надо проучить печенега. Негоже позволять поганым дурными словами чернить доброе имя русских дружинников.
– Иди, Вешняк, – и воевода Радко перекрестил Вешняка, будто он был епископ Никита, ныне сидящий в Киеве из-за осады. – Помни: у тебя за спиной будут открытые ворота – не кинулись бы туда коварные степняки. С богом, Вешняк, за землю Русскую, за честь её!
Вешняк выехал из ворот, обогнул угол крепости по ирпеньскому пологому склону, направляясь к правой башне, чтобы потом выехать перед крепостью на ровное место.
Едва Вешняк появился перед южной стеной, как Куркач что-то выкрикнул, склонил копьё к шее коня и ринулся с места. Вешняк же спокойно взял круглый щит из-за спины, копьё с широким наконечником изготовил и только тогда тронул коня в тяжёлый бег.
Полегла трава под жёсткими копытами. Сошлись ратоборцы, и услышал Белгород, как глухо стукнулись копья о крепкие щиты, но тут же разминулись конники, разъехались, развернулись и вновь пустили коней навстречу друг другу. И снова опытные ратоборцы приняли острые копья в центр щита – так, чтобы чужое копьё не поранило всадника или коня. Чёрная земля летела из-под копыт, когда сходились они в третий раз.
– Бей же его! – не выдержал Вольга и кулаками до боли ударил по бревну частокола.
– Круши поганого! – неслось со стен Белгорода.
Между всадниками оставалось не более пятидесяти шагов, когда случилось невероятное для поединков: конь под Вешняком вдруг заржал и поднялся на дыбы, а Вольга – да и весь Белгород! – увидел длинную стрелу, торчавшую в шее коня. Кто-то из печенегов умышленно нарушил неписаный закон единоборства и сразил коня под русским всадником.
– О-ох! – тяжко и разом выдохнула крепость, а Вольга в ужасе схватился за голову.
– Убит! – прокатился чей-то крик отчаяния, и все увидели, как упал Вешняк в мокрую траву на ничейном поле.
– Жив! Жив! – кричали разом, забывшись, воевода Радко и Янко.
Вешняк был уже на ногах: он сам оставил седло, опасаясь, что конь, падая, придавит и его к земле. И тем спас себе жизнь – Куркач изготовился было ударить его копьём, но скользнуло вражье копьё над пустым седлом падающего коня. И тут показал Вешняк силу! С невероятной быстротой обернулся он вслед проскакавшему мимо печенегу и метнул в спину тяжёлое копьё. Куркач взмахнул руками и рухнул на землю сразу: копьё потянуло вниз. В тот же миг Вешняк был возле остановившегося коня и вскочил в седло, усмиряя чужого жеребца натянутым поводом.
– Берегись, Вешняк! – закричал воевода Радко, но вряд ли его услышал ратоборец. Весенним Днепром на порогах вскипело печенежское войско. Сотни конных устремились вдоль пологого берега Ирпень-реки, снизу вверх, к распахнутым воротам: земля загудела под ударами копыт.
– Поднять мост! Закрыть ворота! – по лицу воеводы Радка прошла судорога, и он метнулся на западную стену, но дружинники успели передать его повеление стражникам. Мост над рвом поднялся, когда до передних печенегов оставалось едва ли полста шагов. Сверху ударили стрелами русские лучники и вынудили степняков спешно отхлынуть назад: не удалась Тимарю задуманная хитрость – изгоном войти в крепость.
Но в поле остался Вешняк, и ярость врагов выплеснулась на него. До трёх десятков всадников ринулись к нему, копья выставив. Нет, не показал спины находникам русич! Копьём встретил и свалил ближнего, но тут же упал вороной конь, недолго послужил новому хозяину. Пеший Вешняк принял удары на себя один. Его широкий меч, как лозу гибкую, срезал неосторожного всадника, едва он приблизился к Вешняку, – а кому не хочется отличиться на виду всего войска!
Но вот пронеслись мимо печенежские наездники. Вешняк щитом прикрылся и неторопливо стал отходить к крепости, под защиту русских лучников. Недалеко уже осталось…
– Что делают, а? Что делают? – в ярости кричал Янко, хватаясь за рукоять меча, будто мог чем-то помочь отважному ратоборцу. – На одного – кучей!
У Вольги вдруг ослабели ноги – едва удержался за частокол: печенеги разом натянули луки, и десятки стрел ударили по Вешняку. Несколько стрел впились в щит – били почти в упор! Вешняк качнулся, пытался устоять, но не смог, упал сначала на колени, потом опрокинулся на спину, открытой грудью под тяжёлые копья. Янко вскрикнул и руками закрыл лицо, а Вольга плачущего Бразда оторвал от частокола, чтобы не видел младший товарищ, как дёрнулось под чужими копьями тело Вешняка. Не мог смотреть на это и Боян – спрыгнул с камня, который подложил себе под ноги, и опустился на холодный деревянный помост, уткнув лицо в колени. Крепкой бранью разразился Ярый и обнажённым мечом застучал о дубовый частокол:
– Дорого вы заплатите за Вешняка, за коварство своё! Попомните день этот!
– Ты прав, Ярый, – сквозь звон в ушах донёсся до Вольги голос воеводы. – Такое коварство на Руси не забывается! Нынче же ночью накажем печенегов. Пусть знает Тимарь, что в Белгороде нас достаточно, чтобы проучить находников!
Чьи-то сильные руки взяли Вольгу за плечи и подняли с помоста. Он открыл глаза – перед ним отец Михайло: лицо как из серого камня выточено, только глаза блестят, будто к ним сквозь плотные веки пробивается трудная мужская слеза. И Вольга не сдержался – ткнулся лицом в кольчугу отца и горько заплакал, сотрясаясь всем телом.
– Не плачь, Вольга, – утешал его отец Михайло. – Много смертей ещё придётся увидеть, пока будут стоять вороги под нашими стенами. Крепи своё сердце. Так надо.
Сеча во тьме
Они билися, рубились день до вечера,
А со вечера рубились до полуночи,
Со полуночи рубились до белóй зари.
Былина «Бой Алёши со Змеем»
Воевода Радко призвал белгородцев на сечу, и они откликнулись дружным согласием, как откликаются послушные сыновья на тревожный зов любимого родителя, если они с ним заедино душой и телом.
– Теперь сил набирайтесь, а ночью ударим на печенегов, – сказал воевода Радко.
Михайло, возвращаясь с торга, куда собирали их на недолгое вече[87]87
Вече – общее собрание горожан для решения важных дел.
[Закрыть] воевода и посадник, думал вслух:
– Сил набираться – так надо бы поесть досыта. А на столешнице у нас ныне не много брашны уготовлено.
– Не пора ли и нам… – заговорил было Антип, едва поспевая за широко шагавшим Михайлой. Кузнец, будто ударившись о дерево, резко остановился. Понял, что ратай говорит о своём коне. Не ответил. Так молча и вошли на своё подворье.
– Отче, позри, сколь мы ныне травы нарвали! То-то Воронку сытно будет!
Василько, сияя голубыми глазами, поспешил навстречу Антипу и Михайло. Вольга, Милята, обе дочери ратая и малый Вавила толклись у телеги, в которой заметно бугрилась высыпанная из торбы слегка примятая трава.
– Где брали? – Антип сурово сдвинул брови: в крепости такой травы давно уже нет. Сберегая коней до крайней возможности, люди выщипали всю зелень на крышах землянок и на внутреннем склоне вала.
Василько опустил голову. Вольга замялся было, переступил босыми ногами. Но не врать же родителям! Повинился:
– За частокол ходили мы. Нам Янко лестницу спустил. Они вместе со Згаром перешли за стену. – Помолчал малость Вольга, с надеждой посмотрел на взрослых, добавил смелее: – Да и не одни мы спустились в ров, и другие были поблизости, кто посмелее. Для нашего бережения Янко упросил дружинников с луками встать на помосте.
Антип сдержал беспокойный вздох: уже трёх белгородцев побили насмерть печенеги, подкравшись в дебрях трёховражья! Да несколько таких же неуёмных отроков стрелами тяжко поранили. Долго ли до беды? А и запретить как? Для ратая конь равноценен жизни. Самого себя как жизни лишить?
Михайло тяжело повернулся к Антипу, уронил без излишнего разъяснения:
– А ты говоришь… Идём в кузню, посмотрим готовое рукоделие. Снесём торговому мужу Вершку, поменяем на резаны. Резаны снесём на подворье посадника и возьмём брашны, чтоб сила была для ночной сечи. – И прошёл мимо отроков, не сказав слова укора.
Долго перебирал в кладовой воинскую снасть: щиты, наплечники, шеломы и кольчуги, сготовленные ещё до печенежского прихода под Белгород и пока ещё не потребовавшиеся для нужд белгородцев. Всё это он, как и прежде так было, хотел передать торговому мужу Вершку, а тот в Киеве продал бы, взяв себе за посредничество десятую часть вырученных кун и резан. Михайло умел и любил рукодельничать, но не умел продавать, спрашивать достойную цену за свой труд.
Снесли тяжкую поклажу на подворье Вершка и долго стучали в толстые ворота, пока старый холоп не отворил им. На высокое резное крыльцо вышел чем-то растревоженный хозяин, строго глянул на Михайлу, на обвешанного оружием Антипа, недовольно молвил, раздувая толстые щёки:
– Надумал же! Будто назавтра у меня обоз в Киев намечен.
– Нужда торопит, Вершко, – пояснил неурочный приход Михайло.
– Несите, не гнать же с подворья вас теперь, – уронил в усы Вершко и, не обернувшись к пришедшим, медленно прошёл к просторной клети в глубине подворья. Снял запоры, открыл дверь. Словно опасаясь, что Михайло и Антип подглядят его богатство, сказал сурово:
– Здесь, у входа оставьте. Дале снесут холопы. – Отвернувшись, долго перебирал серебро на широкой ладони, потом протянул кузнецу. Михайло прикинул плату, и румянец гнева выступил на смуглых щеках. Голос дрогнул, когда с трудом разжал стиснутые губы:
– Почто же так? Али товар негож?
– Время негоже, кузнец Михайло, время-то вон какое лютое. А вдруг возьмут нас печенеги? Тогда и эти резаны мне в убыток пойдут, вороги весь товар поберут, – сказал Вершко, а сам глаза прячет от Михайлы, взгляд переводит то на венец дома своего, то на кресты близкой, сияющей на солнце церкви.
– Долго ли придумывал такое пояснение? – обиделся Михайло до лёгкого озноба в сильных руках. Теперь его волновало не малое число полученных резан, а слова торгового мужа. – Если возьмут город, то возьмут и головы наши. О резанах ли теперь тужить? Живым для жизни надо корм купить. – Михайло круто отвернулся от Вершка, дёрнул за рукав изумлённого ратая Антипа и пошагал прочь. На полдороге к воротам остановился и возвернул обиду торговому мужу:
– Ты, Вершко, печенегу уподобился в этот час, неправдою жить надумал. Живи, но помни, что бог неба воздаст тебе по делам твоим. Своё же рукоделие отныне сам в Киев возить буду. Нет к тебе доверия, исчезло, подобно дыму над дымником в ненастную погоду, верховым ветром разметало!
Когда возвратились домой и Виста приготовила ужин, Михайло призвал к столу Антипа и Луку с Могутой. Трапезничали ратники, потом отдыхали, а как опустилось солнце за лесистые увалы запада, встали на молитву за спиной старейшины Воика: кто знает, всем ли суждено вернуться с поля брани. Знали твёрдо лишь, что сеча будет лютая, не на живот, но на смерть!
Уже затемно все вышли во двор: Янко и отец Михайло в полном воинском снаряжении, а ратай Антип в шеломе со щитом, но кольчугу надеть отказался, тяжко в ней и непривычно ратаю. И меч Антип не взял, в руке у него топор на длинной рукояти. Это оружие ратай любил более другого, привычнее оно было ему. Вольга и Василько последовали за старшими, оба выбрали в кузнице короткие, по силам, сулицы. Женщин старейшина Воик дальше ворот из под ворья не пустил:
– Слёзы свои оставьте дома. Да молите богов, чтобы живы все вернулись. Не на охоту собрались мужи – ратоборствовать!
Обернулся Янко в последний раз, увидел мать Висту – руки на груди сложила, должно, молитву шепчут губы. Рядом в белом платне и с белой бородой старейшина Воик.
«А где Ждана? Заробела выйти вперёд матери своей Павлины, за спиной старших осталась…»
Мокрый торг – и за день не просох после вчерашнего дождя – заполнен белгородцами. Рядами стояли две сотни воев из пешей заставы воеводы Радка, а чуть поодаль, у Киевских ворот, возле коновязи, готовились к сече три сотни конных дружинников под началом Ярого.
Воевода Радко принимал белгородцев по одному и спрашивал:
– Чем владеешь? – и тут же с возов выдавал ратнику кольчугу, щит, а к ним меч или лук со стрелами, копьё или боевую палицу с острыми шипами. Одних посылал в сторону Киевских ворот, других собирал в десятки и направлял на стены – Белгород стеречь на время сечи.
– Михайло, – позвал воевода Радко, как только отец Михайло и Янко с ратниками приблизились к нему, – возьми под свою руку пеших белгородцев и пришлых. Мужи крепкие, к сече приучены. Будь им за младшего воеводу. Ты же, Янко, иди к заставе, там ждут тебя.
Янко простился с отцом глубоким поклоном, прошёл через торг и по улице к воротам, встал рядом с Ярым. Сотник, свесив на грудь седую голову, о чём-то сосредоточенно думал, изредка ковырял влажную землю склонённым копьём. Стояли так в молчании не долго – подошёл воевода Радко и руку на стремя коня Ярого положил.
– Сечу поведём, как условились, – сказал воевода. – Береги воев, Ярый. Сгибнет застава, коли печенеги замкнут строй за вашими спинами и путь на Белгород закроют. Держитесь кучно, когда назад станете пробиваться – отставших посекут находники без всякой для города пользы. Ночь вон какая тёмная, не растеряйте друг друга.
Ночная тьма, ветреная и неспокойная, с каждым часом набирала буйную силу. Луна то и дело ныряла в мелкие летучие облака, верховой ветер гнал их с севера, в сторону Дикого Поля. Между облаками возникали на миг и снова гасли настороженные звёзды, то в одиночку, то кучками – созвездиями.
– Как зажгутся у ворот два костра, отходите спешно – стало, дружина не в силах более сдерживать находников, – всё напутствовал Ярого воевода Радко. Ярый ответил:
– Сделаем всё, как задумали. Будут помнить степняки эту ночь! Устроим печенегам кровавую тризну! – Голос старого сотника налился гневом. Знал Янко, что у старого дружинника было в далёком прошлом другое имя, но за нрав свой, за неукротимую страсть в сечах с ромеями сам князь Святослав прозвал его Ярым. Носит он своё новое имя, как и многие шрамы на теле, уже не один десяток лет.
Ночь пошла на вторую половину и уже готова была уступить место ранней заре, когда бесшумно раскрылись ворота, осторожно опустился мост через ров.
– Ну, братья, послужим земле Русской, – глухо проговорил Ярый. Янко ударил коня, пригнул копьё в низких воротах.
Птицей-ласточкой из-под стрехи старого сарая на волю вырвались конные русичи на поле перед Белгородом. Остались позади ворота, ров и неширокое пространство между рвом и сторожевыми кострами. Упали печенежские стражи, так и не поняв со сна – то ли грянула на них дружина князя Владимира, то ли бог русичей послал этих крылатых батыров с тёмного неба. Не хотелось верить им, что малые числом белгородцы найдут в себе силы для такого удара.
Падали находники возле костров, падали на жаркие угли, и тогда на них загоралась одежда, чадя над полем. Конная дружина прошла сквозь полусонный, внезапным ударом растрёпанный стан, как проходит змеиноголовое копьё сквозь стог сухого сена. Не стал Ярый ввязываться в сечу с войском, которое строилось пока что в не связанные между собой сотни. Знал – как одной ладонью не собрать всего днепровского песка, так и дружиной в три сотни не перебить печенегов. Об ином мыслил воевода Радко, посылая Ярого. Нацелил он своих воев на поводных коней печенегов. В руках у русичей уже горели заранее приготовленные смоляные факелы на длинных древках, зажжённые от огня сторожевых костров. Вой голодной волчьей стаи, которому так умело подражали русичи, взбудоражил коней. Дикое ржание покрыло чёрную ночную степь и покатилось за Ирпень-реку, потом по просторному займищу к далёким тёмным лесам.
А русичи огненным полукружьем рассыпались, копьями колют и факелами жгут перепуганных коней, гонят их в угол между кручами реки и Перунова оврага.
– Янко, не забывай! – то и дело покрикивал сотенный Ярый. Но Янко и сам помнил: больше смотреть назад, не даёт ли тревожного сигнала воевода Радко, не пора ли идти городу на помощь?
– Нет костров! – отвечал каждый раз Янко, а сам продолжал скакать стремя в стремя с Ярым. Напуганный огнём и волчьим воем, ломая ноги, хребты, разбивая во тьме головы страшными по силе ударами копыт, рухнул с кручи табун. Лишить степняков поводных коней – значит лишить их силы и подвижности. Знал это опытный воевода Радко, давно приметил он, что печенеги значительную часть коней прячут на ночь позади войска, у Перунова оврага, потому и решил воспользоваться тёмной ночью и беспечностью врага, уверовавшего в превосходство своего бессчётного войска.