Текст книги "Уникум Потеряева"

Автор книги: Владимир Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 43 страниц)

Бяков жил в общежитии пуговичной фабрики: это был старый двухэтажный барак, как и большинство маловицынских казенных жилищ, – правда, с отоплением от фабричной котельной. Из родни у него остались лишь младшая сестра да тетка по материнской линии. Эта тетка и приютила их, когда мотоцикл с отцом и матерью раздавил пьяный тракторист. Но у нее самой были проблемы с личной жизнью, и она сдала ребят в детдом, там они и выросли. Сеструха потом окончила ПТУ на штукатура-маляра, вышла замуж за такого же бездомного, и они уехали в Чечню, в совхоз, где строителям сразу давали жилье. Она еще писала брату в милицейскую школу, но вот уже полтора года – ни звука. И не поедешь туда узнавать, что случилось, сдерут еще кожу, или повесят вниз головой. Прошлый год он просился туда с отрядом – отказали: здесь, мо, тоже своих проблем хватает. А тетка – тетка куда-то сгинула, в поисках своей личной жизни. И он очутился здесь в поисках своей жизни, протекающей в борьбе с разными неконкретными типами, мечтая найти в глубинке довольство и семейный покой.

Он мягко ступал по пыли, тяжелой в ожидании утренней влаги. И уже видел окна своей общаги: где темные, где светлые. Но так и не дошел до нее: парень, дыбающий у калитки дома, возле которого он проходил, вдруг развернулся за его спиною и ударил в голову чем-то мягким и оглушающим…

Очнулся он в полной темноте, и застонал от страшной боли в затылке. Тотчас легкие пальцы коснулись его лица, и тихий голос сказал:

– Лежи спокойно, Васенька. Все пройдет, пройдет…

– Зоя, Зоюшка! – встрепенулся он. – Зоя, Зоюшка! – встрепенулся он.

ТЕРЕМ ИНТУИТА

– Эй ты, кобра! – кричал вор Ничтяк, высунувшись из окна крячкинского дома. – Нашла клад, кобра непутняя?..

Крики его относились к Мелите Набуркиной, которая как раз шествовала мимо, щелкая каблуками по деревянному тротуару. Она негодующе вскидывала голову, и готова была испепелить взглядом мерзкого обидчика.

А Ничтяку было скучно, и он развлекался, как мог. Хозяин подошел сзади, глянул на улицу, вздохнул:

– Весь ты, парень, дурью измаялся… Шел бы лучше да помог ребятам: они как раз опил на крышу таскают, тяжелая работа!

– Не рабатывал, и не буду! – каркнул вор.

Зашумела, остановилась машина, кто-то взбежал на крыльцо. Крячкин прошел к двери, встал у засова.

– … Квартиранта твоего!.. – послышался голос. Ничтяк изменился в лице, узнав своего пленителя. Высунул в сени голову, кивнул обреченно.

– Н-ну и заняли вы тут оборону, – Опутя окинул взглядом большую горницу. – Ну, так ведь нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики. Собирайтесь оба, надо прокатиться.

– Да ты кто такой?! – возмутился хозяин. – Чего пришел тут, заприказывал?!

– Не возникай, старичок, – ласково сказал ему Никола. – Зачем возникаешь? Ты не возникай.

– А то что?

– А то глазки выну.

Крячкин глянул на его бесстрастное лицо, короткую, ежиком, прическу, и потопал к выходу.

За рулем пропыленной «девятки» сидел Сивый.

– Кто же вашего босса сегодня бережет? – пробовал пошутить Ничтяк.

– Ты бы не за босса боялся… – обронил Опутя, и вор умолк.

В доме Эргарта их сразу провели в рататуевский кабинет. Митя был мрачен, неприветлив.

– Что мне с тобой делать, шкодник?! – сразу заорал он на вора. – В пруд кинуть с грузом, в асфальт закатать?.. Никакого проку от твоей наводки! А сколько ходов я по ней уже сделал, и все опасные!.. Нет обратно пути, понял, ты, хмырюга?!.. И все по твоей вине. Приласкать бы тебя горячим утюгом…

– Вы обождите, не грозитесь, – Крячкин вновь овладел собою, и обрел достоинство. – Давайте, во-первых, познакомимся. Мы ведь друг друга не знаем, верно? Что вы с Аликом-то разговариваете, чего от него хотите? Ему сказали – он делает. Сказал я – он одно делает, сказали вы – делает другое. Может быть, лучше так вопрос поставить: соединить умы, чтобы разнобою не было? Два-то всегда лучше, чем один.

– Может быть, может быть… – Рататуй внимательно оглядел старика. – Немного я о вас знаю… со слов Алика, понятно… Но думал, часом, что вы одного поля ягоды. Вы ведь вместе отбывали срок, там и познакомились?

– Мало ли что было… За что я сидел, теперь за это уж не судят. А за то, за что он сидел – будут судить всегда. Так что разница есть…

– О-о, вот какого полета вы птица! – в голосе хозяина послышалось уважение. – В таком случае, не грех и вправду вместе покумекать. Никола! Уведи этого Алика, и побудьте где-нибудь там, – он махнул рукою. – Мы тут пока чаи погоняем…

Но, включив самовар, достал из холодильника бутылку, налил в фужер и выпил залпом.

– Нервы устали! Далеко зашли с этим делом, а куда было деваться: и ставка высока, и отступать не хочется! Вы в курсе дела с этим портретом? Ах да, были наводчиком… Я не имел, к сожалению, возможностей для длительных, осторожных подходов к решению главного вопроса, – и переоценил, каюсь, свои возможности. Вас как зовут, кстати?

Крячкин поднялся, и они церемонно представились.

– Так вот: я думал, хранительница музея даст нам всю необходимую информацию. Мы задержали ее, и, э… подвергли некоторой обработке.

– Задержали? Зачем это?

– Во-первых, действовал фактор времени: я хотел, чтобы все произошло как можно быстрее. Во-вторых – с ней было бесполезно вести на свободе какие-либо беседы: уже на другой день об этом знал бы весь город. Я моментально засветился бы с головы до ног.

– Да куда же вы ее поселили?

– Э, – глаза Рататуя весело блеснули. – Жил в России такой золотой поэт, Игорек Северянин. Послушайте, что он сказал:

 
– Я, интуит с душой мимозовой,
Постиг бессмертия процесс.
В моей стране есть терем грезовый
Для намагниченных принцесс…
 

Так что… в тереме грезовом, голубчик… Но признаюсь откровенно: она ровным счетом ничего нам не сказала. И я ей поверил: она не знает. Сначала я думал так: или то, что указывает на картине место клада, недоступно дилетанту, вроде меня или вас, и может открыться лишь специалисту, или – к этой картине должен быть еще один ключ. Теперь у нас остался лишь последний вариант. Я правильно мыслю?

– Может быть.

– Н-да, что-то я разговорился… Теперь хотелось бы выслушать вашу версию. Как вы узнали о картине, что думаете обо всем этом… ну, вы же понимаете! Алик нам поведал кое-какие детали, но что его слушать – дурачка, воришку! Вы были его головой, поделитесь, а потом – объединимся, как два мыслителя…

– Ну вот что, – стул под Крячкиным тяжело заскрипел. – Не надо говорить мне умные слова и держать за дешевого фраера. Я вам не Алик. И куш мой такой: пятьдесят на пятьдесят. Причем имейте в виду: я себя страховать умею. В случае не то чтобы покушения, или убийства, – а даже простого подозрения с моей стороны по следу всей вашей команды двинется мой человек. От него не скроется ни один, даже в Антарктиде. Вот это прошу иметь в виду.

– А вдруг вы пустите его, чтобы изъять нашу часть клада? – спросил притихший Митя.

– Это не так просто, – усмехнулся Крячкин. – Передел собственности руками слуг – мероприятие исключительно опасное и чреватое. Вы ведь кажетесь грамотным человеком, должны знать историю. Только так: заказ – исполнение – выплата. Да что я вас, впрочем, учу! В вашем деле тоже умишко нужен.

– Иногда и меня поучить невредно. Тем более, что… есть, есть сложности!

– Какие же? – насторожился гость.

– С этой Зоей, завмузеем… Дело в том, что ее жених, лейтенант из местной уголовки, проявил вдруг ненужную прыть в ее поисках, вышел на непосредственных фигурантов, времени терять было некогда… в-общем, он теперь тоже у нас.

– Где? В «тереме грезовом»? Вместе с невестой?

Рататуй кивнул.

Потеряевский домовладелец задумался. Развел руками:

– Опасно, ребята, ходите, – да что же я могу сделать? Их судьба теперь в ваших руках, я туда мешаться не стану. Выпускать-то их тоже нельзя. Но вот какой я вам дам совет, и покончим с этим вопросом: убирайте уж скорее и этого мента, старого Урябьева. А то я про него много слышал: крутой мужик!

– Сразу, боюсь, не получится. Он же матерый профессионал, а у меня кто? Дилетанты, шмакодявки… Слушайте, а нельзя ли нанять вашего человека? Я бы хорошо с ним расплатился.

– Нет, это исключено, – Крячкин сделал резкий жест. – Все, кончен разговор. – Видно, ему было ведомо что-то, совершенно исключающее подобную сделку.

– Неужели же вы совсем, нисколько нас не боитесь? – удивился Митя. – Ведь в моей власти и самого вас упрятать так далеко, что вы не выберетесь.

– Да я таких бушлатом по зоне гонял, – сурово отвечал ветеран жизни. – А ты рискуешь, паренек. Я же сказал: страховка надежная. И суток не протянешь. Давай лучше дела решать, а не болтовней заниматься.

Совещание оказалось долгим, и выявило уйму вопросов, подлежащих уяснению. Вот из письма, например, которое Мелита поведала Люське-растопырке, выходит, что клад зарыт был в низине за селом, – именно там видел мужик горюющего над могилою дочери старого барина, оттуда прогнал его грозный казак, вскричав: «Куда прешь?! Пошел прочь, шишига!» Причем здесь тогда портрет? Ведь на нем не видно никаких следов той низины. В чем секрет? Дальше. Что удалось вытянуть от этой Зойки – так это то, что музейный портрет – никакой не подлинник, подлинника никто не видал, а – копия, сделанная специально приезжавшим в имение Потеряевых учителем губернской гимназии. Якобы есть где-то еще одна копия, гораздо искуснее этой, но где – ей лично неизвестно. И вообще она не искусствовед, а историк, в живописи разбирается очень приблизительно.

– Допустим, мы сейчас сконцентрируемся, соберемся с силами – и найдем вторую копию, – расуждал Митя Рататуй. – Что это нам даст?

– Да ничего! – молвил в ответ Крячкин. – К ней, это верно, должен быть еще один ключ, – а его у нас нет. Надо в низину спускаться, это вернее: клады без меток не оставляют.

МПАМБЕ УЕЗДНОГО МАСШТАБА

За долгую дорогу от Емелинска до Малого Вицына Мбумбу Околеле тихонько сжевал две булочки, сунутые ему румяным парнем, и сделался совершенно сыт. Сухомятка, ну и что? Ведь он был африканский негр, и привык обходиться без воды. Другие пассажиры автобуса, как и аэропортовского, глядели на него с боязнью, недоверием и любопытством. А один парень все оглядывался, и подмигивал, и тянулся, и кричал через головы, что тоже бывал в Греции по турпутевке. «Какая все же таинственная, непостижимая страна, какие удивительные люди со странным поведением!» – думал Мбумбу, вглядываясь то в громаду темного леса за окном, то в даль желто-зеленых полей.

На автостанции он сошел с автобуса, и огляделся.

Везде, сколько мог охватить взгляд, он видел приземистые одно– и двухэтажные дома с трубами наверху; то, что жилой пейзаж такой низкий, даже умилило его: совсем как в деревнях его племени! Только жители, несмотря на лето, одеты все же слишком тепло. Зато сколько деревьев, сколько зелени!

Он стал останавливать прохожих, и спрашивать:

– Пост, пост! Гдэ мэсто пост?

Но люди проходили, отмахивались и оглядывались боязливо: ну его к лешему, еще спросит чего-нибудь не такое! Все же две девочки-подростка подошли, оглядели и его самого, и необычайный наряд; пошептавшись, спросили:

– Вам какой пост-от нужен? Участковый, что ли?

– О да, йес! Писмо, телеграф, факс, марка!

Они переглянулись:

– Почта, что ли? – неуверенно сказала одна. – Ну дак это вот, – и показала на двухэтажный дом с вывескою: «Отделение связи».

Внутри отделения было тихо, сонно, пахло сургучом и еще чем-то горьковато-сладким. Эту тишину через какие-то паузы взрывал лишь женский визг из телефонной кабины:

– А он чего?! Но-но… но-но… но-но… Ты ему не верь. У меня тоже было. Тоже, говорю, было!.. Но-но… но-но… но-но…?? Ты под-думай! Каков артист! Нет, мой был покруче… Под снабженца работал: «Утю-тю, утю-тю…». А сам от алиментов скрывался. Я у него паспорт украла, показываю: «Это чего?» А он: «Ты зачем мой паспорт вытащила?!» – «Ты же у меня живешь! Я доложна знать!» Свалил, а наутро хватилась: часики унес, и кулон… Но-но… но-но… но-но…

Околеле подошел к окошечку и протянул листок бумаги, на котором написано было по-русски: «Афигнатофф Антон Борисовитщь. Пожалуста». Женщина в окошке подняла глаза на приезжего – и вдруг смертельно побледнела. Сорвалась и опрометью убежала в какую-то дверь. Оттуда они вышли уже втроем: эта, еще одна, и дама величественного вида с грубым лицом. Она сунула в окошко большую ладонь и скомандовала:

– Ваш паспорт!!

– Ай… я… я имэй виза, имэй пассэпоурт… бат ноу… нэ имэй…

Мбумбу запутался и растерялся, не зная, как объяснить ситуацию: ведь у него и правда не было с собою никакого удостоверения личности, ничего вообще, кроме этой бумажки! Уловив его топтание и замешательство, начальница кивнула двоим своим подчиненным, и ринулась к наружной двери. Выскочила, и почтовые служащие встали по обе стороны этой двери, скрестив на груди руки. Лица их были суровы, губы вытянуты в ниточку. Вновь холодок обреченности протряс африканца. Он сел на табуретку и стал, сгорбившись, ждать чего-нибудь страшного. Эти русские мукеле суровы, как климат в их стране. Думают, что все чужеземцы жаждут ими овладеть. Но он ведь не желает – неужели это не видно?

Дама вернулась с милиционером, три поперечные полоски на погонах. Он пронзительно поглядел на непонятного человека в цветном полосатом платье и полосатой же цветной шапочке, и буркнул:

– Документ!

Мбумбу надоели все эти дела: что такое, в конце концов, каждый пытается унизить, смешать с землей! Он встал перед носителем грозной формы, выгнул тощую грудь и ответил, как полагается сыну вождя немалого племени:

– Нэт докумэнтз. Я гост ваш страна. Ай мэн оф стэйт Набебе, кэпитэл Угугу. Ура! Надо мистэр Афигнатофф, пожалуста.

– А где же документ? – спросил сержант, нимало не смущаясь. – Украли, что ли?

– А! – Мбумбу вспомнил это русское слово. – Украль, йес!

– Тогда придется пройти. Будьте любезны!

В двухэтажном кирпичном, порядочно осевшем уже здании, их встретил дежурный с тремя звездочками, при котором сержант значился, видно, помощником, эссистэнт. Пришельца завели в помещение со стеклянным окном в коридор, и старший зашептался о чем-то с подчиненным. Околеле огляделся. Тут же на скамье сидело двое: икающий парень в разорванной от ворота до низу футболке, – он тупо поглядел на африканца и помахал ему рукой. И женщина с разбитым, фиолетовым лицом, в грязной старой кофте и утратившем естественный цвет трико.

– Дай закурить! – хрипло гаркнула она. – Дай, сука, закурить.

– Э… смокинг? – напрягся скиталец. – Ноу смокинг. Это из врэдно.

– Ну и пошел к аллаху. – Она покачнулась и запела:

 
– Стою я раз на стреме,
Держу в руке наган,
И вдруг ко мне подходит
Неизвестный мне граждан!..
 

«И все же это народ-оптимист, – думал Мбумбу. – Ее били, может быть, даже пытали в страшных гулаговских застенках – вон какое у нее лицо! – и она, несмотря ни на что, поет песни с жизнеутверждающей мелодией. Нет, их не сломить!..».

– Заткнись, Габдрахманова! – крикнул сержант. – Сейчас в байдарку брошу.

Та вдруг ойкнула, и гнусно захохотала, тряся грязными космами. Послышалось журчание льющейся на пол струйки.

– Уссалась всеж-даки! – сказал всердцах эссистэнт. – Ну, падла, считай, довела…

Он рванул грязнулю с лавки, и потащил куда-то в коридор. Она слабо сипела, отбиваясь. Запах мочи наполнил помещение; африканец снял с головы шапочку и погрузил в нее нос. Дежурный же, как ни в чем не бывало, сел за свой стол и начал задавать вопросы неустановленному гражданину неизвестно какого государства.

– Документы есть?

– Нэт докумэнт. Я ест гост…

– Фамилия-имя-отчество?

– А… э… нэйм? Мбумбу Околеле.

– Отчество?

– Нот андерстэнд.

– Отца вашего, папу как звали?

– Май папа? Фазер? Хео нэйм из Мньяпу.

– Значит, Околеле Мбумбу Мньяпович. Так?

– Йес, сэтнли.

– Где работаете?

– Рапот? Нэт рапот. Гост. Есть гост.

– Место проживания?

– Нэт мэсто.

– Ага! – вскричал старший лейтенант. – Так ты бомж! Я так и подумал! В спецприемник, дорогой – там таких много!

Он взял трубку телефона:

– Товарищ майор! Вы не спуститесь? Я тут одного в спецприемник оформляю, любопытный тип…

В трубке что-то забунчало, звякнуло. Вернулся сержант, устало матерясь. Вытащил из смежного закутка швабру и велел парню в разорванной футболке вытереть пол. Тот поднялся, и с тем же тупым видом принялся возить тряпкою по полу. «Что он сделал с той женщиной? – лихорадочно думал африканец. – Застрелил во дворе? Забил палкою? Отрезал голову казацкой шашкой?..».

– А с этим чего? – сержант ткнул пальцем в Мбумбу.

– Сейчас сам Старкеев спустится, поглядит. А вообще – будем оформлять как бродягу.

Загремели сапоги – и пред Околеле предстал на фоне окна, в нимбе закатных лучей, огромный человек с красным лицом, большим хриплым ртом, в погонах с большой звездою. «Мпамбе! – вспыхнуло в голове. – Высшее существо!»

– Это-ат?!! – заорал мпамбе. – Да вы смеетесь!! Я вам дам бродягу! Оформим сейчас бумаги, зарегистрируем, – а случись чего? Да нас за него выдолбят и высушат! Не было его! Не было, и никто не видел!

– Что же с ним делать? – несколько растерялся дежурный.

– А вот я сейчас вам покажу, – он сгреб в огромную горсть бубу на спине у задержанного, и поднял в воздух тощее африканское тело. Покинув дежурку, подошел к внешней двери, распахнул ее и выбросил вон неугодного пришельца. Вытер руку о бриджи, и вновь загромыхал сапогами вверх по узкой лестнице.

Околеле поднялся, отряхнулся, подул на скорябанную ладонь. Побрел куда глаза глядят, и скоро оказался у дверей магазина. Две булочки, купленные еще в Емелинске, уже давно переварились, и его терзал голод. Он обошел магазин, униженно кланяясь двум продавцам, – но они никак не среагировали. Тогда он встал снаружи магазина, у его порога, и, протянув ладонь, принялся повторять монотонно:

– Мкате… мкате… хлиэб… брод… пожалуста… ура… я ест гост… мкате…

Тут-то и узрела его Верка-Вертолетчица. Остановилась, обошла со всех сторон, и спросила:

– Ты кто, нерусский?

– Ай эм Мбумбу. Я ест гост… Мкате… хлиэб… – он заплакал, закрыв лицо широким рукавом.

– Ох ты, матушко. Говорит, мумба какая-то. Да ты не реви. Пошли давай. Дам, дам я тебе хлеба. Бедняжка кучерявенькая… А худой-то, худой!..

Дома она накормила его, уложила в постель, и сама легла рядом. Негр тонко кричал и царапался. «Дай благодать, дай благодать!» – причитала Верка. На рассвете благодать опустилась и глубоко вошла в ее лоно. И, столкнув с себя тут же уснувшего курчавого гостя, она решила, что этого-то уж родит, хватит абортов, немолодая уже, – и будет-то у нее как раз тот самый, приятно смуглявенький. И ни с кем не спутаешь, сразу видно: Вертолетчицын сын!

ОХ И ТЯЖЕЛА ТЫ, ДОЛЯ БАТРАКА!

Механик на воротах Фаркопов не больно стремился домой. С того момента, как уехал, он ни разу не посетил городскую квартиру, не проведал дочек, не узнал, как идут дела с поступлением у старшей Ленки, не звал заглянуть на денек законную жену Светульку, даже диспетчершу Людку, чтобы разгрузиться по-мужски. Не тянуло: как-то он приспособился к режиму Богдана и Клыча, к их привычкам, трудовому ритму в усадьбе хозяина, – да вдобавок еще и чувствовать себя стал отлично: как в молодости, тело налилось силой, и он снова ощутил себя молодым. Может быть, он забыл бы на время про цель своего приезда, но не забыл, и вот почему: Константину Иванычу нужны были деньги. Он хотел уехать заграницу, и навсегда поселиться там. Семье в тех помыслах не было места: народ уже взрослый, самостоятельный, обойдутся как-нибудь и без него.

Правда, он не решил еще, куда именно. Взять хоть Восток. Он, как известно, дело тонкое: тут уж надо знать, куда ввинтиться, иначе можно погореть. Не поедешь же, к примеру, в Иран, или Пакистан, или Кувейт: там живо заставят принять магометанство, толмить ихний Коран, обтяпают крайнюю плоть, – а зачем, спрашивается? Поздно принимать веру, если жизнь провел в безбожии, тем более – мозги уже туго поддаются на всякое учение, а обрезаться – это надо вообще забыть свое достоинство. Индия, Бирма, Шри-Ланка… Говорят, там можно устроиться и жить неплохо. Но и мир совсем незнакомый: примет ли он тебя, или изблюет обратно? Что хорошо – в большинстве мест крупные филиалы всемирных банков, если есть счет – ты уже человек. Домик на побережье, ласковые щебечущие девоньки… Рот наполнялся слюною, и делался тик. Америка, Англия, Канада?.. Но трудно поверить, что там есть тихие уголки, – а хотелось именно покоя, ласкового бриза с моря, легкого ветерка в собственном саду. Семье в тех помыслах не было места: народ уже взрослый, самостоятельный, обойдутся как-нибудь и без него.

Главная задача – где найти капитал, сразу крупный, чтобы уж обустраиваться надежно, без страхов перед завтрашним днем. И не дешевить при покупке необходимого. Даже на работе Фаркопов думал иной раз, что бы такое предпринять значительное по части денег – но если даже придумывал, всегда выходило так, что надо было обязательно кого-нибудь убивать, резать, ломать, угонять, вязать… В итоге – вечная угроза решетки или даже пули, а кончать короткую жизнь таким бездарным способом – нет, это не устраивало Константина Иваныча.

Порою являлись, конечно, и мысли о поиске клада – но как, с какого боку подходить к такому мероприятию? И вот лишь теперь, в Потеряевке, мечты стали обретать какой-то реальный облик.

Иногда, оставаясь один в убогом батрацком жилье, он доставал рыхлые, остро пахнущие рыбным жиром листки и перечитывал их, шевеля толстыми губами. Видел сны о драгоценностях в кованом сундуке. Ум его был достаточно отточен на разные уловки и махинации многолетней работой таксистом и механиком на воротах: он сразу усек, что к той же цели пытаются пробиться и не первой молодости городская фря с толстым то ли хахалем, то ли мужем, и его хозяин на пару с жеваным уголовником. «Ничего, – рассуждал Фаркопов. – Я в это не мешаюсь». Надо лишь не упустить самый главный момент: момент откопания сундука, и выемки его из земли. Как только он будет поставлен на край ямы – тут уж наступает пора его действий. Напасть внезапно, вырубить, связать и бросить в эту же яму. И укантарить сундучок. Сколько времена понадобится ему, чтобы отвезти клад и надежно его упрятать? Да часов восемь, не больше. Потом надо будет позвонить в совхозную контору и сказать, что видел в низине свежевыкопанную яму, где лежат связанные люди. А может, они сами успеют к тому времени развязаться: ну и на здоровье, он же никому не желает зла! Крячкин с уголовниками все равно будут молчать, не те личности, чтобы привлекать внимание, а баба и ее напарник… Их, скорее всего, самих поднимут насмех: тоже, кладоискатели! У них же нет никаких доказательств. Даже если и начнут колготиться, чего-то искать, все равно проищут столько, что его к тому времени и след простынет. Он будет лежать в Полинезии, на золотом песке, и девушки с шоколадными белыми грудками будут подносить к его рту спелые плоды удивительных растений. На фиг сдались ему все здешние проблемы! Пусть разбираются, приватизируют, воюют, убивают друг друга – он-то тут причем? Одна еще только заноза: куда деть мать? Она тоже жила в Емелинске – большая жилистая, высокая, мощная армянка с усами, бицепсами не меньше, чем у сына. Что вот заставило ее в свое время выйти замуж за невзрачного по виду и росту, хоть крепко сбитого русака-таксиста, уехать с родины, родить от него сына? Жесткий и ухватистый, он все же правил в семье, как хотел, а Костьку прочил лишь по своей автомобильно-таксистской части. Тот подростком еще поступил в автотехникум, а кончал уже мужиком, после армии. И – в таксопарк, отцовым сменщиком. И жили, не тужили, и денежки водились. Девочки, блеск золотых сережек с правого сиденья, уверенные дяди с кейсами, беспечные пьяницы… И отец, видно, загляделся лишку на сережки в ушах симпатичной молодки, на нежный профиль ее: улетел в гололед вместе с нею на обочину, и закувыркался там, пока не умер и не взорвался… Печальный момент, ничего не скажешь. А мать надо отправить на житье куда-нибудь в тихое место, типа Финляндии: снять дом, отвалить денег на счет, навещать… Не в Армению же, на самом деле, ей ехать! Она до сих пор благодарит Бога, что не живет там теперь.

Да нет, не станут доискиваться, куда пропал сундук. Это же надо шебутиться, чего-то делать, отрываться от своего корыта – кому охота? И бабе с ее напарником, мужем ли – тоже нет смысла поднимать заваруху: поймет и дурак, что ничем хорошим это для них не закончится.

Самое, значит, главное теперь – не упускать из виду ни одного из этой четверки! Следить и следить. А еще, как говорил гаражный радиаторщик из интеллигентных полубомжей: «Ждать и надеяться!»

Отворилась дверь; вошел Богдан. Глаза его блуждали.

– Ты Клыча не видел? – спросил он.

– Нет, а чего? – Фаркопов сунул пропахшие вяленой рыбой листки под матрац, повернулся на узкой койке.

– Девка у него пропала, Любка эта несчастная.

– Куда пропала?

– Кто бы знал! Наверно, ее этот фермер, Иван, к себе увез. А Клыч его резать побег.

Жизнь продолжалась, и она была интересной!