Текст книги "Аламут (ЛП)"

Автор книги: Владимир Бартол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

Павильоны были практически утопающими в цветах. В центре каждого из них журчал фонтан, струи воды которого падали во все стороны и сверкали тысячами радужных жемчужин. На низких позолоченных столах стояли блюда, расставленные на серебряных и золотых подносах. Тушеная птица, запеченная рыба, изысканные десерты и целые стопки разнообразных фруктов – фрукты, дыни, апельсины, яблоки, груши и виноград. Вокруг каждого стола стояло по шесть кувшинов с вином. По бокам стояли блюда с молоком и медом.

Во время пятой молитвы Ади в последний раз гребла Апаму из сада в сад. Она внимательно осмотрела все, а затем дала последние указания. Она вручила Мириам, Фатиме и Зулейке по два маленьких шарика для усыпления посетителей – второй на случай, если первый окажется не совсем эффективным. Уходя, она обратилась к ним.

"Не давайте мальчикам возможности задавать слишком много вопросов. Займите их чем-нибудь. Прежде всего, напоите их, потому что Сайидуна справедлива и строга".

Как только она ушла, девушки поняли, что приближается решающий момент. Их руководители велели им выпить по чаше вина, чтобы подкрепить свое мужество.

Павильон Фатимы был самым оживленным. Девушки подавляли свое нервное нетерпение криками и смехом. Волшебное освещение и вино сделали свое дело. Их страх рассеялся. Предстоящий визит вызывал не более чем дрожь от предвкушения незнакомого приключения.

"Его зовут Сулейман, и Сайидуна сказала, что он красив", – заметила Лейла.

"По-моему, ты и так за ним увязалась", – фыркнула Сара.

"Смотрите, кто заговорил, самый рогатый в этой компании".

"Пусть Халима начнет, – предложила Ханум.

Но Халима была на взводе.

"Нет, нет, я точно не буду".

"Не бойся, Халима, – утешила ее Фатима. "Я отвечаю за наш успех, и я скажу каждой из вас, что делать".

"В кого из нас он влюбится?" спросила Айша.

"Твои хитрости тебе не очень-то помогут", – принизила ее Сара.

"А ваша черная кожа и того меньше".

"Перестаньте спорить, – успокоила их Фатима. "Неважно, в кого он влюбится. Мы служим Сайидуне, и наш единственный долг – выполнять его приказы".

"Я думаю, он влюбится в Зайнаб", – сказала Халима.

"Почему ты так думаешь?" сердито спросила Сара.

"Потому что у нее такие красивые золотистые волосы и такие голубые глаза".

Зайнаб рассмеялась.

"Как ты думаешь, он будет красивее Сайидуны?" продолжала Халима.

"Посмотрите на эту маленькую обезьянку", – воскликнула Фатима. "Теперь она влюбилась в Сайидуну".

"Я думаю, он красивый".

"Халима, хотя бы сегодня не упрямься. Саидуна не для нас. Ты не должна говорить о нем в таком тоне".

"Но он влюбился в Мириам".

Сара была в ярости.

"А вы влюбились в Мириам?"

"Никогда больше не говори ничего подобного!" Фатима тоже отругала ее.

"Как он будет одет?" поинтересовалась Айша.

Сара широко улыбнулась.

"Одетый? Конечно, он будет голым".

Халима выставила руки перед собой.

"Я не буду на него смотреть, если это так".

"Послушай!" предложила Шехера. "Давайте сочиним для него стихотворение".

"Хорошая идея! Фатима, вперед".

"Но мы его еще даже не видели".

"Фатима боится, что он не будет достаточно красив, – рассмеялась Сара.

"Не дави на меня, Сара. Я попробую. Как насчет этого: Красавчик Сулейман пришел в рай..."

"Глупышка!" воскликнула Зайнаб. "Сулейман – это герой, который сражался с турками. Лучше было бы сказать: Бесстрашный воин Сулейман пришел в рай..."

"Ну разве это не поэзия!" Фатима вздрогнула. "Забавно, что ты не вывихнула себе язык... А теперь послушай: Смелый серый сокол Сулейман прилетел в рай. Увидел прекрасную Халиму и не поверил своим глазам".

"Нет! Не пишите меня в поэму!"

Халима была в ужасе.

"Глупый ребенок! Не будь таким серьезным. Мы просто играем".

Девочки вокруг Зулейки были более озабочены. Джада едва держалась на ногах, а маленькая Фатима отступила в самый дальний угол, как будто там ей было безопаснее. Асма задавала множество глупых вопросов, а Ханафия и Зофана спорили по пустякам. Только Рокайя и Хабиба сохраняли спокойствие.

Зулейка была полна нетерпеливого предвкушения. Честь возглавить секцию была ей по плечу. Она мечтала о том, как неизвестный красавец Юсуф влюбится в нее и только в нее, презрев всех остальных. Среди стольких девиц она будет избранной. И она заслужила это, в конце концов. Разве не была она самой красивой, самой сладострастной из всех?

Когда она выпивала свой кубок вина, то становилась очень мягкой. Она была слепа ко всему, что ее окружало. Она взяла арфу и стала перебирать струны. В своем воображении она видела себя любимой и желанной. Она очаровывала, покоряла и, сама того не осознавая, постепенно влюбилась в незнакомца, которого они ждали.

Несмотря на всю роскошь, вокруг Мириам все было мрачно и безрадостно. Девушки в ее павильоне были одними из самых застенчивых и менее самостоятельных. Они хотели бы прижаться к Мириам и попросить у нее поддержки. Но Мириам была отстранена от них своими мыслями.

Она не думала, что осознание того, что Хасан ее не любит, так сильно на нее повлияет. И, возможно, даже не это было истинной причиной ее боли. Хуже всего было то, что она была для Хасана лишь средством, инструментом, который помог бы ему достичь какой-то цели, не имеющей ничего общего с любовью. Спокойно, без ревности, он передавал ее на ночь другому.

Она знала мужчин. Моисей, ее муж, был стар и отвратителен. Но и без ее слов ей было ясно, что он скорее умрет, чем позволит другому мужчине прикоснуться к ней. Мухаммед, ее любовь, рисковал жизнью и погиб, чтобы заполучить ее. Когда позже ее продали в Басру, она не теряла надежды, что любой хозяин, купивший ее, не подпустит к ней другого мужчину, даже если она рабыня. Она сохранила эту веру в себя и тогда, когда стала собственностью Хасана. Его сегодняшнее решение потрясло основы ее уверенности в себе и унизило до глубины души.

Она бы заплакала, если бы могла. Но ее глаза словно больше не были способны на слезы. Ненавидела ли она Хасана? Ее чувства были странно сложными. Сначала было ясно, что у нее нет другого выбора, кроме как броситься в Шах-Руд. Потом она решила отомстить. Но и это желание угасло, уступив место глубокой печали. Чем больше она думала об этом, тем больше понимала, что поведение Хасана было абсолютно последовательным. Его взгляды, полные презрения ко всему, что массы считали священным и неоспоримым, его двойственное отношение ко всем общепринятым знаниям, его абсолютная свобода мысли и действий – разве все это не очаровывало и не раздражало ее бесчисленное количество раз? Это были слова. Сама она была слишком слаба, чтобы осмелиться или суметь воплотить их в жизнь. Она также не предполагала, что он настолько силен.

Теперь она начала понимать и эту его сторону. В каком-то смысле он был расположен к ней, и, возможно, она ему даже нравилась. Она чувствовала, что должна уважать его. Для него интеллектуальное понимание чего-то было в то же время повелением воплотить это в жизнь. Его интеллектуальные выводы также были обязательствами. Сколько раз она говорила ему, что больше не способна никого по-настоящему любить, что ни во что не верит и не признает существования универсальных законов поведения? Она вела себя так, словно давно избавилась от всех предрассудков. Разве своим последним решением он не показал, что верит ей? Что он ее уважает?

Для нее больше ничего не было ясно. О чем бы она ни думала, как бы ни пыталась понять все это, в конечном итоге она осталась с болью, с осознанием того, что ее унизили и что для Хасана она была всего лишь объектом, который он мог перемещать, как ему заблагорассудится.

Она осторожно пила больше вина, чем следовало, и опустошала кубок за кубком. Но ей казалось, что она становится все трезвее и трезвее. Внезапно она поняла, что действительно кого-то ждет. Странно, но за все это время она ни разу не вспомнила об ибн Тахире. Хасан рассказывал ей, что он был необыкновенно умным и поэтом. На нее нахлынуло какое-то странное чувство, словно ее коснулось невидимое крыло. Она вздрогнула, почувствовав близость судьбы.

Она взяла в руки арфу и провела пальцами по струнам. Она застонала, пронзительно и тоскливо.

"Как она прекрасна сегодня", – прошептала Сафия. Она взглянула на Мириам.

"Когда ибн Тахир увидит ее, он сразу же влюбится", – прокомментировала Хадиджа.

"Как это будет здорово", – обрадовалась Сафия. "Давайте сочиним для них стихотворение".

"Вы бы хотели, чтобы он влюбился в нее настолько сильно?"

"Безусловно".

Без лишних слов великие даяки проводили Хасана на вершину башни. Выйдя на площадку, они заметили тусклое свечение, ослаблявшее свет звезд с той стороны, где располагались сады. Вместе с Хасаном они поднялись на крышу башни и заглянули за край.

Три павильона погрузились в море света. Они были освещены изнутри и снаружи. Сквозь стеклянные башни и стены было видно все, что в них движется, бесконечно уменьшаясь в размерах.

"Ты мастер, которому нет равных", – сказал Абу Али. "Я бы сказал, что ты поклялся вывести нас из одной неожиданности в другую".

"Это как волшебство из "Тысячи и одной ночи", – пробормотал Бузург Уммид. "Даже самые серьезные сомнения исчезают перед лицом твоих способностей".

"Подожди, не хвали меня слишком рано", – рассмеялся Хасан. "Видимо, наша молодежь все еще спит там, внизу. Занавес еще даже не поднят. Мы не увидим, стоила ли работа того, пока это не произойдет".

Он рассказал им об устройстве садов и о том, кто из троицы находится в том или ином павильоне.

"Для меня совершенно непонятно, – сказал Абу Али, – как вам пришла в голову идея этого плана. Единственное объяснение, которое я могу придумать, – это то, что тебя, должно быть, вдохновил какой-то дух. Но не Аллах".

"О, это точно был не Аллах", – ответил Хасан, улыбаясь. "Скорее, наш старый друг Омар Хайям".

Он рассказал своим друзьям о том, как двадцать лет назад навестил его в Нишапуре и как невольно послужил источником вдохновения для его сегодняшнего эксперимента.

Абу Али был поражен.

"Ты хочешь сказать, что у тебя с тех пор был этот план? И ты не потерял рассудок? Клянусь бородой мученика Али! Я бы и месяца не продержался, если бы придумал что-нибудь столь великолепное. Я бы бросился воплощать его в жизнь и не сдавался, пока не добился бы успеха или не потерпел поражение".

"Я решил, что сделаю все возможное, чтобы не потерпеть неудачу. Подобная идея растет и развивается в душе человека, как младенец в теле матери. Сначала она совершенно беспомощна, у нее нет четких очертаний, она просто вызывает страстное желание, которое заставляет вас упорствовать. Оно обладает огромной силой. Постепенно она преследует и овладевает своим носителем, так что он не видит и не думает ни о чем другом, кроме нее. Его единственное желание – воплотить его, принести в мир это удивительное чудовище. С такой мыслью в нутре вы действительно похожи на безумца. Вы не спрашиваете, правильно это или нет, хорошо это или плохо. Вы действуете по какому-то невидимому приказу. Все, что вы знаете, – это то, что вы средство, подчиняющееся чему-то более могущественному, чем вы сами. Будь эта сила небесами или адом, вам все равно!"

"Значит, все двадцать лет ты даже не пытался осуществить свой план? У тебя даже не было души, с которой можно было бы поделиться?"

Абу Али не мог этого понять. Хасан только рассмеялся.

"Если бы я поделился своим планом с вами или с кем-то из моих друзей, вы бы сочли меня дураком. Не стану отрицать, что в своем нетерпении я все же попытался его осуществить. Преждевременно, конечно. Потому что впоследствии я всегда понимал, что препятствия, возникающие на моем пути, удерживают меня от необратимых ошибок. Первая попытка осуществить свой план была предпринята вскоре после того, как Омар Хайям предоставил его мне. Он посоветовал мне обратиться к великому визирю, чтобы тот исполнил свой юношеский обет и помог мне продвинуться по службе, как он уже сделал это для Омара. Низам аль-Мульк, как я и ожидал, оказал мне услугу. Он рекомендовал меня султану как своего друга, и я был принят при дворе. Можете себе представить, что я был более занятным придворным, чем великий визирь. Вскоре я завоевал расположение султана, и он начал продвигать меня вперед других. Конечно, это было лишь зерном на моей мельнице. Я ждал удобного случая, чтобы попросить султана о командовании войсками в какой-нибудь военной кампании. Но я был еще настолько наивен, что не считался с горькой завистью, которую мои успехи вызывали у моего бывшего школьного товарища. Я считал совершенно естественным наше соперничество. Но он воспринимал это как большое унижение. Это проявилось, когда султан захотел получить отчет о всех доходах и расходах своей огромной империи. Он спросил Низама аль-Мулька, как скоро тот сможет собрать все необходимые цифры. "Мне нужно не менее двух лет, чтобы выполнить эту задачу", – прикинул визирь. "Что? Два года? воскликнул я. Дайте мне сорок дней, и у меня будет подробный список, охватывающий всю землю. Только дайте мне ваших чиновников для работы". Мой одноклассник побледнел и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Султан принял мое предложение, и я был счастлив, что у меня появился шанс доказать свои способности. Я привлек к работе всех своих доверенных лиц по всей империи, и с их помощью и помощью султанских чиновников мне удалось в течение сорока дней собрать данные обо всех доходах и расходах в стране. Когда подошел срок, я предстал перед султаном с записями. Я начал читать, но едва успел прочесть несколько страниц, как понял, что кто-то подставил не те списки. Я начал заикаться и попытался по памяти дописать недостающую информацию. Но султан уже заметил мое замешательство. Он вышел из себя, и его губы начали дрожать от ярости. Тогда великий визирь сказал ему: "Мудрые люди подсчитали, что для выполнения этого задания потребуется не менее двух лет. Как же еще отвечать легкомысленному идиоту, который хвастался, что выполнит ее за сорок дней, как не бессвязной болтовней?" Я чувствовал, как он злобно смеется внутри. Я знал, что он разыграл меня. Но с султаном шутки плохи. Я должен был с позором покинуть двор и отправиться в Египет. В глазах султана я так и остался бесстыдным шутом. С тех пор великий визирь живет в страхе перед моей местью и делает все, чтобы уничтожить меня. Так выпал первый шанс осуществить мой план. И я не жалею об этом. Потому что я очень боюсь, что роды были бы преждевременными..."

"Я слышал о вашем споре с великим визирем, – сказал Абу Али. "Но эта история приобретает совершенно иной смысл, когда узнаешь все ее подробности. Теперь я понимаю, почему Низам аль-Мульк – смертельный враг исмаилитов".

"В Египте я столкнулся с более благоприятными условиями. Халиф Мустансир Биллах отправил Бадра аль-Джамали, командира своей телохранительницы, встретить меня на границе. В Каире меня встретили с высочайшими почестями как мученика за дело Али. Вскоре мне стала ясна вся ситуация. Вокруг двух сыновей халифа образовались две партии, каждая из которых хотела обеспечить престол своему ставленнику. Старший сын, Низар, был слабее, как и сам халиф. Закон был в его пользу. Вскоре мне удалось подчинить своему влиянию и его, и его отца. Но я не считался с решимостью Бадра аль-Джамали. Он был защитником младшего сына, аль-Мустали. Когда он понял, что я начинаю затмевать его, он приказал арестовать меня. Халиф был напуган. Я быстро понял, что дело нешуточное. Я отбросил все свои мечты о Египте и согласился сесть на франкский корабль. На этом корабле моя судьба была окончательно решена. В море я заметил, что мы плывем не в Сирию, как обещал Бадр аль-Джамали, а далеко на запад вдоль побережья Африки. Я знал, что все будет потеряно, если меня высадят на берег где-нибудь поблизости от Кайруана. Затем начался один из штормов, характерных для этой части океана. Я тайно получил от халифа несколько мешков с золотыми изделиями. Я предложил один из них капитану, если он изменит курс и высадит меня на берег Сирии. У него было бы прекрасное оправдание, что шторм сбил его с курса. Золото соблазнило его. Шторм становился все сильнее и сильнее. Пассажиры, почти все франки, начали отчаиваться. Они громко молились и отдавали свои души Богу. Я же, напротив, был настолько доволен заключенной сделкой, что сел в уголке и спокойно съел несколько сушеных фиг. Они были поражены моим спокойствием. Они не знали, что мы повернули и направляемся в другую сторону. На их вопросы я ответил, что Аллах сказал мне, что мы высадимся на побережье Сирии и ничего плохого с нами по пути не случится. Это "пророчество" сбылось, и в одночасье они увидели во мне великого пророка. Все они хотели, чтобы я принял их в свою веру. Я был в ужасе от этого неожиданного успеха. Я только что наглядно продемонстрировал себе, какой огромной силой является вера и как легко ее пробудить. Нужно лишь знать немного больше, чем те, кто должен верить. Тогда легко творить чудеса. Это и есть та плодородная почва, из которой вырастает благородный цветок веры. Внезапно мне все стало ясно. Подобно Архимеду, для осуществления моего плана мне понадобится одна-единственная неподвижная точка, и весь мир встанет на дыбы. Никаких почестей, никакого влияния на властителей мира! Только укрепленный замок и средства, чтобы изменить его в соответствии с моей концепцией. Тогда великим визирям и сильным мира сего лучше поберечься!"

Глаза Хасана сверкнули странным угрожающим взглядом. У Абу Али возникло ощущение, что он находится в присутствии опасного зверя, который может напасть в любой момент.

"Теперь у вас есть точка опоры", – сказал он несколько обнадеживающе, но с легким недоверием.

"Да, – ответил Хасан. Он отошел от крепостной стены и прилег на подушки, разложенные на крыше. Он пригласил своих друзей присоединиться к нему. Их ждали куски холодного жаркого, тарелки и кувшины, наполненные вином. Они принялись за еду.

"Я не задумываюсь над тем, чтобы обмануть врага. Но мне не нравится обманывать друга", – неожиданно заговорил Бузург Уммид. Все это время он был молчалив и задумчив. Теперь же мысли неожиданно хлынули из него.

"Если я правильно вас понял, ибн Саббах, – продолжал он, – сила вашего института будет построена на том, что мы обманем федаинов, наших самых исключительных и преданных последователей. Мы будем отвечать за этот обман самым хладнокровным и преднамеренным образом. Чтобы добиться этого, нам придется прибегнуть к беспрецедентной хитрости. Ваша концепция действительно великолепна, но средства для ее реализации – это живые люди, наши друзья".

Словно ожидая такого возражения, Хасан спокойно ответил.

"В сущности, сила любого института зиждется на обманутых последователях. Люди различаются по способностям восприятия. Тот, кто хочет вести их за собой, должен принимать во внимание этот диапазон способностей. Массы хотели чудес от пророков. Они должны были их совершать, если хотели сохранить уважение. Чем ниже уровень сознания, тем сильнее пыл. Поэтому я делю человечество на два принципиально разных слоя: горстка тех, кто знает, что есть на самом деле, и огромные толпы тех, кто не знает. Первые призваны вести за собой, вторые – быть ведомыми. Первые – как родители, вторые – как дети. Первые знают, что истина недостижима, а вторые протягивают к ней руки. Что еще остается делать первым, как не кормить их сказками и выдумками? Что это еще такое, как не ложь и обман? И все же их побуждает к этому жалость. Итак, если обман и хитрость неизбежны для того, чтобы вести массы к какой-то цели, которую вы видите, а они не понимают, то почему бы вам не использовать этот обман и хитрость для построения продуманной системы? В качестве примера я могу привести греческого философа Эмпедокла, который при жизни пользовался практически божественным почитанием своих учеников. Когда он почувствовал приближение своего последнего часа, он взобрался на вершину вулкана и бросился в его пасть. Видите ли, он предсказывал, что будет вознесен на небо живым. Но случайно на краю пропасти он потерял сандалию. Если бы ее не обнаружили, мир мог бы и сегодня верить, что он ушел в мир иной живым. Если хорошенько подумать, он не мог совершить этот поступок из корыстных побуждений. Какая ему была бы польза, если бы после его смерти его ученики поверили в его божественное предположение? Давайте предположим, что он был настолько чувствителен, что не хотел разрушать представление своих верных учеников о своем бессмертии. Он чувствовал, что они ждут от него лжи, и не хотел их разочаровывать".

"Такая ложь, по сути, невинна", – ответил Бузург Уммид после некоторого раздумья. "Но этот трюк, который вы подстроили для федаинов, – вопрос жизни и смерти".

"Ранее я обещал, что подробно расскажу вам обоим о философской основе моего плана", – продолжил Хасан. "Для этого нам необходимо полностью прояснить, что же на самом деле происходит в садах. Давайте разделим это ожидаемое событие на составляющие. У нас есть трое молодых людей, которые могут поверить, что мы открыли для них врата в рай. Если бы они действительно были убеждены в этом, что бы они испытали? Знаете ли вы об этом, друзья? Блаженство, подобного которому не знал ни один смертный".

"Но насколько они будут неправы, – рассмеялся Абу Али, – можем знать только мы трое".

"А какое им дело до того, знаем ли мы?" – ответил Хасан. Хасан ответил. "Может быть, ты знаешь, что случится с тобой завтра? Знаю ли я, что уготовано мне судьбой? Знает ли Бузург Уммид, когда он умрет? И все же эти вещи уже тысячелетиями решены в составе Вселенной. Протагор говорил, что человек – мера всего. То, что он воспринимает, есть; то, что он не воспринимает, не есть. Эта троица там, внизу, собирается испытать и познать рай душой, телом и всеми органами чувств. Так что для них это станет раем. Ты, Бузург Уммид, был потрясен тем заблуждением, в которое я втянул федаинов. Но вы забываете, что мы сами каждый день становимся жертвами заблуждений наших собственных чувств. В этом смысле я ничуть не хуже того мнимого существа над нами, которое, как утверждают различные верования, создало нас. То, что в процессе создания нам были даны ненадежные органы чувств, признавал уже Демокрит. Для него не существует ни цветов, ни звуков, ни сладости или горечи, ни холода или тепла, только атомы и пространство. Эмпедокл догадался, что все наши знания передаются нам через органы чувств. То, что не содержится в них, не содержится и в наших мыслях. Так если наши чувства лгут, как же наши знания могут быть точными, если они берут свое начало в них? Посмотрите на тех евнухов в садах. Мы дали им в охрану самых красивых девушек. У них такие же глаза, как у нас, такие же уши и такие же органы чувств. И все же! Достаточно сделать небольшой надрез в их теле, чтобы их представление о мире полностью изменилось. Что такое для них пьянящий аромат кожи молодой девушки? Отвратительные испарения пота. А прикосновение к упругой девичьей груди? Неприятный контакт с чужой, жирной частью тела. А потайной вход на вершину человеческого желания? Грязный проход для отходов. Вот вам и надежность наших чувств. Слепому безразлично сияние цветущего сада. Глухой человек невосприимчив к песне соловья. Евнух равнодушен к прелестям девы, а идиот воротит нос от всей мудрости мира".

Абу Али и Бузург Уммид не могли удержаться от смеха. Им казалось, что Хасан взял их за руки и ведет по крутой, винтовой лестнице в глубокую, темную пропасть, в которую они никогда раньше не осмеливались заглянуть. Они чувствовали, что он, должно быть, тщательно продумал все, о чем говорил им сейчас.

"Видите ли, если кто-то, как я, например, по-настоящему осознал, – продолжал Хасан, – что ничто из того, что он видит, чувствует или воспринимает вокруг, не является надежным; если у него случилась вспышка осознания того, что со всех сторон его окружает лишь неопределенность и неясность и что он постоянно становится жертвой заблуждений, то он уже не считает их чем-то враждебным человеку, а скорее жизненной необходимостью, с которой рано или поздно придется примириться. Заблуждение как один из элементов всей жизни, как нечто, что не является нашим врагом, как одно из множества средств, с помощью которых мы все еще можем действовать и продвигаться вперед – я вижу в этом единственно возможный взгляд тех, кто достиг какого-то высшего знания. Гераклит рассматривал Вселенную как некую свалку, нагроможденную без всякого плана и регулируемую временем. Время подобно ребенку, который играет с разноцветными камешками, складывая их в кучу, а затем снова рассыпая. Какое возвышенное сравнение! Время подобно линейке, подобно художнику. Их страсть к строительству и творчеству отражает бесцельную волю, управляющую мирами. Оно призывает их к жизни, а затем снова толкает в небытие. Но пока они существуют, они уникальны, самодостаточны и покорны своим строгим законам. Именно в таком мире мы живем. Мы подчиняемся законам, которые в нем царят. Мы являемся его частью и не можем из него выйти. Это мир, в котором ошибки и заблуждения являются важными факторами".

"Всемилостивый Аллах!" воскликнул Абу Али. "Я бы сказал, что ты тоже построил мир, в котором действуют уникальные законы, Хасан! Ты построил свой собственный мир, красочный, странный и ужасный. Аламут, это твое творение, ибн Саббах".

Он рассмеялся и заставил улыбнуться и Хасана. Бузург Уммид смотрел на командира и слушал его, обдумывая сказанное и удивляясь. Он постепенно погружался в совершенно незнакомые и чуждые ему области.

"В твоей шутке есть доля правды, Абу Али, – продолжил Хасан с прежней улыбкой. "Я уже рассказывал вам внизу, что пробрался в мастерскую Творца и наблюдал за его работой. Предположительно, из жалости он скрыл от нас наше будущее и день нашей смерти. Мы делаем то же самое. Где, черт возьми, написано, что наша жизнь на этой планете не является такой же иллюзией?! Только наше сознание решает, является ли что-то "реальностью" или просто сном. Когда федаины снова проснутся, если они узнают, что были в раю, значит, они были в раю! Ведь между реальным и нереальным раем, по сути, нет никакой разницы. Где бы вы ни осознавали, что были, там вы и были! Разве их удовольствия, их радости не будут столь же велики, как если бы они были в настоящем раю? Эпикур мудро сказал, что избегание боли и страданий и стремление к удовольствиям и личному комфорту – единственные модели человеческой жизни. Кто же испытает большую долю счастья, чем наши федаины, которых мы перенесли в рай? Серьезно! Что бы я отдал, чтобы оказаться на их месте! Хоть раз осознать, что наслаждаюсь райскими наслаждениями!"

"Какой софист!" воскликнул Абу Али. "Если бы вы посадили меня на дыбу и попытались убедить, как вы это делаете сейчас, что мне там уютнее, чем на мягкой пуховой перине, у бороды Исмаила, я бы сам себя рассмеял".

Хасан и Бузург Уммид разразились хохотом.

"Пора посмотреть, чем занимаются наши герои", – наконец сказал Хасан.

Они поднялись и вышли на крышу дома.

"Все по-прежнему тихо", – подытожил Бузург Уммид. "Давайте вернемся к нашему разговору. Ибн Саббах, вы сказали, что хотели бы осознавать, что были в раю. Что необычного испытают федаины, даже если у них будет такое осознание? Они будут есть пищу, которую могли бы есть и в другом месте, и наслаждаться девушками, как тысячи других под солнцем".

"Не надо!" ответил Хасан. "Для простого смертного нет разницы, где он гость – в королевском дворце или в простом караван-сарае, даже если в обоих местах ему подают одну и ту же еду. Он также знает, как отличить принцессу от доярки, как бы похожи они ни были в остальном. Потому что наши удовольствия зависят не только от наших физических чувств. Это очень сложное явление, на которое влияет целый ряд обстоятельств. Дева, которую вы видите как вечно девственную хоури, доставит вам совсем другое удовольствие, чем та, которую вы видите как купленную рабыню".

"Только что ты напомнил мне об одной детали, – сказал Абу Али, прерывая его. "В Коране сказано, что райские девы никогда не теряют невинности. Вы это учли? Будь осторожен, чтобы весь твой план не рухнул из-за такой мелочи".

Хасан громко рассмеялся.

"Там не так уж много девственности, – ответил он, – и это одна из причин, по которой я послал за Апамой из Кабула. Поверьте, ее репутация лучшей любовницы от Кабула до Самарканда была вполне заслуженной. Скажу вам, что после дюжины любовников она осталась такой же нежной, как шестнадцатилетняя дева. Она знала секрет любви, который кажется совершенно простым, когда вам его объясняют. Но если вы не знаете о нем, то вполне можете поверить в вечную, самообновляющуюся девственность. Это минеральное соединение, которое при правильном применении в виде раствора стягивает кожу и может легко привести новичка к ошибочному предположению, что он имеет дело с нетронутой девственницей".

"Если ты и об этом подумал, то ты – воплощение Сатаны", – сказал Абу Али, смеясь.

"Смотрите! Один из федаинов проснулся!" воскликнул Бузург Уммид.

Все трое затаили дыхание. Через стеклянную крышу они увидели, как девушки окружили юношу, который, судя по всему, что-то им рассказывал.

"Это Сулейман", – сказал Хасан, инстинктивно понизив голос, словно опасаясь, что его могут услышать в саду. "Он первый смертный, который пробудился в раю".

Когда евнухи внесли Сулеймана в павильон, вокруг Фатимы воцарилась гробовая тишина. Бесшумно взяв его за ноги и плечи, они уложили его на подушки. Затем, так же бесшумно, они ушли с пустой подстилкой.

Девушки едва осмеливались дышать. Они смотрели на тело, задрапированное черным покрывалом. Зайнаб шепнула Фатиме, что она должна раскрыть их спящего гостя.

Фатима подошла к нему на цыпочках, наклонилась, чтобы снять покрывало, и так и осталась стоять, не двигаясь. Сколько бы она ни ожидала, она не представляла, что Сулейман окажется таким красивым. У него были румяные, как у девушки, щеки, едва прикрытые легким пухом. Его вишнево-красные губы были слегка приоткрыты, и сквозь них просвечивал ряд жемчужно-белых зубов. Ресницы были длинными и густыми и отбрасывали на щеки тонко очерченные тени. Он лежал на боку, подложив одну руку под тело, а другой слегка придерживая подушки.

"Как он тебе нравится, Халима?" Ханум спросила приглушенным голосом.

"Он мне уже безразличен".

"Осторожно! Вы двое собираетесь пожирать его глазами".

Сара тихо усмехнулась.

"Ты бы уже сделала это, если бы только могла, – поддразнила ее Зайнаб.

"Смотрите, кто говорит!"

Фатима взяла в руки арфу и стала щипать ее за струны. Увидев, что Сулейман еще спит, она стала смелее и начала петь вполголоса.