Текст книги "Паутина грез"

Автор книги: Вирджиния Эндрюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Наверное, я побледнела, не знаю, но мать Люка вдруг перестала улыбаться и с упреком взглянула на сына. Он бросил на пол мой чемодан и ласково обнял меня.

– Не горюй, Ангел, у тебя будет и настоящий туалет, и даже ванная комната. Очень скоро, поверь. Я подзаработаю еще немного деньжат и сразу примусь за постройку дома в долине, вот увидишь.

– Ты знаешь, как готовить кроличье рагу? – поинтересовалась у меня Энни. Тут я увидела на столе перед ней небольшой деревянный ящик, где в ледяной крошке лежали битые кролики. Я сглотнула подступивший к горлу комок. – Сейчас обдеру их и поделюсь своим знаменитым рецептом.

– Мать готовит кролика как никто другой, – вставил Люк.

– Я ни разу не пробовала кролика, – через силу произнесла я.

– Тогда ты оценишь по достоинству это блюдо, – сказал он.

Я кивнула и оглянулась, чтобы отвлечься. Родители Люка были беднейшими людьми, каких я только видела, но они жили достойно и полноценно. Тоби Кастил олицетворял собой доброту, заботу, участие, а Энни – гордость и силу. Я сознавала это, несмотря на усталость, смущение и даже испуг. Вышло так, что судьба бросала меня в очередной омут испытаний, и это тогда, когда я ожидала, что шагну в волшебные двери безмятежного счастья. Однако теперь я видела, что Уиллис – не место для слез и вздохов. Здесь существует одно – труд, тяжкий повседневный труд, без которого борьба за жизнь будет проиграна вчистую. Может быть, неплохо, что мне предстоит несладкая доля. Может быть, я стану сильнее, гибче, крепче и тогда смогу выдержать все, что ни пошлет мне коварная жизнь, увы, полная лишений и зла. Уж это я познала на собственной шкуре.

– Надо еще картошку почистить, – сказала Энни, указывая на корзину в углу кухни.

– Давайте почищу, – вызвалась я, хотя никогда не занималась этим. Она скептически глянула на меня, чем только раззадорила мое самолюбие. – Где картофельный скребок?

Мать Люка снова улыбнулась:

– У нас в хозяйстве не водится всяких мудреных приспособлений, Ангел. Бери вон тот ножик да работай: но смотри, глубоко не срезай. А ты, Люк, отнеси ее вещи за штору.

– За штору? Но где же вы с отцом будете спать? – с тревогой и недоумением спросил Люк.

– Мы и на полу прекрасно выспимся, верно, отец? Нам не впервой.

– Что правда, то правда, – подтвердил старый Кастил.

– Но…

– Ты бы не препирался, Люк. Насколько я вижу, вы затеяли ребенка заводить. Если уже не завели. – Энни пристально посмотрела мне в лицо, будто по глазам могла узнать, беременна я или нет. – Все Кастилы зачаты на постели, – добавила она. – Молю Бога и надеюсь, чтобы так было во веки веков.

– Ладно, мать.

Люк отодвинул штору, за которой скрывалась старомодная пружинная кровать с несколькими тюфяками и одеялами. Ложе не имело ничего общего даже с кроватью в дешевом мотеле, где мы провели позапрошлую ночь, но именно эта постель должна была стать для нас брачной. Так уж распорядилась жизнь.

Не было на свете явлений более противоположных, чем Фартинггейл и Уиллис. Я вырвалась из Фарти и в бегстве своем зашла настолько далеко, что мать и Таттертон, казалось, остались в другой галактике. Новый мир встречал меня так сурово, что я была в шоке, но твердо решила никогда не возвращаться назад.

Несмотря на грубоватую манеру держаться и строгий, придирчивый взгляд. Энни Кастил оказалась прекрасной собеседницей. Она внимательно слушала долгий рассказ о моей жизни. В ее глазах было не только удивление или интерес, я видела в них искреннее сочувствие. Конечно, я не стала говорить ей о том, что Таттертон изнасиловал меня. Ведь Люк хотел скрыть от родителей тайну моей беременности. Но Энни непременно хотела знать, почему я сбежала из родного дома, и я объяснила, что новый мамин муж преследовал меня, а мать всю вину за это переложила на свою дочь.

– Без отца, который мог бы защитить меня, без матери, которая во всем доверяла бы мне, я почувствовала себя совершено одинокой и решила уйти навсегда. Я собралась к бабушке, но по дороге встретила Люка. И все изменилось. Мы полюбили друг друга.

Энни с пониманием кивнула и вручила мне пучок моркови, которую требовалось помыть и почистить. Но разговор наш не прервался. Когда я упомянула о своем кукольном портрете, то есть об Ангеле, Энни велела мне оставить работу и немедленно достать из чемодана свою подружку. Она хотела своими глазами увидеть, чем же тешат себя богатые. При одном взгляде на Ангела глаза женщины вспыхнули восхищением. Она призналась, что никогда не видела такой красоты.

– Я была еще малышкой, когда папа вырезал мне куколку из полешка. Дорогих игрушек у нас не водилось. Но таких диковинок я даже в магазинах Уиннерроу не видала. А уж после свадьбы стало совсем не до кукол. Девчонок-то у нас нет, одни мальчишки. Шестеро. Не сразу я свыклась с мыслью, что дочки у меня не будет. Зато надеюсь, что вы с Люком родите нам девчоночку, – с затаенным трепетом произнесла Энни. И я поняла, что эта простая, грубоватая женщина – самая добрая и ласковая из всех, кого я знала. Я от души жалела ее, жалела, что ей выпала такая тяжелая доля, что не было у нее возможности красиво одеваться, делать модные прически, маникюр, макияж. Но ее счастье составляли иные радости.

– Я тоже надеюсь на это, Энни, – откликнулась я.

Она задумчиво посмотрела на меня, а потом быстро проговорила:

– Если хочешь, можешь звать меня матерью. – Улыбка засияла на моем лице. – Ладно, давай мясом займемся. Насколько я знаю наших парней, они вот-вот начнут от голода топать ногами.

– Конечно, мама.

Много открытий совершила я в тот день: впервые воспользовалась деревенским туалетом, сидела за дощатым обеденным столом и ела еду, о которой прежде не подозревала. Но это было на редкость вкусно. После обеда папаша Кастил вновь взялся за банджо, они с Люком даже спели несколько песен. Домашней выпивки они употребили довольно много, и скоро я заметила, что оба изрядно захмелели. Кастил потащил сына танцевать джигу. Они уж совсем разошлись, когда Энни резко выговорила обоим за глупое поведение. Люк сразу обернулся на меня, и я тоже покачала головой. Этого оказалось достаточно, чтобы он успокоился и даже протрезвел.

Было уже совсем поздно, когда мы с Люком вышли на крыльцо – послушать звуки ночи. В чаще ухали совы, квакали на далеком болотце лягушки, приглушенно трещали кузнечики и даже взвизгивали койоты. Но в этих песнях горного леса не было ничего грозного, наоборот, я ощущала мир и покой. Ведь рядом сидел Люк, он крепко держал меня за руку, мы вместе смотрели на звезды, вдыхали ночную прохладу. Ни глухая чаща, ни убогая хижина не пугали меня, я была счастлива сбросить иго Фартинггейла.

Когда мы забрались под стеганое теплое одеяло, я поцеловала Люка и жарко прижалась к нему. Он задрожал, загорелся, но не взял меня так, как полагается мужу в первую брачную ночь.

– Нет, мой Ангел, – прошептал он. – Мы подождем, когда ты родишь, когда у нас будет свой дом, где мы сможем творить любовь вдали от чужих ушей.

Я поняла, что он имеет в виду. Старые пружины скрипели, стоило кому-нибудь из нас лишь повернуться. А с другой стороны шторы спали родители Люка… Папаша Кастил храпел, под крыльцом, как и обещала Энни, хрюкали поросята, а в поленнице около двери что-то скреблось. Потом я услышала, как зашипела кошка, – и все смолкло, только ветер свистел в щелях крыши да шуршали листвой деревья в ночном лесу.

Заветный папашин сидр усыпил Люка очень быстро, а я ворочалась еще долго, прежде чем увидела первый сон, приснившийся мне под небом Уиллиса.

Утром Люк встал ни свет ни заря и отправился в Уиннерроу в поисках плотницкой работы. Старый Кастил пошел на заработки к фермеру по имени Берл – он помогал в постройке нового сарая, а мы с Энни остались при хозяйстве. После завтрака она уселась вязать, а я решила взять ведро, тряпку и мыло и по возможности вымыть дом. Мать позабавили мои попытки заняться черной работой, но, увидев, что я протерла окна и до блеска начистила кухню, она одобрительно покивала головой.

Потом мы с ней отправились в огород на борьбу с сорняками. Она стала вспоминать свою жизнь – детство, юность, замужество, которые провела в Уиллисе. Поведала и о своих сыновьях и с особой болью говорила о тех двоих, попавших в тюрьму.

– Да, мы бедняки и звезд с неба никогда не хватали, – сказала Энни, – но мы люди честные. Самогон у нас, конечно, варят, но и государство этим в открытую занимается. Более того, гоняют нас только из-за того, что мы составляем конкуренцию большим бизнесменам. Но ведь по их диким ценам бедный человек не может бутылку купить. Глядишь, никто и не пил бы, если бы не наши самогонщики. Нет, ты не думай, что я выпивох оправдываю. Напротив! Именно это зелье и довело до беды моих мальчиков, но мне обидно за наш народ. Эти жирные богачи готовы несчастного горца за бочонок самогона со свету сжить, понимаешь, Ангел?

– Да, мама.

– Хм, – заметила она, изучая результат моей работы. – Похоже, из тебя выйдет настоящая хозяйка. По крайней мере, руки ты не боишься испачкать.

Чудно, но я загордилась. Еще я подумала о том, какое лицо было бы у моей мамаши, окажись она сейчас рядом. Она начинала помирать, если в Фартинггейле ей попадалась пыльная тряпка, а тут я стояла с руками, черными от влажной земли! Меня это не смущало, я не испытывала отвращения, но мне хотелось к возвращению Люка привести себя в порядок. Для него я должна быть красавицей.

– Да, мама, только я считаю, руки надо почаще мыть, что я и сделаю. А потом обязательно смажу их лосьоном, вы не против?

Энни засмеялась:

– Да мажь чем хочешь! Черт возьми, ты думаешь, что мне не хочется выглядеть, как фасонистые дамочки в долине? Еще как хочется…

– Может, придумаем что-нибудь вместе, а, мама? – предложила я. – К вечеру я вас причешу по-другому, вы смажете руки кремом и сразу почувствуете себя иначе.

Энни искоса взглянула на меня:

– Да? Может быть…

Казалось, ее смущала сама идея заняться своей внешностью, но все же она доверилась мне, и я с удовольствием занялась густыми волосами Энни, расчесала их и даже немного взбила на макушке. Потом мы с ней вытащили из сундука одно из ее любимых платьев, нарядились и стали ждать возвращения мужчин. Первым появился Тоби Кастил.

– Что происходит? – изумился он, заметив на крыльце нарядную парочку. – Разве нынче воскресенье?

– Значит, мне, по-твоему, только по воскресеньям позволяется выглядеть хорошо, а? Эх ты, Тоби Кастил… – с вызовом бросила Энни. Он смутился и в растерянности оглянулся на меня, будто ожидая подсказки. Мужчина не сразу сообразил, за что ему вдруг досталось. – Тебя не затруднит поскорее умыться и переодеться в приличный костюм? Ты же у меня еще парень хоть куда!

– Я-то? А как же! Что правда, то правда. – Кастил лукаво подмигнул мне.

– Да-да, Тоби, вы мужчина в самом расцвете, – согласилась я.

Он просиял. После этого, не откладывая, умылся дождевой водой и переоделся в воскресную одежду, «выходной костюм», как он его называл. Скоро мы уже втроем сидели перед домом и ждали Люка, чтобы вместе ужинать.

Прошло совсем немного времени, и из рощи донесся рев пикапа, который пробирался по ухабистой дороге. Чуть ли не каждую секунду пронзительно взвизгивала сирена.

– О-хо-хо, – вздохнула Энни и пытливо глянула в мою сторону. У меня сразу затрепетало сердце. Что происходит? Что означает этот концерт?

Машина, неистово завывая и гудя, вырвалась на лужайку перед домом. Из кабины, забыв захлопнуть дверцу, выскочил Люк. К груди он прижимал шестибаночную упаковку пива, три ячейки которой были уже пусты.

– С праздником! – завопил он и залился хохотом.

– Какого черта… – пробурчал Тоби.

– Это ты у него спроси! – отрезала мать.

Люк остановился, покачиваясь и глупо улыбаясь. Он увидел нас – наряженных и причесанных.

– Вот это да! Гляньте-ка на них! – воскликнул он, будто рядом были еще другие люди. – Ого, да сегодня у всех праздник…

– Послушай, Люк Кастил! – Я встала и решительно вышла вперед. – Как ты смеешь являться домой в таком виде? Во-первых, ты мог налететь в своей машине на скалу или на дерево, а во-вторых, ты так гнусно и глупо выглядишь, что я сейчас заплачу.

– Чего?

– Говори-говори, – поддержала меня Энни.

– Мы только-только начинаем жить, устраивать свой дом, а ты приходишь домой пьяный! – Я развернулась и, едва сдерживая слезы, вбежала в хижину.

– Чего? – вслед мне протянул Люк.

Но я, не оборачиваясь, рухнула на кровать и разревелась.

Минуту спустя Люк был рядом. Он опустился на колени и провел рукой по моим волосам.

– Ну, Ангел, ну что ты… – пробормотал он. – Я просто отметил свой первый рабочий день и вас хотел поздравить. Потом я нашел лавку, где дешево продаются стройматериалы, мы сможем быстро начать постройку нашего дома…

– Мне нет дела до этого! Если у тебя радость и ты хочешь отметить что-нибудь, почему бы тебе не дождаться семейного ужина? Я уже говорила тебе, Люк, что мне не нравится твое пристрастие к выпивке, ты обещал отказаться от этого, и вот пожалуйста! Вот, оказывается, чего стоит твое слово.

– Я знаю, Ангел, я знаю. Я виноват, я дурак. Прости меня, – заговорил он уже нормальным голосом. – Я сейчас возьму оставшиеся банки и брошу их об скалу, – пообещал он. – А если ты не простишь меня, то и сам брошусь за ними.

– Люк Кастил! – Я со слезами повернулась к нему. – Не смей никогда так говорить! Никогда! – Мои глаза сверкали.

Люк был искренне удивлен моей вспышкой.

– Господи, какая же ты красивая, даже когда сердишься, – помолчав, протянул он. – Вот уж не думал, что ты умеешь сердиться, но я и не хочу, чтобы ты сердилась. Клянусь. – Люк встал и поднял руку. – Клянусь, что никогда не сяду за руль нетрезвым. Веришь мне?

– Ах, Люк, любимый, ты же знаешь, что верю! – горячо отвечала я, и мы обнялись и поцеловались.

– Между прочим, у меня в кузове несколько кубов отличных досочек, – объявил он. – И я не откладывая, собираюсь пустить их в дело.

Мы вышли во двор, и Люк принялся разгружать машину. Энни с явным одобрением посмотрела на меня. Ей понравилось, как быстро я сумела привести Люка в чувство. Затем она повернулась к сыну:

– Зачем тебе доски?

– Буду делать новый туалет, – важно заявил Люк, и его мать с отцом не выдержали, расхохотались.

– Смейтесь, смейтесь, – отозвался он. – Вот когда увидите, что это будет за дворец, тогда и оцените.

Люк вложил в эту нехитрую работу всю душу, и скоро во дворе появилось крепкое и складное сооружение. Муж утеплил его и даже выкрасил изнутри в белый цвет. Основным его требованием стало название – только туалет, никаких уборных. Мы, домашние, даже подсмеивались над ним.

– Пойду почищу уборную, о, прошу прощения, туалет, – не скрывая иронии, говорила Энни, на что Люк только улыбался и укоризненно качал головой.

Лето уступило место осени. Люк неустанно обустраивал старую родительскую хижину – ему необходимо было практиковаться в плотницком деле. Он соорудил несколько шкафчиков и полок для кухонной утвари, укрепил крыльцо, сделал новые ступеньки. К первым холодам в стенах и на крыше были заделаны все щели. Но по мере того как мастерство Люка совершенствовалось, он все больше пропадал на городских работах. Он все чаще и чаще возвращался домой поздно вечером и уставал так, что едва хватало сил съесть ужин, однако несколько раз я замечала, что от него пахнет спиртным. На мои вопросы Люк отвечал, что пропустил стаканчик, чтобы взбодриться и дотянуть до вечера.

– Они требуют, чтобы я работал за двоих, Ангел, – однажды признался он. Мы шли тогда по лесу – я заставила его прогуляться. Среди внезапно расступившихся деревьев мелькнул вечерний свет, и мы ступили на край обрыва, с которого открывался потрясающий вид на долину. – Все хозяева из Уиннерроу дерут с наших ребят три шкуры, выкачивают все силы без зазрения совести, – продолжал он. – Я пока держу себя в руках, чтобы не сцепиться с ними. Нам так нужны сейчас деньги, чтобы заиметь свой дом… Но, скажу честно, с каждым днем становится все тяжелее и тяжелее.

– Мне не нравится, что ты заливаешь спиртным свою досаду, пытаешься выпивкой восстановить силы. Может быть, лучше поискать другую работу, Люк?

– Для нас, лесных горцев, выбор рабочих мест невелик. Именно поэтому я столько раз и покидал Уиллис.

– Я много думала над этим, Люк. Можно связаться с моим отцом. Ведь он владелец судоходной компании. Уверена, что он нашел бы для тебя подходящую работу.

– Что же это будет за работа? Жариться в кочегарке океанского лайнера и жить с тобой месяцами порознь?

– Почему обязательно в кочегарке? Можно найти место в одной из его контор.

– Что? Мне сидеть в конторе, с бумажками? Да я там как белка в клетке буду. Нет уж, увольте. Мне нужен вольный воздух, размах, цирковая суета, по крайней мере. Там и то свободнее себя чувствуешь.

– А ты не хочешь вернуться в цирк? После того как у нас родится ребенок, конечно, – предложила я. – Я могу там с тобой жить и работать.

– Нет! Цирк – это жизнь на колесах, жизнь тяжелая. Ладно, я приму решение, когда придет время.

– Люк, я могу написать папе, попросить, чтобы он перевел нам часть моих денег. У меня ведь есть счет, есть доля в акциях Таттертона.

– Эти деньги нам не нужны! – отрезал Люк. Впервые он рассердился на меня. Даже в глубоких сумерках я видела, как засверкали гневом его глаза. – Я пока в состоянии обеспечить свою семью.

– Я не говорю, что не можешь нас обеспечить.

Он мгновенно остыл и уже сожалел о своей вспышке.

– Извини, что я сорвался, Ангел. Просто устал.

– По-моему, мама права, Люк. Тебе необходимо взять выходной. Надо как следует отдохнуть. Ты ведь и дома в свободное время всегда работаешь. Так что давай в ближайшее воскресенье всей семьей отправимся в церковь, приоденемся, причешемся… Пожалуйста, Люк.

– Ладно, уговорила, – сдался он.

Энни была счастлива. Она давно мечтала выехать в город, но стоило нам спуститься в долину, я поняла их с Люком настороженность относительно местной публики. Напряжение повисло в воздухе, стоило нам переступить порог церкви. Все прихожане разом повернулись в нашу сторону. Взгляд у всех означал одно – стоять! Ваше место на задних рядах! Энни и Тоби поспешно заняли одну из последних скамеек, рядом с другими обитателями Уиллиса, но я была настроена иначе.

Люк с любопытством и тревогой поглядывал на меня. Он был необыкновенно хорош в выходном костюме, с галстуком, с прической, над которой я долго колдовала, а я, хоть и была на шестом месяце беременности, выглядела куда эффектнее самых модных городских барышень. Мое платье стоило не меньше, если не больше, чем все их наряды, и ни у кого я не видела таких ухоженных волос и рук, как у меня. Надо сказать, что лесной воздух только придал моему лицу свежести, я стала гораздо краше, чем была, когда несколько месяцев назад приехала в Уиллис.

Заметив в первых рядах два свободных места, я решительно потянула туда Люка. Он поколебался, пытливо глянул мне в глаза, а я промолвила:

– Кажется, ты хотел, чтобы я объяснилась с местной знатью при первой возможности, а, Люк?

Он широко улыбнулся.

– Да, черт возьми, было такое! – И мы прошествовали через проход.

Люди, сидящие на нашей скамье, отшатнулись, будто в церковь ворвался порыв ураганного ветра. Глаза у всех широко раскрылись, в них читалось удивление, негодование, но я не опустила головы, это они спрятали глаза… и постепенно успокоились. Вышел священник и начал воскресную проповедь о силе братской любви и взаимного уважения. Надеюсь, прихожане правильно истолковали ее.

После службы Энни подошла ко мне и сказала:

– Я не ошиблась в своем первом впечатлении о тебе, девочка. Ты по праву можешь носить имя Кастилов. Я горжусь тобой.

– Спасибо, мама, – от души поблагодарила я.

Покинув церковь, обитатели Уиллиса собрались на традиционный праздник. Мигом образовался танцевальный круг, зазвучали старинные песни гор, на столиках в городском парке выросли груды еды, которую хозяйки заблаговременно приготовили дома. Я со всеми женщинами подавала угощение, а потом слушала, как старый Кастил с Люком играли на банджо. Им подыгрывали другие мужчины, а женщины и ребятишки дружно хлопали.

…Давным-давно в Фартинггейле справляли мой день рождения. Мать наняла тогда оркестр, гостей обслуживали десятки официантов. Мои прежние друзья были изысканно и дорого одеты, каждый из них мог гордиться богатством и заслугами своей семьи. В домашнем кинозале нам показывали модный фильм. И тогда я думала, что лучше праздника на свете нет и быть не может.

А здесь, в живописной долине Уиннерроу, веселились простые работяги; они пели незамысловатые песни, плясали по-деревенски, и я чувствовала себя во сто крат счастливее. Никто не задирал носа, никто никому не завидовал, всем было весело и уютно. Все были дома. Была дома и я.

Конечно, я не могла не заметить, как жадно смотрели местные девушки на моего Люка. Радостный и нарядный, он был просто как киногерой. А уж красотой и силой мог перещеголять любую голливудскую знаменитость. Одна девица, зеленоглазая милашка по имени Сара Уильямс, так и обожгла меня глазами, когда потащила в круг Люка. И, отплясывая с ним, продолжала победно оглядываться на меня. Она была по-настоящему хорошенькая, эта Сара, – рыжеволосая, высокая, стройная. Девица вызывающе прижималась к Люку, и я не могла не ощутить едкого укола ревности – куда уж мне плясать да кокетничать, когда живот выпирает. Музыка кончилась, и Люк вернулся ко мне, буквально сбросив с себя нахальную Сару.

– Какая красивая девушка Сара, – отводя взгляд, сказала я.

– Может быть, но я, Ангел, хочу быть только с тобой, – ответил он и властно повернул меня к себе. Его глаза были полны любви, надежды и гордости. – Не надо было соглашаться танцевать с ней, – сокрушенно добавил он. – Это все самогон в голову шибает, как ты и предупреждала.

– Я не хочу быть в твоих глазах старой ворчуньей, Люк.

– Да у тебя и не получится. Нет, я пас, – бросил он очередной претендентке на танец.

– Ох, Люк, я не могу избавиться от ощущения, что украла тебя, заставив стать отцом своего ребенка…

– Ш-ш-ш, – он приложил палец к губам. – Это наш с тобой ребенок. А украсть меня ты могла только потому, что я первый этого захотел.

– Но ведь тебе так весело, Люк.

– А я предпочел бы уединиться с тобой в нашем доме, Ангел.

И мое сердце преисполнилось радостью. Мы шумно возвращались домой в тот вечер, смеялись, болтали, шалили, а когда забрались под теплое одеяло, то жарко обнялись. Никогда еще я не была так счастлива, никогда не пребывала в таком покое душа. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и в животе у меня толкался ребенок. Люк тоже ощущал его движения.

– Не знаю, кто это, мальчик или девочка, – шепотом произнес он, – но у этого человечка будут твои красота, гордость и достоинство. Я никогда не забуду, как ты посмотрела сегодня на этих важных людишек.

– А я никогда не забуду, как на тебя, красавца, глазели все девушки! – парировала я.

– Да ладно тебе! – протянул он, но я почувствовала, как жаром вспыхнуло его лицо.

– Похоже, нам будет о чем рассказать нашему ребенку, когда он подрастет немного, а, Люк?

– Это точно, – отозвался он и нежно поцеловал меня. Уснули мы вместе, и так и спали, обнявшись.

Наступил ноябрь, и Уиллис укутало снегом. Лес превратился в белую сказку, деревья сковал мороз. Ночами ветер нещадно избивал хижину, и я укрывалась все теплее и теплее, а днем сидела у очага, который Кастилы величали Старой Дымилой. Люк возвращался с работы иззябший, но все равно сразу бросался ко мне, чтобы обнять и согреть. Еще осенью мы с Энни сшили новые одеяла, а муж купил мне в городе теплое белье и шерстяные чулки. Видок у меня был еще тот – с моим-то животом, да еще одетая в сто одежек. Родственники по-доброму посмеивались надо мной.

Так мы дождались Рождества. На праздничный ужин продукты готовились заранее. Папаша Кастил купил у Саймона Берла индейку. Это, правда, стоило ему лишнего дня работы, но он был горд и не жалел усилий для семьи. Подумали мы и о подарках. Мы с Энни связали мужчинам свитера и перчатки, а Люк на заработанные деньги приобрел всем подарки в Уиннерроу: матери – набор щеток и заколок, отцу – новую трубку, а мне… Меня ждал настоящий сюрприз. Люк даже захотел, чтобы я посмотрела свой подарок в нашей импровизированной спальне, стеной для которой служила старая штора.

Я уселась на кровать и бережно начала разворачивать ленточку. Коробочка была оклеена изящной папиросной бумагой, а когда я открыла крышку, то с восхищением увидела, что это роскошный кукольный наряд – подвенечный туалет для Ангела! Предусмотрено было все до мелочей: фата, усеянная алмазными блестками шляпка, платье с волнами кружев, шелком вышитые нижние юбки, атласные туфельки, газовая шаль и даже тончайшей работы чулочки!

– Ой, Люк! – в восторге запищала я. – Ой, я хочу скорее нарядить Ангела! Такая красота, Люк!

– У нас с тобой не было настоящей свадьбы, у тебя не было подвенечного платья, так пусть у нашего Ангела все будет по правилам, – сказал он.

– Какой ты молодец, Люк, как здорово ты все придумал!

Я начала переодевать свою куколку и тут заметила у нее на шее тоненькую цепочку с медальоном «С любовью от Тони». Какой гнусной она мне показалась! Нет, Ангел больше не будет носить эту гадость, решила я, сдернула украшение и выбросила его в снег как можно дальше. После торжественного переодевания «невеста» была представлена старшим Кастилам.

А уже совсем поздно, когда мы с Энни убирали кухню, она наклонилась ко мне и тихо заговорила:

– Я даже мечтать не могла, что мой Люк так изменится. Знаешь, Ангел, я всегда боялась, что он пойдет по стопам своих братьев, поскольку был неравнодушен к выпивке, но ты сумела удержать его. Теперь он понимает, что, когда больно и плохо тебе, больно и плохо ему. Страдаешь ты – страдает он. И, пока вы вместе, с ним не случится ничего дурного. Я благодарю Небо, что вы встретились. Это был счастливый день, когда вы впервые увидели друг друга.

– Спасибо, мамочка, – прошептала я, и слезы потекли из глаз.

Энни ласково улыбнулась и обняла меня. Впервые обняла по-настоящему, по-матерински.

Вот как вышло! Мы были бедны, как, может, никто другой, мы жили в хижине размером с фартинггейлскую ванную, но я была счастлива. Я даже подумала, что такого волшебного Рождества никогда больше не будет в моей жизни. Глазенки Ангела сияли в неярком свете масляной лампы. Она тоже была счастлива.

Следующий зимний месяц выдался тяжелым. Туго приходилось всей семье. Снег валил почти каждый день, стояли трескучие морозы. Старая Дымила старалась изо всех сил, но, увы, выдавала больше дыма, чем тепла, хотя мы постоянно подкидывали в топку дрова. Ночами Люк не переставая тер мои холодные руки и ноги и все извинялся за суровый климат гор. Худо ли, бедно, но пик зимы остался позади, и в начале февраля началась оттепель. Ежедневно нам открывалась голубизна неба, солнце посылало на землю отчаянное тепло, и ветви деревьев постепенно освобождались от гнета наледи. Теперь по ночам подтаявший снег сверкал, как бриллиантовые россыпи, а лес кругом превратился в чудесную самоцветную пещеру.

Насколько я могла вычислить сроки беременности, до родов оставалось всего несколько недель. Энни была опытной акушеркой, не один десяток младенцев приняла она за годы жизни в Уиллисе. Люк хотел отвезти меня к городскому доктору, но рядом с его матерью я чувствовала себя в полной безопасности и считала излишней роскошью тратить на консультацию двухмесячный заработок мужа, когда те же услуги бесплатно и в любое время могла оказать мне Энни.

Ребенок был очень активен, вплоть до того, что у меня порой перехватывало дыхание. Несмотря на то что жутко ломило спину, я старалась по-прежнему выполнять свою обычную работу по дому, однако Энни стала возражать. Она настаивала, чтобы я побольше отдыхала, и позволяла мне одни лишь пешие прогулки.

Когда погода немного устоялась и зима ослабила свою хватку, мы с Люком начали ежевечерние прогулки на обрыв, с которого открывался вид на Уиннерроу. С той высокой точки особенно здорово смотрелось величавое зимнее небо.

А один тихий февральский вечер я помню во всех подробностях. Хотя и не было тогда лютого холода, Люк перед прогулкой заставил меня надеть шерстяной свитер и теплое пальто, шапку и варежки. Я превратилась в бесформенный куль и, наверное, выглядела презабавно. Варежки, кстати, связала я сама – Энни научила меня. Правда, стоило нам с Люком удалиться от дома, я сняла их, чтобы ощутить тепло родных ладоней.

Мы стояли, взявшись за руки, и, ошарашенные красотой природы, смотрели в темные снежные дали. Под нами рассыпались стайки домиков, в окошках горели огни, и все это напоминало картину звездного неба. Эти земные звездочки мелькали, как фонарики на рождественской елке. В каждом окошке был свет, виднелись люди, они мирно разговаривали, тихо смеялись, наслаждаясь покоем и семейным счастьем.

– Когда-нибудь, – сказал Люк, – очень скоро, в одном из таких домиков поселимся мы с тобой. Клянусь тебе, мой Ангел.

– Я знаю, Люк, я верю.

– Мы сидим в уютной комнате, в креслах. Я покуриваю трубку, а ты вяжешь или шьешь, а рядом на коврике играет наш ребенок. И нам всем будет так хорошо… так спокойно… А больше я ничего и не хочу, Ангел. Как ты думаешь, не слишком ли я разошелся в мечтах?

– Думаю, что нет, Люк.

– Мама с отцом думают, что никому из нас не придется жить в долине, – невесело заметил он.

– Они росли в другое время, Люк. У нас с тобой все будет иначе.

Он обнял меня, прижал к груди. Так мы и замерли с ним. Океан звезд был над нами, и океан звезд впереди, на земле. И перед величием двух океанов мы, два маленьких земных обитателя, прошептали друг другу слова любви. Неожиданно мой ребенок дернул ножкой.

– Ты чувствуешь, Люк? – спросила я, положив на живот его руку.

Он заулыбался.

– Мне кажется, это девочка, Люк.

– Может быть. Я люблю тебя, Ангел. Люблю так, как ни один мужчина на земле не любил женщину.

Ребенок в чреве забился сильнее. Живот напрягся. Невыносимо заболела спина. Слишком уж сильно все у меня болело в тот вечер. Правда, в последние дни я засыпала с болью и вставала с еще большими страданиями, но не жаловалась ни Энни, ни Люку. Мне не хотелось волновать мужа, срывать его с работы. Просто все ближе и ближе мои сроки. Однако Энни с тревогой поглядывала на меня.

– По-моему, ей не терпится выбраться на свет и присоединиться к нам, Люк. Не пора ли?

– Лучшего момента и не выберешь, – отозвался он. – Посмотри, как сияют чернотой небеса над нами, посмотри, какие звезды! Прекрасная ночь для выхода в мир, особенно если мы ждем девочку по имени Хевен.

Жестокая боль вдруг заставила меня согнуться, сразу ослабли колени, но я изо всех сил сдержала стон, только поморщилась. Незачем тревожить Люка. Он так счастлив, так спокоен, полон таких добрых надежд… Просто мне было немного страшно. Что же, наверное, это естественно для всякой женщины, которой предстоит родить первого ребенка. Особенно если эта женщина такая юная, как я.