Текст книги "Паутина грез"
Автор книги: Вирджиния Эндрюс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
– Доброе утро! Как самочувствие?
– Гораздо лучше. Но…
– Как я оказался в твоей постели? Тебе приснился дурной сон, ты вскрикнула, я стал тебя утешать, да так и свалился рядом. А что, ты все забыла? Забыла, что я говорил и что ответила ты? – Он заметно огорчился.
– Я думала, мне все это приснилось…
– Нет, не приснилось. Я говорил тебе что-то очень важное, и говорил совершенно серьезно. – Люк весь подобрался. – Я сказал, что хочу беречь тебя, заботиться о тебе и никогда не расставаться с тобой.
– О чем ты, Люк? – Я села, натягивая одеяло, чтобы прикрыть тонкую шелковую сорочку.
Сел на кровати и Люк.
– Я знаю, что ты носишь под сердцем ребенка своего отчима, но нет нужды сообщать об этом всему свету. Пусть все думают, что это мой ребенок, потому что я хочу, чтобы ты стала моей.
– То есть? – Я поняла его, но должна была услышать все.
– Я хочу, чтобы ты стала моей женой, чтобы мы всегда были вместе. Ты мой ангел любви. Конечно, я понимаю, что молодой паре вроде нас не годится жить в бродячем цирке, особенно учитывая то, что мы ждем ребенка. Поэтому я уже все продумал, – горячо продолжал Люк. – Мы с тобой поедем к нам в горы и начнем все с начала. У меня есть кое-какие мыслишки, и деньжат немного… Хочу, чтобы у нас была ферма – своя, понимаешь? Вот увидишь, девочка моя, я смогу, я сделаю это для тебя, сделаю все! Ясно, что на первых порах будет трудновато, – торопился Люк, боясь, как бы я не перебила его отказом, – даже очень, очень трудно. Может, поначалу поживем у моих стариков, но, клянусь, я буду работать день и ночь, клянусь, что получу достаточно, чтобы к зиме сделать первый взнос. И тогда у нас будет свой дом. Тебе понравится там, обещаю. Пусть ты и не привыкла к такой жизни, – скороговоркой заметил он, – но она прекрасна, она проста и бескорыстна, как сама природа. Там не встретишь человека, для которого личная выгода важнее счастья близких.
– Люк, неужели ты хочешь быть отцом этого ребенка? Моего ребенка? Правда хочешь? – все еще не веря, спросила я.
– Да, ты будешь моей, моим будет и твое дитя, Ангел. Не езди к бабушке. Я не уверен, что там тебя ждет счастье. Ты никогда не жила с ней, вы не так уж близки, да она к тому же совсем старенькая. У нее свои привычки, свой жизненный уклад. А потом, вдруг она тоже не поверит тебе? – Мое сердце упало. – Вдруг она сочтет, что ты повторяешь ее собственную дочь? Она ведь может отослать тебя обратно к матери… А я никогда не брошу тебя, Ангел, никогда не предам.
– Но как ты можешь ехать снова в горы, Люк! Ты же влюблен в цирк! – воскликнула я, прочитав это в его глазах.
– Я влюблен в тебя, Ангел. Никогда в моей душе не творилось ничего подобного. С тобой рядом я чувствую смысл жизни, обретаю надежды, силы… И ни секунды не сомневаюсь, что все задуманное сбудется. Я смогу все. С тобой рядом я настоящий мужчина и ради тебя готов работать до седьмого пота. Ну скажи «да», скажи. Пожалуйста…
На некоторое время я лишилась дара речи. Четырнадцать лет назад забеременела моя мать, обманом женила на себе другого мужчину, человека, которого я всю жизнь считала своим отцом. Он так и не узнал правды. Но, если бы он все знал с самого начала, захотел бы он жениться на моей хитрой матушке? Если бы знал, то, наверное, у меня было бы другое детство. А какое детство будет у моего ребенка, названый отец которого принимает на себя тяжкое бремя правды? Но я видела, что любовь Люка так велика и так сильна, что ее хватит не только на меня, но и на мое нежданное дитя. И надежда затмила все страхи и сомнения. Этот красивый, сильный, эмоциональный парень хочет добиться моей руки, моей любви во что бы то ни стало, зная при этом все печальные обстоятельства. Он так любил меня, что готов признать чужого ребенка своим, готов отказаться от привычной жизни, лишь бы услышать мое «да».
Я никогда не встречала человека такой щедрой души, человека, способного на подобную глубину чувств. Ну почему, почему мой отец и вполовину не любил меня так, как любит Люк, почему он не смог поступиться интересами своего бизнеса ради того, чтобы помочь мне, защитить меня от ударов судьбы? Почему мать думала только о себе и о своем суетном счастье, а не обо мне? Родители твердили, что любят меня, но они и близко не подошли к чувству, которым одарил меня Люк. Его любовь была искренней, глубокой, жертвенной – какой и должна быть истинная любовь. Хотя в любви главное не сама жертвенность, а готовность к ней, готовность идти на уступки ради дорогого человека… Господи, какое же счастье, что я встретила на своем пути любящее сердце.
Я посмотрела на Ангела, верную подругу. Мне показалось, она улыбается. Может, на самом деле это мой ангел-хранитель? Может, это она свела нас с Люком, который готов стать моим верным спутником и защитником. Люк заметил, что я гляжу на куклу.
– Что она говорит тебе? – с затаенной надеждой спросил он.
– Она говорит: скажи «да», – прошептала я, будто обращалась к самой себе.
Глаза его засияли. Какая же чудесная у него улыбка! Похоже, он из тех юношей, которые с каждым годом становятся все обаятельнее и привлекательнее. И этот мужчина будет моим мужем!
– Она говорит: скажи «да», – повторила я громче, окунаясь в ослепительные глубины его глаз. Люк обнял меня и с жаром поцеловал. Путешествие, которое начиналось со страха и отчаяния, внезапно обернулось дорогой к любви и счастью. Я плакала, но то были сладкие, теплые слезы. Я крепко прижималась к человеку по имени Томас Люк Кастил. Сердце радостно трепетало. И мир вокруг превратился в сказку.
Цирковое начальство ничего не имело против внезапного увольнения Люка, тем более он объяснил, что собирается жениться и возвращаться в родные места. Люк открыто сказал, что у него теперь обязательства перед потомством и отныне он глава молодой семьи. Новость эта мгновенно распространилась в стане ряженых, и когда мы зашли в его угол за вещами, то там нас уже ждала веселая толпа. Нечего и говорить, народ этот был своеобразный. Меня тут же познакомили с бородатой женщиной, с сиамскими близнецами, с карликами, толстяками и великанами, с силачами и жонглерами, с глотателями шпаг и пожирателями огня, с гимнастами и, наконец, с «кинжальной» супружеской парой. Затем вперед вышел маг и фокусник Чародей Манделло. Его сопровождала сногсшибательной красоты девушка-ассистентка. Иллюзионист попросил мою руку. Я робко глянула на Люка, он весело кивнул. Манделло взмахнул плащом, и неожиданно я увидела на ладони колечко. Очаровательное колечко с искусственным самоцветом.
– Прими дар от Чародея Манделло и его друзей! – звучно провозгласил фокусник. – Обручальное кольцо!
Все кругом завопили, заахали и заулюлюкали, будто он вручил мне бесценный перстень. Да, эти люди действительно жили в иллюзорном мире, но не тяготились этим, напротив, пребывали в покое и счастье.
Что же, шагну и я из своего мира грез в их царство, процветающее под розовым куполом цирка.
– О благодарю! Какая красота! – воскликнула я. А ведь в Фартинггейле у меня остались подлинные драгоценности – бриллианты, золотые украшения, часы, но сейчас, в пестром цирковом мире, когда рядом стоял Люк, дороже этого колечка ничего не было. Оно было преподнесено от души. Все искренне желали нам счастья.
– А теперь – к судье, оформим брак законным путем! – громогласно заявил Люк, и толпа артистов восторженно загудела. – Он живет в нескольких кварталах.
Все гурьбой высыпали на улицу. Прохожие оборачивались нам вслед с веселым изумлением в глазах. Скоро показался дом мирового судьи. Наверное, он никогда не забудет это бракосочетание.
В маленьком офисе вся труппа, конечно, не поместилась. Циркачи просочились в жилые комнаты, заполонили палисадник. У хозяйского пианино тут же оказались сиамские близнецы – два парня, сросшиеся боками, – и заиграли свадебный марш. Все запели. А я, глядя на веселые лица гостей, вспоминала другую свадьбу. Свадьбу матери. Казалось, это было сто лет назад, но все же я отчетливо помнила, как неловко и тягостно мне было стоять в свите разряженных дам. Я в мельчайших подробностях помнила, как смотрели на мать десятки глаз, как подобострастно и одновременно вызывающе держали себя все эти элегантные мужчины во фраках, изысканно-модно одетые женщины. Да, каждый хотел перещеголять другого, каждый завидовал жениху или невесте…
Мать обещала, что устроит мне незабываемую свадьбу – с оркестром, с океаном цветов и тучей гостей, а вышло, что я сочеталась браком в домике рядового мирового судьи, да еще с парнем, которого знала всего сутки. Вместо светской публики кругом стояли бродячие артисты… Нет, даже в самом страшном сне моей матушке не приснилось бы такое, подумалось мне. А я… я пребывала в ладу с собою. Мне не было дела до знатных гостей, я не нуждалась в дорогих подарках. Одета я была в простенькое летнее платьице, а вовсе не в подвенечное, сшитое на заказ у самого модного портного. И после бракосочетания нас ждал не роскошный прием, а шумный праздник с танцами, скромным угощением и обильными возлияниями.
Я сознавала, что никакие деньги, никакие почетные гости, ни горы еды, цветов, подарков не прибавят счастья жениху и невесте, если нет истинного чувства. Моя мать ничего не получила от своей пышной свадебной церемонии, кроме иллюзий. Гости смотрели на них с Таттертоном совсем не так, как смотрели на нас с Люком его цирковые друзья. Я слышала, как бьются от радости за нас их сердца, видела их сияющие глаза. Они от всей души поздравляли, целовали и обнимали нас. Эти люди, возможно, видели в жизни много худого и несправедливого, но сердца их не очерствели. Они выбрали волшебный мир площадного искусства, жили, чтобы радовать других, и они в полной мере владели наукой радости, главный постулат которой – улыбка. А музыка, яркие огни, пестрые наряды, ловкое тело – первые помощники. Неудивительно, что в этом обществе Люк чувствовал себя счастливым.
– Итак, – провозгласил судья, когда мы должным образом распределились перед ним, – начнем!
Это был высокий сухопарый человек с рыжими усами и светло-карими глазами. Никогда мне не забыть его, потому что именно он должен был произнести торжественные слова, которые навеки свяжут мою жизнь с Томасом Люком Кастилом. Отныне и навсегда будущее Люка – мое будущее, его боль – моя боль, его счастье – мое счастье. Наши жизни, как два поезда, ехавших в разных направлениях, теперь соединялись, чтобы начать общее движение. Наверное, неспроста мы встретились с ним на железнодорожной станции.
Рядом с судьей стояла его жена, невысокая упитанная женщина с веселыми глазами. И судья начал речь. Когда он добрался до главного вопроса, согласна ли я взять в мужья Томаса Люка Кастила и быть ему верной и в горести и в радости, я закрыла на мгновение глаза, и в памяти, как вспышка, возникла картина далекого детства: папа держит меня, восьмилетнюю, на руках и обещает построить к моему замужеству дом – «дворец для тебя и твоего принца». С ранних лет я слышала, как болтает о моей свадьбе мать – что надеть, кого пригласить, как держать букет… Замелькали сказанные когда-то слова, услышанный смех, тени улыбок, но все это затмевали слезы. Та жизнь кончилась. И с бешено колотящимся сердцем я подняла на Люка глаза, увидела в его взгляде любовь и смело произнесла:
– Да, я согласна. Обещаю.
– А вы, Томас Люк Кастил, обещаете ли беречь, любить, холить и лелеять названную Ли ван Ворин до последнего вздоха, в беде и благости?
– Да, обещаю, – по-мужски веско молвил Люк, и у меня перехватило дыхание. Неужели он действительно ради меня готов на все?
– Тогда облеченный своей властью я объявляю вас мужем и женой!
Мы поцеловались, как два любовника, пробежавшие пустыню, чтобы оказаться в объятиях друг друга. Ряженые завопили и захлопали. Я тянулась на цыпочках к великанам и наклонялась к лилипутам, чтобы они могли поздравить меня. На нас посыпался ритуальный дождь из зерен и семян. Мы покидали дом мирового судьи законными супругами. Нас сопровождала шумная и яркая свита.
Подали «карету» – старенький пикап Люка. Провожающие окружили нас, продолжая ликовать, лишь одна женщина в темно-красной косынке и длинном платье стояла в стороне. По ее плечам рассыпались длинные с проседью волосы, в ушах сверкали серебряные витые серьги. Глаза ее были глубоки и темны, даже темнее, чем у Люка, но взгляд их был печален.
– Кто это, Люк? – украдкой указывая на нее, спросила я.
– О, это Джиттл, цыганка, гадалка-прорицательница.
– Она выглядит такой серьезной и озабоченной, – не без тревоги заметила я.
– О, она всегда такая. Что поделаешь – роль. Иначе люди не воспримут всерьез ее предсказания. Да ты не пугайся. Это не имеет никакого значения.
– Надеюсь, Люк, надеюсь, – пробормотала я.
Мы отъезжали от цирка. Я оглянулась и стала махать провожатым. Впереди было скоростное шоссе, по которому мы помчимся в новую жизнь. Проклятый Фартинггейл навсегда останется в прошлом. На горизонте столпились серые облака, но мы ехали от них прочь, прочь от холодных бурь и невзгод-непогод. Перед нами расстилалось безмятежное синее небо, оно манило, оно вселяло надежду. И даже мрачное лицо старой гадалки не могло затмить ослепительный свет солнца.
Я прижала к себе Ангела.
– Счастлива? – спросил Люк.
– Да. Я счастлива.
– А я-то как счастлив! Как поросенок в…
– В чем же?
– Да ни в чем. Все, теперь буду следить за своим языком. И вообще надо становиться лучше. Потому что теперь у меня есть ты.
– Ой, Люк, только не надо со мной как с принцессой обращаться. Мне предстоит учиться жить по-другому, в ином мире, среди других людей.
– Вздор! Ты мой ангел, ты спустилась ко мне с небес, не надо тебе ничему учиться. – Он вдруг улыбнулся. – Как ты смотришь на то, что нашего ребенка, если это будет девочка, мы назовем Хевен [6]6
Heaven – небеса ( англ.) – Прим. перев.
[Закрыть]?
Как здорово он сказал – нашего ребенка, восхитилась я.
– Да, Люк, Хевен будет для нее прекрасным именем.
– Мы дадим ей двойное имя – Хевен Ли Кастил! – заявил Люк и засмеялся.
Впереди было солнце. И обещание счастья.
Глава 21
Уиллис
Дорога в горы оказалась долгой и нелегкой, особенно в таком автомобиле, как у Люка. Не успели мы выехать из Атланты, как на глухом участке шоссе двигатель перегрелся и моему мужу пришлось целую милю топать до ближайшей бензоколонки, чтобы пополнить запас воды, а мне – несколько часов прождать его в машине, да еще на жаре. Люк переживал и все время извинялся за такое неудобство, но я твердила, что ничего страшного не произошло, что подобная ерунда не может испортить мне настроение. Однако он все равно настоял, чтобы мы через несколько миль остановились в небольшой придорожной закусочной – попить и перекусить.
Люк взял мне лимонад, а себе банку пива, которую сразу выпил и тут же заказал вторую.
– Тебе не кажется, что ты пьешь слишком много пива, Люк? – спросила я.
Он помедлил с ответом, будто впервые задумался над этим.
– Не знаю даже… В наших краях это в порядке вещей – пить пиво или самогонку. Мы как-то не задумываемся.
– Возможно, ты не задумываешься именно потому, что пьешь слишком много, – мягко заметила я.
– Видимо, ты права. – Люк широко улыбнулся. – Вот ты уже и заботишься обо мне! И мне это нравится, Ангел. Теперь я уверен, что смогу стать лучше – благодаря тебе. И ради тебя.
– Ради себя тоже, Люк.
– Понимаю. И обещаю, Ангел. Я сделаю все, чтобы ты стала счастливой, а если что-нибудь во мне будет тебя огорчать, не стесняйся, ткни меня носом. Мне только приятно будет, – добавил он и поцеловал меня в щеку. От этого прикосновения пробрала сладкая дрожь. Как здорово, когда слышишь от молодого человека такие слова! Значит, ему действительно надо, чтобы я заботилась о нем. Похоже, за несколько часов, проведенных вместе, мы оба повзрослели.
На стойке в закусочной я увидела стенд с почтовыми открытками и решила купить одну, чтобы отправить матери. Я сознавала, что теперь, возможно, нескоро буду иметь возможность обратиться к ней, поэтому долго подбирала слова и затем написала:
Дорогая мама, прости, что пришлось убежать, но ты все равно не захотела бы выслушать меня. Поэтому пишу. В дороге я встретила замечательного парня по имени Люк. Он красивый, добрый и очень любит меня. Он согласился быть отцом моего ребенка. Мы поженились.
Сейчас мы с Люком едем к нему, будем строить свою жизнь. И, несмотря на все, что ты говорила мне или делала, я желаю тебе счастья и надеюсь, что у тебя будет его достаточно, чтобы пожелать того же и мне.
Целую, Ли.
Наклеив марку, я бросила открытку в почтовый ящик, висевший у входа в закусочную. Можно было снова трогаться в путь.
Люк вел машину весь день и всю ночь. Несколько раз я спрашивала, не устал ли он, но он неизменно отвечал, что бодр, как никогда, и что ему просто не терпится скорее добраться до родных мест. Поэтому мы делали только короткие остановки. Позади оставались миля за милей. Временами я засыпала, и когда на рассвете в очередной раз открыла глаза, то поняла, что мы доехали до предгорий. Дорога серпантином поднималась вверх, мы постепенно взбирались на холм, за которым стояли другие, более высокие и крутобокие. Изменился не только ландшафт, но и постройки, поселки, фермы. Бензоколонки попадались все реже и реже, зато чаше встречались унылые дощатые строения. Вместо современных мотелей на нас смотрели маленькие избушки-гостиницы, скрытые в тени придорожных рощиц.
Перебравшись через холм, мы оказались в просторной ложбине, где зеленели огороды, желтели поля, обещавшие щедрый урожай. Это и была долина Уиннерроу.
– Вот проедем эти фермы, – сказал Люк. – И ты увидишь угодья бедняков, тех, кого по праву называют горцы-горемыки. Вон на тех склонах уже виднеются их лачуги.
Я во все глаза смотрела по сторонам, но снизу убогие поселения шахтеров, самогонщиков-профессионалов и просто крестьян казались игрушечками – безобидными, уютными и даже нарядными. Они прекрасно гармонировали с пышной природой гор.
– Здесь живут зажиточные хозяева, а там – публика еще богаче. – Люк кивнул в центр долины, где кудрявились сады и аллеи. – Вот туда и текут все ручьи и речки, такие бурные весной, там и питают они водой землю тех, кто меньше всего в этом нуждается. Зато у господ Уиннерроу роскошные сады и цветники, там растут любые деревья, любые цветы, какие только может пожелать сердце богача. И розы, и тюльпаны, и ирисы, и нарциссы – что угодно, – с горечью произнес Люк.
– Тебе не по душе эти люди, Люк? – спросила я.
Он помолчал, а затем процедил сквозь зубы:
– Скоро минуем главные улицы, и ты увидишь их кварталы. Увидишь дома местных победителей. Возможно, поэтому долина носит такое название – Уиннерроу [7]7
От английского слова winner – победитель. – Прим. перев.
[Закрыть].
– Почему победители?
– Так издавна прозвали владельцев здешних угольных шахт. Они победили в борьбе за жизнь и построили свое богатство на горбу проигравших – тех самых шахтеров, которые работали и гибли сотнями от чахотки и лишений. Так издавна называли хлопковых магнатов, чьи фабрики выпускают лучшее постельное белье, скатерти и прочую дребедень. А рабочим хлопковая пыль намертво въедалась в легкие. И их косила чахотка и до сих пор косит. Что, разве кто-нибудь им возместит ущерб? – гневно воскликнул Люк.
– А из вашей семьи кто-то работал на шахтах или таких фабриках? – осторожно поинтересовалась я.
– Мои старшие братья в юности горбатились там, но долго не выдержали. Тяжелая, малооплачиваемая работа. Вовремя ушли. Отец, тот даже не совался в эту мясорубку. Он считает, что лучше искать пропитание у себя под ногами. Вообще, он в жизни кем только не работал, потом самогонка все-таки давала прибыль. Ты знаешь, я не виню его. Он прав, что не стал гноить себя в шахте. Но одну вещь я должен сразу сказать тебе, Ангел: люди из долины не любят нас, горных жителей Уиллиса. В церкви нам оставляют только последние ряды и своим детям никогда не разрешали играть с нашими.
– Но это ужасно, Люк! Как же можно вымещать свои проблемы на детях? – проговорила я с жаром, ощутив в сердце боль за невинных ребятишек. Теперь я начинала понимать противоречивые чувства, которые испытывал Люк по отношению к своей малой родине. – Разве может стать легче, когда другим делаешь хуже?
– Ну, это ты мэру Уиннерроу объяснишь. – Люк заулыбался. – Уверен, что ты сможешь это сделать. Если честно, жду не дождусь, когда мы с тобой нарядимся и появимся в местной церкви. Жду не дождусь.
На развилке Люк свернул направо. Асфальтовое покрытие кончилось, впереди начиналась проселочная дорога. По лесу мы ехали довольно долго, и это было вполне сносное путешествие, пока под колесами не стали появляться рытвины и ухабы. Машину подбрасывало так, что мне приходилось держаться за поручень. Окна были открыты, и ноздри щекотали запахи пряных трав, поспевающих ягод, медовые ароматы цветов. Свежий, прохладный, будто хрустящий горный воздух Западной Виргинии бодрил, поднимал жизненный тонус. Хотелось пить этот воздух большими глотками, чтобы поскорее изгнать из себя затхлый, зловещий, леденящий дух Фарти. Да, именно таким осталось в моей памяти проклятое королевство Фартинггейл.
– Почти приехали, Ангел. Держись. Скоро ты будешь в объятиях моей матушки.
Я затаила дыхание! Господи, где же они тут живут? Ведь кругом глухие леса! Как же сюда дотянули водопровод, канализацию? И где же электрические провода? Где телефонный кабель? Все, что я видела, это одни деревья, кусты и снова деревья.
Вдруг мне показалось, что я слышу звук банджо. Люк засиял.
– О, старикан мой тренькает на крыльце, – сказал он. Мы обогнули группу плотно растущих деревьев и остановились. Передо мной был родной дом Люка. Я не смогла сдержать изумленного возгласа. Два пса, валявшиеся на солнышке, мгновенно вскочили и залились восторженным лаем. – Это Кейси и Брут, – пояснил Люк, – мои собаки. А это мое родное гнездо. Мой дом.
Какие чудесные слова – родное гнездо! Вот, значит, где живет мой Люк. Передо мной стоял деревянный дом, скорее, его следовало назвать избушкой. Стены были сложены из толстых бревен, которые, по-моему, никогда не знали краски. Потускневшие жестяные листы на крыше выдержали не одну сотню ливней. По краям крыши крепились желоба – для сбора в бочки дождевой воды. Непогода, ветры и время выбелили стены избушки, но не лишили ее крепости.
На широком, немного покосившемся крыльце стояли два кресла-качалки. В одном из них сидел мужчина, в котором я сразу узнала старого Кастила, отца Люка. Он-то и перебирал струны банджо. У него были те же, что и у Люка, угольно-черные волосы, та же смуглая кожа. И хотя лицо мужчины избороздили глубокие морщины, на нем проступали следы классической красоты – гордый римский профиль, четко очерченные скулы, мощная челюсть. Вид у старого Кастила был суровый, но когда он увидел сына, то улыбнулся доброй и обаятельной улыбкой.
Женщина, сидевшая рядом с вязанием в руках, имела строгий и гордый взгляд, не в пример супругу. Ее длинные волосы, стянутые на затылке резинкой, достигали талии. Она встала, и со стороны мне показалось, что она ровесница моей матери, но, приблизившись, я разглядела ее лицо, которое выдавало возраст. Во рту не хватало нескольких зубов, у глаз собрались ниточки морщин, а лоб прорезали глубокие полосы, которые моей матери виделись в самых страшных снах. Но эта женщина, мать моего мужа, несомненно, была когда-то красавицей. Люк перенял от нее пронзительные черные глаза и лихой разлет бровей. Несмотря на седые пряди, волосы ее, будто мытые дождевой водой, оставались густыми и шелковистыми. Царственная посадка головы, высокие скулы придавали ей сходство с индианкой, фигура была статной, особенно при ее росте – Люк ненамного обогнал мать. Руки женщины, которые когда-то, возможно, были белыми и нежными, сейчас огрубели и даже напоминали мужские – мозоли, шрамы, коротко подстриженные ногти.
– Мама! – завопил Люк, в два прыжка оказываясь подле нее.
Мать обняла его жарко и ласково, и ее глаза вспыхнули огнем материнской гордости и радости. Настороженность во взгляде исчезла. Отец Люка отложил банджо и тоже спустился с крыльца, чтобы поприветствовать сына.
– Люк, бродяжка, – ласково проворчал он, – вот уж не думал я, что ты так скоро вернешься. Кто же тебя надоумил? – Отец продолжал держать его в объятиях.
– Это все Ангел, – заявил Люк.
– Ангел? – Родители Люка разом повернулись ко мне.
– Подойди, Ангел, познакомься с мамой и папой, – продолжал Люк. – Прошу любить и жаловать, это моя жена.
– Твоя жена! – воскликнула мать. Она оглядела меня с ног до головы, и удивление в ее глазах сменилось искренним недоумением. – Разве может такое юное и хрупкое создание быть женой лесного горца? – не стесняясь, заметила она вслух.
Я молча стояла и ждала, когда нас должным образом представят друг другу.
– Ангел, это моя мама, Энни, а это мой папа, Тоби Кастил. Мама, ну а это Ангел. На самом деле ее зовут Ли, но она настоящий Ангел, а Ли – просто для разнообразия.
– Вот как? – произнесла мать Люка, с сомнением всматриваясь в меня.
– Добро пожаловать в наш дом! – сказал старый Кастил и крепко обнял меня.
– Когда же ты успел, Люк? – спросила Энни, так и не сводя с меня глаз.
– Да вчера, в Атланте. Мы встретились, полюбили друг друга и поженились – на все про все ушло три дня. Нас поженил мировой судья, все честь по чести, мама, все по закону. А сколько народу было на свадьбе! Весь цирк нас поздравлял. Верно, Ангел?
– Да, – кивнула я. Мне было не по себе под проницательным взглядом этой женщины. Впрочем, любая женщина недоверчиво и критически встречает девушку, которую сын приводит в дом в качестве жены. Но в глазах Энни, кроме этого, читалось еще и огорчение. И даже растерянность.
– Сколько же тебе лет? – наконец спросила она.
– Почти четырнадцать, – ответила я. Подступили слезы. Даже здесь, в глухом, беднейшем краю, мною были недовольны.
– Дело не в годах, – отмахнулась Энни, – но жить в горах ох как непросто, девочка. Дай-ка я взгляну на твои руки. – Она взяла меня за руки, посмотрела на ладони и, пробежавшись по ним мозолистыми пальцами, покачала головой. – Ты никогда не занималась домашней работой, верно, девочка?
Я резко выдернула руки.
– Работать я могу не хуже других. Чего не умею, тому научусь, – заявила я. – Уверена, что и ваши руки были когда-то такие же мягкие, как у меня.
Повисло тягостное молчание, и вдруг Энни улыбнулась.
– Что же, гордость у тебя, как у всех Кастилов. Небось, поэтому мой сын и остановил на тебе свой выбор. – Она повернулась к Люку, который так и сиял улыбкой. – Ну, сынок, с возвращением тебя. Какие планы на ближайшее время?
– Пока мы с Ангелом поживем у вас, мама. Я собираюсь подрядиться к Моррисону, буду учиться на плотника. Моррисон давно предлагал мне место. Одновременно начну строить дом, где мы будем жить. Наверное, чуть ниже, в долине, чтобы потом можно было выкупить участок и основать ферму. Начнем выращивать хлеб, разведем коров, лошадей. У нас будет хорошая жизнь, мама. Дом мы выстроим большой, так чтобы всем места хватило. Вы с отцом сможете приезжать к нам и жить сколько угодно. Достаточно с вас хлопот в этом глухом углу. Пора выходить в мир, пора жить по-людски, – заключил он.
Мать повела плечами и отстранилась. Улыбка медленно стерлась с ее лица.
– А мы и так неплохо живем. И уж ничем не хуже обитателей долины. Ты прежде никогда не говорил так о родных местах. Чем тебе Уиллис не мил? Ты здесь родился и вырос, ты ничем не был обижен.
– Я этого и не говорил, мама. Просто я собираюсь совершить в жизни кое-что серьезное. В горах такой возможности нет. – Люк сжал мою руку. – А потом на мне большая ответственность.
Энни с еще большим подозрением посмотрела на меня. Но ничего не сказала.
– Ладно, – вмешался папаша Кастил, – похоже, у нас есть повод для семейного торжества, а, мать? Приготовь-ка нам кролика.
– Кролик будет в воскресенье, – возразила она.
– К воскресенью я тебе новых настреляю.
– Да ты этих-то сто лет не мог притащить, – фыркнула Энни, но старого Кастила ее ворчание не смутило.
– Мама, я же домой вернулся, – вступился Люк. – Теперь у тебя на кухне будет полно еды.
Она скептически хмыкнула.
– Хорошо, только сначала давай сюда свои вещи, Ангел, – кивнула она мне.
– У нее всего один чемодан, – опередил меня Люк.
– Всего один? – Энни Кастил искренне удивилась. – А выглядит твой Ангел так, будто весь пикап набит ее барахлом. Ладно-ладно, пойдем-ка в дом, девочка, будешь смотреть, как я готовлю кролика, заодно все о себе расскажешь.
– Пожалуй, надо вскрыть бочонок сидра, – сказал папаша Кастил. – Как смотришь на это, Люк?
– Опять ты за свое, – пробурчала его жена. – Смотри, а то наш Люк весь вымажется этой липкой жижей, которую вы все так любите. Смотри, Тоби Кастил, смотри.
Кастил захохотал, и мы все поднялись по скрипучим ступенькам на крыльцо. Я перешагнула порог родного дома Кастилов. Особых иллюзий насчет комфорта я не питала, но все же внутреннее убранство поразило меня.
В домике было всего две тесных комнатки. Темный угол отгораживали выцветшие занавески, по всей видимости, за ними была спальня. В центре большой комнаты стояла огромная старинная плита-очаг. У стены притулился видавший виды кухонный буфет, на котором теснились простые жестяные банки с ярлычками «Мука», «Сахар», «Кофе», «Чай».
– Как видишь, у нас не дворец, – промолвила Энни. – Но крыша над головой имеется. Каждый день у нас есть свежее молоко от своей коровы и свежие яйца от своих кур. Если, конечно, они сподобятся снести их. В сарае свиньи с поросятами. Эти все норовят выбраться во двор, все под крыльцо лезут. А как залезут, то хрюкают там безбожно, а иногда и с кошками сцепятся, тогда визг вообще стоит несусветный. – Женщина кивнула на пол.
Я опустила глаза и поняла, что она не преувеличивает. Через такой пол любой звук проникает, столько было трещин между старыми досками. Я все оглядывалась, соображая, где же тут ванная. Но никаких дверей видно не было. Но должны же они где-то мыться… Может быть, есть душ? Мать Люка прочитала мои мысли и улыбнулась. Ее явно забавляло мое недоумение.
– Если ты интересуешься, где туалет, то он на улице.
– На улице?
– Только не говори, что никогда не слышала об уборных. Или отхожем месте, называй как угодно.
– Отхожее место? – В растерянности я оглянулась на Люка.
– Ты не переживай, Ангел. Первое, что я сделаю, это построю нормальный туалет. Начну прямо завтра, сразу, как вернусь из города.
– А что такое отхожее место? – тихо спросила я.
Энни не выдержала и звонко расхохоталась:
– Ох, сынок, ты взял в жены настоящую городскую девчонку. Отхожее место и есть туалет. Ты идешь в маленький домик в дальнем углу двора и высаживаешься на стульчак с дыркой.
