Текст книги "Паутина грез"
Автор книги: Вирджиния Эндрюс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
– Доброе утро, Ли! Денек-то какой, а! Трой говорит, вы собрались сегодня на океан? Я бы с удовольствием к вам присоединился.
Я перевела взгляд на Троя. Мальчик сосредоточенно ковырял вилкой половинку грейпфрута. Его гувернантка монотонно повторяла ему правила поведения за столом. Не говоря ни слова, я села. Мне сразу налили полный стакан апельсинового сока. Бросив украдкой взгляд на отчима, я увидела на его лице все ту же улыбку. Он был аккуратно причесан и тщательно одет в белоснежные летние брюки и свободную голубую рубашку и выглядел отдохнувшим и оживленным. Как он может, как он смеет быть таким, терзалась я. Неужели он думает, что вчерашний кошмар можно отбросить в сторону, забыть? Неужели он считает, что если притвориться, будто ничего особенного не произошло, то все останется по-прежнему? Неужели он уверен, что все сойдет ему с рук? Нет, наверняка он ждет, что я поставлю в известность мать. Должна же она знать, какой муженек ей достался! Мама, конечно, сразу подаст на развод, и мы сможем наконец-то покинуть этот злосчастный Фартинггейл.
Однако Тони держался беспечно, будто ничто не тревожило его. Преспокойно сложив «Уолл-стрит джорнэл», он допил кофе и вновь заговорил:
– Трой сегодня позавтракал на славу. Поскольку знает, что, если он намерен предпринять большую прогулку, ему понадобятся силы. – Он подмигнул младшему брату. – Верно, Трой?
– Угу, – промычал малыш с набитым ртом. Аппетит у него явно был хороший.
– Я подумал, что, возможно, тебе захочется в конце дня прокатиться верхом, – продолжал Таттертон, обращаясь ко мне. – Кстати, я уже отдал распоряжения на конюшне. Керли приготовит нам Сторми и Сандер. Как ты смотришь на такое предложение?
Я посмотрела на Троя и его гувернантку. Они были заняты своими делами: грейпфрутом, тостами, нравоучениями, столовыми приборами и совершенно не слушали, что говорит Тони. Тогда я обратила на него пылающий взор.
– И ты осмеливаешься еще что-то предлагать мне? – сквозь зубы процедила я.
Он пожал плечами:
– Я полагал, тебя это заинтересует. Для верховой езды день подходящий. Всегда считал, что ты любишь лошадей и наши прогулки…
– Лошадей я люблю. Дело не в этом, – отрезала я.
– Тогда в чем же?
– Ты считаешь, что я отправлюсь с тобой куда-нибудь после… после того, что произошло этой ночью?
Гувернантка резко подняла голову. Улыбка сползла с лица Таттертона, но он быстро надел на себя новую маску – недоумения. Я повернулась к гувернантке. Та замерла, не глядя в нашу сторону, но видно было, как навострились ее уши.
– Я не хочу сейчас обсуждать это, – произнесла я и залпом выпила апельсиновый сок.
Тони откинулся на спинку своего стула.
– Как угодно, – промолвил он. – Возможно, к вечеру ты будешь в лучшем настроении. Если надумаешь, знай, что лошади готовы. В любом случае прогулка наша не будет долгой. Выяснилось, что вечером мне придется подъехать в бостонский офис. Появились неожиданные дела.
– По мне, так отправляйся хоть сейчас, – невежливо и по-детски буркнула я.
Отчим не ответил. Только покачал головой, поморщился и снова развернул газету.
Вот это спектакль, негодовала я про себя. Что, он на самом деле думал, будто я соглашусь гулять в его компании? Я решила не углубляться в обсуждение этого щекотливого вопроса, но скорее ради Троя, а не ради себя. Малыш просто изнемогал в ожидании похода на океан. Ему не терпелось пополнить свою коллекцию ракушек да и просто побегать на пляже. И я должна была идти с ним, должна улыбаться, быть веселой – для Троя.
Таттертон встал из-за стола.
– Может быть, я подойду к вам на берег, – сказал он и, кивнув, вышел из комнаты. Я быстро поела, все время поторапливая Троя. Мне не хотелось, чтобы Тони присоединился к нам еще в парке.
Бесконечная оживленная детская болтовня отвлекла меня от тяжелых раздумий, хотя страшные события прошедшей ночи все время возникали перед глазами. Правда, меня выручал Трой, задавая очередной каверзный вопрос. Любознательность его не ведала границ, и это спасло меня от срыва в то утро.
– Отчего движутся облака, Ли? Посмотри! – лопотал он. – Вон то, большое, только что было у нас над головой, а теперь вон где! У них что – крылья?
– Нет, – с улыбкой отвечала я. – Их несет по небу ветер.
– А почему ветер толкает их целиком, а не раздувает на клочья?
– Такое тоже часто бывает. Именно поэтому некоторые облака маленькие и лохматые. Они оторвались от больших и теперь летят сами.
Я погладила мальчика по пушистой голове. Трой не заметил моего ласкового жеста. Он шел, деловито размахивая своим ведерком, приготовленным для «ракушечного урожая».
– А если я взлечу в небо, облака будут носить меня? И тоже погонит ветер?
– Если ты станешь достаточно легким, для того чтобы взлететь, то обязательно.
– А ветер не разобьет меня на кусочки?
– Только в том случае, если ты будешь соткан из воздуха или мельчайших водяных капелек, как облако. А почему ты так интересуешься этим? – Я удивилась тому, какие необычные мысли посещают иногда этого малыша.
Трой пожал плечами:
– Тони рассказывал, что есть на земле места, где ветер бывает настолько сильным, что поднимает с земли людей и гоняет их по небу, как листья. Или как облака.
– Что ты, Трой! – Я остановилась, чтобы обнять мальчика. – В наших краях такого не бывает. Здесь ты в полной безопасности.
– А тебя ветер не сможет унести от меня? – с затаенной дрожью спросил он.
– Нет. Обещаю, что этого никогда не случится, – уверила его я, хотя в глубине души сознавала, что вихрь жизненных невзгод уже испытывал меня на прочность. Во всяком случае, мои счастливые дни он навсегда унес прочь.
Малыш заулыбался, высвободился из моих рук и ринулся на пляж.
– Смотри! Смотри, что я нашел! Голубые ракушки! – услышала я вскоре его радостный вопль и увидела, как малыш нагружает свое ведерко.
Я полной грудью вдохнула свежий морской воздух. Мне показалось, что дыхание океана освободит меня от смятения и тяжести, которые с ночи не отпускали душу. Потом оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости нет Таттертона. Наверное, он понял, что его общество, мягко говоря, нежелательно. Уверившись, что мы с Троем одни на пустынном берегу, я тоже побежала к воде, чтобы поискать ракушки, которые за ночь вынес прибой. Скоро наше ведерко было полно доверху.
Когда мы вернулись, выяснилось, что Тони нет дома. Трой сразу начал допрашивать Куртиса, и тот сообщил, что мистеру Таттертону пришлось выехать в Бостон раньше, чем он планировал. Дворецкий сказал также, что Тони просил передать мне следующее: лошади готовы, и я могу отправляться верхом в любой момент, но без него.
Я не хотела больше гулять. Весь день мы с Троем провели дома: он играл, я читала, потом мы играли вместе, только перед ужином вышли ненадолго в парк покормить птиц.
Отчим не вернулся и к обеду, что несказанно обрадовало меня. А вечером появился Куртис и доложил, что только что получена телеграмма от миссис Таттертон, в которой она сообщает о своем возвращении завтра с курорта.
Слава Богу, слава Богу, запело у меня внутри. Я все, абсолютно все расскажу ей, во всех подробностях, чтобы она узнала, через какой ужас мне пришлось пройти и что за страшный, двуличный человек ее очаровательный муж. Я была совершенно уверена: после этого мы ни на минуту не задержимся в хваленом Фартинггейле. Тони заплатит за все, что он совершил со мной. Уж мама позаботится об этом. Я знала, что когда мать гневается, ей не страшен любой противник, даже такой могущественный, как Тони Таттертон. Что касалось меня, то никакие извинения, объяснения, обещания и посулы не заставят меня простить отчиму его злодейство. Я была почти уверена, что Тони, узнав о намерении матери расстаться с ним, явится ко мне для примирительного объяснения. Но я была настроена сурово и решительно.
Сгущались сумерки. Я волновалась все больше и постоянно прислушивалась, не слышны ли в холле шаги. Меня по-настоящему страшило возвращение Тонн.
Мерно тикали часы, отсчитывая время и по капле прибавляя мне страха. Все ближе становилась минута, когда Тони наконец вернется в Фартинггейл и примется разыскивать меня. Как ни пыталась я занять себя чем-нибудь, ничто не помогало – ни музыка, ни телевизор, ни разговор с Троем. Я думала только о страшных событиях прошедшей ночи и об ужасах предстоящей.
Стемнело. Я закрылась у себя в апартаментах. Не столько уставшая, сколько изведенная переживаниями. Закрытая дверь не внушала, однако, никакого доверия. Более того, здесь я ощущала себя в ловушке. В конце концов, ведь ничто не помешало Тони пробраться вчера сюда. Значит, он спокойно может сделать это и сегодня. Во всем доме только на двери маминой спальни был надежный замок. Сразу после свадьбы она распорядилась, чтобы его установили. Мать желала иметь возможность уединяться в любое время суток. Сейчас я прекрасно понимала ее, узнав сама, что такое грубые домогательства мужчины. Неожиданно меня осенило. Я вскочила, накинула халат, сунула ноги в шлепанцы, схватила Ангела и быстро вышла из своих комнат, направляясь в мамины апартаменты – единственное место, где я могла запереться и вздохнуть спокойно. Не только надежный замок на двери подбадривал меня. Я чувствовала себя в безопасности, потому что вдыхала знакомый с детства запах жасминовых духов, смотрела в любимое зеркало мамы, видела ее одежду, туалетные принадлежности… Вытащив из шкафа одну из ее ночных сорочек и капнув на шею капельку маминых духов, я проворно, совсем как в далеком бостонском детстве, забралась в ее постель. Меня обняли ароматные, прохладные, шелковые простыни – такие, и только такие, признавала мать.
– Ой, мамочка… – простонала я. – Как же мне плохо без тебя!
Я уложила на соседнюю подушку Ангела и выключила лампу на ночном столике. Луна в эту ночь была больше, чем вчера, а свет ее – пронзительнее и ярче. На небе не виднелось седых ночных облаков, зато звезды сверкали, как бриллианты. Целая их стайка собралась под луной, и я представила, что вижу чудесное королевство, где всеми правит красавица-королева по имени Луна, и что к ней в тронный зал сейчас пришли десятки гонцов со всех уголков ее владений, и гонцы эти – звезды. Кто будет ей мил, а кто впадет в немилость? Наверное, королева ко всем добра и справедлива. И в ее королевстве нет зла, обмана, лжи, нет детей, которых бросили родители, нет коварных мужчин и завистливых женщин, наверное, там всегда светит нежный серебряный свет и играет тихая музыка…
– Вот бы нам жить в том королевстве, правда, Ангел? – прошептала я. – Жить в мире радостей и справедливости…
Я закрыла глаза и погрузилась в свои грезы. Мне мысленно виделись пряничные города, молочные реки, хрустальные цветы, веселые, счастливые ребятишки, румяные и смеющиеся; я видела в окнах домов их красивых мам и пап, братишек и сестренок. В этом волшебном мире каждая семья была полноценна и счастлива, здесь не существовало жестоких ветров, которых так боялся малышка Трой, не было свинцово-серых облаков, дождей и бед. Там каждая девочка росла красавицей, у каждой был верный поклонник – надежный и благородный. Если бы только я могла взлететь, воспарить в ночное черное небо и стать маленькой, но счастливой крупинкой того удивительного мира…
Я заснула. Но неожиданно меня разбудил вспыхнувший в гостиной свет. В спальне был полумрак, но, поспешно сев, я увидела, что в дверях стоит Тони. Освещение не позволяло разглядеть его лицо. Внезапно он расхохотался. Я онемела. Сердце истошно забилось.
– Что, опять заперлась от меня? – сквозь смех проговорил он. Неужели он принимает меня за мою мать? Неужели он решил, что это Джиллиан вернулась раньше срока?
Тони вытянул вперед руку и позвенел ключиком.
– Удивлена? Да, я ведь никогда не говорил тебе, что давно уже сделал дубликат, чтобы навестить тебя, когда мне окончательно надоест твоя… твои глупые капризы. Ты запираешься от меня, от своего законного мужа, ты не позволяешь мне входить в твою спальню тогда, когда я этого хочу, ты осмеливаешься оспаривать мои супружеские права! Все! Я устал. Хватит делать из меня мальчишку и дурака. При первых наших встречах я был для тебя хорош и желанен. Теперь мы поженились, ты вынудила меня подписать тот безумный брачный контракт и думаешь, что я полностью в твоих руках? Что я твой раб? И ты можешь гонять меня? Не выйдет. Довольно! Я пришел, чтобы воспользоваться тем, что по праву принадлежит мне. Кстати, обещаю, ты не пожалеешь…
Тони двинулся к постели.
– Тони! – громким шепотом произнесла я. – Это не Джиллиан. Это Ли.
Он остановился. Повисла долгая, мучительная пауза. Тони находился спиной к свету, поэтому, при всем желании, я не могла видеть его глаз. Зато почувствовала его смятение.
– Я решила сегодня поспать в маминой комнате. Я так соскучилась без нее. Но она еще не приехала. Поэтому уходи. Уходи сию же минуту. Ты уже достаточно совершил подвигов, чтобы я навеки возненавидела тебя.
Но Таттертон в ответ рассмеялся. Только смех его был не веселым, а нарочито резким. Он заговорил с вызовом и ухмылкой:
– Итак, ты мечтаешь превратиться в свою мамочку! Хочешь стать такой же, как она. Вон ты даже забралась в ее постель, напялила ее ночное белье, надушилась ее духами. Значит, ты мечтаешь быть Джиллиан, мечтаешь быть моей женой! Вот, значит, какие у нас фантазии…
– НЕТ! Я здесь совсем не поэтому. Наоборот, я заперлась в этой комнате, чтобы ты не притащился ко мне! Уходи прочь!
– Ты говоришь совершенно как Джилл. Так же, как она, боишься признать очевидное, боишься отдаться истинному чувству. Понимаю. Это у вас семейное, – с расстановкой молвил отчим.
– Вон отсюда! – в отчаянии выкрикнула я.
Тони только засмеялся.
– Ты заперлась от меня точь-в-точь как Джиллиан. Мне это не нравится. – Он подошел ближе. На расстоянии нескольких футов я почувствовала запах виски. И испугалась еще больше. Мне хотелось сжаться в комок, забиться в угол кровати, и я тщетно пыталась закутаться в одеяло.
– Умоляю, Тони, уходи. Мне страшно. Я не вынесу еще одного раза. Мне дурно делается от одной только мысли, что все это повторится. Прошу тебя, уходи.
– О, ты не должна так себя настраивать. Свои страхи ты должна побороть. Вот, значит, почему ты запираешь дверь на ключ, вот почему ищешь отговорку за отговоркой, вот почему идешь на всякие уловки, лишь бы избежать меня… – произнес Тони, очевидно, вновь принимая меня за мать.
– Очнись, Тони! Я не Джиллиан. Я Ли. Понял? Ты хоть слышишь меня? Ты хоть понимаешь что-нибудь?
– Как ты хороша в пылу негодования… но негодование – это тоже страсть. Ты чувствуешь, как страсть переполняет тебя? Ты исходишь вожделением, похоть уже лишает тебя рассудка. Ты не должна больше сдерживать свое сладострастие, – заявил Тони и устроился на краешке моей кровати.
Я рывком подалась назад, надеясь, что успею перемахнуть на другой край огромной двуспальной постели и выскочу из комнаты, но Тони оказался проворнее меня. Он как знал, что я собираюсь предпринять, поэтому накрепко сжал мои запястья, да еще с вывертом, так что я вскрикнула от боли. Уже и речи не было о том, чтобы натянуть на себя одеяло. Спустя мгновение он выпустил руки, но только для того, чтобы навалиться на меня всей тяжестью своего мощного молодого тела.
– Погляди, какая дивная ночь! Как в сказке… О такой ночи можно мечтать. Она берет в свои объятия любовников и вдыхает в них жар…
– Но мы-то не любовники! – сквозь слезы выдавила я.
– Мы с тобой самые настоящие любовники. Навеки мы связаны с тобою силой любви и силой искусства.
– УБИРАЙСЯ ОТСЮДА! – завопила я, когда он начал гладить мне бедра. – Я обо всем расскажу матери! Она все узнает. Узнает о том, что ты вчера сделал со мной! Она возненавидит тебя! Она бросит тебя! – кричала я. Откуда-то взялись силы. Гнев, наверное, сильнее страха.
Но Тони опять тихо рассмеялся:
– Ты собираешься обо всем доложить мамочке? О чем это – обо всем? О том, что ей давно известно? О том, чего она давным-давно дожидается? Как ты думаешь, кто подталкивал меня к тебе, кто сводил нас вместе, кто, в конце концов, предложил в качестве обнаженной натуры тебя? Кто благословил меня на эту страсть? Я далеко не дурак. Я прекрасно понимаю, зачем она все это затеяла. Однако возражать не стал. Меня такой расклад устраивает. Более того, это отвечает моим чувствам. Ты настоящая красавица. Ты будешь даже красивее, чем она. Она, между прочим, тоже это сознает… Неужели ты думаешь, что ее это не задевает?
– Нет! – задохнулась я. – Ты лжешь! Лжешь!
– Отнюдь, – со смешком произнес Тони. – Она считает, что мы с тобой еще в коттедже сошлись и поладили. Твоя мать очень даже рассчитывает на это.
– Ты лгун! – Я крутанулась и накинулась на него с кулаками, но он резко схватил мои слабые руки и опять сжал до боли.
– У нас с ней нет секретов друг от друга. Я многое рассказывал ей, надеясь заставить ее ревновать. Я говорил о том, как ты возбудилась еще на первом сеансе, стоя передо мной, говорил, с каким пылом ты отдалась мне, буквально вынудив меня пойти на это. Как загораешься от одного прикосновения мужской руки… И что же, ты думаешь, я услышал в ответ однажды? Она заявила, что, пожалуй, неплохо, если первые уроки плотской любви ты получишь от настоящего мастера, от опытного мужчины. Понимаю, конечно, что она хотела пустить мне пыль в глаза, но поверь, мои сообщения ее не смутили и не огорчили.
– Она не могла так сказать. – Я затрясла головой, исходя яростью. – Ни за что она не сказала бы таких слов. – Я рывком высвободила запястья. – Ты вообще плохо знаешь ее. Говоришь, у вас нет друг от друга секретов, а ведь она утаивает от тебя один очень интересный факт, – проговорила я как можно более ядовито. – Ты даже не знаешь, сколько ей на самом деле лет. Ты, наверное, думаешь, она молода? Думаешь, что у тебя молодая жена? Ты даже не представляешь, на сколько она старше, чем говорит… Только в этом мать никогда тебе не признается.
– О, дорогая моя девочка, возраст моей любимой супруги мне давно известен, – совершенно спокойно отозвался Тони, так спокойно, что мое сердце болезненно сжалось. – Я изучил ее прошлое досконально и во всех подробностях. К сожалению, страсть настолько затмила мне глаза и разум, что я не сделал этого до свадьбы. А жаль. Если бы только можно было выразить словами то, что я пережил… Она просто предала меня, предположив, что какие-то дурацкие сведения о ее возрасте могут изменить мое чувство к ней! Да я боготворил и боготворю ее, я готов целовать ее следы, ее тень… Теперь я позволяю ей жить в мире собственных грез. Что же… раз она этого хочет. В конце концов, никому вреда от ее фантазий нет.
– Уходи! Прочь! Я не верю ни единому твоему слову! – Я снова забилась, пытаясь высвободиться, но на этот раз мои руки и ноги оказались в надежной ловушке. Я едва могла шевельнуться, и тут Тони обрушился на меня с грубыми и жадными поцелуями. Как ни пыталась я оттолкнуть его, ничего не выходило. Он был слишком силен. И слишком пьян. Скоро мне стало дурно от запаха виски, который буквально валил у него изо рта.
Тони встал на колени, прижимая ими мои бедра, раскинул в сторону мои руки, притиснул их к подушкам и глухо сказал:
– Ты очень красива… Знаешь почему? Потому что ты свежа и невинна. Ты права, в тебе нет ни капли порочного, ты настоящая игрушечка. Ты шедевр. Ты куколка… – И он опять впился в мой рот.
Я сделала последнюю попытку высвободиться, но он уже пристроился у меня между ног и протаранил мое лоно грубо и жадно. Вчерашний кошмар повторился. Я кричала, плакала, молила о пощаде, но Тони слышал в моих воплях то, что хотел слышать, – страсть, даже похоть… И считал своим долгом удовлетворить меня. Совокупляясь, Тони пребывал в каком-то сумеречном состоянии. Он называл меня то Джиллиан, то Ли, переходя от брани к страстным воплям, был то ласков, то груб. Я зажмурилась, не в силах видеть его искаженное похотью лицо, и ждала. Ждала, когда он насытится. Тело мое находилось в его власти. Оно двигалось и билось, подчиняясь ритму мужской страсти, и не было никакой возможности сопротивляться, не было даже шанса вернуть Тони к реальности.
…Открыть глаза я решилась, только когда он кончил терзать меня. Рядом на подушке лежала моя верная подружка – Ангел. Дрожащей, обессилевшей рукой я притянула ее к себе и увидела в глазах куколки боль и отчаяние. Моя кукла-двойник вместе со мной пережила ужас насилия, и сейчас мы страдали в равной степени. Тоска и безысходность вновь заставили меня крепко зажмуриться.
Спустя какое-то время Тони сполз с меня, встал и, ни слова не говоря, как лунатик вышел из комнаты. Я осталась одна. Руки, истерзанные его захватами, ныли, лицо саднило, будто по нему прошлись наждачной бумагой. Я разразилась горькими слезами. Рыдания, казалось, разорвут сердце на кусочки. Наконец, выплакав море слез, я скорчилась под одеялом, прижав к себе Ангела. Мне хотелось раствориться в подушках, хотелось заснуть и никогда не просыпаться.
Ранним утром меня разбудили первые солнечные лучи. Я поспешно покинула мамину спальню, сослужившую мне такую недобрую службу. Все утро я провела у себя в постели. Заглянул Трой, но мне пришлось ему сказать, что плохо себя чувствую. Разумеется, почти сразу после ухода малыша ко мне пришла миссис Картер, наша экономка. Она с тревогой спрашивала, что со мной случилось. Я односложно отвечала, что мне нездоровится. Миссис Картер предложила принести завтрак в комнату, но я отказалась от еды.
– Может быть, ты хочешь поговорить с мистером Таттертоном?
– Нет! – выкрикнула я. – Я вообще никого не хочу видеть до тех пор, пока не вернется мама.
– Не вызвать ли доктора?
– Пожалуйста, никаких докторов, – взмолилась я.
– Хорошо, – кивнула экономка. – Я все-таки распоряжусь, чтобы тебе принесли горячего чаю и что-нибудь легкое из еды. Надеюсь, тебе скоро станет лучше.
Лучше… От чего же мне станет лучше… Ни еда, ни доктора, ни самые верные друзья ничем не могут помочь мне, хотела сказать я доброй женщине, но в горле стоял ком. Я просто повернулась на бок, укрылась почти с головой одеялом и замолчала. Трой был откровенно разочарован и огорчен. Он понял, что сегодня я не выйду из своей комнаты, не пойду с ним на прогулку, не буду играть в парке. Когда они ушли, я ненадолго встала, выпила немного чаю и съела пару ложек овсянки.
К счастью, Тони не посмел явиться ко мне. Я, правда, была решительно настроена немедленно выгнать его вон. И уже не боялась закатить истерику, привлечь своими воплями внимание слуг. Полагаю, отчим догадывался о моих намерениях и поэтому держался на расстоянии.
После полудня снова зашла миссис Картер. Она принесла ленч. И опять я ела как птичка – кусочек сандвича, глоточек сока… Экономка всерьез озаботилась. Ей очень хотелось пригласить врача.
– Никакие врачи мне не помогут, – в ответ на ее вздохи сказала я. – Просто, когда приедет моя мать, пожалуйста, попросите ее немедленно зайти.
– Конечно, конечно. – Миссис Картер закивала, взяла поднос с посудой и тихо удалилась.
В течение дня я несколько раз проваливалась в сон, но по-настоящему не засыпала, потому что все время прислушивалась к голосам в доме. Наконец знакомое оживление! Я поняла, что прибыла мать. Долгое же путешествие по Европе она себе устроила, и как дорого оно обошлось мне. Я уже изнемогала от ожидания, будучи уверена, что слуги сразу же сообщат маме о моем недомогании, о том, что я целый день не выхожу из комнаты, отказываюсь от еды и так далее.
И вот распахнулась дверь. В комнату быстрыми шагами вошла мама. Она была свежа и душиста, как порыв весеннего ветра. Я молча села в кровати и измученным взором уперлась в нее. Мать сделала новую прическу, приобрела модный темно-синий шелковый костюм, который эффектно облегал ее заметно постройневшую фигуру. Она вся искрилась радостью и хорошим настроением. Кожа была гладкой, щеки румяными, глаза сияли. Элегантные серьги из горного хрусталя покачивались в ушах. Прозрачные кристаллы ловили свет, отражаясь радужными переливами.
– Ли ван Ворин! – воскликнула мать, шутливо уперев руки в боки. – Как ты смеешь болеть в день моего долгожданного возвращения? Что с тобой стряслось? На дворе лето. Летом люди не простужаются.
– Мама, мамочка! – выговорила я, сдерживая слезы. – Ой, мамочка, случилась ужасная, дикая вещь! И не один раз, мамочка, а дважды!
– Что за вздор ты говоришь, Ли? Я думала, ты заболела. Не успела я порог переступить, как ко мне кинулась миссис Картер и, заламывая руки, доложила, что ты весь день лежишь в кровати, ничего не ешь, не пьешь, отказываешься вызывать врача и гонишь всех, только меня дожидаешься. И что я слышу теперь? Какую-то ерунду. Ты хоть представляешь, что такое путь из Европы в Америку? Ты думаешь о том, как я устала? Да-а, ну и досталось мне на том курорте, – вздохнула она, поворачиваясь так, чтобы видеть себя в зеркале. – Сгонять вес и корректировать фигуру – это, я тебе скажу, не шутки. Слава Богу, все позади. Я достигла желаемого результата. Кстати, все согласны, что я мучилась не напрасно. Ну-ка, что ты скажешь? – Она покрутилась передо мной, явно ожидая вороха комплиментов. Но какие могут быть сегодня комплименты… Сегодня прозвучит только горькая и страшная правда. И матери не уйти от нее.
– Мама, но со мной произошла настоящая трагедия! Здесь, в Фартинггейле. Тони два раза приходил ко мне… он заставил меня… он взял меня силой! – выкрикнула я. – Он… он…
Почему она молчит? Неужели придется выложить все до последней, самой гнусной детали? Я смотрела на мать полными слез глазами и отчаянно ждала, что вот-вот она бросится ко мне, крепко обнимет, утешит меня поцелуями, добрыми словами, скажет, что все дурное уже позади, что теперь все будет хорошо, мне больше нечего бояться, что мы будем жить по-другому… будем счастливы, как раньше…
В следующее мгновение мать действительно оказалась подле меня. Движения ее стали порывистыми, взгляд… увы, ее взгляд меня испугал. Я надеялась, что теперь-то она всерьез отнесется к моим страданиям, но, к своему ужасу, увидела, что глаза матери зловеще сузились, блеснули недобрым огнем. Я похолодела. Слезы мгновенно высохли, заныло под ложечкой. Да она не верит мне! Я давно научилась по глазам читать ее мысли, угадывать эмоции, бурлившие в глубине.
– Что? – с изумленным негодованием воскликнула она. – Что за дурацкую историю ты выдумала? Что он заставил тебя сделать? Ты хочешь сказать, Тони тебя изнасиловал? Честное слово, я знаю, что подростки склонны к безумным фантазиям, но, по-моему, это чересчур.
Я неистово затрясла головой:
– Нет, мама, это не фантазии. К сожалению, это было на самом деле. Это случилось наяву. Дважды. – Теперь, завладев наконец ее вниманием, я должна была заставить ее выслушать все. – Я расскажу. Пожалуйста, не уходи. Послушай.
– Ну, я слушаю, слушаю, – не скрывая раздражения, произнесла мать.
– Позавчера вечером я пошла вслед за Тони. Он отправился в хижину. Через лабиринт.
– Ты побежала за ним? Зачем? Объясни.
– Мне хотелось узнать, почему он до сих пор работает там, почему оставил студию в хижине.
– Совершенно незачем было следить за ним. Он художник, работает столько, сколько хочет и где хочет, – фыркнула мать, всем своим видом показывая, что не намерена слушать дальше.
Я, однако, продолжала:
– Добравшись до хижины, я тихо заглянула с улицы в окно и увидела, что он на моем… на нашем с тобой «двойном» портрете нарисовал еще одну фигуру… себя, мама! Совершенно обнаженного!
– Вот как? – подняла брови мать.
– А спустя несколько секунд он сам подошел к мольберту… голый, совсем голый!
– Он был один? – быстро спросила она.
– Да, но… в общем, я испугалась и побежала домой. Легла спать. А совсем поздно вечером он явился в мою комнату… опять голый… он набросился на меня… и изнасиловал.
Мать пристально и недоверчиво смотрела на меня.
– Да-да! – продолжала я свою горькую исповедь. – А потом еще раз, но уже этой ночью. Дело в том, что я пришла спать в твою комнату. Я боялась. Хотела запереться. Но он все равно пришел. У него, оказывается, есть ключ. Сначала он принял меня за тебя. Но это неважно. Я говорила ему, гнала его, но он снова изнасиловал меня… Мамочка, я не смогла отбиться… Это такой ужас, мама, такая гадость!
Выражение ее лица оставалось неподвижным.
– Мама, ты слышишь меня? Ты слышишь, что я говорю?
Она неопределенно повела плечами и покачала головой.
– Я собиралась обо всем этом поговорить с тобой позже, когда ты успокоишься и когда я немного приду в себя после переезда, – молвила она. – Я тешила себя надеждой, что ты повременишь со своими откровениями. Думала, мне удастся сначала немного отдохнуть.
– Что? Ты хотела сама со мной поговорить? Но как ты узнала обо всем этом?
– Тони встречал меня в аэропорту, Ли. Он доложил мне о твоем поведении. Он не рассказывал о том, как ты преследовала его до хижины, но сказал, что ты пригласила его зайти к тебе в комнату. А когда он вечером заглянул к тебе, то обнаружил тебя совершенно обнаженной в разобранной постели.
– Что? Да он нагло врет!
– Он сказал, что ты схватила его за руки и потащила в кровать, что ты ласкала его и умоляла заняться любовью, а он в ответ на твои приставания высвободился и молча ушел.
– Мама, подожди, послушай меня…
– Он также поведал, что на следующую ночь ты забралась в мою спальню, изобразила, будто я уже вернулась. Напялила мое ночное белье, побрызгалась моими духами, чтобы обмануть его. Ты прикинулась мною, чтобы он сразу не разобрался и не отказывал тебе больше. – Мать торжествующе глянула на меня. – Вот она, моя ночная сорочка! Все еще на тебе. И духами моими от тебя до сих пор пахнет.
Она ликовала, полагая, что разоблачила обманщицу-дочь.
– Мама, но я пользовалась твоими вещами, чтобы просто быть ближе к тебе! Я скучала, мама. Мне было одиноко. И очень страшно.
Мать действительно не верила мне. Я видела это по ее глазам. Впрочем, недоверия своего она и не прятала. И в этот момент волна ненависти, горечи и тоски обрушилась на меня. Никогда еще родная мать не была мне так ненавистна и отвратительна. И я не стеснялась своих черных чувств. Ведь она не верит мне! Она предпочитает исказить мои слова в угоду мужчине, в браке с которым не прожила и года. Ее волнует только Таттертон… этот омерзительный красавец, кичащийся своим богатством, двуличный, похотливый мужик…
Вдруг я иначе взглянула на мать. Трезво и даже цинично. Конечно, все ясно как Божий день. Она ни за что не рискнет своим статусом хозяйки Фартинггейла. Что с того, что она вынудила Таттертона подписать брачный контракт, по условиям которого в случае развода ей причитается половина состояния? С его деньгами, но без его имени она будет ничто. НИЧТО! Если мать выберет меня, поверит мне и разойдется с Тони, она навсегда утратит блага и привилегии, которые дает ей звучное имя миссис Таттертон. Не будет больше светских приемов, балов, банкетов, лучшие бостонские салоны закроют перед ней двери, светское общество отторгнет ее, и она вернется к тому, с чего начинала: станет обычной женщиной, бывшей техасской девчонкой, темной и дикой, которой дозволяется только со стороны смотреть на красивую жизнь аристократии. И как бы я ни желала маме счастья – а я хотела, чтобы она была счастлива, потому что в глубине сердца по-прежнему беззаветно любила ее, – как бы ни понимала, что такой мужчина, как Тони, жизненно необходим ей, не могла отринуть трагедию, в которую вовлек меня отчим. Не могла простить его, забыть. Даже ради матери. И я предприняла последнюю попытку докричаться до нее.
