Текст книги "Паутина грез"
Автор книги: Вирджиния Эндрюс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
– Портретные куклы? – заинтересовалась я.
– Да! Блестящая задумка! – В порыве энтузиазма он даже потряс кулаками. – Никто так не увлечен собой и своими близкими, как богатые люди. Они считают, что деньги и социальное положение могут купить для них бессмертие, поэтому и окружают себя бесконечными портретами и фотографиями, сделанными лучшими художниками. Эти люди готовы тратить любые средства, лишь бы потешить свое самолюбие!
– Но при чем здесь куклы? – удивилась я.
– А при том, что эта кукла – твой объемный портрет! Сначала женщины – матери, дочери, жены, сестры – захотят иметь свое миниатюрное изображение, а потом, уверен, присоединятся и мужчины. И мы, Таттертоны, будем первые, кто предоставит эту услугу в Америке. Люди начнут создавать новые коллекции, своеобразные музеи своих родственников. Блестящая идея! – снова с жаром произнес он.
Должна признать, что его энтузиазм захватил меня. Затея показалась действительно интересной.
– А какое это имеет отношение ко мне? – спросила я, вспомнив первые мамины слова. Тони с матерью, переглянувшись, улыбнулись, и она сказала:
– Тони хочет, чтобы ты стала моделью для первой куклы Таттертона, которую он будет делать сам.
– Я? Почему я?
Недоуменно я смотрела на них. Мать улыбалась отрешенно и счастливо, а Тони горел профессиональным интересом.
– Я объясню, – быстро ответил он. – Во-первых, первые куклы будут сделаны для девочек, но не для маленьких, а для девочек-подростков, даже девушек, можно сказать. Думаю, этот возраст проявит наибольший интерес к моему начинанию. Маленькие дети не в состоянии оценить филигранную работу художника, они даже не умеют еще видеть себя со стороны, да и не нуждаются в этом, в отличие от юных дам.
– Все равно не понимаю, почему выбор пал на меня?
– Чудо, что за скромность, а, Джиллиан? – с улыбкой покачал головой Таттертон.
Мама смотрела на меня бархатным взглядом, будто приветствовала мою застенчивость. Действительно, она часто говорила мне, что мужчины любят, когда красивая женщина демонстрирует свою скромность. Это дает им возможность сыпать самыми щедрыми комплиментами, а женщине впитывать их, не боясь прослыть нахальной или распущенной. Но ко мне все это не имело отношения. Я на самом деле не понимала, почему в качестве модели Тони выбрал меня. Наверняка можно было найти более красивое лицо, пригласив, например, профессиональную модель. Таттертон, с его славой, деньгами, связями, имел возможность пригласить для этого вообще первую красавицу Америки. Почему я?
– Тони считает, что в тебе есть изюминка, Ли. И я с ним полностью согласна, – промолвила мать.
– У тебя очаровательное кукольное личико, – начал он уверять меня. – Да-да! Конечно, ты можешь скромничать и жеманничать, но я не вижу смысла искать неизвестно где подходящую модель, если она живет со мной под одной крышей! Когда кукла будет готова, мы пригласим лучшего фотографа в городе, чтобы он сделал твой портрет, и мы сможем представить всем для сравнения куколку, фотопортрет и живую девочку Ли! Увидишь, какой будет эффект! Об этом напишут все газеты и журналы!
Сердце мое забилось. Что скажут на это девчонки из «клуба»? Конечно, будут завидовать, но Тони прав, каждая захочет свой кукольный портрет. Неужели об этом стоит подумать всерьез? Кукла с моим лицом – здорово!
– Я горжусь, что первую куклу Тони хочет создать по твоему образу, – сказала мама.
Я взглянула на нее. Почему Тони не выбрал ее в качестве модели? Она еще так молода, свежа, у нее совершенные черты лица, безукоризненная кожа. Больше всего меня поражало, что мать ни капельки не ревнует, более того, она просто счастлива. Конечно, поняла я потом, мама не согласится позировать. Неподвижно сидеть часами? Нет, это не для нее! А вдруг еще что-то нужно делать? И я с ходу задала этот вопрос.
Тони рассмеялся:
– Главное, оставаться такой, какая ты есть – с ног до головы. И все.
– С ног до головы?!
– Кукла должна быть совершенной копией. Во всех подробностях, – сообщил он. – Это будет не просто штампованная, аляповатая фигурка. Это произведение искусства – вот в чем смысл. Скульптурное изображение, если хочешь, только сделанное в виде куклы.
– Не понимаю, что это значит.
Мой голос внезапно ослаб, превратившись чуть ли не в шепот. Тони с мамой опять переглянулись. Улыбка слетела с ее лица, взгляд стал колючим.
– Это значит, что ты будешь моделью для художника, Ли. Какая ты глупая, однако! Будешь натурщицей, будешь позировать, поняла?
– Но натурщицы обычно позируют… обнаженными, – едва слышно выдохнула я.
Тони опять рассмеялся, будто я сказала несусветную глупость.
– А как же, конечно! – воскликнул он беспечно. – Так это же искусство! Я же сказал, что кукольный портрет – это миниатюрная скульптура.
Я пыталась сглотнуть комок в горле. Стоять посреди комнаты совершенно голой… перед Тони?!
– Ну разве Тони тебе чужой? – будто услышав мои страхи, произнесла мать. – Мы же одна семья. И я бы никому, кроме него, не позволила тебя рисовать, – добавила она.
– Ради Бога, не думай, что я дилетант в искусстве, – вступил снова Тони. – Да, я президент компании, да, у меня гора финансовой и административной работы, но прежде всего я художник. И у отца я работал сначала как художник, а уж потом стал помогать ему в офисе. Я дорожу нашими традициями и ни в коем случае не хочу приглашать художников со стороны, особенно когда я начинаю новый проект.
Я молчала. Не дождавшись моей реакции, отчим продолжал:
– Позволь, я подробно опишу, из чего будет состоять наша работа. Прежде всего – карандашный рисунок. Затем краски, чтобы найти нужный тон кожи. Потом глина, чтобы соблюсти все пропорции. И только потом – куколка.
У меня так и не было сил нарушить молчание. Тогда Таттертон сказал:
– Что же, поговорите еще с Джиллиан на эту тему. А мне надо проведать Троя, сделать несколько звонков, в том числе в офис. Но ты ни о чем не беспокойся, Ли, – добавил он. – Ты отлично справишься с этой работой и даже прославишься.
Он встал, поцеловал мать и вышел. Она сразу посуровела.
– Честное слово, Ли, ты меня удивляешь и огорчаешь. Ты же видишь, как вдохновлен Тони, как он горит своим новым замыслом, как это важно для Таттертонов. Тебя хотят поставить в центр прекрасного начинания, а ты начинаешь капризничать, дуться и хлопать глазами. «А что я должна делать? А зачем? А почему?» Что за детский сад!
– Но, мама, ведь позировать обнаженной…
– Что? Что в этом ужасного? Ты слышала, что сказал Тони? Это искусство. Ты бывала в музеях? Что, Давид Микеланджело одет? А Венера? У всех скульпторов есть натурщики. Когда Тони поделился со мной мыслями относительно первого кукольного портрета, я думала, ты будешь заинтересована и рада. Я полагала, ты достаточно взрослая, чтобы не краснеть, когда речь идет о большом искусстве. Поверь, – продолжала она, – если бы мне в твоем возрасте такой художник, как Тони Таттертон, предоставил возможность позировать ему, я бы ни секунды не колебалась. Ни секунды!
– Тогда почему ты не можешь быть его натурщицей, мама? Ты такая красивая, статная, молодая.
По ее лицу пробежала тень.
– Тони же объяснил, что первые куклы будут сделаны для девочек-подростков, – сухо ответила она. – Разве я могу быть моделью для куклы? Я взрослая женщина! Конечно, Ли, выгляжу я молодо, но ведь не как подросток, а? Скажи, Ли!
Я лишь пожала плечами, совершенно не представляя, что ей хочется услышать.
– Может быть, это лучше тебе сделать, мама? Ты же художница, ты могла бы меня нарисовать.
– Нет, Ли, для такой серьезной работы я не имею времени. У меня масса светских обязанностей, кстати, очень важных. К тому же мой стиль – художественная фантазия. И не надо напрасно беспокоиться. Никуда ходить тебе не придется, – успокаивала меня мать. – Все будет происходить здесь, в Фарти. Вот, кстати, тебе развлечение на лето, чтобы не скучать. Токи решил оборудовать студию в хижине. Там вам никто не будет мешать.
– В хижине?
– Правда, отличная мысль?
Я неопределенно кивнула.
– Вот и прекрасно. Я скажу Тони, что ты дала согласие. – Мать встала со своего трона. – Ну не чудесно ли? Я жду не дождусь, когда работа будет закончена.
Я побежала к себе. Мне еще нужно было принять душ и переодеться к ужину. Собраться с мыслями, сосредоточиться я не могла. Меня разрывали противоречивые чувства – от восторга до стыда. С одной стороны, я гордилась тем, что с меня будет вылеплена статуэтка, которая станет началом новой коллекционной серии таттертонских игрушек; я понимала, что весь мой «элитный клуб» изойдет завистью и что все девчонки захотят себе таких кукол… А с другой стороны, Тони – молодой мужчина, мамин муж, красивый, полный сил. Мыслимо ли стоять перед ним в голом виде?
В ванной я сняла купальник и, прежде чем шагнуть в душ, посмотрела на себя в зеркало. При ярком электрическом освещении видны были все тайные изгибы моего тела. Голубоватые сосуды на груди образовывали под кожей причудливую сеточку. Что, Тони сделает мою грудь такой же упругой, как в жизни? Что, он изобразит на теле куклы маленькую родинку под правой грудью? Конечно, кукла будет одета, и одета нарядно, но вдруг кому-нибудь вздумается обнажить ее? И он увидит меня… голой?
Как вообще женщины решаются быть натурщицами? Неужели они могут просто сидеть или стоять перед художником, думать о своем, будто вообще ничего особенного не происходит?
Я все смотрела на себя в зеркало и пыталась представить, как я буду позировать Тони… вот он подходит к холсту, вот берет кисть, палитру, вот поднимает глаза и пронзительно вглядывается в линии моего тела… сердце мое колотится, потому что он поедает меня взглядом…
– ЛИ!
Я вздрогнула. Это из-за двери звал меня Трой. Я быстро накинула халат и вышла к малышу. Он был так взбудоражен, будто мы, по меньшей мере, месяц не виделись.
– Тони сказал мне, Ли! Тони все рассказал. Он сказал, что сделает куколку Ли, которую я скоро смогу держать в руках!
– Трой, неужели тебе так хочется иметь новую куклу? Это девочки играют в куклы!
– Тони не будет делать обычную куклу. Он сделает коллекционную куклу Таттертона! – гордо сказал мальчик, явно ожидая поддержки с моей стороны.
– Ты прав, – не устояла я, и он просиял.
– Но Тони говорит, что мне нельзя ему помогать. Он хочет сосредоточиться. Для него это первая кукла, – печально, но с пониманием произнес мальчик. – Правда, он обещал, что я первым увижу ее. Я сейчас уже знаю, что это будет самая красивая кукла в мире. Пойду, Ли. Я должен еще Борису рассказать.
И он выбежал в коридор.
А я вновь осталась один на один с зеркалом. Что делать? К кому бежать за помощью? Мама не захотела поддержать меня, ей главное занять Тони, чтобы он оставил ее в покое… А что сказал бы папа?
Он не одобрил бы, точно. Да он возмутился бы, запретил бы… но папы рядом не было. Папа работал в Европе, занятый новыми проектами и… Милдред Пирс.
Ох уж эта Милдред Пирс, неприязненно подумала я. Она отняла у меня папу, она держит его подле себя, не пускает его ко мне… и, возможно, не пустит никогда.
Что же, сбрасывая халат и ступая под струи душа, подумала я, тогда я стану игрушкой, красавицей-куколкой из империи Таттертона! Папа получит на свадьбу чудесный сувенир.
Глава 13
Я – натурщица?
Целую неделю Тони не вылезал из офиса: готовил рекламную кампанию для новой коллекции, создавал специальный художественный отдел кукол, подыскивал мастеров по платью, прическам. Каждый вечер он сообщал нам с мамой все новые подробности о предстоящем «кукольном проекте». Мать в отличие от меня интересовалась всеми нюансами и подробностями. Я была подавлена. Я ждала. Наконец со служебными хлопотами было покончено, студия в хижине подготовлена, и Тони объявил, что первый сеанс состоится завтра утром. Кровь прилила к моему лицу, екнуло сердце. А мать вздохнула с облегчением. Тони предложил тост – за новое поколение таттертонских игрушек.
– И за Ли! – добавил он, блестя лазурными глазами. – За первую мою модель.
– За Ли! – подхватила мать, зазвенев хрустальным смехом. Они переглянулись, как заговорщики, выпили по бокалу шампанского, будто знаменуя начало нового этапа в жизни.
– Что мне надевать завтра? Что брать с собой? Как причесаться? – в беспокойстве спрашивала я.
– Не мудри, будь естественной, Ли, – отвечал Тони. – В тебе столько жизни, прелести, что никакие ухищрения не потребуются.
Я обернулась к маме и заметила, что она смотрит на мужа задумчиво и нежно. И удовлетворенно. Я знала, что ее радует: Тони, увлеченный своей идеей, не станет какое-то время домогаться ее.
Я никак не могла заснуть в ту ночь, все думала о предстоящем испытании. Вечером с мамой мне так и не удалось поговорить, потому что, вернувшись после игры в бридж, она недвусмысленно дала понять, что утомлена и хочет спать. Тони этим известием был огорчен не меньше, чем я.
Утром после завтрака он повел меня через лабиринт в хижину. Тони показался таким оживленным и довольным, что я совсем сникла. Он заметил мое смущение и успокоил:
– Не волнуйся. Освоишься в новой роли и замечать ее перестанешь. Тебе даже понравится. Я знаю, я со многими натурщицами работал.
– Правда?
– Конечно. Я брал уроки живописи, графики и ваяния сначала в колледже, потом частным образом здесь, в Фарти. – Он наклонился ко мне, как будто сообщал секретные сведения. – Я с одиннадцати лет пишу обнаженную натуру. – Я ужаснулась. – Да-да. Так что перед тобой художник с большим опытом.
Тони вел меня через лабиринт уверенно и смело, не задумываясь, какой выбрать коридор и где свернуть.
– Постороннему человеку все эти кусты кажутся одинаковыми, – говорил он по дороге, – но не мне. Я рос вместе с ними и знаю каждую веточку. Аллеи так же отличаются друг от друга, как день и ночь. Пройдет время, ты сама будешь знать лабиринт, словно свои пять пальцев.
В хижине снаружи ничего не изменилось, только ставни оказались закрыты. Внутри было больше перемен. Разумеется, появился мольберт, ящик с красками, карандаши, эскизные листы. Все это, как и принадлежности для ваяния, лежало на большом металлическом складном столе. Стол заменил почти всю мебель, прежде находившуюся в большой комнате. По обе стороны мольберта стояли две высокие лампы, направленные на небольшую кушетку у стены.
– Садись, – указывая на нее, сказал Тони, – расслабься и думай о приятном. Мне нужно еще несколько минут на подготовку.
Он начал разбирать «инструмент», а я сидела и смотрела на его лицо – красивое, сосредоточенное, вдохновленное; такое лицо часто бывало у маленького Троя, когда он углублялся в творчество.
В то утро на мне была простая белая блузка с короткими рукавами и легкая голубая юбка. Подстриженные волосы щекотали шею и плечи. Ни духов, ни помады я решила не использовать.
– О’кей. – Тони наконец повернулся ко мне. – Начнем с лица. Смотри на меня с легкой-легкой улыбкой. Я не хочу, чтобы наша первая кукла сияла, как клоун в цирке. Такие игрушки пусть в дешевых лавках продаются. А наша кукла отразит твою природную, глубинную красоту. У нее будет твое очарование и твой нежный взгляд.
Я не знала, что сказать. Неужели это правда? Неужели я очаровательна и у меня нежный взгляд? Наверное, так. Видимо, Тони, как истинный художник, давно заметил во мне эти качества, иначе не выбрал бы меня своей первой моделью. Не стал бы он напрасно так говорить, чтобы лишь подбодрить меня!
И тут я ощутила на себе его взгляд. Тони будто впитывал мои черты, пропускал через себя, чтобы перенести их на бумагу. Когда он начал наносить на лист первые штрихи, я ощутила свою причастность к большому искусству, к вечным ценностям… Даже сердце забилось сильнее. Отчим поднимал голову, бросал на меня взгляд, склонялся к мольберту, снова поднимал глаза, снова коротко смотрел на меня… Я старалась сидеть неподвижно, но давалось это, мягко говоря, с трудом.
– Замирать как камень не обязательно, – с улыбкой сказал Тони, заметив мои мучения. – Расслабься. Если ты шевельнешься – ничего страшного.
Я послушалась его совета.
– Ну что, легче?
– Да.
– Вот видишь. Работать будем с перерывами. Кстати, я позаботился и о ленче. На кухне большие запасы еды, – бодро сообщил он.
– А сколько будет длиться сеанс?
– Пара часов утром, потом неторопливый ленч и пара часов днем. Но перерыв можно сделать в любой момент.
Первые часы прошли на удивление быстро. Тони подозвал меня взглянуть на эскиз. Его предстояло перенести на холст. А пока сделаны были очертания лица, глаза, намечены нос и губы. Волосы, шея еще не существовали. Естественно, рано было давать оценки, но этот набросок показался удивительно талантливым.
– Это сырье, – сказал он. – Но, думаю, для начала неплохо.
– Ой, да это просто здорово!
– Ты знаешь, какое удивительное ощущение возникает, когда на чистом холсте появляются чьи-то живые черты! Сначала даже не сознаешь, что создатель этого – ты сам, но когда изображение обретает цвет, естественные пропорции, характер, кажется, что ты произвел на свет ребенка… Развитие человека – процесс длительный и прекрасный! Работая над холстом, я всегда воображаю, как мужское начало пробивает себе путь к заветной клетке, как пронзает ее оболочку – и мгновенно вспыхивает новая жизнь! Так и в искусстве – только здесь рождается красота, живая красота… и зачать эту красоту предстоит нам с тобой, Ли, – глухо, почти шепотом произнес Тони.
Опять я не знала, что сказать. От его пронзительного, обжигающего взгляда, вкрадчивого голоса я начала трепетать.
Тони заметил мое смятение, исступленное выражение его лица сменилось на веселое, и он рассмеялся.
– Только ты не пугайся! Я просто образно выразил свои мысли, – произнес он и вдруг склонил голову набок. – Скажи, Ли, а не появился у тебя в Уинтерхевене дружок-приятель?
– Парень, что ли? Да откуда? Мама требовала, чтобы выходные я проводила в Фартинггейле. Ты сам прекрасно знаешь, что все свободное время мы с тобой то на лыжах ходили, то на лошадях скакали, то…
– Конечно, но я думал, может, у вас бывали совместные занятия с мальчиками и ты с кем-то познакомилась, нет? – Тони лукаво улыбался.
– Нет. Мисс Меллори это не включала в программу, только танцевальные вечера иногда устраивала, но я на них не присутствовала, – не без досады сказала я.
– Ясно. Не расстраивайся, в следующем году, думаю, ты чаще будешь оставаться в Уинтерхевене. Я вижу, мальчиками ты интересуешься. А в старой школе у тебя не было парня?
– Вроде не было.
– Постоянного не было, а вообще был? – поддел он меня. – Кока-колу выпьешь?
– Да.
Отчим принес из кухни стаканы, наполнил их и стал пить, поглядывая на меня. Сначала я думала, он продолжает «работать» над эскизом, но ошиблась.
– А тот твой-не-твой парень… вы не целовались, а? – вернулся он к щекотливой теме.
– Нет, – быстро ответила я. И, конечно, покраснела.
А он, конечно, улыбнулся.
– Что ты, я маме твоей ничего не скажу.
– Говорить нечего, – твердо заявила я.
– Но ведь девочки целуют мальчиков, а мальчики целуют девочек. Это нормально. Или что-то изменилось в мире? Может, вместо поцелуев теперь рок-н-ролл?
– Нет, поцелуи были и есть, – ответила я, хотя опыта в этом не имела никакого.
– А как насчет французских поцелуев?
Тони придвинулся ко мне поближе. Я до недавнего времени не подозревала о существовании французских поцелуев, пока Мари Джонсон нас не просветила.
– Никак, – сухо молвила я в ответ.
– Но ты ведь знаешь, что это такое?
– Знаю.
– Знаю – но никогда на себе не испытывала? Это восхитительно. Ты, оказывается, невинна не только на вид. То есть ни один парень еще не касался твоего язычка в поцелуе, а?
– Я же сказала, – буркнула я. Зачем он меня дразнит?
Тони негромко засмеялся, но вдруг помрачнел.
– В этом нет ничего ни дурного, ни страшного, Ли, хотя твоя мама, похоже, крепко держится за это мнение. Впрочем, она и всего остального не жалует…
Осекшись, он стал глядеть в пол, потом поднял на меня глаза, но смотрел будто сквозь, в никуда… Лицо его было отрешенным. Я даже испугалась, настолько пустым был его взгляд. Вдруг Тони моргнул и вернулся к реальности.
– Ты поразила меня своей зрелостью, Ли. Поэтому я выбрал тебя в качестве модели. Ты такая благоразумная девушка, ведешь себя естественно и достойно. Уверен, ты оставила своих сверстниц далеко позади. Я прав?
Я пожала плечами. Порой наши девчонки казались мне глупыми и наивными, но, бывало, я начинала чувствовать себя дошкольницей, особенно когда подруги начинали делиться своим «женским опытом».
– Понимаю, развод родителей заставил тебя страдать, – продолжал отчим, – понимаю, что ты испытывала ко мне ненависть. Угадал? Ты считала меня виновником всех перемен? Не надо, не отвечай. Я понимаю тебя и, возможно, на твоем месте испытывал бы нечто подобное. Надеюсь только на то, что наши лыжные походы и прогулки верхом притушили ненависть ко мне, – грустно произнес Тони.
– Я не испытываю к тебе ненависти, – быстро откликнулась я. И не слукавила. С некоторых пор мои чувства к нему изменились.
– Да? Что ж, приятно слышать. Я хочу, чтобы мы с тобой были друзьями и даже больше.
Я молчала. Сейчас Тони смотрел на меня иначе, чем когда стоял у мольберта. Только на секунду я позволила себе встретиться с ним глазами и тут же вспыхнула, отвернулась: слишком пронзителен был его взгляд.
– Ладно, – сказал он, бесшумно хлопнув в ладоши, – пора возвращаться к работе.
Он встал к мольберту, а я села на кушетку.
– Я собираюсь рисовать тебя сверху вниз, спускаясь постепенно, потому что для меня крайне важны детали, – пояснил Энтони. – Хорошо, что на тебе эта блузка. Ты будешь открываться медленно, тогда у меня появится ощущение, что ты как бы вырываешься из холста на свет, как Венера из морской пены. Поэтому сейчас надо сделать контур тела. Встань вот так, руки спокойно опусти. – Я следовала его инструкциям. – Да! Вот так просто здорово. Молодец, – похвалил он меня, будто я выполнила сложнейшее задание.
Тони быстро зашуршал карандашом.
– Так, теперь расстегни блузку, приспусти ее с плеч. Пожалуйста, Ли, – торопил он меня, когда я окаменела от неожиданности. – Ну что ты, Ли. Просто приспусти с плеч – и все, – повторил он мягко.
Я нерешительно взялась за верхнюю пуговицу.
– Умница. Теперь следующую, – приговаривал Таттертон. Я расстегнула одну пуговку, вторую, третью и так до конца. – Вот и хорошо, вот и прекрасно. Теперь плечики откроем.
С расширенными, потемневшими глазами он делал быстрые штрихи, быстро поглядывая на меня.
– Руки сложи у груди… блузочку не бросай пока… вот так.
Я покорно выполняла его команды, стараясь как можно больше походить на Венеру, встающую из морской пены, но это медленное обнажение очень напоминало стриптиз, и я не могла избавиться от смущения. А Тони тем временем уже давно не сводил с меня глаз, даже не склоняясь к мольберту.
– Что такое? – глухо спросила я.
– Никак не могу уловить линию плеч… Похоже, что… – Он подошел, нервно поглаживая подбородок, оглядел меня с близкого расстояния – и вдруг аккуратно снял с плеч бретельки бюстгальтера. – Пожалуй так лучше. – Тони кивнул. – А теперь повернись.
– Повернуться? Кругом, что ли?
– Да, пожалуйста.
Я повиновалась.
– Вот сейчас блузочку мы опустим и руки чуть-чуть в стороны. Да! – полушепотом воскликнул он. – Прекрасно. У тебя такой изгиб шеи и линия плеч, что…
– Что? – быстро спросила я.
– Ничего страшного! – с легким смехом успокоил меня Тони. – Просто на какое-то мгновение я оказался в замешательстве.
Я услышала, как он снова подошел. А потом провел пальцами по коже. От его прикосновения я вздрогнула.
– Постарайся расслабиться, – прошептал он прямо в ухо. – Порою нам, художникам, необходимо осязать свою модель, чтобы все линии и изгибы остались в памяти рук, если можно так выразиться.
– Щекотно, – зачем-то сказала я. Тони я не видела, но знала, что губы его очень близко, ибо кожей ощущала жар дыхания.
– Ты позволишь? – вполголоса произнес он, взявшись за застежки бюстгальтера. Я даже не сумела ничего ответить. Сердце перевернулось в груди. – Мне нужно, чтобы со спины не было никаких помех, – так же тихо пояснил он. А я лишь кивнула. Все произошло очень быстро. Бретельки были уже спущены, поэтому ничто не мешало лифчику свалиться вниз. Я хотела поддержать его, но Тони успел перехватить мое запястье. Движения его были немного резки, но голос по-прежнему мягок: – Я же просил руки держать чуть-чуть в стороны.
Он отступил к мольберту. Я едва дышала, так что даже стоять было трудно. Казалось, прошло несколько часов, прежде чем он заговорил снова:
– Дело движется. Неплохо. Я бы сказал, отлично.
Шевельнуться я не смела. Каково же будет его следующее распоряжение? Неожиданно он накинул на меня сзади простыню и скрепил ее у шеи как накидку.
– Я знаю, ты смущена, – чуть ли не шепотом сказал он, – но, поверь, это только подчеркивает свежесть образа. Ткань поможет нам создать настроение. Представим, что это та самая пена, из которой поднялась Венера. Сейчас надо снять всю оставшуюся одежду, не сбрасывая накидки. Ты будешь постепенно спускать ее, когда мы продолжим сеанс. А пока пойду посмотрю, что кухня припасла нам на ленч. Аппетит, признаться, я уже давно наработал.
Почему он велел раздеться, когда вот-вот будет перерыв? Может, считает, что мне так проще вернуться к работе? Тони вышел, а я начала раздеваться. Конечно, меня охватывали смущение и волнение, но тело отчего-то было напоено незнакомым теплом, а каждая клеточка будто наэлектризована. Спустив трусики, я ощутила такой приятный жар, какой испытываешь, ступив в ванну с жемчужной водой… Грудь напряглась и порозовела. Я поплотнее закуталась в простыню и стала ждать Тони. Но он сам позвал меня:
– Иди на кухню, Ли, я все приготовил!
На столике стояла тарелка с бутербродами и открытая бутылка красного вина. Тони наполнил два бокала. Я сидела не шелохнувшись. Тогда он с кельнерскими ужимками предложил мне угощение.
– Прошу, мадам!
– Спасибо. – Слабо улыбнувшись, я начала есть. В простыне на голое тело и с бутербродом в руке я чувствовала себя ужасно глупо, но Тони держался как ни в чем не бывало. У него большой опыт студийной работы, думала я, а сама старательно удерживала края накидки, так как при малейшем движении они распахивались. Есть и пить приходилось одной рукой.
– Как ты думаешь, девочки застенчивее, чем мальчики? – задал вопрос Тони. Он, бесспорно, заметил мою неловкость.
– Не знаю.
– А ты видела когда-нибудь обнаженного мальчика?
– Конечно, нет! – фыркнула я. Тони засмеялся. Я понимала, что он всего лишь дразнит меня, но нервничала от этого не меньше.
– Только не говори, что ни разу не видела знаменитой скульптуры «Мальчик Пис»! К тому же я уверен, что подружки в школе тебе рассказали немало интересного. Девчонки между собой всегда обсуждают мальчиков, так же как и мальчики обсуждают девочек. А уж если кому-то посчастливится увидеть мальчика голым… – Тони широко заулыбался. – Да это нормально. Это совершенно естественный интерес к противоположному полу.
Он глотнул вина. Молча взялась за бокал и я. Тони был прав. В нашем «клубе» действительно велось много таких разговоров. Элен Стивенс даже поведала, что однажды видела, как ее родственник мылся под душем… Я покраснела. Но, возможно, от вина.
Тони допил бокал и налил себе еще.
– Застенчивость, стыдливость – не позор и не порок, если только они не принимают уродливых масштабов, – вдруг глухо заговорил он. Улыбки на лице уже не было. Взгляд его стал застывшим и холодным. – Если жена запирается от мужа, когда ей надо переодеть платье… – Тони быстро взглянул на меня, будто услышал мое возражение, хотя я не издавала ни шороха. Я была как изваяние, которое еще только предстояло создать. – Почему жена не позволяет мужу смотреть на себя? Какой изъян, какое несовершенство может отвратить мужчину от любимой женщины? – Как у старухи, умудренной жизнью, Тони спрашивал у меня совета. – Почему в спальне нельзя зажечь свет? Почему нельзя раздеться, когда я рядом? – исступленно и устрашающе тихо бормотал он. Я молчала. – Кто мне ответит? Конечно, не ты. – Он опустил голову и выдохнул: – Она доводит меня до сумасшествия…
Я знала, что он говорит о моей матери, о своей возлюбленной жене. Действительно, чем я могла ему помочь? Наверное, все дело в том, что мать боялась своей наготы, точнее, того, что при свете она может выдать ее возраст. Но это вздор! У матери идеальная фигура, безукоризненная кожа, ей нечего опасаться.
Я доела бутерброд и рискнула сделать еще один глоток вина. Тони пребывал в оцепенении. Внезапно он вздрогнул и улыбнулся.
– Пора за работу, – сказал он, и мы возвратились в студию. – Как ты порозовела от вина, – заметил отчим. – Мне нравится этот тон. Надо его только уловить. – Он пощекотал мне пальцами шею, ключицу, плечо. – Ты бесподобна. Просто бесподобна, – прошептал он. – Ты как бутон, едва налившийся соком. – Глаза его пронзительно блестели. – Мне повезло, Ли. С такой красавицей-моделью успех обеспечен.
Он подошел к мольберту и энергично провел несколько линий, а потом с нарочитой беспечностью молвил:
– Сними застежку и приспусти простыню до талии, а голову поверни чуть влево.
Вот оно! Значит, до талии… Пальцы так дрожали, что я не могла справиться с примитивной застежкой.
– Давай-ка я помогу тебе! – Тони со смехом подошел ко мне, мягко убрал мои руки и расстегнул зажим. Я судорожно вцепилась в простыню. Но сдалась под уверенными и настойчивыми движениями его рук, а главное, под его завораживающим взглядом. Плохо помню, как он спускал с моей груди накидку, зато отчетливо услышала слова, доносившиеся из-за мольберта:
– Чудо, что за родинка под этой грудью! Такие мелочи оживляют натуру, придают, если хочешь, своеобразие. А наши куклы, как и люди, будут все разные!
Тони входил в творческий раж. Его волнение даже удивляло меня. Я тоже волновалась, но то были переживания совсем иного рода.
В этом состоянии Тони работал больше часа. Он что-то восклицал, бормотал, часто вздыхал или улыбался сам себе, качал головой, вроде бы не обращая на меня внимания. Но вдруг замер, закусил губу и нахмурился.
– Что такое? – сразу забеспокоилась я.
– Вот здесь я ошибся. Грубо ошибся. Нарушил пропорции и не воздал должного безупречным линиям твоего тела, – немного напыщенно признался он.
– Нельзя оставить это несовершенство?
– Нет. Все должно быть идеально в первой кукле Таттертона. – Он смотрел то на полотно, то на меня, потом прошел вперед. – Надеюсь, ты позволишь, – глухо сказал Энтони, – но нам, художникам, иногда надо закрывать глаза, чтобы избежать возможных ошибок.
– Но как ты будешь работать с закрытыми глазами? – изумилась я.
– Не забывай о других чувствах, кроме зрения. Художник может «видеть» руками, ушами и даже сердцем. Красивую птицу мы пишем, слушая ее звонкие трели. Зеленый луг – вдыхая запахи трав и цветов. А для ваятеля «пальцевое зрение» – основа основ. Без этого не превратить плоское изображение в объемное. – Он говорил все тише и тише, а я молчала. Возразить было нечего. – Ты просто постой спокойно минуточку и расслабься, – услышала я совсем близко его полушепот и тут же ощутила на теле горячие пальцы. – Да, вижу, да, – еле слышно бормотал Тони, не открывая глаз и водя руками по моим бедрам, плечам, все ближе подбираясь к груди. Я вздрогнула и даже немного отпрянула. – Тише, тише, не пугайся. Я вижу, теперь я вижу, теперь я знаю. – Он прерывисто дышал, глаза под опущенными веками двигались, будто он действительно «видел». Его руки продолжали «осмотр». Он положил ладони на груди, тихо сжал их сбоку, потом провел по соскам и вдруг застыл, чуть надавив на них пальцами.