Текст книги "Возлюбленная распутника (СИ)"
Автор книги: Виктория Воронина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)
Короткая летняя ночь быстро прошла, и ночная тьма – естественная союзница повстанцев Монмута – начала отступать. Когда начало светать, Джон Черчилль приказал своей кавалерии напасть на повстанцев, и он лично возглавил атаку. Черчилль давно заприметил загадочного всадника в маске, командующего кавалеристами Монмута, и его интерес к нему усиливался с каждой минутой. Что-то знакомое мерещилось ему в фигуре командира повстанцев, и Джон Черчилль, вынув шпагу наперевес, помчался к нему, пришпоривая своего коня. Выбранный им противник принял брошенный ему вызов, и их клинки скрестились, высекая несколько, быстро погасших искр. Альфред Эшби успешно отбивался от своего противника, не догадываясь, что того интересует главным образом его лицо. Изловчившись, Джон Черчилль перезал правую тесемку его маски, слегка задев при этом кожу, и ничем больше не защищенное лицо его противника открылось перед ним.
– Как, Кэррингтон⁈ – с изумлением проговорил Джон Черчилль, не ожидавший увидеть своего давнего знакомого на Седжмурском поле.
Граф Кэррингтон ничего не ответил ему, но на его лице отразилась крайняя досада и огорчение оттого, что тайна его личности оказалась раскрытой.
Тем временем повстанцы снова атаковали, и Джон Черчилль был вынужден отступить вместе со своими людьми. Но вскоре королевские войска перешли в контрнаступление. Канониры с их стороны установили десять своих орудий, и начали методично обстреливать ими мятежников. Это стало началом конца; повстанцы ничего не могли противопоставить той лавине огня, которая обрушилась на них. Фермеры и рудокопы, воевавшие на стороне Монмута, дрогнули и обратились в бегство, проклиная при этом бугры неровной Седжмурской равнины, препятствующей их бегу. Граф Кэррингтон попытался остановить бегущих людей, как это он сделал под Бидефордом, но тщетно. Вскоре он сильно вздрогнул и уткнулся лицом в гриву своего жеребца. Джордж Флетчер с ужасом увидел, как на левом боку графа появилось большое кровавое пятно, которое с каждой минутой расплывалось все больше. Молодой офицер во всю мочь погнал своего коня к командиру и, поравнявшись с ним, с волнением проговорил:
– Лорд Эшби, вы меня слышите? Очнитесь, нам нужно немедленно покинуть поле боя.
Один из товарищей Флетчера закричал ему:
– Брось графа, Джордж, он уже мертвец! С такой раной долго не живут.
– Ну нет, я не брошу Альфреда Эшби, – упрямо ответил на это Джордж Флетчер. – Его сиятельство не оставил меня в беде, когда на меня ночью напала шайка грабителей в Гайд-парке. Я тоже не оставлю его.
С этими словами молодой Флетчер решительно спрыгнул со своего коня и быстро уселся на черного жеребца графа Кэррингтона, надежно прикрепив к седлу обмякшее тело его раненого хозяина. Он знал, что конь Альфреда Эшби силен настолько, что без труда выдержит вес обоих всадников, и породистый конь графа оправдал его доверие. В считанные минуты он с легкостью вынес обоих всадников за пределы Седжмурского поля посреди непрекращающихся выстрелов, шума и гама. Джордж Флетчер направил его к ближайшей деревне, надеясь найти в ней временный приют для себя и раненого графа Кэррингтона.
Все повстанцы, которые не смогли спастись бегством, полегли на поле битвы. Их расстреливали в упор, без всякой пощады, и во время отступления с их стороны погибла тысяча человек. Их товарищам повезло немногим больше; на них была объявлена настоящая охота, и в течение двух дней местными властями было пленено триста человек.
По всей западной Англии с быстротой молнии разнеслась горестная весть о роковом исходе Седжмурского сражения. Сначала люди не могли поверить в то, что их самые смелые и отважные молодые ребята, с веселыми шутками присоединяющиеся к армии Монмута оказались побежденными, но вид пленных повстанцев, число которых увеличивалось с каждым днем, убеждал их в горестной правде.
В Бристоле в неурочный час выстрелила пушка с крепостной стены, и Мейбелл с бьющимся сердцем поняла, что означает ее грозный рык. Власть решила продемонстрировать своему народу, что бывает с теми непокорными, которые выступают против нее, и девушка, не помня себя от страха, выбежала на большую проезжую дорогу. Обе ее стороны уже были заполнены толпами людей, и они в молчании смотрели на понурых повстанцев, числом пятьдесят человек, которых вели под усиленным конвоем.
Измученные пленники шли беспорядочно, низко опустив головы, уже не имея сил прибавить шагу или посмотреть на сочувствующих им жителей Бристоля. Их заросшие лица были худы от недоедания и бледны от изнеможения; они шли оборванные, в лохмотьях, не отличимые друг от друга. Многие из них были серьезно ранены, каждый шаг причинял им мучительную боль, и все свои муки они терпели для того, чтобы в конце своего пути, ведущего в Лондон, испытать еще более худшие пытки, издевательства и жестокую казнь, которой обычно карали государственных преступников.
Многие в толпе, не стесняясь, плакали, глядя на них. Вот они, эти молодцы, в которых англичане видели своих избавителей от жестокой тирании короля-католика Якова. Теперь они жертвы, чья горестная участь могла вызвать сострадание даже у самого жестокого человека. Мейбелл как чайка с подбитым крылом металась от одного края толпы к другой. Ее нежные руки не могли раздвинуть массивные фигуры ремесленников и пышные тела их жен, поэтому ей оставалось смотреть на проходящих мимо повстанцев из-за их спин. Она надеялась и страшилась увидеть среди пленников графа Кэррингтона. Надеялась, поскольку в этом случае она могла увидеть его живым, и страшилась, понимая какой ужасный конец ожидает в Лондоне пленных сторонников Монмута.
Графа Кэррингтона Мейбелл в этот день не увидела, и никто не мог ей дать никакого ответа на все вопросы о нем. Опустошенная и истерзанная страхами за участь любимого девушка вернулась домой. Зато очень много говорили в Бристоле о герцоге Монмуте.
После поражения в Седжмурской битве Монмут в сопровождении трех человек бежал в Гемпшир, и после бесплодных попыток уехать из Англии был схвачен королевскими драгунами в Портмане. В тот момент «король Джеймс» являл собою жалкое зрелище. Одетый в какое-то пастушеское рубище, обросший, со спутанной грязной бородой, поседевший от горя и волнений, он умолял о милосердии и добивался личного свидания с королем Яковым, понимая, что только от дяди теперь зависит его дальнейшая судьба. По воспоминаниям современников, все его дальнейшее поведение развеяло былое очарование его личностью и вызвало отвращение своим малодушием. Впечатление от его низости сглаживалось только тем, что король Яков повел себя еще более недостойным образом.
Когда до Якова Второго дошла весть о взятии Монмута в плен, он арестовал его троих малолетних детей от герцогини Анны Баклю и заточил их в Тауэр. Спустя четыре дня туда же привезли их блудного отца. Монмут сильно пал духом, зная, что его дядя-король не такой человек, который прощает посягательство на свою власть. Уже с дороги он написал королю униженное письмо, каясь в своем поступке и прося о снисхождении и пощаде. Теперь он все свои надежды возлагал на личное свидание с Яковым, молил его величество допустить кающегося грешника к своим стопам, где он признается во всех своих заблуждениях и сообщит кое-какие важные сведения, касающиеся безопасности королевской особы.
Яков согласился выполнить просьбу Монмута только ради того, чтобы узнать об остальных заговорщиках. Монмута встретили расчетливым унижением: привезя его закованным в цепи в королевскую приемную, заставили дожидаться, пока его величество отобедает. Когда Яков вошел в приемную, Монмут со слезами упал на колени перед ним и все старался облобызать своими губами королевские туфли, от чего Яков брезгливо уклонялся.
А Монмут все равно взывал к родственным чувствам Якова.
– Я сын вашего брата! – кричал он. – Если вы отнимите у меня жизнь, то прольете собственную кровь!
– О нет, вы не мой племянник, – ответил на это король, с презрением глядя на ползающего перед ним в пыли молодого человека, закованного в цепи. – Ваша мать, Люси Уолтер, морочила голову моему брату, а на самом деле вы – незаконнорожденное отродье полковника Роберта Сидни! Будь вы моим племянником тот голос крови, на который вы ссылаетесь, никогда не позволил бы вам поднять восстание против меня. Отвечайте, к вашему заговору причастен мой зять, Вильгельм Оранский?
– Я ничего об этом не знаю, – зарыдал от отчаяния при виде королевской непреклонности Монмут, и больше Яков не мог добиться от него внятного ответа. Поэтому он не только не проявил никакого снисхождения к узнику, но назначил его палачом самого жестокого из них – Джона Кега.
Яков Второй оказал только одну милость Монмуту – разрешил ему последнее свидание с женой и детьми. Но Монмут, разочарованный тем, что связи жены не могли добиться для него желанного помилования, заявил, что его истинная жена перед богом не Анна Баклю, а его любовница Генриетта Уинтворт. Бедная герцогиня упала в обморок, услышав такое заявление своего супруга, но Монмут ничуть не раскаивался в своих словах.
В утро казни, 15 июля, жена привела к нему детей для прощания. Монмут был вежлив с нею, но холоден как лед. Всем, кого он видел в этот день, он поручал передать его предсмертный привет леди Генриетте Уинтворт. Рыдающая жена без чувств упала к его ногам, дети всхлипывали, но Монмут остался равнодушен к своей семье.
В десять часов за ним приехала карета, чтобы отвезти на место казни. Возле эшафота Монмут начал проявлять признаки волнения. Он то умолял отсрочить казнь, то впадал в уныние и апатию; однако священникам так и не удалось добиться от него раскаяния в измене жене. Поднявшись на эшафот, Монмут подал палачу шесть гиней.
– Вот вам деньги, – сказал осужденный герцог. – Только не мучьте меня.
Но палачу Джону Кегу вознаграждение показалось слишком незначительным для такой важной особы. Первый удар топора только поранил шею Монмута, который с упреком посмотрел на своего мучителя. Следующие два удара также не прекратили страданий осужденного, и только с четвертого раза Кег отделил голову Монмута от тела. Действия палача вызвали в толпе взрыв сочувствия к «королю Джеймсу», и садиста Кега едва не растерзали на месте. Однако солдаты отстояли палача от народного гнева.
Герцога Монмута погребли в цепях в церкви Святого Петра. Генриетта Уинтворт пережила своего возлюбленного всего на несколько месяцев и умерла от тоски по нему.
Глава 14
События, которые последовали вслед за казнью герцога Монмута стали для жителей западной Англии настоящим кошмаром. На солдат армии Монмута охотились словно на диких зверей, их травили свирепыми охотничьими собаками, нередко загрызавших насмерть свои жертвы, а пленников, дождавшихся судебного разбирательства обычно четвертовали. Обычная казнь в виде отсечения головы являлась для осужденных мятежников великой милостью со стороны королевских судей. Председательствовал на выездной сессии суда, прозванной впоследствии в народе Кровавой Ассизой верховный судья Англии – барон Джордж Джеффриз, человек известный своей крайней жестокостью и раболепием перед королем. Джеффриз умел запугивать присяжных, и он заставлял их выносить тот вердикт, который нужен был ему и его царственному господину. Если же они вдруг склонялись к милосердию, то судья Якова Второго прожигал их таким беспощадным взглядом, что они начинали дрожать в своих креслах. Даже присяжные были не уверены в своей безопасности – судья вполне мог возбудить дело против них самих, если они не будут исполнять его приказов. По самым скромным подсчетам, Джеффриз отправил на смертный эшафот триста сторонников Монмута. Не щадили даже женщин. Леди Лайл была казнена только потому, что она сжалилась над двумя сбежавшими из плена сторонниками Монмута, и предоставила им временный приют. Широкой расправе со стороны властей подвергались не только побежденные мятежники, но и лица, сочувствующие им. Королевские драгуны могли вволю бесчинствовать в их домах, и западные графства наполнились криками убиваемых мужчин и воплями насилуемых женщин.
Родовое поместье Кэррингтонов располагалось в стороне от больших дорог, и графиня Сара находилась в счастливом неведении относительно событий, происходящих в стране, а также участия в них своего мужа. В Гринхиллсе царил ничем не нарушаемый мир и покой; новости доходили до него с большим опозданием.
В начале августа усилилась летняя жара, и знойный ветер проносился над полями и болотами, не давая никакого ощущения прохлады. Графиня Сара поспешила укрыться от зноя в садовой беседке, защищенной от солнца высокими яблоневым деревьями с поспевающими плодами, и оттуда поглядывала на своего сына Эда, играющего в мяч с Луи под присмотром гувернера. Мальчикам все было нипочем, даже ужасная жара не могла их угомонить. На коленях Сары сидела маленькая Арабелла, наряженная в красивое шелковое платьице. Из кружевного чепчика девочки уже выбивались ее первые локоны светлых волос, и сама она очень напоминала маленького ангелочка. Весьма довольная жизнью Арабелла то играла жемчужными бусами графини Кэррингтон, то радостно лепетала что-то в ответ, когда графиня ласково заговаривала с нею.
Графиня Сара всей душою привязалась к незаконнорожденной дочери своего мужа, и с каждым днем эта привязанность становилась все сильнее. Муж совсем утратил к ней мужской интерес, взрослеющие мальчики неизбежно отдалялись от нее, а тоскующее сердце Сары искало той настоящей любви, которая только крепнет со временем. Лишенная материнского попечения маленькая Арабелла особенно нуждалась в заботе, и Сара с готовностью взялась ее опекать, радуясь тому, что она нужна этой чудесной малютке как воздух. Покинутая жена и заброшенный родителями ребенок всем сердцем потянулись друг к другу, и для них не было большей радости, чем находиться вместе. Утром Сара первым делом спешила в детскую к Арабелле, и ласково ее звала:
– Где моя девочка? Где моя маленькая принцесса?
И Арабелла, только что поставленная на пол няней после утреннего одевания, тотчас же падала на коленки и торопливо ползла к ней, путаясь в своем широком платьице. Сара тут же подхватывала ее на руки, осыпала своими поцелуями, и, убедившись, что с девочкой все в порядке, крайне неохотно уходила из детской, возвращаясь к своим повседневным делам.
В этот знойный день Сара решила дать себе отдых от домашних дел и побыть с детьми. Это завтра она приступит к намеченным планам – поговорит с арендаторами, разберется с расходами и их неудачами на сельскохозяйственном поприще, падежом скота, претензиями к чужим наделам и жалобами на протекающую крышу. Порою ей приходило в голову, что не будь она столь прекрасной хозяйкой, добившейся процветания Гринхиллса, муж бы чаще посещал свое родовое имение и не держал бы ее в привычном забвении, свойственным для него. А так он знал, что ему нечего тревожиться за Гринхиллс, если он находился в ее умелых руках. Сара тяжело вздохнула. Конечно, она могла бы отказаться от ведения хозяйственных дел и предоставить их управляющему имением, но тогда Фред больше не будет одобрительно смотреть на нее и благодарить ее за процветание поместья своим низким чувственным голосом. И она не хотела лишаться его редких похвал, ставших единственной радостью ее супружеской жизни.
Задумавшись над своими отношениями с мужем Сара упустила тот момент, когда Арабелла, привлеченная блеском ее жемчужных бус, засунула несколько из них себе в рот, намерваясь таким образом на свой детский лад исследовать их. Заметив эту проделку своей дорогой девочки, Сара спохватилась, и начала осторожно вытаскивать бусинки из ее рта, надеясь, что крепкая нить не оборвется и малышка не пострадает от своего любопытства.
– Этого нельзя есть, детка! Открой ротик, чтобы я могла достать бусы, не поранив тебя, – быстро проговорила она, в волнении пытаясь разжать пухлый ротик девочки.
К счастью, Арабелла была послушным ребенком и охотно выполняла просьбы женщины, которую любила как свою родную мать. Сара осторожно вытянула бусы из ее полуоткрытого рта и облегченно вздохнула. Кажется, это происшествие останется без последствий.
К ней быстро подошла горничная и торопливо сказала:
– Миледи, к вам посетитель. Настаивает, чтобы вы срочно приняли его.
– Джейн, я уже сказала, что сегодня никого не принимаю, – недовольно отозвалась графиня. – Скажи этому человеку, чтобы он пришел завтра.
– Но он не из местных, миледи, – виновато проговорила горничная. – Похоже, он привез какие-то известия о хозяине.
– В таком случае, Джейн, проведи его сюда, – взволновано произнесла графиня Сара.
Скоро перед графиней Кэррингтон предстал черноволосый мужчина в полувоенном снаряжении. Он поклонился хозяйке дома, и вполголоса произнес:
– Добрый день, леди Эшби, мое имя Майкл Крофт. Меня к вам послал мой товарищ Джордж Флетчер, который от имени вашего мужа просит вас немедленно прибыть вместе с детьми в Бристоль по указанному в письме адресу, которое я вам отдам.
– Почему мой муж предоставляет такие широкие полномочия общаться со мною совершенно незнакомому мне Джорджу Флетчеру? – недоверчиво спросила Сара.
– Граф Кэррингтон серьезно ранен в Седжмурском сражении, миледи, первое время мы даже опасались, что он не выживет, – коротко пояснил посланец. – Сейчас он еще очень слаб, и мы, к тому же, вынуждены скрываться от властей за свое участие в мятеже Монмута.
– Но с Альфредом все в порядке? Он не умрет? – в панике вскричала Сара, представив себе, какие опасности грозят ее любимому мужу.
– Мы все в руках Божьих, миледи, – невозмутимо ответил ей ее собеседник, и протянул ей запечатанное письмо. – Вы лучше поторопитесь со сборами. В Гринхиллсе вам оставаться небезопасно.
Сара осторожно пересадила Арабеллу со своих колен в детское креслице, и быстро открыла письмо, которое гласило следующее:
"Милая моя Сара, мой драгоценный друг! Пишу тебе в преддверие решительной битвы между моими товарищами и правительственными войсками; она решит нашу дальнейшую участь и покажет, на чьей стороне находится Фортуна. Будет чудом, если мы одолеем армию короля Якова, превосходящую нас вдвое, но у нас нет иного выхода, как все поставить на кон ради победы, в противном случае мы все обречены на мучительную казнь как государственные изменники. Знаю, дорогая, как сильно ты огорчишься, узнав о грозящей мне опасности, но я не мог поступить иначе. Ради своих сыновей я хотел сделать нашу страну свободной и процветающей, а не стонущей под гнетом тирана. Знаю, ты поддержишь меня, ты всегда меня поддерживала. Помню, как мы заблудились, играя в подземельях Аббатства с детьми Роджерсов. Ты одна оставалась спокойной и уверяла нас, что ангелы не оставят нас в беде и нас непременно найдут. Так оно и случилось, егерь Энтони со своими помощниками отыскал нас, но мы продержались до их прихода благодаря твоей завораживающей уверенности в помощь свыше. Твоя вера в лучшее и умение отыскивать черты даже в самых неприглядных людях всегда восхищали меня. Благодаря твоей необыкновенной доброте, удивительному терпению и великодушной мудрости я стал уважать женский пол, и старался быть снисходительным даже к тем женщинам, которые вовсе этого не заслуживали, ведь за каждой из них незримо стояла твоя тень. Окончательно я убедился в том, что ты необыкновенная женщина, когда ты с неожиданной добротой отнеслась к Мейбелл и Арабелле. Они уже одним фактом своего существования причиняли тебе невыносимое страдание, но ты помнила только о том, что они отчаянно нуждаются в твоей доброте и заботе. И, преодолев свою обиду, ты совершила невозможное – стала для них, твоей соперницы и ее дочери лучшим другом! Даже не знаю, есть ли на земле мужчина, который был бы тебя достоин, во всяком случае я, окаянный грешник, не стою даже твоего мизинца. У тебя было много причин жаловаться на меня, ты же никогда не давала мне ни малейшего повода для расстройства. Надеюсь, ты по-прежнему отнесешься с добротой к Мейбелл, когда приедешь в Бристоль в купленный мною дом на Марш-стрит. Меня очень беспокоит ее склонность к авантюрному поведению, к риску, который часто бывает неоправданным. Возможно, поведение Мейбелл объясняется тем, что она росла без благотворного материнского влияния, уберегающего девочек от неправильных поступков. Ты же, Сара, несомненно поможешь ей своим мудрым советом, подсказанных твоим жизненным опытом.
Прошу тебя, уезжай в Бристоль с детьми как можно скорее. Дома и владения мятежников, вне всякого сомнения, подвергнутся разграблению, и мне хотелось бы, чтобы вы переждали расправу в более безопасном месте, чем Гринхиллс. Не исключено, что нам придется бежать за границу.
Мысленно целую твои ручки и выражаю надежду на то, что судьба будет к нам милостива и подарит нам новую встречу.
Твой Альфред."
Когда Сара закончила читать письмо, ее глаза были полны слез от переживания за мужа и нежности, которую он проявил к ней в этом письме, похожим на то прощальное, которое пишут перед вечной разлукой. Это было письмо смертника, выражающего свою последнюю волю близким ему людям. Но Альфред, не смотря на полученную серьезную рану, все же уцелел в Седжмурском сражении, и в сердце Сары забрезжила надежда на скорую встречу с ним.
– Мой муж тоже приедет в дом на Марш-стрит? – спросила она посланца.
– Да, как только он будет в состоянии это сделать, – подтвердил тот.
– В таком случае я немедленно начинаю сборы, – решила графиня. – А вас прошу стать моим гостем на эту ночь, мистер Крофт.
– Нет, миледи, мне нельзя оставаться в вашем поместье, поэтому я уеду немедленно, подальше от любопытных глаз, – отрицательно покачал головой посланец Джорджа Флетчера.
– Тогда поезжайте, и да хранит вас Бог! – сказала ему графиня Сара. Она распорядилась, чтобы Майклу Крофту дали в дорогу сочной ветчины с хлебом и сыром, а также флягу с вином, после чего приступила к собственным сборам. Весь вечер прошел в хлопотах, в результате которых были были подготовлены две кареты для графини Кэррингтон, детей и прислуживающих им слуг. Отъезд графиня Сара назначила на следующее утро, и она не спала полночи, встревоженная полученными известиями и утомленная подготовкой к продолжительному путешествию.
Утром неожиданно выяснилось, что колесо у одной из карет необходимо срочно заменить. Сара с детьми дожидалась на крыльце дома той минуты, когда можно будет садиться в экипажи, возле них суетилась многочисленная дворня. Замена колеса затягивалась, кучер с кузнецом не могли подобрать подходящего колеса для старой кареты, которой редко пользовались. Сара уже думала вернуться с детьми в дом, когда во двор сломя голову вбежал десятилетний пастушок Пит. Прерывающимся голосом он закричал:
– В Гринхиллс направляются королевские драгуны! Через час они уже будут здесь!
Темные глазенки Пита были совершенно круглыми от страха, и Сара почувствовала, как останавливается ее сердце от убийственного известия. Слуги заметались по двору, не зная, что предпринять, и общая паника, как это было ни странно, помогла Саре обрести спокойствие. Она понимала, что если ее сердцем тоже овладеет страх, то события станут вовсе неуправляемыми. Бежать по проезжей дороге было уже поздно, оттуда доносился грозный стук копыт лошадей приближающегося многочисленного отряда. Сара велела отвести детей в дом священника Вуда, молоденьким служанкам спрятаться на чердаке во избежание насилия со стороны драгун, а сама она осталась стоять на крыльце дома, готовясь принять незваных гостей с присущим ей достоинством.
Сара не могла сказать, как долго она ожидала королевских кавалеристов; ее волнение было так велико, что она потеряла счет времени.
Наконец к дому начали подъезжать первые драгуны, моментально заполнившие весь двор. Их предводитель, высокий угрюмый мужчина лет пятидесяти, соскочил со своего коня и направился к Саре. Графиню поразил его жесткий неприятный взгляд, как если бы все на свете вызывало его недовольство. Однако поначалу он продемонстрировал известную долю воспитанности и снял с головы широкую шляпу перед графиней, обнажив свои редкие волосы.
– Позвольте представиться, капитан Руперт Дрейфус, мадам, – сказал он каким-то скрипучим голосом. – Имею предписание на арест владельца этого поместья, графа Кэррингтона!
– Моего мужа нет дома, капитан Дрейфус, – стараясь сохранить спокойствие, сказала графиня Сара.
Руперт Дрейфус в упор посмотрел на нее, и Сара почувствовала, что она уже по-настоящему разозлила его своим ответом.
– В таком случае скажите нам, где и как найти вашего мужа, графиня. Вы – его жена, вы должны это знать! – рявкнул он. – Предупреждаю вас, в ваших интересах дать мне правдивый ответ во избежание обвинения в укрывательстве государственного преступника. Пока по-хорошему советую вам оказать нам содействие.
– Не знаю, мой муж не посвящает меня в свои планы, – со всевозможной твердостью ответила ему графиня Сара.
Руперт Дрейфус проницательно взглянул ей в глаза и медленно произнес:
– Вы слишком безразлично повели себя в тот момент, когда речь зашла о местонахождении вашего супруга, значит, вы знаете, как его найти. Повторяю свой вопрос, миледи, – где нам найти графа Кэррингтона?
– Капитан Дрейфус, я не могу ответить вам на ваши вопросы, – отрицательно покачала головой Сара.
– Вы предпочитаете говорить правду под пытками? – капитан Дрейфус больно вцепился в руку Сары, и приблизил свои страшные глаза к самому ее лицу. Сара обмерла от ужаса. Она поняла, что перед нею стоит ее палач, встречу с которым прорицательница Джессамин предсказала ей два года назад в Бристоле. Но она все равно не могла сказать правду и признаться в том, что ее мужа следует ждать в доме на Марш-стрит. Самым страшным для Сары Эшби было сознавать, что Альфреду придется взойти на эшафот и сложить на плахе свою голову.
– Мне нечего сказать вам, капитан Дрейфус, даже под пытками, – стойко стояла на своем Сара.
– Это мы еще посмотрим, – зловеще произнес предводитель драгун, и дал знак двоим своим подручным. Они схватили Сару за руки и потащили ее в конюшню, где привязали к столбу, возвышающемуся посередине конских стойл. Затем капитан Дрейфус взял тяжелый кнут, которым он укрощал непокорных коней и стегал людей, противящихся его воле, и подошел к привязанной женщине и разорвал бархатный лиф ее платья. Крупные словно спелые яблоки груди обнажились, и графиня сжалась от стыда. Однака это было лишь начало ее мучений. Первый удар кнута ожег Сару словно огнем, до этого ее нежная кожа не переносила ничего более тяжелого, чем мягкие меха, которые она надевала зимой. Сара с трудом сдержала крик, рвущийся у нее из груди, и до крови закусила свою нижнюю губу, чтобы не позволить ни одному неосторожному слову вырваться из ее уст. Один беспощадный удар обрушивался на Сару за другим, покрывая ее полуобнаженное тело алыми рубцами, ее платье намокло от крови, но Дрейфус не мог добиться от нее желанного ему признания.
– Фред, Фред… – помертвевшие от нечеловеческого напряжения губы Сары шептали это дорогое ее сердцу имя, и придавали ей ту изумительную стойкость перед пытками, которая раньше казалась ей совершенно немыслимой. Лошади в стойлах взволновано перебирали копытами, и тревожно ржали при каждом звуке удара, но они ничего не могли сделать против расчетливой человеческой жестокости, обрушивающейся на слабые существа.
Выведенный из себя молчанием Сары капитан Дрейфус отбросил в сторону окровавленный кнут и велел разжечь в конюшне костер. После того, как его приказание было выполнено, он раскалил в огне железную кочергу и принялся тыкать ею в наиболее уязвимые места беззащитной женщины. Сара застонала пуще прежнего, не в силах выносить адской боли, и принялась вырваться их державших ее пут.
– Скажите, как нам найти вашего мужа, миледи, – безжалостно говорил Руперт Дрейфус, продолжая творить свою экзекуцию. – Скажите, и мы тут же оставим вас в покое.
– Я ничего не знаю, – прошептала в ответ несчастная женщина, и потеряла сознание.
Руперт Дрейфус с досадой посмотрел на бесчувственную Сару, от которой он так и не смог добиться ни слова признания, и приказал своим людям двигаться в обратный путь. Напоследок они разграбили Гринхиллс и подожгли дома фермеров, но его жители, заблаговременно предупрежденные Питом, успели перед этим убежать далеко в поле.
Мейбелл приехала в Гринхиллс через два часа после ухода драгун. Несколько дней напрасного ожидания известий о графе Кэррингтоне и приезда Сары с детьми привели ее в состояние такого беспокойства, что она не выдержала и отправилась в дорогу, желая убедиться, что с ее дочерью все в порядке. Уже издалека она увидела из окна кареты зарево, поднимающееся над фермерскими домами, и встревоженная уже не на шутку девушка приказала своему кучеру ехать еще быстрее.
В Гринхиллсе Мейбелл сразу заметила толпу людей, собравшихся возле конюшни, и, спрыгнув без посторонней помощи с подножки кареты, она побежала к ним. Управляющий узнал ее и отвесил низкий поклон.
– Что тут случилось? – спросила его Мейбелл прерывающимся голосом.
– Нагрянули драгуны, леди Мейбелл. Их предводитель капитан Руперт Дрейфус требовал у нашей госпожи назвать место пребывания графа Альфреда, и когда она отказалась говорить ему правду, изувечил ее так, что на ней живого места не осталось, – сокрушенным голосом ответил ей управляющий. – К счастью, эти дьяволы скоро ушли, но, похоже, дни нашей несчастной хозяйки сочтены. Местная знахарка тетушка Флипот ее осмотрела и сказала; единственное, что мы можем сделать для графини для облегчения ее мук – это смачивать ее губы холодной водой и обтирать мокрой тряпкой лицо. Даже пить она уже не может, у нее все внутренности перебиты.
Объятая ужасом от такого рассказа Мейбелл вбежала в конюшню. Нет, Сара не может умереть, это совершенно немыслимо! Но зрелище израненной Сары погасило в ней эту надежду. Преданные слуги осторожно отвязали свою изувеченную госпожу от столба и положили ее на стог сена, предварительно постелив на него мягкий ковер. Нести Сару в дом они не рискнули, слишком острой болью отдавалось в теле пострадавшей графини каждое их движение. Сара предстала перед Мейбелл лежащей с вытянутым восковым лицом, ее окровавленное платье было повсюду разорванным, и по всему телу виднелись синяки и ожоги. Она была без туфель и чулок, и ее голые ноги также кровоточили.
Чем больше Мейбелл смотрела на Сару, тем больше жалость и сострадание разрывали ей сердце. Господи, кем же это надо быть, чтобы поднять руку на эту женщину, самое благородное и добрейшее существо на свете. Да, управляющий был прав, к ним в Гринхиллс нагрянули настоящие дьяволы, не знающие границ в творимом им зле. Мейбелл зарыдала и, опустившись на колени, прижалась щекой к руке Сары. Тогда веки Сары чуть дрогнули, она медленно открыла глаза, и когда она узнала девушку, то попыталась даже улыбнуться слабым подобием улыбки.
