Текст книги "Возлюбленная распутника (СИ)"
Автор книги: Виктория Воронина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)
Глава 7
Первые лучи солнца разбудили Мейбелл, и она привычно насторожилась, стараясь уловить звуки голоса своей маленькой дочурки. Но крошка Арабелла, еще ночью усыпленная монотонной колыбельной песнью старой Дженни, спала глубоким сном. Зрелище спящей в колыбели девочки успокоило Мейбелл, и она выглянула в окно, отдернув муслиновую занавеску. За окнами восточной стены дома открывался прелестнейший вид на сад, озаренный рассветным солнцем: каскады белых роз спускались по старинной стене аббатства; алый шиповник оплетал беседку в саду, напоенного густым цветочным ароматом; проснувшиеся листья яблоневых деревьев о чем-то тихо шептались с утренним ветерком.
Мейбелл быстро оделась в свое кремовое утреннее платье и спустилась в сад. В этот ранний час она встречалась только с садовником, деловито хлопотавшим возле своей очередной рассады. Остальные обитатели дома, включая служанок, начинавших свой рабочий день на кухне в шесть часов утра, еще нежились в своих постелях.
Мейбелл любила так проводить свои утренние часы. В это время Гринхиллс принадлежал ей одной, и она могла ходить по нему, куда ее влекло ее воображение. Девушка испытывала настоящее счастье, находясь в доме своего возлюбленного, где все напоминало ей о нем. Большой портрет нынешнего графа Кэррингтона, висевший в большом холле посреди изображений его предков и их жен, часто приковывал к себе ее взгляд, но свободно разглядывать его она могла только в ранние часы дня, когда за нею никто не наблюдал.
Вдоволь налюбовавшись изображением Альфреда Эшби, Мейбелл вышла в сад. Обычной ее обязанностью было срезание утром свежих цветов для графини, но накануне Сара Эшби поехала в Гластонбери к семейному поверенному, чтобы узнать новости об отсутствующем муже. Мейбелл поначалу недоумевавшая почему графиня Сара всегда имеет печальный и угнетенный вид, – ведь быть женой графа Кэррингтона представлялось Мейбелл ни с чем не сравнимым счастьем, – поняла, что вечное отсутствие мужа давало графине вполне обоснованный повод жаловаться на него.
Осознав, насколько графиня Сара покинута своим мужем, Мейбелл постаралась по мере своих сил развлечь и утешить ее. Она живо и увлекательно рассказывала Саре о Лондоне, об светских балах и приемах, на которых ей приходилось бывать, и пела ей модные песенки, звучавшие в лондонских театрах под музыку клавесина. Графиня Сара не любила читать, несмотря на то, что в Гринхиллсе была прекрасная библиотека, а граф Альфред раз в полгода для ее пополнения присылал все интересные книжные новинки, издаваемые в столице. Однако Мейбелл, обладая приятным голосом, постоянно читала графине вслух, и постепенно привила своей госпоже любовь к книгам. Особенно понравился графине Саре модный французский роман мадам де Лафайет «Принцесса Клевская». Поступок главной героини, устоявшей перед пылкой любовью к герцогу де Немурскому, и даже после смерти мужа не пожелавшей ответить на чувство своего возлюбленного вызвал ее самое горячее одобрение.
– Вот так и должна поступать по-настоящему благородная и порядочная женщина, – назидательно произнесла графиня Сара, обращаясь к Мейбелл. – Запомните, дорогая, гораздо важнее сохранить свое достоинство и женскую честь, а не поддаться голосу неразумной страсти.
– Да, миледи, – вынуждена была согласиться с нею Мейбелл. Но про себя она подумала, что снова повторила бы историю своей любви к графу Кэррингтону, и не стала бы отрекаться от своего чувства подобно принцессе Клевской. Эти мысли все же смутили ее, и она от стыда опустила голову перед ясным взором графини Сары, у которой совесть была абсолютно чиста и безмятежна.
И, чем больше Мейбелл жила под кровом графини Кэррингтон, тем больше она чувствовала себя виноватой перед своей госпожой. Муки женщины, лишенной внимания любимого мужа не могли не тронуть ее, и она делала все от нее зависящее, чтобы облегчить графине ее душевную боль. В свою очередь, Сара Эшби все больше привязывалась к прелестной девушке, которая искренне разделяла все ее переживания. Очень скоро Сара уже не представляла своей жизни без Мейбелл; общение с юной дворянкой своего круга благотворно сказывалось на ее самочувствии и делало одиночество не столь невыносимым.
Остальные обитатели Гринхиллса тоже привязались к Мейбелл. Мальчикам, сыновьям графа Кэррингтона она понравилась с первых дней, и ей не составляло особого труда уговорить этих непоседливых озорников выполнять задания, задаваемые им их гувернером мсье Жермонтом. Дворецкий и садовник сразу признали в Мейбелл благородную леди и почтительно к ней относились. Даже экономка, чопорная миссис Таллайт, поддалась обаянию Мейбелл и делалась более добродушной в ее присутствии.
Все полюбили Мейбелл, и в Гринхиллсе случился настоящий переполох, когда у нее начались преждевременные роды. Во времена Реставрации примерно каждая десятая англичанка умирала от неудачного разрешения бремени, и приближающееся материнство было немалым испытанием для дочерей Туманного Альбиона. Однако они не оставались без поддержки. Едва только разносилась весть, что какой-то роженице предстоит в скором времени произвести на свет дитя, так в ее дом тут же сбегались все ее подруги, сестры, тетушки и хорошие знакомые, не говоря уже о служанках. Это своеобразное женское войско быстро собиралось возле постели и сосредотачивало свои усилия на том, чтобы вырвать из когтей Смерти будущую мать и ее рождаемого в муках ребенкаи при этом предлагали свои лечебные средства. Для облегчения родовых мук роженице совали под подушку в качестве талисмана орлиный камень, читали заговоры и давали выпить бокал подогретого вина с сахаром и специями. Других обезболивающих средств не предусматривалось, но всеобщее участливое внимание часто придавало дополнительные силы рожающей женщине.
Все женское население Гринхиллса ожидаемо собралось у постели Мейбелл, когда у нее неожиданно начались схватки. В этот последний день мая разразилась большая гроза. От яростных раскатов грома дребезжали оконные стекла, а молнии, казалось, пронизывали комнату. Женщины смотрели на стонущую Мейбелл, которую поддерживала графиня Сара, и на их лицах читалось опасение, что молодой девушке не пережить ни родов, ни окончания внезапной бури, разразившейся в конце весны. Мейбелл стонала от невыносимой боли, и с отчаянием думала о том, что эти родовые муки посланы ей богом в наказание за то, что она обманывает графиню Сару. Она была уже готова во всем признаться своей госпоже, в том числе и в своем обмане, но тут появилась грузная повитуха и начала осматривать небольшой живот Мейбелл.
– Слишком рано ей рожать. Боюсь, ребенок появится на свет мертвым, – мрачно изрекла повитуха, покончив со своим делом. Ее слова повергли Мейбелл в ужас. Неужели ее ребенок, эта еще невидимая ниточка, связывающая ее с Альфредом Эшби, погибнет⁈
– Да, гроза испугала Гортензию, – подтвердила графиня Сара, и умоляюще произнесла, обращаясь к повитухе: – Постарайся спасти их обоих, Салли! Обещаю тебе щедрую награду.
– Посмотрим, – хмыкнула Салли. Твердый тон ее голоса выдавал в ней человека, привыкшего к решению практических вопросов, а не к витанию в облаках. – Если господу будет угодно, он сохранит жизнь этой крошке и без моих стараний.
Сказав эти «ободряющие» слова повитуха начала выставлять на стол баночки с лекарствами, коричневый шнур, нож и положила куски мягкой белой ткани. Потом она заставила Мейбелл залпом выпить полный бокал подогретого вина.
– Это, чтобы ты выдержала то, что я собираюсь с тобою делать, – предупредила роженицу повитуха. – Ребенок у тебя лежит неправильно, нужно перевернуть его и вытащить.
Мейбелл в ужасе закрыла глаза, лишь бы не видеть того, что с нею собирается делать эта грузная, не слишком опрятная женщина. Закрывание глаз не слишком помогло ей, дикая боль исторгла из ее груди истошные крики, которые заставляли окружающих вздрагивать так же сильно, как и раскаты грома. Сара Эшби нежно и настойчиво прижимала голову Мейбелл к своей груди, стараясь ее успокоить. К счастью для Мейбелл, Салли оказалась опытной повитухой. Она быстро и ловко придала лежащему в утробе матери младенцу правильное положение, затем достаточно аккуратно вытащила его. К удивлению присутствующих, комнату роженицы огласили звуки плача ребенка. Семимесячная девочка оказалась жива, несмотря на то, что ей было слишком рано выходить из утробы матери.
– Да будет благословенным твой приход в этом земной мир, дорогая, – прочувствованно произнесла графиня Сара, склоняясь над новорожденным ребенком. Она очень хотела иметь дочь, но редкие визиты мужа в ее спальню делали задачу зачатия младенца женского пола почти невыполнимой. – Да сопутствует тебе милость господня на всем протяжении твоей жизни.
После слов Сары Эшби гроза и дождь прекратились, словно по мановению волшебной палочки. Лишь издалека еще слышались раскаты грома, но за окном начало быстро светлеть. Все посчитали это добрым предзнаменованием для новорожденной. Служанки бросились помогать повитухе и стали наполнять оловянный таз теплым вином для омовения ребенка. А одна из них начала массировать измученной Мейбелл живот.
Поначалу Мейбелл была очень слаба, но счастливое сознание того, что ее ребенок остался жив, быстро возвращало ей силы и она смогла присутствовать на крестинах дочери.
Официально деторождение у англичанки завершалось обрядом очищения и походом в церковь. Спустя неделю после родов, с вуалью на лице, как символом ее продолжающейся отгороженности от внешнего мира, Мейбелл вышла на улицу в первый раз в сопровождении повитухи и графини Сары. Они преклонили колени в специально отведенном для этих целей месте в церкви, и поблагодарили Бога за удачное разрешение Мейбелл от бремени.
Графиня Сара даже устроила по этому поводу в Гринхиллсе небольшой праздник. Как она обещала, она щедро вознаградила повитуху Салли и всех женщин, которые ей помогали. Недоношенную девочку так усиленно кормили, что очень скоро ее головка перестала напоминать сморщенное красное яблочко, и она превратилась в здорового, пухлого младенца. Мейбелл назвала свою дочь Арабеллой в честь матери. Для полного счастья ей не хватало новой встречи с Альфредом Эшби, и она стала досадовать не меньше графини Сары на дела, которые держат его вдали от них.
Теперь, прогуливаясь по утреннему саду, полному жужжания пчел, роющихся вокруг летних цветов, Мейбелл с надеждой думала о том, что отправившейся в Гластонбери графине Саре удастся узнать что-нибудь о возвращении своего мужа.
Графиня Сара вернулась домой ближе к вечеру, уставшая и голодная. Стояли теплые сумерки, и она изъявила желание обедать вместе с сыновьями и компаньонкой при открытых окнах столовой. Хозяйка поместья уселась во главе длинного дубового стола, за которым можно было разместить целый отряд драгун, а ее постоянные сотрапезники заняли места по сторонам.
Прежде чем служанки начали подавать еду на стол, пожилая экономка зажгла четыре свечи на столе, и это сразу создало особую чарующую атмосферу в столовой. За окном все больше густела вечерняя мгла, и небо наливалось тем золотистым свечением, которое обычно предшествует полнолунию, – его еще называли в Гринхиллсе урожайной луной. Со двора залетел крупный мотылек и принялся атаковать подсвечник, который стоял дальше всех от сидящих за столом людей. Стояла такая тишина, что отчетливо был слышен лай деревенских собак за мили отсюда. Казалось, что вся красота и прелесть мира были собраны в Гринхиллсе, и даже мальчики притихли, умиротворенные убаюкивающей вечерней тишиной.
Мейбелл во все глаза смотрела на графиню, в волнении ожидая, что она скажет по поводу возвращения своего мужа. Но Сара Эшби ушла в свои мысли и не замечала ничего вокруг. Сама Мейбелл опасалась своими слишком взволнованными вопросами выдать свой личный интерес к графу Кэррингтону, но ей невольно помогли сыновья графа. Не выдержав молчания, Эдмунд повернулся к матери и нетерпеливо спросил:
– Матушка, ты же обещала съездить и узнать, когда отец вернется в Гринхиллс. Так он приедет к нам этим летом?
Графиня Сара очнулась от своей задумчивости и утвердительно сказала:
– Да, Эд, через два дня твой отец будет здесь. Нам нужно хорошо подготовиться к его приезду, чтобы он был нами доволен. Надеюсь, у мсье Жермонта не будет повода жаловаться на вас с Луи.
Ее слова вопреки предостережению вызвали веселое оживление у мальчиков.
– Нами отец всегда доволен! – заявил Эдмунд, а Луи добавил: – Надеюсь, на этот раз он привезет нам в подарок подзорную трубу.
Мейбелл тоже не удержалась от того, чтобы не сказать несколько слов по поводу возвращения графа Кэррингтона:
– Видите, миледи, ваш муж не так безразличен к вам, как вы считаете.
Но графиня только грустно улыбнулась и отрицательно покачала головой.
– Нет, Гортензия, граф приезжает затем, чтобы оценить размеры урожая, который должны собрать в поместье. Мое общество по-прежнему его не слишком привлекает.
Однако Мейбелл была так обрадована и воодушевлена будущей встречей с любимым, что на этот раз ее мало тронула печаль Сары Эшби. Два дня ожидания промелькнули для нее словно в чудесном сне – все время она грезила о свидании с Альфредом Эшби мало замечая, что в поместье вокруг нее все ходит ходуном. Служанки выбивали ковры, вытирали пыль с мебели и мыли полы, а прислуга мужского пола с озабоченным видом наводила порядок в конюшне, зная, как требователен хозяин в этом вопросе. На кухне готовились к приготовлению особенно лакомых блюд, а из погреба достали бочонки лучшего бренди и эля. Графиня Сара особенно тщательно продумала свой туалет, и остановилась на роскошном выходном платье синего цвета.
В день приезда графа Кэррингтона Мейбелл, не утерпев, выбежала за ворота, желая первой увидеть, как из-за холмов покажется карета, которая везет владельца Гринхиллса домой в сопровождении грумов.
Как только девушка ступила на проезжую дорогу, она сразу попала в царство знойного лета. Над лугом плыл одурманивающий запах свежескошенного сена, смешивающийся с ароматом полевых цветов. Вдалеке в лучах полуденного солнца золотилось поле, по краю которого лениво перебегали жирные, откормленные кролики. Мейбелл миновала поле с рощицей, прошла луг, и приблизилась к первому холму, который скрывал от нее дорогу.
Холмы Сомерсета, одетые в облачные одежды, постоянно меняющие свои размеры и очертания, вздымались почти до самого голубого неба. На их склонах невероятно высоко, почти на заоблачной высоте, раскинулись красивейшие в Англии сельскохозяйственные угодья. Издалека эти поля напоминали живописный ковер, на котором красуются золотые, серовато-зеленые и красные краски. Золотые пятна – это посевы горчицы, серовато-зеленые – ячмень, а насыщенный красно-коричневый цвет – это сама перепаханная почва. Днем, когда солнце стоит высоко над горизонтом, по земле, подобно дыму, движутся тени от проплывающих облаков, воздух наполнялся сладким ароматом нагретого сена, а поющие на всю округу жаворонки взмывали в небо, трепеща в воздухе своими крохотными крылышками.
Мейбелл отнюдь не испугала высота холма; она не раз, плененная красотой здешних мест, взбиралась по его крутому склону, и теперь, обойдя холм полукругом, поднялась на него повыше, чтобы лучше видеть проезжий тракт. Дорога располагалась от нее с левой стороны, а справа виднелась деревня с крестьянскими домами и огородами.
Мейбелл устроилась сидеть на нижней ветке старого дуба, растущего на холме и, затаив дыхание, начала ожидать появления графа Кэррингтона и его сопровождающих.
Полчаса Мейбелл нетерпеливо отгоняла от себя назойливых насекомых кружевным платочком, и ее терпение было вскоре вознаграждено – на дороге сперва показалось облачко пыли, затем зоркие глаза девушки углядели скачущего впереди грумов на рыжем коне Альфреда Эшби. Граф Кэррингтон не пожелал в этот чудесный летний день ехать в душной позолоченной карете, и предпочел скакать верхом на своем любимом коне впереди слуг, стремясь при этом поскорее добраться до Гринхиллса.
При виде любимого Мейбелл радостно соскочила на землю, – наконец-то она дождалась его! До последней минуты она боялась, что какое-нибудь досадное препятствие помешает Альфреду Эшби вернуться домой, и вот она видит его своими глазами и различает звук копыт его коня. О, она узнала бы его из тысячи, несмотря на то, что он находился довольно далеко от нее. Теперь она спокойно, не спеша может вернуться в поместье, и ждать, пока графиня Сара не позовет ее, чтобы представить своему мужу.
Первоначально Мейбелл намеревалась броситься к Альфреду Эшби и рассказать ему обо всем, что произошло с нею за время их разлуки. Но при такой встрече было неизбежным присутствие многих посторонних глаз и, подумав, Мейбелл полностью изменила план своего поведения. Она будет до конца играть роль дочери йоркширского священника Гортензии Уиллоби перед графом Кэррингтоном. Она слишком многим была обязана графине Саре, и не могла доставить ей такое огорчение как продолжение прелюбодейной связи с ее мужем под крышей ее собственного дома. Прежняя Мейбелл Уинтворт, возлюбленная графа Кэррингтона более не существовала, а занявшая ее место скромная компаньонка Гортензия Уиллоби останется для него чужой. Мейбелл твердо решила притворяться другим человеком перед Альфредом Эшби, сознавая, что душевный покой графини Сары ей так же дорог, как и ее собственное счастье.
Для осуществления своего замысла Мейбелл решила одеться попроще, и так, чтобы как можно менее походить на ту очаровательную молодую леди, какой она была, когда блистала на лондонских балах. В своей комнате она оделась в черное шелковое платье, которое украшали лишь узенькие ленточки кремовых кружев. Графиня Сара не любила это платье, оно придавало девушке невзрачный вид и скрывало красоту ее фигуры. Сейчас Мейбелл решила, что это платье для будних походов в церковь как раз то, что ей нужно. Свои роскошные волосы Мейбелл спрятала под чепцом из простого белого полотна. Если бы она могла, то постаралась сделать более грубыми тонкие черты своего аристократического лица, но с природой трудно спорить. Мейбелл критически осмотрела себя в зеркале и осталась довольна своим внешним видом. Ей удалось добиться того, чтобы ее облик заметно отличался от прежнего ее лица, знакомого графу Кэррингтону, и значит она вполне успешно сыграет роль соблазненной и покинутой Гортензии Уиллоби. Пусть себе Альфред Эшби удивляется сходству компаньонки своей жены и своей потерянной любовницы, она, Мейбелл, не дрогнет, и доиграет свою роль до конца, по совести.
Графиня Сара тоже уделила повышенное внимание своему внешнему виду, стараясь в отличие от Мейбелл сделать себя как можно красивее. Служанки облачили ее в роскошное синее платье со шлейфом, завили мелкими кудряшками рыжие волосы графини, и украсили ее шею и уши бриллиантами. Графиня Сара стала настолько привлекательной, насколько это было возможно, и больше всего ее украсил тот нежный румянец удовольствия, который покрыл ее бледные щеки при виде мужа, вошедшего к ней в гостиную.
После приветствия граф Кэррингтон обнял жену так тепло и сердечно, как обнимают давнего друга после долгой разлуки. Он был рад снова очутиться в своем родном доме, но его радость омрачалась потерей всякой надежды отыскать потерянную Мейбелл. Напрасно он привлек к ее поискам лучших сыщиков Лондона, даже обратился за помощью к Матушке Уайборн, опасаясь, что девушка попала в искусные сети торговцев живым товаром. Все было напрасно; не удалось найти не только девушку, но даже ее следа. Альфред Эшби чувствовал, как его сердце сжимается от отчаяния при мысли о том, что Мейбелл потеряна для него навсегда. Про себя он решил, что как только уладит дома свои дела, он снова займется поисками любимой, и для начала установит слежку за своим соперником бароном Вайсделом.
Чуткая графиня Сара, заметив затаенную печаль в глазах мужа, обеспокоенно у него спросила:
– У вас какие-то неприятности, Фред? Расскажите мне, я же вижу, что что-то гнетет вас.
Граф Кэррингтон не сразу нашелся с ответом. Его жена была женщиной настолько наивной и бесхитростной, что любой мог легко ее обмануть, но она проявляла удивительную проницательность, когда дело касалось его. Ее безграничная любовь к нему позволяла ей безошибочно определять правду, когда он рассказывал ей о себе. Поэтому Альфреду Эшби приходилось тщательно обдумывать свои слова, если он хотел что-то скрыть от нее. На этот раз граф решил поделиться с женой частью своих тревог, тем более, что это входило в его намерения.
– Боюсь, Сара, я сделал крупную ошибку, когда стал одним из лидеров движения, отстаивающего права герцога Монмута, – хмуро сказал он, стараясь по возможности смягчить выражения. – И эта ошибка может иметь роковые последствия для всей нашей семьи.
– Но почему? – с недоумением спросила Сара. – Фред, ты же говорил, что воцарение Якова станет большим бедствием для Англии, и нам нужно поддерживать Монмута, если мы хотим процветания нашей стране.
– Джеймс Монмут показал себя блестящим военачальником в сражениях, и прежде я думал, он будет таким же прекрасным королем, – печально отозвался граф Кэррингтон. – Но Монмут – это не более чем избалованный мальчик, которого возвысили милости его отца-короля, первая же крупная неудача его сломает. Карл Второй так и не назвал его своим наследником, а это значит, дорогая, что меня вполне могут признать государственным изменником.
– Но ты же можешь перейти на сторону Якова, – быстро проговорила Сара, умоляюще глядя прямо в глаза мужу. Но граф Кэррингтон отрицательно покачал головой:
– Сара, я дал слово чести многим людям, что буду бороться против короля-католика, который угрожает нашим вольностям, – сказал он. – Не в правилах Эшби отступать перед смертельной угрозой и отрекаться от своего слова. Но я постараюсь придумать, чтобы ты и наши мальчики не пострадали от моих антиправительственных выступлений.
– Чем я могу тебе помочь, Фред? – спросила несчастная женщина, заранее трепеща от мысли о той смертельной опасности, которая угрожает ее любимому мужу.
– Ты можешь распорядиться подать вечерний чай, – чуть улыбнулся Альфред Эшби. – Не волнуйся, дорогая, может еще все обойдется. Если Карл Второй проживет еще несколько лет, кто знает – возможно, ситуация вокруг престолонаследия изменится коренным образом. Будем молиться за здоровье его величества.
Эти слова немного приободрили Сару. Она позвонила в колокольчик и приказала вошедшей на вызов служанке подавать чай. Когда девушка ушла, графиня снова повернулась к мужу и сказала:
– Фред, я должна тебе признаться, что прошлой зимой приютила у нас беременную девушку, соблазненную подлым негодяем. Прости, что я взяла ее к себе на службу компаньонкой без твоего разрешения, наша переписка то и дело прерывалась, а эта девушка, Гортензия Уиллоби, срочно нуждалась в помощи.
– Ты поступила очень опрометчиво, Сара, – нахмурился граф Кэррингтон. – Ты даже не представляешь, как сейчас прогнил мир, и какими испорченными стали люди. Кругом развелось столько мошенников и авантюристов, что честные люди на каждом шагу рискуют быть обманутыми.
– О, Гортензия Уиллоби вовсе не такая, – поспешила сказать в защиту своей любимой компаньонки графиня Сара. – Она скромная и богобоязненная дочь йоркширского священника, и такая милая, что все в нашем доме, и я, в том числе, полюбили ее. Даже наши мальчики привязались к ней всем своим сердцем, а им, озорникам, не так-то легко понравиться.
Но слова жены вовсе не убедили графа Кэррингтона в ее правоте.
– Дорогая, я должен сейчас же посмотреть на эту так называемую дочь йоркширского священника. Богобоязненные дочери священника не беременеют неизвестно от кого, и скорее всего Гортензия Уиллоби опасная авантюристка, которая вкралась к тебе в доверие с непонятной целью! – заявил он.
Графиня Сара только развела руками в ответ на недоверие мужа, и когда служанка внесла в гостиную поднос с чайными приборами, то сказала ей следующее:
– Ханна, я сама разолью чай, а ты иди, позови мисс Гортензию. Хозяин хочет ее видеть.
Ханна поклонилась господам и поспешила выполнять поручение хозяйки.
В ожидании, когда ее позовут к графу и графине Кэррингтон Мейбелл нетерпеливо посматривала на большие часы, стоящие на каминной полке холла. Если бы она могла распоряжаться временем, то тут же перевела своим пальчиком минутную стрелку дальше по римским цифрам, чтобы ее сразу позвали в гостиную. Доверительный разговор между Альфредом Эшби и его женой затягивался, но это было естественно, если учесть сколько времени они не виделись – почти год.
Мейбелл вздохнула и снова бросила взгляд на часовой циферблат, невозмутимо поблескивающий на верху камина. Минутная стрелка ушла вперед совсем ненамного, на какие-то три короткое минуты…
Чтобы отвлечься от часов, равнодушных к ее переживаниям, Мейбелл принялась думать, что она скажет Альфреду Эшби при встрече. Наверняка он будет потрясен, а она должна выдержать свою роль до конца во избежание подозрений со стороны графини Сары. При этом радостное воодушевление, владевшее Мейбелл от приезда любимого, было так велико, что она мало волновалась перед решающим разговором с людьми, которые начали играть главную роль в ее жизни. Природа наделила ее неплохими актерскими данными, и Мейбелл могла, когда хотела, быть очень убедительной в своих словах.
Дальнейший ход размышлений Мейбелл прервало неожиданное появление в холле старой Дженни, присматривающей за Арабеллой.
– Няня, что-то случилось с моей дочкой? – встревоженно спросила девушка, зная, что Дженни просто так не оставит малышку.
– Ласточка моя, наш ангелочек проснулся и хочет кушать, – старушка растерянно развела руками, показывая, что в данном случае она бессильна. – А Гертруда еще утром уехала на ярмарку в соседнюю деревню и задерживается.
Графиня Сара нашла для маленькой Арабеллы хорошую кормилицу Гертруду Барнс, но Мейбелл помня, какой слабой родилась ее недоношенная девочка, кормила свою дочь наравне с этой рослой крестьянкой, отличающейся отменным здоровьем. Усиленное питание позволило Арабелле быстро окрепнуть, и Мейбелл втайне радовалась тому, что ее девочка гораздо охотнее кушает ее материнское молоко, чем молоко из груди нанятой кормилицы.
Арабелла была тем единственным существом в мире, которое было способно отвлечь Мейбелл от встречи с Альфредом Эшби, и когда служанка Ханна передала от графини долгожданное приглашение посетить гостиную, девушка растерянно проговорила:
– Я пойду в гостиную, Ханна, но не сейчас. Быстро покормлю свою девочку, и тотчас же предстану перед их сиятельствами.
Ханна понимающе кивнула головой, и Мейбелл поспешила к дочери. Через несколько минут она склонилась над ней и приготовилась взять ее на руки. Арабелла, узнав мать, радостно замахала в колыбели своими ручками и задрыгала ножками. Мейбелл умиленно улыбнулась дочери и приложила ее к своей обнаженной груди. Быстро покормить девочку не получилось. Арабелла долго и жадно сосала материнское молоко пока, наконец, насытившись, не заснула. Затем Мейбелл понадобилось привести себя в порядок и переодеться в сухую сорочку. Прошел целый час, прежде чем она вошла в гостиную, и чем дальше шло время, тем больше росло предубеждение Альфреда Эшби против неизвестной ему Гортензии Уиллоби, которая заставляла его ждать себя.
«Кем воображает себя эта нахальная девица, если ни во что не ставит своих благодетелей, пригласивших ее к себе⁈ – раздраженно подумал он, в свою очередь нетерпеливо смотря на часы в гостиной. – Право, эта ее задержка выходит за все рамки приличия».
Немного сгладить недовольство графа Кэррингтона помогла та непритворная радость, с какой домочадцы встретили его подарки. Графиня Сара была в восторге от подаренных ей алмазного веера и итальянской музыкальной шкатулки; сыновья увлеченно возились с подзорной трубой и игрушечными кораблями, которые представляли собою точную миниатюрную копию настоящих. Служанкам граф Кэррингтон привез в подарок отрезы пестрого ситца на платье; мужская обслуга порадовалась полученному от их сиятельства крепкому табаку.
Луи, вспомнив про еще одну обитательницу Гринхиллса, которой ничего не досталось от щедрот его отца, подбежал к нему и доверчиво спросил:
– Батюшка, а что вы привезли для мисс Гортензии?
– А разве мисс Гортензия заслужила подарок от меня? – граф Кэррингтон, насупившись, взглянул на младшего сына, недовольный тем, что ему снова напомнили об этой неприятной для него особе.
– Луи, отец ничего не знал об мисс Уиллоби, поэтому он не мог приобрести для нее подарка, – поспешно сказала графиня Сара, огорченная тем, что муж неодобрительное отнесся к пребыванию в их доме ее компаньонки. Она видела, что только хорошие манеры мешают Альфреду Эшби излить свое раздражение по этому поводу на нее и окружающих их людей.
Луи не заметил предостерегающих ноток в голосе своей приемной матери, и легкомысленно пообещал:
– В таком случае я буду давать Гортензии смотреть в свою подзорную трубу. Надеюсь, она не слишком огорчится от того, что осталась без подарка.
– А я дам ей пострелять из своего пистолета, – добавил Эдмунд, не желая отставать в проявлении щедрости от своего сводного брата.
Эти заявления сыновей невольно развеселили графа Кэррингтона, и он со смехом воскликнул:
– Да уж, для молодых девушек пистолет и подзорная труба – это предел их мечтаний.
Тем временем Ханна во второй раз подала горячий чай с закусками. В гостиной стемнело, и Ханна зажгла несколько свечей, огоньки которых трепетали от сквозняка подобно светлячкам. Граф Кэррингтон намеревался взять из рук жены чашку с чаем в тот момент, когда вошла компаньонка, и он не заметил ее появления, настолько тихим был ее приход. Зато Мейбелл при свете свечей, окружающих Альфреда Эшби, могла отлично разглядеть его гордый профиль, который, казалось, принадлежал какому-то важному римскому патрицию, и от избытка переполнявших ее радостных чувств она обрела красноречие, то желание говорить, которое воодушевляет еще больше.
– Милорд, да благословит бог вашу милость и тот день, когда вы вернулись под отчий кров! Словами не передать как ваша супруга и все мы ждали вашего возвращения, словно с вашим приездом должны были уйти все наши несчастья! – с чувством сказала девушка. – Я благодарна вам и графине Саре за предоставленный мне приют, и надеюсь, господь пошлет мне случай отблагодарить вас за ваши благодеяния.
При звуке ее голоса чашка в руке графа Кэррингтона дрогнула, и он обжегся горячим чаем. Не обращая внимания на ошпаренную руку, владелец Гринхиллса впился взглядом в вошедшую девушку, но она спокойно выдержала его пронизывающий взгляд.
