Текст книги "Возлюбленная распутника (СИ)"
Автор книги: Виктория Воронина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)
Глава 34
Дверь открылась, и в гостиную поспешно вошла горничная Мейбелл. Она явно собиралась что-то сказать, но, увидев свою госпожу в объятиях графа Кэррингтона, запнулась и растерянно проговорила:
– Миледи, милорд, простите… Приехал доктор Харви, и он хочет поговорить с вами, миледи.
– Он смотрел Карла? – обеспокоенно спросила ее Мейбелл. Она продолжала трепетать за некрепкое здоровье своего маленького сына, и каждый визит добросердечного доктора был для нее источником неиссякаемого волнения.
– Да, – утвердительно кивнула головой девушка. – Доктор желает дать некоторые рекомендации, которые должны укрепить здоровье маленького господина.
– Фред, я должна выслушать, что скажет доктор, – торопливо произнесла Мейбелл. – Надеюсь, на этот раз он обнадежит меня и скажет, что здоровью моего мальчика ничего не угрожает.
Она поспешно встала, собираясь идти в детскую, но внезапно ее голова сильно закружилась и Мейбелл бессильно стала клониться назад в кресло. Потрясение от приезда любимого, хотя и являлось радостным, однако было слишком сильным и подействовало как резкий удар на ее ослабевший от многих переживаний организм.
Испуганный бледностью лица девушки Альфред успел подхватить ее на руки, и быстро сказал горничной:
– Летти, покажи мне, где находится спальня твоей госпожи. И пригласи туда доктора, он нужен леди Мейбелл больше, чем ребенку.
Летти с готовностью открыла перед графом Кэррингтоном дверь, и стала показывать ему дорогу. Пройдя через две комнаты, она привела его в спальню, обшитую панелями из розового дамассе, и Альфред осторожно положил свою бесчувственную возлюбленную на кровать под малиновым балдахином.
Доктор не заставил себя долго ждать, и скоро появился возле постели больной. Он сказал Летти принести вина, апельсинов и лимонов, и, получив требуемые продукты, изготовил из них эликсир Даффи с добавлением ревеня. Альфред следил за его действиями, в нетерпении кусая себе губы. Движения врача ему казались слишком неспешными, а бледность Мейбелл все более угрожающей. Однако он не вмешивался в приготовления доктора Харви, сознавая, что ни к чему хорошему его вмешательство не приведет.
Изготовив лекарство, Саймон Харви дал Мейбелл вздохнуть нашатыря и, когда она открыла глаза, заставил ее выпить укрепляющее снадобье. Девушка окончательно пришла в себя, и обвела комнату испуганным взглядом. Ей показалось, что приезд ее любимого только почудился ей, а на самом деле она по-прежнему осталась одна во власти внутренних демонов своего страха, без всякой надежды на спасение от надвигающейся нищеты и грозящего ей позора.
– Альфред, – неуверенно позвала она дрожащим голосом. Граф Кэррингтон бросился к ней, оттолкнув в сторону врача.
– Я здесь, любовь моя, – прошептал он.
Мейбелл успокоилась, выражение счастья снова появилось на ее лице. Доктор Харви позволил им поговорить по душам, потом он заявил Альфреду Эшби, что тому следует воздерживаться от встреч с леди Уинтворт ради сохранения ее душевного равновесия.
– Я не желаю снова выносить разлуку со своим женихом, – попробовала было протестовать Мейбелл.
– Миледи, вам следует воздерживаться хотя бы неделю. Ваши нервы слишком расшатаны, и даже радостное волнение действует на них губительно, – объяснил ей Саймон Харви, и прибавил: – В противном случае я не ручаюсь за ваше здоровье.
– Неделю мы можем потерпеть, моя дорогая Мейбелл, – неохотно сказал Альфред. Как и его любимая, он был огорчен словами доктора, предписывающего им временную разлуку. Но вместе с тем у графа Кэррингтона было слишком сильно опасение за ее здоровье, и он решил покориться указанию врача.
– Отдыхай, любовь моя, я позабочусь о тебе и Карле, – прибавил лорд Эшби, и попрощался со своей невестой нежным поцелуем.
Когда он вслед за врачом вышел в коридор, то тут же спросил у него:
– Что с ребенком? С ним все в порядке?
– Да, я хотел сказать леди Мейбелл, что здоровье мальчика окрепло и можно перевести его на молочную похлебку, а также жидкую кашу на воде, – ответил доктор. – Желательно также для поддержания хорошего самочувствия ребенка приобрести ему амулет – свежую заячью лапку.
– Я обращусь за амулетом к здешним охотникам, – согласно кивнул головой граф Кэррингтон, и снова спросил: – Сколько вам задолжала моя невеста за ваши визиты?
– Около тридцати шиллингов, милорд, – ответил его собеседник.
– Ваш гонорар увеличится вдвое, если вы останетесь в доме до полного выздоровления леди Уинтворт, – сделал предложение граф Кэррингтон, окидывая взглядом потертый сюртук и старый парик доктора. По всей видимости, провинциальная врачебная практика не приносила больших доходов.
Саймон Харви с радостью согласился на это предложение, сулящее ему двойной заработок, и Альфред с помощью Дженни, которая часто играла роль домоправительницы, нашел ему и своим слугам комнаты для проживания.
Сам граф Кэррингтон обосновался в кабинете покойного лорда Уинтворта. Несколько дней он посвятил тому, чтобы разобраться в запутанном состоянии финансов Мейбелл. Когда Альфред по многочисленным счетам понял кому и сколько должна его невеста, он выписал чек Английского банка, в котором хранились его деньги. Долги Мейбелл были уплачены до последнего пенса, и заодно Альфред позаботился о том, чтобы обеспечить будущее своей любимой. Он составил брачный контракт, по которому на содержание Мейбелл выделялось тридцать тысяч фунтов, проценты с которых она могла тратить по своему усмотрению. В случае его смерти ей дополнительно отходила треть его состояния.
Все документы граф Кэррингтон написал в обществе слепого кота. С первого вечера Моул, несмотря на свою слепоту, точно определил его местонахождение и с легкостью акробата залез к нему на колени. Альфред даже поразился такой привязанности к нему животного, ведь он ни разу не приласкал пушистика. Должно быть, валлийка Гвинет была права, утверждая, что от него исходит хорошая энергетика, и поэтому к нему тянутся все живые существа. Тем не менее, Альфреду было приятно, что кот Мейбелл признал в нем своего хозяина, и Моул получил разрешение нежиться на его коленях, сколько ему захочется.
Покончив с денежными делами, Альфред приступил к более приятному и желанному занятию – к подготовке своего бракосочетания с любимой девушкой. Он отправился к священнику здешней приходской церкви Герберту Доу с просьбой сделать оглашение о предстоящем венчании. Священник с готовностью согласился выполнить просьбу столь знатного лица, и заодно сделал несколько наставлений своему новому прихожанину.
Был полдень, но граф Кэррингтон проявил необходимую осторожность и съездил к отцу Доу в сопровождении нескольких слуг с заряженными ружьями. Даже днем расплодившиеся за последний год волки представляли собой нешуточную опасность для путников, которые рисковали ходить мимо леса. Их мучил отчаянный голод, и сильный в стае пожирал слабого. Ночные ветры пели им о сильных холодах, идущих с севера, и оголодавшие волки сутками бегали зимой по лесам в поисках пищи, пока не приблизились вплотную к жилищу человека. Ни капканы, ни отрава не помогали справиться с нашествием серых хищников, и вечером никто не рисковал покидать свои дома. Люди плотно закрывали двери своего жилья и спускали во двор бойцовых собак. Только так можно было жить в относительной безопасности ранней весной 1689 года.
Когда Альфред доехал до парка Уинтвортов, его бдительность несколько притупилась, и он отпустил своих телохранителей, полагая, что вблизи большого поместья волки не осмелятся проявить себя. Он соскочил с коня, и его лицо осветилось нежной улыбкой при виде Арабеллы, гуляющей со своим сенбернаром Клаудом. Неподалеку от них прохаживалась юная Алиса со своим маленьким питомцем на руках. День был ясный, солнечный, старый парк, в котором пробуждалась новая жизнь, так и располагал к длительным прогулкам и веселым играм. Граф Кэррингтон сначала подошел к Алисе и спросил, глядя на малыша, на шее которого висел амулет с заячьей лапкой:
– Это и есть наш маленький принц?
– Да, ваша светлость. Он очень спокойный и хороший ребенок, – почтительно ответила ему пятнадцатилетняя няня.
– Дай мне его, милая, – сказал граф Кэррингтон, и Алиса послушно протянула ему малыша. Альфред бережно взял ребенка на руки, испытывая какое-то удивительное душевное тепло от его тяжести. Когда-то новость о будущем появлении этого мальчугана на свет сделала его самым несчастным человеком на свете, сын Якова Второго и Мейбелл был для него живым свидетельством измены его возлюбленной. Но теперь Альфред не вспоминал о своем гневе, этот славный малыш, доверчиво смотревший ему прямо в глаза, был для него частицей его дорогой Мейбелл, и он принял его всем своим сердцем, словно Карл был его сыном тоже.
Арабелла подбежала к нему, требуя от него своей доли его внимания, и граф Кэррингтон отдал Карла Алисе со словами:
– Долго не задерживайся в парке, милая. Ребенок еще слишком мал, и недавно перенес серьезную болезнь.
– Я только соберу первоцветы, – госпожа Мейбелл их очень любит, – и потом мы с Карлом вернемся в дом, – сказала ему юная няня.
Альфред одобрительно кивнул ей головой – идея порадовать Мейбелл весенними цветами понравилась ему, и Алиса, положив мальчика в плетеную корзину, стоящую на парковой скамье, принялась собирать цветы, выглядывавшие из-под талого снега.
Арабелла увлекла отца дальше по парковой дорожке, желая показать ему дупло дуба, в котором жил ручной ворон Уинтвортов Лорд Лауд. Альфред вслушивался в ее оживленное щебетание, и чувство безграничной любви и счастья все больше начинало наполнять его сердце. Теперь его былой отказ от Мейбелл представал перед ним еще большей ошибкой, чем прежде. Ему следовало жениться на ней сразу же, как только к нему вернулось его былое положение в обществе хотя бы ради этой чудесной девчушки, которая без труда вертела им как хотела. Он должен был узаконить Арабеллу, плоть от плоти своей, и в награду получить возможность наслаждаться ее безотчетной любовью к нему.
После визита к важному ворону дочурка потребовала, чтобы он рассказал ей сказку. Альфред, не в силах устоять перед ее просительной улыбкой, принялся что-то говорить ей о волшебных единорогах. Арабелла слушала, затаив дыхание, и ее безмолвное восхищение было для него лучшей наградой. Еще никогда графу Кэррингтону не сопутствовал такой успех от его выступления, и он готов был рассказывать ей чудесные истории хоть целый день. Но их общение прервала старая Дженни, которая увела девочку и Клауда купаться.
Альфред подумал со щемящим чувством о том, как хорошо было бы, если Мейбелл прошлась с ним сейчас по прекрасному парку, исполненного обновления природы. Тогда они забыли бы обо всем на свете от счастья взаимной любви, среди деревьев с лопнувшими почками и появляющихся из-под земли цветов. Однако доктор Харви продлил заточение Мейбелл еще на неделю, и часто заставлял ее пить снотворное для восстановления ее сил. Альфреду оставалось утешаться только надеждой на скорое воссоединение с любимой, которое уже явно было не за горами. Он думал о желанном свидании, не замечая, как идет время, и его грезы прервало неожиданное появление насмерть перепуганной Алисы, стремительно бегущей к усадьбе. Девушка машинально прижимала к груди падающие из ее руки первоцветы, плохо соображая, что она делает.
– Алиса, что случилось⁈ – встревожено спросил граф Кэррингтон.
– Ох, милорд, из кустов орешника появился огромный волк. К счастью, я была далеко от него, и он меня не заметил, – затараторила юная крестьянка.
– А Карл? – воскликнул Альфред, меняясь в лице при мысли об опасности, которая грозила несмышленому ребенку.
Тут запаниковавшая девушка вспомнила о доверенном ей малыше, и в отчаянии всплеснула своими руками, окончательно рассыпая собранные ею цветы.
– Мой маленький господин! Его, наверное, уже съело серое чудовище!!! – в отчаянии запричитала она, и крупные как жемчуг слезы появились на ее светлых ресницах.
– Алиса, беги в усадьбу за подмогой, а я пойду за ребенком и постараюсь отбить его у зверя, – резко произнес граф Кэррингтон.
Решительный тон графа словно вселил решительность в пугливую девушку. Она кивнула в знак понимания головой, и во весь дух помчалась к поместью звать на помощь. Альфред же побежал в сторону скамьи, на которой он в последний раз видел мальчика. Никогда еще он так быстро не бежал стремительно, отчаянно, на разрыв сердца. Страх не успеть изо всех сил подгонял графа Кэррингтона, и немыслимая скорость туманила его взгляд. Проклятая скамейка все не появлялась и не появлялась, словно ее местонахождение заколдовали шаловливые эльфы.
Альфред уже в ужасе подумал, что он ошибся в выборе дорожки, когда перед ним предстала вожделенная плетеная корзина с ребенком. Также увидел он волка, медленно приближающегося к скамье. Это был молодой трехлеток; голод и недостаток жизненного опыта заставил его забыть об осторожности и рискнуть попыткой найти добычу возле большого скопления людей. Зверь, конечно, не видел ребенка за плетеным бортом, но запах нежной плоти будоражил его, заставляя в предвкушении пищи раздувать свои ноздри и искать источник заманчивого запаха. Граф Кэррингтон с одного взгляда оценил ситуацию – спасти Карла можно было, если отвлечь внимание волка на себя самого. И Альфред открыто выступил вперед, доставая из пояса заряженный пистолет. Но он недооценил быстроту реакции оголодавшего и обозленного хищника. Едва под шагами мужчины хрустнули сломанные сучья деревьев, как волк молниеносно повернулся в сторону неожиданно появившегося противника. Его губы злобно задрожали, шерсть на шее и плечах поднялась дыбом, когти судорожно впились в снег, и все тело изогнулось, приготовившись к прыжку. Альфред не успел выстрелить, волк набросился на него, и его клыки сжали правую руку графа Кэррингтона, выронившего пистолет. Человек и животное покатились по снегу, яростно отстаивая свое право на жизнь, пока не столкнулись с комелем старого орехового дерева. Искусанной рукой граф Кэррингтон сжал волчью пасть, не давая зверю впиться себе в горло. Глаза волка горели сатанинским огнем, все его существо было объято желанием выиграть эту схватку за существование с царем природы – с человеком. Однако ему пришлось иметь дело с противником, которого воодушевляла самая могущественная сила на свете – любовь. Альфред не хотел погибать, когда его ожидало счастливое воссоединение с возлюбленной Мейбелл, и не хотел отдавать сына своей любимой женщины прожорливой серой твари. Собравшись с силами, он придавил молодого волка к земле, несмотря на свои многочисленные раны, сдавил его за горло и начал душить своими сильными тренированными пальцами. Хищник отчаянно сопротивлялся, но Альфред прижался лицом к волчьей шее и не отпускал его. Через пять минут все было кончено, зверь дернулся в последний раз и затих. Шатаясь, Альфред поднялся и выплюнул изо рта волчью шерсть. Его слух привлек плач ребенка – маленький Карл испугался, что он так долго остается в одиночестве, и протест его маленького сердечка против всеобщего невнимания выразился в непрерывных отчаянных слезах.
– Сейчас, малыш, потерпи немного, – пробормотал Альфред, направляясь неверными шагами к скамье. У него хватило сил добрести до скамьи и взять ребенка на свои окровавленные руки. Мальчик тут же умолк, едва только почувствовал заботу большого и могущественного существа, и даже довольно задрыгал ножками. Альфред прижал ребенка к себе, опасаясь, что из ближайшего леса могут появиться собратья убитого им хищника.
К счастью, скоро к ним подоспела помощь, ведомая Алисой. Когда Альфред уже начал терять сознание от многочисленных ранений и связанного с ними болевого шока, к нему поспешно подошли его слуги, вооруженные как ружьями, так и мощными дубинками. Они быстро соорудили из своих плащей носилки для окровавленного графа Кэррингтона и понесли его в усадьбу Уинтвортов. В доме за пострадавшего лорда Эшби взялся доктор Саймон Харви. Ему пришлось в спешном порядке зашивать глубокие рваные раны графа Кэррингтона на руке и на боку, причем граф потерял столько крови, что Харви начал думать, что его пациент не выживет.
Доктор запретил говорить молодой леди Уинтворт о том, что ее жених получил смертельные ранения в схватке с волком; и похорошевшая и посвежевшая Мейбелл вышла из своего многодневного заточения в спальне, не сомневаясь в скором возвращении Альфреда к ней. Ей сказали, что дела заставили его спешно уехать от нее, и девушка рассчитывала увидеть его перед намеченной свадьбой.
В ожидании любимого она занялась своим свадебным нарядом, помня, что по традиции в нем должно быть что-то старое, что-то новое, нужно заимствовать чужое и иметь в своем наряде что-то голубое. Мейбелл выбрала алмазную брошь – женщины в роду Уинтвортов традиционно цепляли ее к своему подвенечному платью. Новыми у нее оказались туфельки, в которых она намеревалась идти к своей предстоящей семейной жизни. Ее дальняя родственница леди Бренуэлл прислала ей свой кружевной веер, призванный отмахивать от новобрачной все грядущие беды и неприятности. А в отобранной Мейбелл ленте голубой цвет символизировал ее верность и преданность любимому. В 17 веке для английских невест не было каких-либо ограничений, и они одевались в соответствии со своим вкусом и желанием. Хотя обычно в день свадьбы старались одеться понаряднее, вдовы, выходящие вторично замуж, могли облачиться также в черное или коричневое платье. Под запретом был только зеленый цвет; считалось, что шаловливые человечки из страны эльфов могли напакостить невесте, осмелившейся надеть одежду их цвета. Безнаказанно надеть зеленое платье в день свадьбы могли только колдуньи, но молодая леди Уинтворт вовсе не хотела для себя такой сомнительной славы. Мейбелл задумала надеть то платье, которое было на ней в день ее несостоявшейся казни, считая его счастливым для себя, но при этом она хотела переделать его и дополнительно украсить брюссельскими кружевами.
Глядя на радостные хлопоты своей любимицы, старая няня Дженни не могла сдержать слез, представив себе какое горе ее ожидает, но, не желая смущать Мейбелл, объяснила их неуверенностью в том, что граф Кэррингтон принесет ей счастье.
– Слишком он суровый и непреклонный господин, ласточка моя. Может, ты подумаешь над тем, чтобы найти себе новую любовь в лице более добросердечного джентльмена? – добавила старушка, смутно надеясь на то, что ее воспитанница прислушается к ее словам и будет не так горевать, когда узнает убийственную правду о смерти лорда Эшби.
– Няня, я выхожу замуж за графа Альфреда не для того, чтобы стать счастливой, а чтобы сделать счастливым его! Мне достаточно одного его присутствия рядом с собой, – засмеялась Мейбелл, нежно целуя старую Дженни в щеку. Она ничего не заподозрила в поведении своей унылой няни и пошла прощаться со своими детьми, прежде чем ехать к своей портнихе в Дарлингтон. Джении оставалось только бессильно молчать – доктор Харви строго-настрого запретил всем домочадцам леди Уинтворт говорить ей о том несчастье, которое приключилось с лордом Альфредом, и приказал оберегать ее от всяких волнений. Она только велела кучеру вести молодую хозяйку в Дарлингтон, минуя деревню, где той могли рассказать, чем закончилась ужасная схватка между волком и графом Кэррингтоном.
Но кучеру пришлось свернуть в деревню, поскольку окрестные дороги сильно развезло от таявшего снега. В деревне, едва они поехали по первой улице, им повстречалась похоронная процессия, направляющаяся в церковь на заупокойную службу.
– Бен, кого это хоронят? – встревожено спросила Мейбелл лакея, провожая взглядом траурно одетых людей.
– Не знаю, миледи. Говорят, волк задрал человека, – почтительно ответил слуга.
Сердце Мейбелл сжалось от болезненного предчувствия, и она велела ехать к церкви. Внутренний голос говорил ей о том, что погибший относился к числу тех людей, которых она хорошо знала и которыми дорожила. Ей невозможно было уехать, не отдав последнюю дань уважения умершему.
Карета остановилась возле небольшой сельской церквушки и Мейбелл вышла, осторожно приподнимая подол своего атласного платья от хлюпающей под ногами грязи. При виде молодой хозяйки собравшиеся фермеры зашептались, и на их лицах появилось выражение жалости и сочувствия. Мейбелл сочла такое настроение собравшихся людей вполне естественным и их переживания казались ей не относящимися к ней. Девушка вошла в церковь и направилась к гробу, который окружили близкие покойного. Она их плохо знала, но зато лежащего в гробу человека она знала очень хорошо. Глаза Мейбелл расширились, когда она увидела, кто лежит в гробу, ее дыхание прервалось. Эти благородные черты лица, высокий лоб принадлежал егерю ее отца Робу Шарпу, много лет преданно служившему Уинтвортам. Мейбелл невольно охватили воспоминания, и на ее глаза навернулись слезы. Она вспомнила, как семилетней малышкой заблудилась в лесу, а он нашел ее и спас, когда у нее исчезла всякая надежда на спасение. И это Роб научил ее ездить верхом, понимать лошадей и любить всех животных.
Мейбелл почтительно прослушала всю заупокойную службу, затем подошла к вдове Шарпа.
– Что случилось с Робом, Эстер? – сочувственно спросила она у женщины.
– Волк утащил нашу самую лучшую овцу, миледи, и Роб погнался за ним, – всхлипнула несчастная вдова. – Я умоляла его позвать на помощь соседей, но Роб слишком спешил спасти овцу, и не захотел ждать, говоря, что он своими меткими выстрелами перебьет всю проклятую волчью стаю, которая целую зиму держала в страхе нашу деревню. Тогда я сама побежала к другим охотникам, но они могли отбить у волков только труп Роба.
Мейбелл крепко сжала руку так внезапно овдовевшей Эстер Шарп и, желая хоть как-то поддержать ее, сняла со своего пальца золотое кольцо и отдала его ей. С тяжелым сердцем она села назад в карету, и не слышала, как кто-то сочувственно сказал:
– Бедная наша леди, скоро ей тоже придется залиться слезами от горя. В усадьбе говорят, что граф Кэррингтон совсем плох.
Доктор Саймон Харви был такого же мнения. Он считал, что леди Уинтворт нужно постепенно готовить к мысли о вечной разлуке со своим любимым женихом. С такими глубокими ранами, которые получил лорд Эшби в схватке с волком, долго не живут, и доктора Харви удивляло то упорство, с каким Альфред продолжал цепляться за жизнь. Правда, Саймону Харви порой мерещилось, что тут дело не обошлось без кота леди Мейбелл. Моул фактически не отходил от находящегося без сознания графа Кэррингтона, и доктор заметил – стоит только коту прижаться своим теплым боком к раненому, и дыхание графа становилось более ровным и спокойным. Постепенно доктор Харви признал Моула своим четвероногим помощником и перестал прогонять его от лорда Эшби. И он стал свидетелем чуда. На следующий после отъезда Мейбелл день Альфред открыл глаза и слабым голосом попросил воды. Саймон Харви осторожно смочил губы своего пациента водой, и призвал на помощь все свое врачебное умение и опыт, чтобы закрепить улучшение в состоянии здоровья графа Кэррингтона. Сильный от природы организм раненого графа стал союзником доктора Харви, и Альфред медленно, но уверенно начал идти на поправку.
Постепенно Альфред начал подниматься и даже ходить по комнате, и тогда его лечащий врач решился на откровенный разговор со своим знатным пациентом.
– Ваша светлость, благодаря божьей милости и щедрости природы вы начали выздоравливать, и я хотел бы, чтобы вы прислушались к моим врачебным рекомендациям, – начал он.
– Говорите, доктор. Я от всего сердца благодарен вам за ваш уход за мною, поэтому с благодарностью выслушаю все, что вы сочтете нужным мне сказать, – добродушно сказал гладящий Моула Альфред. Кот под его руками жмурился от удовольствия и удовлетворенно мурлыкал.
– Вам следует перенести свою свадьбу с леди Уинтворт. Вы еще слишком слабы и не сможете выдержать всю церемонию до конца, – почтительно проговорил Саймон Харви.
Граф Кэррингтон нахмурился, услышав эти слова.
– Об этом не может быть и речи. Я должен был жениться на Мейбелл еще два года назад, возможно тогда удалось бы избежать многих несчастий, – отрывисто произнес он. – Я уважаю вас, Саймон Харви, но моя свадьба с леди Уинтворт состоится в точно назначенную дату и не днем позже!
Доктор пробовал было настоять на своем, однако Альфред Эшби был непреклонен, и даже запретил говорить невесте о своем плачевном состоянии. С вельможами очень трудно спорить тем, кто стоит ниже их по общественной лестнице, и свадьба состоялась десятого апреля.
Стоял прекрасный солнечный день, наполненный свежей зеленью деревьев и аккуратно убранных газонов. В воздухе витал сладкий аромат распускающихся весенних цветов, над которыми выводили свои мелодичные трели только что прилетевшие с юга соловьи. Большой дом Уинтвортов и сельская церковь были украшены пышными цветочными гирляндами и дорогими коврами, а двор усадьбы заполнили нарядно одетые люди, которые радостно переговаривались между собою и смеялись. Еще не совсем утихла скорбь по погибшему Робу Шарпу, но смерть была нередким гостем в сельских домах, и нужно было жить дальше, несмотря на скорбь по покойникам.
Когда экипаж невесты подъехал к воротам церкви, было двенадцать часов дня. Мейбелл степенно вышла из кареты с помощью нарядно одетого лакея, и ее появление вызвало оживленный говор в толпе присутствующих. Улыбающаяся невеста поражала своей красотой в пышном свадебном платье с белыми кружевами, и с небольшой бриллиантовой диадемой, сверкающей в ее темных волосах. В руках она держала букет белых лилий с разноцветными маргаритками, перевязанных голубой лентой, и ее ослепительный образ навсегда остался в памяти местных жителей, желающих поздравить свою молодую хозяйку с самым знаменательным днем ее жизни.
Мейбелл медленно двигалась по проходу под приветственную музыку церковного органа, гости из числа приглашенных окрестных дворян сопровождали ее восхищенными и завистливыми взглядами. Альфред, одетый в свой лучший, шитый золотом жюстокор, ожидал ее у алтаря, который был украшен нежными венчиками ландышей. Девушка приближалась к своей воплощенной мечте, и душа ее пела от счастья. Долгое время судьба отказывала ей в исполнении ее самого заветного желания, и вот, наконец, этот красивый, умный, бесконечно притягательный мужчина, в которого она влюбилась с первого взгляда, станет ее мужем! Его глаза под новым темнокашатановым париком напряженно смотрели на нее, словно опасались упустить ее из виду. Они, как восхищенное зеркало, говорили Мейбелл, что она на редкость прекрасна и обаятельна в своей безмерной ликующей радости. Жених невольно сделал ей шаг навстречу, желая ускорить их сближение. Превозмогая острую боль в своем теле, он протянул к ней свои руки, и Мейбелл доверчиво вложила в них свою розовую ладошку.
Священник Герберт Доу предстал перед ними в своем парадном облачении и начал проводить обряд венчания. Тут сердце Мейбелл испуганно замерло, как пугливый воробушек. Она отчего-то боялась, что на вопрос священника знает ли кто причину, препятствующей лорду Эшби вступить с нею в законный брак, кто-то из присутствующих непременно встанет и назовет ее. Ей казалось, она не заслуживает своего счастья и это обнаружится прямо во время венчания.
Вопреки ее страхам и опасениям все молчали, и священник Доу провозгласил Альфреда Эшби и Мейбелл Уинтворт мужем и женой. Органист заиграл свадебный марш, и все бросились поздравлять новобрачных.
В большом обеденном зале дома Уинтвортов намечался бал и торжественный обед. Не забыла Мейбелл про своих арендаторов и слуг. Прямо во дворе были накрыты большие столы, уставленные щедрым угощением, и юные дочери фермеров от души танцевали джигу и другие деревенские танцы вместе со своими ухажерами прямо под сенью парковых деревьев. Хозяйка поместья Уинтвортов распорядилась привечать всех людей, которые захотят прийти на ее свадьбу, и даже цыгане могли воспользоваться в этот день ее гостеприимством. Она щедро делилась своим счастьем с окружающими ее людьми, и всем ее собеседникам передавалось ее приподнятое ликующее настроение. Но Мейбелл не могла не заметить, что ее ненаглядный муж становился все молчаливее и сдержаннее. Он как будто перестал радоваться их долгожданному празднику и все стремился удалиться от всех. Мейбелл приходилось уделять внимание гостям за себя и за него, и все чаще она принималась тревожно следить взглядом за своим любимым, не понимая, почему его настроение так резко переменилось и стало угрюмым. Она заметила, что к Альфреду то и дело подходил доктор Харви и начинал давать ему какое-то снадобье, похожее по цвету на темный рубин. На некоторое время лицо графа Кэррингтона розовело, но потом и лекарство перестало ему помогать. Он ушел из бального зала и больше никому не показывался. Тогда Мейбелл подошла к Саймону Харви и потребовала у него объяснений.
– С вашим мужем ничего страшного не случилось, миледи, он скоро вернется к вам, – попробовал было все отрицать ее собеседник.
– Доктор, но я вижу, что Альфред болен. Прошу вас, скажите, чем я могу в этом случае помочь ему, – стала просить его молодая женщина. Против умоляющих глаз этой редкой красавицы даже сдержанный доктор не мог устоять, и он, вопреки приказу графа Кэррингтона, рассказал его юной жене, как граф пострадал от схватки с волком, который чуть было не утащил с собою ее маленького сына.
Ужас проник в самую глубину сердца Мейбелл, когда она представила себе, какая опасность угрожала ее самым близким и любимым людям. Она расплакалась при мысли о том, какую чудовищную боль сейчас испытывает ее любимый муж, и что пришлось ему вынести в этот день ради права назвать ее своей женой. Все еще продолжая плакать, Мейбелл побежала в спальню, где находился ее Альфред, но гости не обиделись на ее ранний уход, с пониманием отнесясь к тому, что молодоженам захотелось остаться наедине.
При виде вошедшей жены Альфред привстал с двуспальной кровати, и с усилием произнес:
– Дорогая, я сейчас выйду к тебе и гостям. Дай мне еще несколько минут, чтобы привести себя в порядок, и я снова буду готов вести светские беседы.
– Альфред, какие гости⁈ – с отчаянием воскликнула Мейбелл, бросаясь к нему. – Тебе вообще нельзя двигаться! Лежи, пока доктор Харви не позволит тебе встать, а я сейчас подойду к нему, чтобы спросить какое лекарство тебе сейчас нужно принимать.
– Мейбелл, это ты – мое самое лучшее лекарство, не нужно никуда ходить, – Альфред Эшби привлек жену к себе и поцеловал ее. – Что же это получается – вопреки моему строгому указанию Саймон Харви разболтал тебе, что я болен!
