Текст книги "Возлюбленная распутника (СИ)"

Автор книги: Виктория Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

Глава 27

Герцог Мальборо и Джордж Флетчер рассчитывали освободить Мейбелл до дня казни, зная, что ее назначили на следующей неделе. Однако из Лондона пришли вести о внеочередном собрании английского Парламента, который имел право менять порядок престолонаследия. Новость чрезвычайно встревожила короля Якова, которому такой поворот событий не сулил ничего хорошего. Большинство парламентариев стояли на стороне Вильгельма Оранского, претендующего на английский трон, и король начал поспешно готовиться к возвращению в столицу, чтобы помешать собственному свержению. Перед отъездом он велел ускорить казнь своей опальной фаворитки, и на городской площади начали возводить эшафот. Девушке снова стало дурно, когда она узнала о внезапном приближении страшного для нее дня. Однако ей ничего другого не оставалось, как смириться со своей судьбой – молить короля о снисхождении было бесполезно. Яков Второй не пощадил даже своего родного племянника, хотя герцог Монмут умолял его о помиловании на коленях; тем более он не был склонен проявить милость к молодой леди Уинтворт, которая тяжко его оскорбила своим вызывающим побегом из королевского дворца.

В последнюю ночь перед казнью Мейбелл почти не спала. Укрытая старым потрепанным одеялом она лежала на тощем жестком тюфяке и смотрела на грубый каменный потолок тюремной камеры, еле видимый в темном полумраке. Звезды в узеньком окошке светили как-то особенно уныло, и они не рассеивали молчаливого отчаяния узницы.

Глаза девушки щипали непрошенные слезы, а в ее горле застрял комок, мешающий, словно кусок непрожеванного яблока. Пока в уединении можно было свободно предаваться чувствам, Мейбелл оплакивала конец своей короткой жизни, которой было суждено так рано прерваться. В детстве Мейбелл наивно думала, что перед ней открыты все пути и исполнятся все ее мечты. В ее восторженном воображении вырисовывался мир бесконечных возможностей с прекрасными замками и цветущими лугами, горными вершинами, увенчанными сверкающими снежными шапками и зелеными долинами, каскадами стремительных водопадов и глубокими потайными ущельями, где скрытные гномы ревниво охраняют свои сокровища. Но, как убедилась Мейбелл, на самом деле жизнь представляла собою унылое и серое существование для людей, подчиненных лицам, наделенными властью. В нем слабые существа со стоном на губах подчинялись тирании сильных, и вот она должна была заплатить жизнью за то, что посмела жить, повинуясь своему сердцу. Старые сластолюбцы беспрепятственно могли иметь юных девушек для своих постельных утех, и уважаемые члены общества находили такое положение вещей совершенно естественным. И стоило какой-либо отчаянной девице вроде нее выразить нежелание мириться со своим угнетенным положением, так ее жестоко наказывали.

Мейбелл думала, что она может изменить этот мир согласно своему желанию, сделать его более добрым и лучезарным. Она вырвалась из тесных рамок общественной морали, и устремилась туда, куда ее влекла душа. И из тесной клетки она всего лишь перелетела в клетку пошире, не более того. Даже за незначительное расширение свободы ее настигло возмездие со стороны мстительного монарха.

Мысли Мейбелл перешли на Альфреда Эшби, и ее губы тронула неуверенная улыбка. Она не знала, о чем она больше жалеет – о своем преждевременном расставании с жизнью или же о вечной разлуке со своим любимым. «Альфред, мой дорогой Альфред, где же ты?» – беззвучно прошептала девушка. Как бы хотела Мейбелл знать, что он делает в эту минуту. Смотрит ли он на те же грустные звезды, что и она? Девушка размечталась, представляя себе своего возлюбленного словно наяву. Каким-то чудом Альфред узнает о казни, что ей угрожает, примчится в Солсбери на самом быстром коне, ворвется в темницу и освободит ее! И больше ничто не разлучит их.

Чудесные мечты на какое-то время прогнали страх смерти, но затем плечи Мейбелл снова поникли. Нет, в этом прозаическом и расчетливом мире, где правит бал материальная выгода, чудес не бывает. Ей нужно это признать и смириться со своим поражением.

Мучительные переживания и бессонная ночь обострили у Мейбелл чувство голода, и она нерешительно посмотрела на стол, где на грубом столе виднелся нетронутый ею ужин. Плохо сваренная овсянка и ломоть грубого хлеба с сыром не пробуждали аппетита, но у нее не было бы и этого, если бы не щедрость герцога Мальборо. Власти не утруждали себя заботой о содержании узников, и они с помощью близких им людей должны были сами обеспечивать себя в тюрьме едой, постельным бельем и свечами. Неимущих узников поддерживали благотворители, а в случае отсутствия скудных подачек от прихода заключенные питались крысами и мышами, которых ловили в своей камере.

Девушка вздрогнула, когда маленькое хвостатое существо с крохотными глазками-бусинками залезло к ней по юбке на колени. Мейбелл с детства боялась мышей, но теперь, когда ей на следующий день должны были отрубить голову, весь ее страх перед этими крошечными существами куда-то бесследно исчез. Мышка смотрела на нее так доверчиво и дружелюбно, что Мейбелл даже почувствовала радость. Больше она была не одна в этой пугающей темноте камеры смертников.

– Ты, наверно, тоже голодна, малышка, да? – ласково спросила она мышь. – Ладно, поделюсь с тобою ужином.

Мейбелл осторожно положила перед зверьком кусочек сыра, а сама взялась за невкусную овсянку. Несколько взмахов ложкой и с ужином было покончено. Мышь тоже насытилась и исчезла. Девушка поплотнее закуталась в истонченное одеяло, и сон незаметно смежил ей веки.

Утром ее разбудила Дорис.

– Пора, миледи, – со сдержанным сочувствием произнесла тюремная смотрительница, и подала узнице небольшой кусочек хлеба с крепким подогретым вином для подкрепления ее сил перед страшным испытанием.

Осознав происходящее, Мейбелл невольно вздрогнула. Неужели уже наступило утро ее казни. Так скоро!!! Но осужденная девушка еще с вечера внушала себе, что она должна принять свою судьбу спокойно и с достоинством. Она происходила из древней уважаемой дворянской семьи, представители которой славились своим мужеством и бесстрашием, и ей нужно вести себя в последние минуты своей жизни так, чтобы показать себя достойной наследницей рода Уинтвортов. И умереть Мейбелл желала красивой. Из уважения к последней просьбе смертницы из Уилтона доставили ее багаж, в котором содержался ее свадебный наряд, пошитый Билли Бруксом. Девушка захватила его, желая при встрече уговорить Альфреда Эшби немедленно сочетаться с нею браком. Роковая действительность все переиначила – вместо счастливого супружества ее ожидали костлявые объятия смерти.

Дорис помогла ей надеть белое атласное платье и накинуть верхнюю юбку-модест из серебряных кружев. Мейбелл сразу приобрела в нем вид неземного создания, по ошибке попавшего в грешный мир. Атлас просто ослеплял своей белизной, но ему предстояло через неполные два часа украситься гроздями жгучих капель алой крови, рубинами горящих на этом белоснежном поле.

Девушка не стала прятать свои роскошные темные волосы, которые были ее главным украшением. Она расчесала их на прямой пробор, собрав при этом пряди на затылке в пучок, оставляя свою шею обнаженной для удара палача. Теплый плащ накрыл ее плечи, чтобы по прибытии на эшафот быть тут же отброшенным в сторону и сделаться достоянием палача и его помощников.

Когда смертница была готова, Дорис пробормотала не то с завистью, не то с сожалением:

– Вы прекрасны, миледи. Я еще никогда не видела существа такого красивого как вы. Какая жалость, что король приговорил вас к смерти.

– Женская красота скоро проходит, Дорис. Возможно, мне повезло, что я умираю такой молодой, и мне отныне не грозит незавидная участь увядшей от многих лет женщины, – со слабой улыбкой проговорила побледневшая от внутреннего страха Мейбелл. Вопреки своим словам она очень боялась предстоящей казни, и держалась из последних сил.

– Вы храбритесь, леди Уинтворт. Это хорошо, – одобрительно произнесла тюремная смотрительница. Она вывела полностью одетую узницу во двор и передала ее страже. Мейбелл посадили в открытую повозку для смертников, запряженную двумя смирными лошадьми, и через полчаса она уже была на городской площади, в центре которой возвышался эшафот, обитый черным коленкором. Медленно, на негнущихся ногах, осужденная девушка сошла с повозки на землю, и шеренга королевских гвардейцев принялась выбивать зловещую дробь на барабанах, когда она проходила мимо них. На эшафоте ее уже ждал палач и оба его помощника.

Городская площадь была набита народом, и люди жадно вытягивали шеи, стараясь получше разглядеть то, что происходило в центре городской площади. Обычно английская толпа относилась к публичным казням скорее как к развлечению, чем как к печальному и скорбному событию, но когда собравшиеся зрители увидели осужденную девушку, в их настроении произошла разительная перемена. Мейбелл была прелестна и казалась олицетворением неземной грации. Она предстала перед народом воплощенной грезой и сбывшейся мечтой, принявшей материальную оболочку, и люди принялись недоуменно перешептываться, гадая, как могли приговорить к смерти такую поразительную красавицу. Вдобавок, кроткий вид девушки никак не вязался с представлением о ней как об опасной преступнице.

Мейбелл была настолько поглощена своими внутренними переживаниями и страхами, что не замечала появившегося сочувствия толпы, которая специально собралась, чтобы развлечь себя зрелищем ее казни. Больше всего в этот момент ее заботили переговоры с палачом, которого она должна была уговорить, чтобы он пожалел ее и оборвал ее жизнь быстро и без лишних мучений. В эту эпоху осужденные на казнь должны были платить палачу, если хотели, чтобы он выполнил свои обязанности по отношению к ним хорошо и добросовестно. К отчаянию Мейбелл у нее не было денег. Драгоценности у нее тоже отняли, и у нее оставалось только обручальное кольцо, подаренное ей Альфредом. Поначалу девушка даже не хотела думать о том, чтобы расстаться со своим сокровищем, которое было залогом ее будущего супружества с любимым, но при виде плахи ее невольно начала бить мелкая дрожь от ужаса. Поэтому, немного поколебавшись, девушка сняла с пальца заветное алмазное колечко и, подойдя к палачу, высокому мужчине в черной маске и седеющей бородой, сказала ему:

– Добрый человек, у меня ничего нет, кроме этого кольца. Возьмите его и будьте ко мне милосердны, постарайтесь оборвать мою жизнь с одного удара.

– Не извольте беспокоиться, миледи, – ответил ей палач, забирая кольцо. – Шея у вас длинная, гибкая, так что я не промахнусь. Прошу прощения, что я вынужден лишить вас жизни.

– Прощаю вас от всего сердца, ведь вашей вины нет в моей преждевременной кончине, – ответила бедная девушка, снова задрожав от невыносимого ожидания своего конца.

Казнь должна была начаться с появления короля, но Яков Второй довольно долго не появлялся на публике. Наконец король показался возле центрального окна здания городского магистрата с осунувшимся лицом, с красными и воспаленными от бессонницы глазами. Как было видно, не только Мейбелл провела ночь без сна. По знаку судебного пристава один из помощников палача завязал девушке глаза черным платком, после чего повел ее к плахе и помог ей опуститься перед ней на колени. Плаху доставили довольно низкую, всего десять дюймов высотой, со специальной выемкой для подбородка. Мейбелл почти легла на нее, вжавшись подбородком в грубое дерево. Как в тревожном сне ей послышались тяжелые шаги палача, направляющегося к топору, воткнутому в обрубок дерева, и леденящий ужас снова окатил девушку с головы до ног. Она крепко зажмурила глаза, хотя из-за закрывающего ее глаза черного платка ей ничего не было видно, что происходит на эшафоте. Но разыгравшееся воображение лучше всякого зрения рассказывало ей о действиях человека, который должен был отрубить ее голову, и она почти досадовала на его медлительность, которая продлевала ее пытку ожидания смертельного удара.

Держащий топор палач приблизился к маленькому тельцу, распростертому возле его ног, и Мейбелл начала лихорадочно читать молитву.

– Господи, прими мой дух в Твои руки, – молилась она, обращаясь в последнюю минуту своей жизни к Богу, не сомневаясь, что вот-вот на ее шею обрушится страшный удар топора, разрубающий ее жилы и крушащий ее кости. Но вместо этого две крепкие мужские руки оторвали ее от плахи, поставили на ноги и сорвали с ее лица черный платок, возвращая ее глазам казалось бы навсегда утраченный свет солнца. Мейбелл стояла, ничего не понимая. Перед ее глазами танцевали звезды, до нее доносился одобрительный гул толпы, кричали дети. Как оказалось, в последний момент не выдержали нервы у самого короля Якова, и он отменил казнь осужденной фаворитки, не взмахнув своим платком, который должен служить знаком для палача рубить голову.

Судебный пристав объявил о помиловании леди Уинтворт, и королевский офицер повел девушку в епископский дворец, где ее ожидал король.

Роскошная королевская спальня встретила Мейбелл запахом ладана и воска всю ночь горевших свечей, а обитатель этой комнаты постаревший, согбенный, нетерпеливо пошел к ней навстречу и прижал к себе дрожащими от волнения руками.

– Ваше величество, вы действительно простили меня? – робко спросила его Мейбелл, с тревогой всматриваясь в его морщинистое лицо.

– Да, девочка моя, я простил тебя, – пробормотал Яков Второй, снова наслаждаясь ее свежестью, молодостью и потрясающей красотой. – Как оказалось, я все могу простить тебе. Когда я представил себе, как твоя прекрасная головка катится по эшафоту, то понял, что мое сердце в ту же минуту разорвется от горя.

Теперь король сам не понимал, как он мог решиться на крутую расправу с Мейбелл. Девушка сделалась так дорога ему, что даже малейшее зло, причиненное ей, вызывало в нем душевную боль.

Мейбелл воспрянула духом, когда убедилась в истинных чувствах короля Якова, снова вернувшего ей свое расположение. Король пытался выдержать твердость характера до конца, но неодолимое влечение к Мейбелл снова положило его сердце к ее ногам. Затянувшаяся борьба между королевским деспотизмом и нежными чувствами на этот раз закончилась победой любви.

Молодая леди Уинтворт тут же решила воспользоваться своим влиянием на короля, чтобы замолвить словечко за других осужденных людей, которых судили вместе с нею.

– Сир, будьте великодушны до конца, помилуйте бедную вдову Элизабет Хайт и фермера Дэвида Гембла, – ласково сказала она королю. – Бог зачтет вам вашу доброту, а я буду любить вас еще сильнее.

Последние слова окончательно растопили лед в сердце Якова Второго, и он с готовностью произнес:

– Конечно, дорогая, я тут же пойду и издам указ о помиловании и прощении тех людей, за которых вы просите. Отныне все лица, которым вы покровительствуете, могут рассчитывать на мою милость.

Мейбелл в знак благодарности поцеловала руку королю, и Яков, окрыленный примирением со своей любимой фавориткой, поспешил в свой кабинет.

Девушка осталась на попечении служанок, которые принесли ей изысканный обед. Но пережитое утром потрясение Мейбелл было так велико, что она утратила аппетит, и из всех предложенных блюд согласилась выпить только небольшую чашку горячего бульона. В течении дня девушка старалась снова свыкнуться с мыслью, что жизнь, с которой она окончательно распрощалась утром, продолжается. Это оказалось очень странным делом – учиться жить заново. Одно не подлежало сомнению, больше она не могла допустить ни одной ошибки в своих отношениях с Яковым Вторым, и когда король вернулся к ней вечером Мейбелл снова уступила его пылким ласкам.

В этот раз Яков особенно долго и упорно занимался любовью с фавориткой. Он словно желал компенсировать себе долгую разлуку с нею. Пережившая накануне ужас ожидания смерти, Мейбелл оказалась совершенно измученной страстью короля. Однако она не посмела выразить недовольства, и с готовностью шла навстречу желаниям Якова Второго. И король почувствовал себя совершенно удовлетворенным. Глядя на обессиленную девушку, он поклялся самому себе, что скорее у голодного тигра вырвут из пасти его добычу, чем эту красавицу из его объятий. Рядом с Мейбелл Уинтворт Яков чувствовал себя молодым мужчиной, исполненным сил и энергии. Пока он остается на троне, эта чудная девушка будет принадлежать ему, и пожилой любовник Мейбелл ощутил удвоенное желание отстоять у мятежников свое право на королевскую власть.

Глава 28

Мейбелл стояла возле окна своей гостиной в Сент-Джеймском дворце и смотрела на деревья в вечерней темноте, сгущающейся за стеклом.

Толстый слой снега все больше покрывал парк. Он засыпал мраморные статуи античных богов и богинь, скамьи, а также все дорожки в саду. Деревья приобрели неясные, странные очертания в снежной мгле, делая неузнаваемым любимое место для прогулок придворных Якова Второго. Полная тишина не могла успокоить девушку, и она усиленно всматривалась в город, лежащий за дворцовой оградой, напряженно стараясь уловить идущие от него звуки и распознать их значение. В последние дни Мейбелл жила в состоянии постоянной тревоги, и она стремилась угадать, что происходит в кипящей от противоречивых страстей столице, в которой нынче решалась судьба страны и ее собственная. Но место событий было расположено слишком далеко, чтобы молодая леди Уинтворт могла без посторонней помощи узнать, что происходит.

Устав от бесполезного рассматривания вечернего Лондона Мейбелл отошла от окна и набросила на свои плечи палантин – меховую накидку из шкурок черного соболя. Она сильно озябла, – с тех пор, как дворяне и слуги начали массово покидать двор короля-католика, камины во дворце стали топить нерегулярно и плохо. Два истопника явно не справлялись со своей задачей, и покои королевской любовницы обогревались неполные полдня. За три часа потухшего камина стены успевали остыть, и в холодной гостиной стало по-настоящему неуютно.

Мейбелл покосилась на темный камин с остывшей золой и решила вызвать во дворец истопника, который служил в ее лондонском доме. Это было против правил дворцового этикета, но она не могла позволить себе мерзнуть после недавно перенесенной сильной простуды. Осенняя эскапада и пребывание в солсберийской тюрьме не прошли для нее бесследно – по дороге в Лондон ее подкосил сильный жар, лишивший ее на два дня сознания. Король Яков преисполнился нежных чувств к заболевшей девушке, и остановился в Рочестере – кентском городе, который расположился на дальних подступах к столице, прикрывающих путь к Лондону с юга. Свита короля также пребывала в Рочестере в полном составе, пока заболевшей фаворитке Якова не стало лучше. По велению короля ее плотно закутали в толстые меха и посадили рядом с ним в дорожную карету, которая поспешно тронулась в путь, едва ее пассажиры заняли свои места. Яков охотно задержался бы в Рочестере, поскольку Мейбелл еще не оправилась от своей болезни, но новости из столицы делались все более тревожными, и он не мог больше позволить себе задержку в пути. Последние мили дороги промелькнули для больной Мейбелл словно в тумане, она то и дело клонила свою голову в поисках невидимой опоры. Яков предупредительно положил голову своей юной фаворитки себе на плечо, поддерживая ее за талию, и они въехали в Лондон, тесно прижавшись друг к другу.

В Сент-Джеймском дворце Мейбелл наконец получила необходимый уход и лечение от самых лучших докторов столицы. Ее крепкий молодой организм помог справиться с болезнью в самые короткие сроки; тем не менее, она больше не переносила переохлаждения.

Скрипнула дверь, и лакей доложил ей о приходе истопника.

– Пусть он заходит, – оживившись, сказала Мейбелл. Ее обрадовало появление этого слуги, которого она ожидала лишь на следующее утро. Теперь ночь не будет для нее холодной, и жизнь начала вырисовываться в более ярких радужных красках.

Спустя минуту перед Мейбелл предстал пятидесятилетний мужчина в коричневой домотканой одежде. Он смущенно кланялся ей и мял в руках свою темную шапку. Молодая леди Уинтворт сразу узнала его.

– А, Бенедикт, голубчик, как хорошо, что ты так быстро явился, – приветливо сказала она ему. – Я непременно тебя награжу за твою расторопность.

– Миледи, для меня удовольствие услужить вам, – с готовностью произнес истопник.

– Приятно, что мои слуги могут проявить вежливую обходительность в духе придворных кавалеров, – засмеялась Мейбелл, и развела руками: – Приступай же к делу, Бен, а то я совсем окоченела.

Бен с готовностью приступил к делу и уже через десять минут жарко растопил камин. Свет горящего пламени хорошо осветил половину комнаты, тогда как раньше две тонкие свечи в серебряном канделябре едва озаряли ее угол. Мейбелл повеселела, дала Бену его заслуженную плату и велела своей служанке Долли накрыть ужин на двоих. Сегодня вечером она ожидала визита короля Якова, и рассчитывала узнать от него все последние новости. Всем сердцем Мейбелл надеялась, что фортуна снова повернется лицом к королю и в делах ему начнет сопутствовать удача. Яков в последнее время проявлял по отношению к ней много любви, нежности и заботы, и даже менее отзывчивое сердце, чем то, которое имела наша героиня, было бы неизбежно тронуто тем любовным вниманием, которое Яков оказывал ему.

Мейбелл чувствовала, как сильно она изменилась за месяц после изнурительной болезни. Как это нередко бывает с людьми, побывавшими на пороге смерти, в сознании девушки произошла коренная перемена. Ее жизнь словно раскололась на две части, – до ожидания смертной казни и после него. Теперь, оглядываясь на свое прошлое, девушка искренне недоумевала, вспоминая свои прошлые поступки, отличающиеся безрассудством; ей казалось, что их совершила вовсе не она. Она стала более серьезной, вдумчивой и рассудительной особой. Какими далекими ей казались друзья былых дней, и даже фигура неотразимого Альфреда Эшби оказалась окутанной дымкой забвения. Ее мысли все больше начал занимать король Яков с его тревогами, огорчениями и трудными отношениями с его протестантскими подданными. Еще до того, как Мейбелл вместе с ним добралась до Сент-Джеймского дворца в столице разразилась «Славная революция», имеющая неприкрытую цель посадить на престол Вильгельма Оранского. Пытаясь взять ситуацию в свои руки, Яков пошел на определенные уступки своим подданным и издал прокламацию, в которой обещал принять прежнюю «Хартию вольностей» и созвать «свободно избранный парламент». Он начал восстанавливать чиновников и военных англиканского вероисповедания на их постах, но англичане оказались слишком обозленными на него, чтобы их могли успокоить такие меры. Кроме того, они просто не доверяли этому королю-католику, который проявил в прошлом неприкрытую приверженность своей религиозной вере, и подозревали, что примиренческие шаги со стороны Якова Второго носят временный характер. Поэтому восстание в Лондоне продолжалось. Чуть ли не каждый день Сент-Джеймский дворец окружали толпы народа, которые выкрикивали оскорбления в адрес Якова Второго и всех католиков. Король с горечью в сердце был вынужден наблюдать, как его покидает все больше количество придворных, которые уподобились крысам, бегущим с тонущего корабля. Его предал даже ближайший его советник Роберт Спенсер, граф Сандерленд, занимавший пост министра в его правительстве. Джон Черчилль, герцог Мальборо, прислал Якову Второму длинное и путанное письмо, в котором пытался оправдать свою измену, заодно уверяя монарха в своей личной преданности. Своей блистательной карьерой Черчилль был всецело обязан неизменному покровительству Якова Второго, и он писал, что будет всегда помнить об этом как будет помнить о тех личных узах, которые связывали их. Яков не ответил герцогу Мальборо. Предатели переставали для него существовать с той минуты, как только они переходили на сторону противника. Презрение к ним перевешивало горечь в сердце короля, но все же один раз он дрогнул, и Мейбелл растерянно наблюдала слезы на лице этого жесткого и непреклонного человека, когда он узнал, что его любимые дочери от первого брака с Анной Хайд – принцессы Мария и Анна – тоже перешли на сторону революционеров.

– Мои дорогие доченьки, мои обожаемые крошки, и те отреклись от меня… – рыдал Яков, бессильно свесив голову на грудь и обильно орошая слезами свое белоснежное кружевное жабо. – Я без малейшего колебания мог бы сражаться с врагами, превосходящими мои силы, но как мне бороться с моими ангелочками, ради блага которых я охотно отдал бы всю свою кровь, до последней капли.

Душераздирающее отцовское горе Якова Второго, которому было суждено стать новым королем Лиром тронуло Мейбелл до глубины души. В эту минуту она окончательно сделалась преданной своему венценосному любовнику, и его переживания стали главным предметом ее забот. Девушка кинулась к королю и стала нежно утешать его, больше всего желая в этот момент быть полезной этому человеку.

– Сир, я уверенна, принцессы Мария и Анна по-прежнему любят вас, не смотря ни на что, – сочувственно говорила она, ласково поводя рукой по лицу Якова, вытирая его слезы. – Но Мария вынуждена уступать давлению своего мужа, а ее высочество принцесса Анна находится всецело под влиянием герцогини Мальборо, которая, к сожалению, дает ей не всегда хорошие советы.

– Да, дорогая, возможно, ты права, у Анны и Марии есть веские причины так себя вести, – сказал Яков, несколько утешенный словами своей фаворитки. – Но как тяжело для меня переносить испытания этих дней без доказательства любви с их стороны.

– Сир, я люблю вас! – пылко произнесла в эту минуту Мейбелл, преданно глядя на Якова Второго. – И я постараюсь любить вас так, чтобы возместить вам отсутствие нежности со стороны ваших дочерей.

Яков с благодарностью поцеловал великодушную девушку и прижал ее к своей груди так крепко, словно желал больше никогда не расставаться с нею. Он отнес ее на руках в спальню, и они занялись любовью, которая заставила их забыть о волнениях последних дней.

Мейбелл была вполне искренна, когда говорила Якову о своем чувстве к нему. Она полюбила его мучительной, жалостливой любовью, в основе которой было безграничное сочувствие к его горестям. Теперь Мейбелл не замечала ни морщинок на его лице, ни того, что во рту у него не хватало многих зубов. То, что не могли сделать ни угрозы, ни заманчивое предложение короны, сделало сострадание, и Яков Второй ощущал искренность любви Мейбелл Уинтворт, которой он тщетно добивался раньше. Для этой девушки он стал человеком трудной, сложной судьбы, которой невозможно было не проникнуться и не сопереживать. Мейбелл стала трепетно собирать все сведения о любимом короле подобно тому, как скупец собирает золотые монеты, желая сполна удовлетворить свое чувство нежности к нему и заодно найти средство помочь ему в нынешних невзгодах.

Яков Стюарт, который стал второй большой любовью Мейбелл Уинтворт, родился 14 октября 1633 года к большой радости своих родителей и верноподданных, желающих укрепления королевской династии. Уже в три года принцу была предоставлена номинально должность Лорда-Адмирала, обеспечивающая ему в будущем большое влияние на политику Английского королевства. Он получил домашнее образование в компании старшего брата Карла и двух сыновей первого министра герцога Бекингэма – Джорджа и Френсиса Вильерсов, и особенное внимание уделял изучению морского дела, как ему и полагалось по должности Лорда-Адмирала.

Во время первой гражданской войны с парламентом, начавшейся в 1642 году, девятилетний принц находился рядом с отцом в ставке роялистов в Оксфорде. Там же 22 января 1644 года он получил от отца титул герцога Йоркского. После осады и сдачи Оксфорда парламентской армии в 1646 году Яков оказался заключенным в Сент-Джеймском дворце, и ему грозила участь вечного узника. Но гордый подросток не желал терпеть над собою власть фанатиков-пуритан, ставших врагами королевской власти. Благодаря помощи роялистского полковника Джозефа Бамфилда он с большой опасностью для жизни бежал из революционной Англии в Нидерланды, переодевшись в женское платье. Отличающийся миловидностью тринадцатилетний принц легко мог сойти за хорошенькую девушку, и никто не заподозрил в нем второго сына злосчастного Карла Первого. Так, уже в юные годы герцог Яков Йоркский, столкнувшись с большими трудностями, глубокими переживаниями и смертельной опасностью, проявил решительность и стремление любым способом преодолеть препятствия. Кроме того, пребывание в лагерных условиях, борьба за власть и знакомство с военными достижениями Оливера Кромвеля оказали на развивающуюся личность юного принца неизгладимое впечатление и обозначили его дальнейшие пристрастия.

Карл Первый был казнен 30 января 1649 года, а его скорбящая семья нашла приют во Франции у своих родственников Бурбонов, занимающих французский престол. Принц Уэльский принял королевский титул и организовал восстание против Кромвеля и Английской республики. Потерпев поражение при Денбаре в 1650 году и Вустере в 1651 году, он эмигрировал, снова поднимая своих сторонников за границей. А Яков, повзрослев, поступил волонтером на военную службу к Людовику Четырнадцатому, и проявил себя отважным воином с 1652 года участвуя под началом маршала Анри де Тюренна в подавлении гражданской смуты во Франции – Фронды, а позднее – в войне с Испанией. В четырех кампаниях великого полководца Тюренна он зарекомендовал себя храбрым и способным военачальником, и Тюренн с большой похвалой отзывался о нем. «Он – великий принц, и, пожалуй, один из лучших генералов нашего времени» – писал он в донесениях о девятнадцатилетнем изгнаннике.

В 1655 году правитель Франции кардинал Джулио Мазарини вступил в соглашение с Оливером Кромвелем, и Стюарты были вынуждены покинуть Францию, а Яков – маршала Тюренна. Но они остались друзьями и регулярно переписывались.

После разрыва с Францией Карл Второй заключил союз с Испанией. Сомневаясь в том, что старшему брату удастся вернуть Стюартам английский престол, Яков намеревался стать адмиралом испанского флота. Однако судьба сделала очередной крутой поворот и в 1659 году Карл Второй на условиях Бредской декларации был провозглашен английским королем.

Вернувшись в 1660 году в туманный Альбион, герцог Йоркский добавил шотландский титул герцога Олбани к своим званиям и возглавил английское Адмиралтейство. Он командовал английским флотом во время Второй и Третьей англо-голландских войн, лично участвуя в победоносных морских сражениях. Популярности Якову прибавило также умелое руководство тушением Великого пожара в 1666 году в Лондоне. Мейбелл поняла, что по своим личным качествам Яков мог быть вполне успешным королем, если бы не религиозный вопрос. Второй сын Карла Первого был убежден в том, что Англия претерпела ужасы революции в наказание за отступничество от римско-католической апостольской церкви, и он был твердо намерен снова обратить англичан в истинную веру и укрепить королевскую власть за счет лишения своих подданных их традиционных политических свобод. От отца Яков унаследовал шотландскую гордость, упрямство и бескомпромиссность, и, по сути, он совершал те же политические ошибки, что и его свергнутый отец.