Текст книги "Стеклянный ключ"
Автор книги: Виктория Угрюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)
– Черт знает что – наваждение какое-то…
* * *
Татьяны в кафе, конечно, не оказалось, и единственное, чего он добился, – доставил море удовольствия той самой молоденькой официантке, которая с мечтательной улыбкой наблюдала за его хаотическими передвижениями вверх и вниз по лестнице. Девочка она была романтичная, впрочем, кто из нас не был романтиком в девятнадцать лет? И она уже четко и в деталях вообразила себе, как однажды приедет к ней такой замечательный принц на желтой машине – тонкий, сухощавый, высокий, немного похожий на Кевина Сорбо, и ужасно сексуальный. Как будет метаться в бесплодных поисках, расстроится, а тут и она выйдет ему навстречу из какого-нибудь темного уголка и…
Андрей уехал.
По дороге он несколько раз принимался набирать номер коммунальной квартиры, но тут же и переставал, не слишком понимая, что скажет, буде Татьяна окажется дома. Извиняться ему, в принципе, было не за что: в самом деле, что он так разволновался! Он взрослый человек, у него была какая-то своя жизнь все двадцать шесть лет, вплоть до сегодняшнего дня. И невероятно, нелогично предполагать, что она внезапно, за час-полтора возьмет и войдет в новое русло.
«Какое новое русло?! – в ужасе одернул он себя. – С какой стати что-то вообще должно измениться? Не дурей, брат Андрей!»
Кажется, голос разума и сам понимал, насколько слабо к нему прислушиваются.
Домой ехать не хотелось, на работу, ругаться с Мишкой, – тем более. Хотелось тишины, умиротворения, одиночества. Возможности побыть наедине с самим собой, подумать ни о чем. Точнее – не о делах, контрактах, растаможке, обналичке или Маринкиных капризах, а о себе, о душе, как ни высокопарно это звучит. Черт знает, до чего докатился, – неудобно говорить о душе, даже про себя.
Андрей думал о том, как причудливо складывается судьба. Лет шесть назад, уже окончив престижный английский университет в статусе самого юного выпускника за всю историю заведения, он считался баловнем судьбы, счастливчиком, все дороги были открыты перед ним. И мечтал он о чем-то возвышенном, высоком. Нобелевскую премию по литературе, кстати, хотел получить. Кино снимать. Нынче он тоже не бедствует и тоже считается везунчиком – кто бы спорил, откровенно говоря, – но что-то важное ушло и никогда больше не вернется. Словно из тысячи дорог осталась только одна: проторенная, гладкая, без выбоин и ухабов, но ведущая в никуда.
Если бы он поделился этими мыслями с Мишкой, Маринкой или матерью, то они предложили бы – каждый соответственно: выпить как следует; койку; «Хорошего психолога, который Веру Ивановну – как, ты не помнишь Веру Ивановну? – в три недели поставил на ноги, хотя у нее была жуткая депрессия, когда Иван Степанович ушел к молоденькой…». Больше поговорить, оказывается, было не с кем. И хотелось иногда остановиться, запрокинуть голову и закричать так, чтобы чертям тошно стало.
«С жиру бесится», – сказали бы тогда добрые сограждане.
А жизнь проходит. Незаметно так, будто песок сквозь пальцы. Вот, кажется, вчера было двадцать четыре, сегодня – двадцать шесть. Как невесело усмехалась бабушка незадолго до смерти: «Оглянуться не успеешь, солнышко. Так и просвистит мимо».
Потому и тянуло Андрея к удивительной женщине, встреченной сегодня днем, что никто из его знакомых не мог позволить себе ходить по городу в обнимку с енотом, говорить, что думает, и не стесняться полубезумных близких. Она обитала в ином мире, куда большинству народонаселения планеты Земля вход был строго воспрещен, и ему казалось, что она обязательно поймет, из-за чего ему хочется кричать порой от отчаяния.
Выяснилось, что он давно уже бредет по тенистой липовой аллее на Владимирской горке; что рассыпается серебряным звоном колокол Михайловского собора, а в смотровой беседке устраиваются трое музыкантов. Кому они собираются здесь играть? Людей почти нет.
– Простите, – робко произнес кто-то, – я из Крестовоздвиженской. На Подоле. Можете заказать у меня моление за здравие или за упокой.
Перед ним стоял забавный человечек в сдвинутой набекрень бейсболке и протягивал кипу исписанных листов и шариковую ручку.
– За здравие или за упокой, – повторил он, как ребенку.
Андрей покачал головой.
– Тогда просто пожертвуйте что-нибудь, что не жалко, – и открыл кулечек, в котором лежала горка разнокалиберной мелочи и несколько мелких купюр.
Андрей покопался в кармане, достал несколько бумажек.
– Вот спасибо, – сказал человечек. – Боженька вам этого не забудет, Боженька все видит. – И неожиданно тоскливо, как ценитель ценителю, поведал: – Матушку одну сегодня видел: ослепительно хороша. И енота у нее желтый. – Он доверчиво наклонился поближе к молодому человеку и под большим секретом рассказал: – Очень хочу иметь такого еноту с полосатым хвостом.
Андрей перевел изумленный взгляд на музыкантов, играющих Ллойда Вебера, и один из них, баянист, кивнул, улыбаясь загадочно, – да, дескать, действительно была. И енот был. Желтый.
* * *
Марина тормозила машины вся в слезах. Останавливались все какие-то конченые уроды, отпускавшие непристойные замечания в ее адрес. Она демонстративно отворачивалась, выискивая взглядом такси. Как назло ни одно такси и близко не появлялось. Закон зловредности. Девушка думала, что и это ее унижение зачтется Андрюшеньке, пусть только он вернется домой сегодня вечером.
Внезапно рядом остановился синий новенький «БМВ», и весьма приличный господин среднего возраста, впрочем вполне еще симпатичный, вопросительно взглянул на нее в приоткрытое окно. Был он серьезен, не улыбался, и тем ей приглянулся. Марина решительно распахнула дверцу и плюхнулась на сиденье рядом с водителем.
– Куда едем? – спросил господин.
– Прямо, – буркнула Марина, которая как раз решала дилемму: ехать домой и ждать Андрея или заехать в магазин, купить вина и чего-нибудь вкусненького и махнуть к подруге Женьке, пожаловаться на жизнь и поговорить на две вечные темы: «нечего носить» и «все мужики – сволочи».
– Вах-вах-вах! – усмехнулся господин, неплохо имитируя грузинский акцент. – Такой прекрасный девушка, просто пери, а так плохо себе чувствует. Может, помочь нада?
«И этот туда же», – злобно подумала девушка, а вслух сказала:
– Вы знаете, я сейчас совершенно не в настроении шутить. Отвезите меня к Оперному театру. А если нам не по пути…
– Что, Мариночка, у вас неприятности? – внезапно переменил тон водитель. Теперь голос его звенел сталью, и она впервые поняла, как такое может быть не в романе, а запросто, в жизни. – Очень жаль… вы действительно прекрасная девушка.
Сердце ухнуло куда-то, и в животе неприятно засосало. Связных мыслей не было, только калейдоскоп бестолковых кадров, обрывков газетных статей о маньяках. Словом, Марина испугалась не на шутку.
– Кто вы? – пискнула она. Голос подвел, выдал ее замешательство и ужас. – Немедленно выпустите меня отсюда! Откуда вы меня знаете?
Она подергала ручку, скорее делая вид, чем на самом деле собираясь выпрыгивать на ходу.
Водитель следил за ней со скептической ухмылкой, и даже в этом состоянии она не могла не заметить сходства с реакцией Андрея.
– Не стоит так нервничать, голубушка, – по-отечески ласково сказал он. – Не дай Бог, разобьетесь. Не бойтесь ничего. Считайте, что я ваш самый преданный друг и доброжелатель. Если хотите, ваш дядюшка…
– Нет у меня никакого дядюшки!
– Не было, – поправил ее господин. – А теперь нашелся. Да не дергайтесь вы так, деточка. Вы мне по делу нужны – никто вас и пальцем не тронет. Дело у нас с вами будет взаимовыгодное.
– А с чего вы взяли, что оно будет?! – вызывающе спросила девушка. Она уже немного успокоилась и сообразила, что для маньяка и насильника этот человек слишком спокоен и доброжелателен, а главное – чересчур деловит.
Вместо ответа тот бросил ей на колени тоненькую пачку моментальных фотографий, сделанных в той самой «Каффе»: Андрей целует руку Татьяне; он сидит за столиком и улыбается своей спутнице – улыбается ясно, радостно, немного восторженно. Так, как никогда не улыбался ей. Разве что – очень давно, в первые дни знакомства, когда только-только начинал за ней ухаживать. Впрочем, зачем обманывать себя? С ней он таким не был.
Марина кусала губы в ярости. Ей в принципе не нравилось то, что происходит. Ни внезапное вторжение незнакомца в ее личную жизнь – она всегда боялась «доброжелателей» и не была склонна им доверять; к тому же в жизни ей приходилось видеть всякое, и Марина точно знала, что подобные господа благотворительностью не занимаются: и это значит, он потребует что-нибудь взамен; ни, собственно, сама личная жизнь, трещавшая по швам. Хрупкое ее счастье в последние месяцы висело на волоске. Как ни проста была Мариша, но она чувствовала, что отношения с Андреем заходят в тупик. И дело идет вовсе не к свадьбе, а к разлуке. Но упускать без боя жениха она не собиралась.
Однако благородное негодование изобразить все-таки следует. И она швырнула фотографии своему неслучайному, как выяснилось, попутчику.
– Итак, вы считаете, что это пустяк и ничего не значит? – спросил он, буравя ее взглядом карих пронзительных глаз.
– Нет, не считаю, – ответила она храбро. – Но очень бы хотела знать, что все это значит.
– Тогда давайте оставим эмоции и страхи о маньяках, насильниках, шантажистах и вымогателях – это все у вас просто на лбу написано бегущей строкой; и поговорим как взрослые люди, у которых есть общий интерес, – деловито предложил господин. – Можете называть меня Вадим Григорьевич. Или, если хотите, дядя Вадик.
* * *
Татьяна вошла в просторную прихожую, сгрузила многочисленные сумки и пакеты на кожаный диванчик и крикнула в недра квартиры:
– Ба! Я уже пришла! Распакуй, пожалуйста, пакеты. Белого «Напареули» не было. Схватила, что под руку попало.
– И что попало под руку? – спросил женский мелодичный голос, который мог принадлежать светской львице, хозяйке салона или вдовствующей императрице, такие у него оказались модуляции и тембр. Голос был молодой, звучный, сильный.
– «Сотерн», 1974 года, а тогда был очень неплохой урожай.
– К рыбе я его не подам, – откликнулся голос. – Но вино прекрасное.
– Кто бы спорил. Я предусмотрительно купила «Рокфор» и пару веточек винограда.
Татьяна отворила дверь в комнату, оформленную в бледно-голубых и бледно-розовых тонах; с ореховым трельяжем старинной работы, стоявшим у широкой кровати, – на нем выстроилась целая батарея хрустальных и фарфоровых баночек, коробочек и флаконов; чудным секретером из карельской березы и большим, причудливым стеллажом, заполненным всякими безделушками. В углу размещался большой рабочий стол, тоже старинный, дубовый. Комната утопала в пышной зелени и оттого походила на будуар, рабочий кабинет и зимний сад одновременно.
Тут она сбросила давешний наряд, спрятала браслеты и серьги в одну шкатулку, кольца – в другую. Затем выскочила в коридор в кружевном черном боди, придирчиво окинула взглядом свою фигуру в большом настенном зеркале в ореховой раме и, по-видимому, осталась увиденным довольна. Фигура у нее была, как у юной девушки – стройная, подтянутая; грудь по-девичьи высокая; а ноги длинные, стройные, с тонкими точеными щиколотками.
Открыв дверцы, за которыми оказались целая гардеробная с бесчисленным количеством разнообразных нарядов, висевших на плечиках, полки с обувными коробками и шляпными картонками, она на секунду задумалась, выбирая костюм. Выбор пал на светло-зеленый брючный ансамбль с жилетом и галстуком штучной ручной работы – тоже светло-зеленым, с большой черепахой.
Из коричневой коробки она добыла туфли крокодиловой кожи темно-зеленого благородного оттенка, всунула ногу, потопала несколько раз каблучком и крикнула снова:
– Ба! Достань, пожалуйста, из шкафа мой зеленый ридикюльчик! И принеси одиннадцатый лак и помаду – я накрашусь и заодно потрепемся.
– Ты что, собираешься надевать костюм от Балансиага? – отозвался голос.
– Уже, уже, уже… У меня не то деловая встреча, не то любовное свидание. Нужно быть, в принципе, готовой ко всему.
– Тогда при чем тут бронзовая помада?
– А что?
– Изволь перестать суетиться и подумай хорошенько, – посоветовал голос. – Пошли на кухню – ты сделаешь свежий маникюр, а я поставлю кофе, и побеседуем. «Служенье красоте не терпит суеты». Нет? Рассказывай. Что новенького?
На кухне было так же нарядно и уютно, как и во всей квартире. Повсюду царила безупречная чистота. Кухня была обставлена в старинном стиле, и оттого на ней уместно смотрелись и белая хрустящая скатерть, и столовое серебро, и высокие хрустальные бокалы. Стол накрыт для двоих. Легкие закуски из морепродуктов, бутерброды с паюсной икрой, откупоренная бутылка белого вина, ваза с салатом.
– О! – обрадовалась Татьяна, облизываясь на салат. – «Марсель», какая вкуснотища! Я схвачу пару ложек?
И она нежно прижалась щекой к щеке царственной дамы, седой, в летах, но все еще очень красивой. Дама напоминала Екатерину Великую и вполне соответствовала своему голосу.
– Сядь, поешь спокойно. Не торопись, и тогда всюду успеешь. Рассказывай, что в мире новенького? А я пока кофе сварю.
– М-м-м, – взмахнула Тото вилкой. Вилка, кстати, тоже была примечательная – с ручкой в виде рыбьей головы и большим жемчужным глазом. – Ты кулинарный гений! Ба! Если бы ты знала, какое чудо я сегодня встретила! Такой очаровательный молодой человек! Возможно, я даже влюблюсь в него. – И, глотнув вина, уточнила: – А какой тогда маникюр сделать? И какую помаду?
– И три месяца будешь любить его вечно, – прокомментировала бабушка. – Очень молодой?
– Года двадцать три. Ну, двадцать пять. Но глаза! Но форма черепа! Нос благородной лепки… Маленькие точеные кисти рук и ступни. А стать, как будто вышел из предания о Сегри и Абенсеррахах [1]1
Средневековая героическая поэма о мавританских рыцарях и вельможах, сражавшихся с крестоносцами.
[Закрыть]. Порода.
– Перестань питаться детьми, – ответила дама, снимая джезву с огня. – Впрочем, главное, чтобы ты потом ни о чем не жалела. Правда? А маникюр сделай нейтральный, французский. Не переборщи с цветом. И помаду возьми нежную, телесную. Галстук обязывает.
– Ты, как всегда, права, – согласилась внучка. – Первая заповедь: лучше сделать и жалеть об этом, чем не сделать – и об этом жалеть.
– Умница. По поводу помады я тоже права. Так где ты это чудо нашла?
– Приезжал покупать квартиру. Правда, напоролся на тетю Капу, когда она вылазила из окна, так что слегка потрясен. Но наш человек – держится стойко. А еще мне вручили енота Полю, на улице, за просто так. Енот желтый, с полосатым хвостом. Артур совершил очередную попытку сделать предложение, но это не в счет – с ним пора расставаться, у меня просто руки не доходят до последнего и решительного разговора. Да и привыкла я к нему. Жалко его обижать, он такой добрый и… пушистый. Хотя дважды в одну реку все равно не войдешь.
Тут бабушка отняла у нее бутылочку с лаком, схваченную явно впопыхах, решительно всунула ей в правую руку вилку, а на левой стала делать маникюр.
– Спасибо, – улыбнулась Тото. – Но мне теперь есть чем заняться. Нашу Машку обидели. И я по этому поводу собираюсь ввязаться в авантюру. Благословишь?
– Какую еще авантюру? И что это за привычка скакать с темы на тему, словно ты архар на горных кручах. Доведи до конца хоть фразу, пожалуйста.
Татьяна нежно поцеловала ее в щеку, сморщенную, как печеное яблочко, и влюбленно произнесла:
– Ба, не придирайся. Слушай, как мне тебя не хватает. Сегодня Геночка затопил квартиру, и Андрею – это тот самый юноша прелестный – пришлось участвовать в спасении утопающих. Потом он пригласил меня в кафе, и мы были почти счастливы, пока не явилась претендентка на его руку и сердце.
Бабушка взглянула на нее поверх очков.
– Спаситель всегда в моде, ибо выглядит романтично. Поступай как знаешь. Теперь об авантюре.
– Сергей бросил нашу Машку…
– Пусть она перекрестится. Дай правую руку и не дергай, а то лак смажется.
– Не может, ей очень плохо. А новая Сереженькина пассия ее оскорбила до глубины души. И Машка просит, чтобы я его охмурила и объяснила, почем фунт лиха в базарный день.
– Святое дело, – согласилась дама. – Только где ты на все времени наберешь?
– Не спрашивай. Мне и так дурно. Еще квартира эта. Может, хватит притворяться, что мы ее продаем? Одни сплошные хлопоты и никакого толкового результата. Тетушки только хулиганят.
Бабушка полюбовалась сверкающим безупречным маникюром, потерла переносицу.
– С тех пор как я «умерла», они там, чувствую, все от рук отбились.
Глава 3
– Кто тебя просил лезть в квартиру? – тихо и яростно спрашивал Вадим у нахохленного помощника, в коем Олимпиада Болеславовна, возможно, и признала бы странного вора, невоспитанно смывшегося от нее, не сказав ни «Здравствуйте» ни «До свидания».
– Я думал…
– У тебя орган, которым думают, в комплекте отсутствует. Ты что – матерый домушник? У тебя талант обнаружился – замки вскрывать и тайники находить?
– Я хотел как лучше, Вадим Григорьевич.
– А получилось как всегда. Вот объясни мне, что ты собирался там делать?
– Ну, оглядеться на местности, присмотреться.
– Присмотрелся?
– Я же говорю, не вышло. Бабулька эта выскочила из темноты, как привидение замка Моррисвилль.
Вадим коротко хохотнул:
– Сколько раз объяснять, что каждый должен заниматься своим делом? Это твое счастье, что тебя соседи не заметили и в милицию не замели. Там же трасса правительственная в десятке метров, на пять домов выше по улице – президентский дворец. Ты представляешь, какой кипиш поднимется, если что?
– Я осторожно.
– Она твое лицо видела, осторожный ты мой?
– Нет, точно – нет. Я же в темноте стоял, а фонарь светил на нее.
– Ну, будем надеяться, что ты прав. Учти, на сей раз я не доложу о твоей самодеятельности, пощажу тебя, дурака. Но в следующий раз прикрывать не стану. Сам будешь хозяину докладывать, если оскоромишься где-нибудь. И я бы не хотел оказаться на твоем месте. Кожаный чулок, понимаешь.
Оскандалившийся «домушник» подобострастно хохотнул:
– Вадим Григорьевич, простите. Так хотелось предпринять что-то нестандартное, проявить инициативу.
– Выслужиться, – констатировал Вадим устало. – Я предпочитаю короткие и точные формулировки. Выслужиться тебе хотелось. Только ты забыл: заставь дурака богу молиться – он и лоб себе разобьет. Значит так, ты сидишь тише воды и ниже травы, никакой инициативы и нестандартных находок, и выполняешь мои указания С точностью до микрона. Ясно?
– Ясно.
– А в квартиру попасть – проще простого. Незачем было огород городить, когда есть веками отработанные, приличные, аккуратные методы. В общем, готовься. Да, в парикмахерскую все же зайди: стрижку измени, перекрасься. Прояви фантазию.
* * *
Переодевшись, приведя себя в порядок и нанеся последний штрих – капельку духов «Коти» из маленького флакончика в виде торса Венеры Милосской, Татьяна снова включила мобильный и начала переговоры. Кто-то там, на другом конце, видимо, очень волновался.
– У меня все в порядке, – терпеливо втолковывала она. – Не беспокойся. Ну, вот же звоню… Послушай, мобильный нужен для того, чтобы я не искала автоматы по всему городу, а не в качестве короткого поводка – и мы уже об этом говорили. Да. Буду, через час, максимум – полтора. Целую, до встречи.
Высокий красавец с улыбкой и взглядом Шона Коннери, на котором костюм сидел как на выставочной модели, уныло посмотрел на мобильный, понимая, что с безответным аппаратом спорить бесполезно, и спрятал его в карман. Затем повернулся к своему собеседнику и сказал:
– Еще раз простите. Очень хотел вас познакомить, но, видимо, сегодня не судьба. Впрочем, жду вас на послезавтрашней вечеринке.
И крепко потряс Андрею протянутую руку.
* * *
– Исходил я из того, что ты сообщил, будто он перед смертью произнес единственное слово, слишком уж непривычное для нашего времени.
Вадим жестом приказал своему собеседнику замолчать. Он с нескрываемым удовольствием глядел, как плавится в специальной ложечке подожженный сахар, пропитанный абсентом; как тягучие капли медленно стекают в изумрудную жидкость. Затем проделал несколько хитрых манипуляций со специальным стаканчиком тяжелого литого стекла, и только потом с наслаждением выпил.
– Абсент, Петруша, – наставительно произнес он после долгой паузы, – не терпит небрежного и неаккуратного обращения. Его нельзя отдавать в чужие равнодушные руки, если ты желаешь сполна вкусить его радости.
Считались они с Петрушей ровесниками. Но если Вадим прекрасно выглядел, был дорого и со вкусом одет, подтянут и благоухал изысканным парфюмом, то Петруша являл собою его полную противоположность. Серый, невзрачный, какой-то неухоженный; в невразумительных потертых джинсах явно китайского производства и стоптанных пыльных ботинках не по сезону. Его видавшая виды рубашка потерлась на воротнике, сумка явно просилась на пенсию; и он чувствовал себя крайне неуютно в ресторане, где была назначена встреча. Его коробили презрительные взгляды официантов, которые даже не пытались скрыть, что этот клиент не вызывает у них никакого почтения.
– Плюнь и разотри, – посоветовал Вадим, перехвативший один такой взгляд. – Дураки они, что с них взять? А может, ты миллионер и у тебя в сумке куча денег, которые ты намеревался потратить именно в их заведении; а теперь вот обидишься и отправишься в другой ресторан? Но чтобы так мыслить, нужно прожить лет пятьдесят, дабы рефлекс закрепился в поколениях. Как с английским газоном, помнишь? «Как вам удалось добиться такой идеально ровной поверхности? – Очень просто: стричь и поливать. И так двести лет подряд». Ну, ты уже выбрал, что будешь заказывать?
– Тут все как-то слишком…
– Дорого? И на это плюнь. Не откажи себе в удовольствии разорить меня на сотню-другую. Я от этого не обеднею, и тебе приятно.
И Вадим повелительно кивнул официанту, ждавшему у барной стойки:
– Вот что, голубчик, принесите нам два стейка «Ацтека», один бифштекс по-татарски, салат ваш фирменный из черных креветок, суп из улиток – две порции, ну и всякой там зелени, овощей. Теперь главное. Водочки нам графинчик и две бутылочки кахетинского. Белое подадите под креветки и суп, а красное – к мясу. Впрочем, не мне вас учить. И еще – одну порцию осетра по-царски. Осетр у них тут знатный, а ты рыбу уважаешь, я помню, – пояснил он собеседнику.
– Ну спасибо, не ожидал. Тронул, не скрою. Однако ты хорошо живешь.
– И ты так же будешь, если принес действительно толковые новости.
– Это уже тебе решать.
– Сейчас выпьем ее, родимую, закусим, и я весь внимание. – И, лихо опрокинув стопку ледяной водки, наклонился к Петру. – Ну-ну?
– Итак, ты сказал, что покойник ваш перед смертью прошептал «призрак».
– Я хорошо помню, что сказал, – проскрипел Вадим, явно не одобрявший занудливости своего компаньона.
– Кстати, забыл полюбопытствовать – это ты его успокоил? – невинно поинтересовался Петруша, отрезая себе кусок сочного стейка.
– Так бы я тебе и сказал правду, исповедник, – пожал плечами Вадим. – Но вообще-то нет, не я. Я только рядом оказался, в ненужную минуту. Что поделать – снявши голову, по волосам не плачут. И поскольку у нас есть на руках бесхозный «жмурик», то отчего бы не пристроить его к богоугодному делу?
– Своя рука – владыка, – дипломатично согласился Петруша. – Словом, я рассуждал следующим образом. Предположим, он увидел человека из своего прошлого. Причем человека, в смерти которого был уверен. Логично? Остальные идеи, вроде яркого света в конце туннеля, видений или зрелища собственной души, я оставляю для эзотериков и прочих любителей духовности.
– Вполне логично, я рассуждал приблизительно так же.
– Ну вот. Поднял старые связи, пообщался, где надо, с кем бог послал, и выяснил, что ваш Мурзик одно время подвизался в роли двойного агента. Мелочевка, шестерка, но если бы его вывели на чистую воду, мало бы не показалось. Я решил копать там, все равно больше нечего. Архивные поиски опустим, я тебе их потом отдельно в счет поставлю. Но победа достается не самому сильному и не самому хитрому, а самому терпеливому – я всегда это знал.
– Не томи, – нахмурился Вадим.
– В Лондоне он пересекался, угадай с кем? С агентом, кодовое имя «Призрак»! В том же, 1999-м, «Призрак» прекратил функционирование, вычеркнут из всех списков.
– То есть умер?
– Официально – да. Полагаю, таких совпадений не бывает. Ставлю сто против одного, что вот этого самого «Призрака» он и видел незадолго до смерти.
– Молодца, молодца, браво, – сказал Вадим, театрально хлопая в ладоши. – Твое будущее обеспечено. Открой мне последний секрет: кто же такой этот «Призрак»?
– Ну, старик, чего захотел, – протянул Петруша, опрокидывая стопку водки и подцепив вилкой кусок стейка. – Боже, какая вкуснотища! А это что? Сырое мясо?
– Бифштекс по-татарски, чудак человек, – усмехнулся Вадим. – Фарш с соусом, специями, лучком, ворчестерским соусом – ах! – Он поцеловал кончики пальцев. – Язык проглотишь.
– Ты будешь есть сырое мясо?
– Ну тебя. Ничего ты не понимаешь в колбасных обрезках.
Петр рассмеялся. Смех у него был скрипучий, как звук несмазанной двери.
– Что до личности «Призрака», это уже не моя компетенция, Вадюша. Тут надо давать запрос в Главархив, моими знакомствами не обойдешься. Допуск, пропуск, туда-сюда. Сам понимаешь.
– Ладно, – махнул рукой Вадим. – Это уже мои проблемы. А теперь, старик, давай вкусим этих изысканных блюд. Мы это точно заслужили. На десерт кофе, и покурим кальян – стоящая штука. Сам увидишь.
* * *
Утром следующего дня Татьяна в квартире у Маши готовилась к часу «икс». Подготовка продвигалась не так чтобы очень хорошо. Машка совсем раскисла, вся на нервах, все у нее валилось из рук. Она пыталась натянуть то одну, то другую одежку, но всем оставалась недовольна. Наконец запуталась в длинном трикотажном свитере и потащилась через всю квартиру, к Татьяне на кухню, чтобы та ей помогла. Зацепила по дороге бокал, тот упал на пол и разлетелся на десятки сверкающих на солнце осколков.
– Осторожно! – закричала Тото. – Стой на месте, несчастье! А то еще и поранишься. С тебя станется.
Машка стащила с головы свитер и жалко моргала опухшими, покрасневшими глазами. Нос у нее был как молодая розовая картофелинка, веки набрякли, губы обиженно подрагивали.
– Мадам победительница! – сердито сказала Татьяна, возясь с веником и совком. – Стой на месте, я кому сказала. С твоей удачей ты сейчас без ног останешься. А позвать меня было трудно?
Машка всхлипнула.
Татьяна собрала осколки на совок, отнесла на кухню, выбросила. Затем вернулась в комнату, удобно устроилась на диване и похлопала по нему ладонью, приглашая подругу сесть рядом.
– Нам надо очень серьезно поговорить.
Сама она выглядела на все «сто»: в брючном костюме с жилетом и галстуком; умопомрачительные кольца, сделанные явно на заказ; кожаный деловой портфельчик и очень изящные туфельки от «Феррагамо». Классика, одним словом. И никаких остро модных штучек. На ее фоне Машка смотрелась еще более несчастной и потерянной.
– Так не пойдет, – категорически заявила Тото. – Слушай, дружок, хочешь, я расскажу тебе сказку?
– Хочу.
– От слез и нервов прибывают морщины и складки. А молодость убывает. Послушай, это твое лицо и твои нервы. Нет ничего главнее. Все остальное – суета сует и томление духа. Оно пройдет, а ты останешься.
Машка придвинулась к ней и пожаловалась:
– Тебе легко говорить. А я вот думаю, что ворваться бы к этому подлецу домой и…
– Разнести там все вдребезги пополам? – спросила подруга, предлагая ей белоснежный носовой платочек с монограммой.
Та нервно хихикнула:
– В эту красоту сморкаться не стану. Поищи в комодике что-нибудь жалобное, чтобы рука поднялась.
– Послушай, ангел мой неземной, – не отступала Татьяна, копаясь в ящиках. – Давай решим, чего ты в принципе хочешь добиться – отвести душу или вернуть Сергея. Или что-то третье?
– Нет, ну душу отвести – это же сам Бог велел.
– Сколько раз повторять: отношения между мужчиной и женщиной суть шахматная партия. Засветишь доской в голову противника – и считай, ты дисквалифицирован. Более того, выказал свою душевную слабость. Машенька, родной мой человек, я тебе обещаю полную сатисфакцию. Только потерпи чуть-чуть и не изводи себя. Хорошо?
– Я постараюсь, – пообещала она и снова ударилась в слезы.
Татьяна погладила ее по голове, утерла нос огромным клетчатым платком:
– Не реви. Лучше скажи, кто для твоего Сергея авторитет в его бизнесе и такая себе путеводная, но недостижимая звезда.
Машка задумалась, даже реветь перестала, подняла глаза к потолку:
– Несомненно, Павел Леонидович.
– Какой еще Павел Леонидович?
– Господи, Тото, откуда ты свалилась? Бабченко Павел Леонидович. Он полгорода в кармане носит и полстраны в рюкзачке. Что, не знаешь? Банк «Рантье», супермаркеты эти новые по всему городу – «Колхозный рынок», «Сим-Сим».
– Этот?! – искренне удивилась Татьяна. – Слушай, нам повезло, по чистой случайности у меня есть где-то его телефончик.
Она порылась в портфеле, достала изящнейшую телефонную книжицу и принялась настукивать нужный номер.
Маша глядела на нее задумчиво и даже немного испуганно.
– Иногда мне кажется, что если я потребую динозавра, ты скажешь, что по чистой случайности у тебя завалялась пара-тройка.
– Нет, – помотала головой Тото, – с динозаврами в стране напряженка. А? Пашенька, доброе утро, это я. Нет, динозавры не нужны – нужен ты. Звоню поцеловать и узнать, как дела. Что? Полгода? Да нет, ты издеваешься. Точно? Ну-у-у, я какая… Прямо сейчас и можем встретиться, я соскучилась. Честное-пречестное. Слушай, у меня к тебе, конечно же, просьбишка: сделай мне рекомендательное письмо. То есть характеристику с места работы. Нет, Паша, трудоустраивать меня не надо – я тебе наработаю. Мне нужно письмо, как если бы уже оттрубила у тебя лет эдак пять. Ну конечно. Хорошо, через двадцать минут на углу, как обычно. Целую!
Машка вытаращила глаза.
– Однокурсник, однако, – виновато пожала плечами Татьяна.
* * *
Настроение у полковника было непривычное – умиротворенное. Как если бы родимый отдел вовремя сдал отчеты, раскрыл все преступления и внезапно возжелал работать безвозмездно – то есть даром. Плюс еще грядки окучивал в свободное от работы время – преимущественно ночами, с двух до пяти утра, ибо иного свободного времени вообще-то не наблюдалось.
Майор Барчук, как главный реалист убойного отдела и дежурный скептик, подобным чудесам не доверял. Отношения у них с шефом всегда были приличные, но воспитанный на классической литературе Николай полагал, что «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». На самом деле ему сейчас полагалось получать по первое число и на орехи за убиенного гражданина Мурзакова А. Н. И поскольку Данила Константинович речи о нем не заводит, значит, откладывает тему напоследок. А значит, привычно тянул майор логическую цепочку, ему есть что сказать. И не стандартные трали-вали, почему отчет не сдали, а по существу. Разговоров по существу Барчук не любил – из них никогда еще не выходило ничего хорошего, это он знал по опыту.
