Текст книги "Стеклянный ключ"
Автор книги: Виктория Угрюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)
Трое мужчин не удивились и не рассмеялись. Двое из них именно с этой целью – сделать мир лучше и прекраснее – пошли на тяжелую и неблагодарную работу в милицию; Димка Кащенко – по ее стопам, хоть они и не были тогда еще знакомы; да и сам Бабченко, уже сейчас, поседев и заматерев, рвался в депутаты не столько выгоды для, сколько с целью что-то исправить к лучшему на своей Родине. Им она могла не объяснять, почему согласилась на предложение безупречно вежливого, безукоризненно одетого сотрудника британского отдела советской контрразведки.
Единственное, в чем ей действительно помогли, – устроили поездку в Лондон, сократив до минимума всякую бюрократическую волокиту. Успеха она добилась сама. Лондонский свет принял ее, обнаружив в ней достоинства, не слишком ценимые в Союзе, в том числе и головокружительную родословную. Ее общества искали разные люди, но ей не пришлось использовать их доброе отношение им во зло. Ее руководители с математической точностью просчитали и это.
Фактически Татьяна Зглиницкая оказалась предоставленной самой себе, только изредка выполняя важные, но невинные на первый взгляд поручения. Во всяком случае, ей было не в чем себя упрекнуть. А потом она встретила удивительного человека, влюбилась до головокружения, он – тоже. И когда молодой, но уже знаменитый и преуспевающий лондонский хирург Питер Деллоуэй, происходивший из старинной и почтенной аристократической семьи, сделал ей предложение, она согласилась. С разрешения руководства, разумеется. Через год у них родился сын.
– Красавчик, – сказала Тото, глядя в пространство невидящими глазами. Точнее, они не видели окружающих, зато очень хорошо – хохочущего мальчонку, похожего на ангелочка с золотыми отцовскими локонами и синими материнскими глазами. – Девицы по нему сохли уже в те времена, когда мы выгуливали его в колясочке в Кенсингтонском парке. Из него вышел бы жуткий сердцеед, а из меня – вероятно, жуткая свекровь.
– Да, – внезапно воскликнул Павел, – я вспомнил. Глаза-то у тебя действительно синие были. В институте. – И он внимательно вгляделся в зеленое безмятежное море ее зрачков, по которому плясали золотые искры. – Мистика какая-то.
– Я читал одну легенду, – сказал Сахалтуев негромко. – К человеку перед смертью приходят всегда два ангела: Абадон и Азазел. Абадон – вестник, и его крылья покрыты сверкающими глазами, а Азазел – убийца. Сперва вестник заглядывает человеку в глаза, а затем убийца забирает с собой его душу. Но если человек почему-то выжил, Абадон дарит ему на прощание новую пару глаз; и глаза заглянувшего в лицо смерти становятся совсем другими.
Ему никто не ответил.
Несколько счастливых лет ничем не омрачались, пока не случилась история с наркотиками. Ее подробности Татьяна знала плохо, и капитану пришлось вставить несколько слов разъяснения.
– Мне приказали на какое-то время уехать из страны, – сказала она, когда Сахалтуев закончил свою часть истории. – Муж только обрадовался – он все никак не мог выбраться в отпуск. Мы решили отправиться на Лазурный берег, но об этом больше никто не знал, только его родители. И еще один человек, мой сотрудник и друг, которому я доверяла как самой себе. Но никуда мы не уехали. В нескольких кварталах от дома машина попала в жуткую катастрофу. Никто не должен был выжить…
Когда она вышла из больницы, ее оставили в покое. Это нетипичное поведение для руководства столь серьезного ведомства, но и там все решали личные отношения. И кто-то из начальников явно очень ей сочувствовал; а посочувствовав, использовал факт катастрофы и клинической смерти. Один короткий росчерк пера, и агент – кодовое имя Призрак – официально перестал существовать.
– Что за Тургеневы там сидели и придумывали эти кодовые имена, – сказала она недовольно. – Представляете, Призрак? Это же надо до такого додуматься.
– Хорошо еще, что не Герасим, – утешил Сахалтуев и чувствительно получил локтем в бок от непосредственного начальства. – За что? – обиделся он.
Затем Тото вернулась в Киев, к своим любимым тетушкам, приходившимся ей на самом деле троюродными бабушками, Аркадию Аполлинариевичу, Геночке и, конечно же, ее обожаемой Ните. И зажила в родном городе той странной, двойной жизнью, которая так волновала впоследствии многочисленных наблюдателей. Несколько лет тишины и покоя привели к тому, что боль ее сделалась вполне терпимой.
– Машка знала? – спросил Павел, которому не давал покоя тот факт, что она не поделилась с ним своим горем. И вообще ничем, выходит, не поделилась.
– Конечно нет, – ответила она таким тоном, что дальнейшие расспросы прекратились.
А года три тому ей сообщил приятель из конторы, что Антонину Владимировну и ее родственников настойчиво разыскивает из-за границы некто пожелавший остаться неизвестным. Они сразу подумали о Владе, и, зная его неистовый характер, Нита придумала историю со своим уходом и официальной смертью. Сперва Тото очень сопротивлялась, считая такой ход бабушкиной блажью, чуть ли не старческим капризом, но квартиру ей все-таки купила, благо деньги у нее всегда водились – лондонская публика по-прежнему ценила ее картины, хоть и выставляемые под другим именем. Но затем появились первые наблюдатели, и Татьяна решила сыграть с дедом в его игру. Вот где пригодилась выучка Высших курсов Комитета Госбезопасности.
– Я ожидала встречи с Владом, а столкнулась однажды с Мурзиком, – продолжила она после недолгой паузы. – Не уверена, что стала бы его убивать. Не знаю, не спрашивайте, понятия не имею, что я сделала бы – я не верю в условное наклонение. Он схватился за пистолет, я – за стилет.
– А откуда у тебя стилет? – не выдержал Павел.
Она приподняла край шелковой юбки, открыв изумленному взгляду троих мужчин безупречную ножку с точеной щиколоткой, затянутую в тугой чулок, и неуловимым движением достала из-под кружевной подвязки тонкий длинный стилет.
– Я всегда в темное время ношу с собой что-нибудь убедительное. А в тот день, когда мы встретились, была уже глухая полночь. И никакой волшебной луны. – Она рассмеялась. – Не то забавно, что Мурзик, уверенный в моей смерти, выкатился на меня, единственную на Петровских аллеях. Смешно, что прадед, который хотел доставить мне кучу неприятностей на всех фронтах, в принципе, мог раздобыть любого мертвеца с мало-мальски подходящей биографией, чтобы отправить этого Кочубея свидетельствовать против меня и Артура. А ему предложили именно того, кто и впрямь имел ко мне отношение. Правда, мы теперь никогда не узнаем, как это получилось.
– Не все ли равно? – сказал Бабченко. – Случайно, иначе они бы тебя пытались шантажировать и вообще все иначе разыграли.
– Я тоже так думаю, – согласилась она. – Ну что, дальше вы все знаете сами. Мы нашли тайник с сапфирами и письмами; Халк внедрил своего сотрудника к Владу, но не сказал об этом шефу, желая поживиться самостоятельно. Видимо, факт нашей находки их сильно вдохновил. А майор уже во многом разобрался к тому времени. Кстати, майор, а как вы узнали, что это тот самый искомый персонаж? На выставку он пришел с обоими глазами.
– Что там узнавать? – развел руками Варчук. – Он когда подошел к вам, смотрю, батюшки, вы же похожи как две капли воды. Просто разные капли.
– Понятно, – кивнула она и продолжила: – Плюс Винни и Данди – молодцы ребята, правильно меня поняли. Я ведь тоже умная-умная, а дура, каких свет не видел. Я вспомнила, где встречала этого вашего Алексея, уже в машине, когда поздно было что-то делать. В ресторане, Паша, когда-то он среди твоих охранников сидел за соседним столиком. И тут смотрю – твой человек, а мне никаких знаков не подает, хотя в машине мы одни. Ну, я решила подождать. Дождалась…
* * *
– Нет, Паш, – терпеливо повторяла Татьяна в ответ на все его уговоры. – Провожать меня не надо ни в коем случае. Не умею я правильно вести себя на вокзале. Не нужно. Посидим с тобой сегодня, и забудь обо мне на какое-то время. Ты и так из-за меня столько вынес, бедный мой. – И она ласково провела рукой по его щеке.
– Ну как же ты сама там будешь? – в отчаянии спрашивал Бабуин. – Всех провожают, а ты одна-одинешенька.
– Какая же я одна, если у меня есть ты, старики и твоя служба безопасности в обновленном составе? – захихикала она. – Паш, не морочь себе голову. Я уже со всеми простилась: с Машкой, с тетушками, Геночкой, Аполлинариевичем. Деньги им стану через твой банк пересылать. Я все инструкции расписала в четырех экземплярах плюс еще один – экономке, но ты все-таки присмотри за ними. Они же хуже, чем дети малые.
– Обижаешь, – сказал Пашка. – Само собой. А с красавцем своим, Говоровым, попрощалась?
– Намного раньше, – честно призналась она. – И не смотри на меня так, я не навсегда уезжаю. Смотаюсь на Лазурный берег, съезжу по делам и вернусь. А?
Пашка похлопал ее огромной ладонью по крохотной ручке, наклонился, поцеловал в макушку и, пробормотав: «Я – покурить», вышел из зала, оставив ее за столом в одиночестве. Она сочувственно улыбнулась ему вслед. Ему всегда с ней несладко приходилось, еще со студенческой скамьи.
А Бабуин нервно курил на террасе, смаргивая слезы, и думал о том, что, если не предпринять что-нибудь немедленно и решительно, он опять останется в ее далеком прошлом, в той уходящей жизни, которая, будто старая, изношенная змеиная шкура, уже сползала к ее ногам.
В глазах Татьяны этим вечером плескался свет луны, медленно, словно в менуэте, плывущей над Лазурным берегом.
Эпилог
Серебристый «мерседес» пришлось оставить на углу соседней улицы – обозримое пространство полностью было занято машинами, а тратить драгоценное время на поиски свободного места для стоянки Варчук не хотел. Он захлопнул дверцу, включил сигнализацию и, отодвинув рукав светлого пиджака (выбирала Тото, и потому он его уже полюбил), Николай с тревогой посмотрел на часы. Часы подарил шеф в нагрузку к «мерседесу», мотивируя тем, что его начальник службы безопасности должен выглядеть истинным денди и франтом, а, кроме того, это по дружбе. И опять улыбнулся одними глазами. Забавно, что подарил он золотой «Ролекс», о котором Майор давно мечтал, с тоской заглядывая в витрины шикарных магазинов.
– Коля! – окрикнул его незнакомый резкий голос.
Он нервно оглянулся (сколько-то минут есть в запасе, но лучше бы бежать) и понял, что голос по идее должен быть знакомым. Перед ним стояла его бывшая жена, нагруженная цветастыми пакетами, набитыми всякой всячиной, взъерошенная, запыхавшаяся, в какой-то невразумительной юбке и с волосами, выкрашенными в изумительный цвет. В том смысле, что он глубоко изумлял всякого, кто его видел. А еще Николай понял, что не помнит, как ее зовут. То есть вспомнит, конечно, если хорошенько покопаться в памяти, но для этого необходимо совершить отдельное, специальное усилие.
– Коля?! – изумилась жена, обводя его оценивающим взглядом.
– Привет, – кивнул он.
– Это твой, что ли, «мерс»? – спросила она тревожно.
Он опять кивнул.
– Что ты киваешь, как слон? – рассердилась «бывшая». – Хоть пару слов скажи. Не чужие вроде. Спроси меня, как, что? Тебе неинтересно, что ли, как я живу? Да, вот что, Коля, подкинь меня, а то совсем замоталась с этими сумками.
И она решительно двинулась к автомобилю.
Варчук еще раз изумился цвету ее волос и, кивнув на прощание: «Пока», быстрым шагом отправился к центральному входу на вокзал, где его уже поджидал нетерпеливый шеф. По дороге он вспомнил, что когда-то хотел припомнить ей слова, сказанные при разводе, уточнить, что «все еще не пристрелили», и подумал, что Тото, как всегда, права. Тем вечером, когда она присела к нему на скамейке, они говорили не только о ее, но и о его жизни. И она сказала, что случай отплатить жене обязательно предоставится, вот только когда это произойдет, ему это будет совершенно не нужно. Потому что ему до него, тогдашнего, обиженного женой, не будет ровным счетом никакого дела.
Варчук легко бежал к вокзалу, все дальше оставляя за флагом не только растерянную женщину, с которой когда-то по ошибке делил постель, но и себя самого, пятилетней давности. И ему доставляла огромное удовольствие сама мысль о том, что они больше никогда не встретятся.
* * *
Бабченко – в темных очках (крутой конспиратор!) на пол-лица – топтался за мраморной вокзальной колонной, рассматривая хрупкую фигурку Тото. Огромные охранники с одинаковыми выражениями на сосредоточенных лицах неловко пытались изобразить группу туристов, интересующихся расписанием.
– Майор, – спросил он у своего спутника, – у тебя есть неотложные дела в Киеве?
– Я у вас работаю, – напомнил тактичный Варчук.
– А кроме меня, любимого? – настаивал дотошный шеф.
– Юрка и кваква, но их легко перевозить с места на место.
– Про квакву я недопонял, потом объяснишь, – деловито сказал Бабуин. – А я вот за недельку приведу дела в порядок и поеду во Францию. По работе, само собой. Но и на Лазурный берег не грех бы прокатиться – уже забыл, когда последний раз в отпуск ездил. Бери своего Юрку – и со мной, это приказ.
– Гениальная идея, шеф! – расцвел Николай.
Подали поезд.
– Нет, ты только посмотри на это безобразие, – тревожно заболботал Бабченко, как оскорбленный индюк, получивший нагоняй от хозяйки. – Разве ее можно куда-то отпускать одну?
Пока Тото показывала проводнице билет, сзади подошел милый молодой человек и, сияя приветливой улыбкой, принялся помогать ей с чемоданом. Второй попутчик уже высовывался сверху, из вагонных дверей, и тоже стремился всемерно услужить очаровательной даме.
– Ее же на сувениры еще по дороге разберут, – не унимался Павел. – Неделя – это очень долго. Да сколько там тех дел? За трое суток справлюсь.
– А спать когда? – спросил Варчук, впрочем хорошо его понимавший.
– В самолете и отосплюсь.
– Разумно.
Улыбающаяся Татьяна поднялась в вагон.
– О, гляди, – сказал Павел, даже очки приподняв от удивления. – Гляди, как они бегут. Марафонцы, гордость отчизны и национального спорта.
По длинной, сверкающей галерее неслись, разве что не сталкиваясь на поворотах, Андрей и Говоров. Друг друга они, конечно, заметили, но их это совершенно не занимало.
Андрею полчаса тому позвонил Артур.
– Узнал? – кричал он в трубку, глотая от волнения слова. – Она уезжает. Я ее не остановлю, но ты сможешь. Я не хочу, чтобы она умерла еще раз! Потом! Все потом! Черт его знает, какой вагон, поезд парижский.
И почти в то же самое время, обливаясь слезами, Александру позвонила Машка:
– Алло! Саш! Это я! Саш, она меня убьет, но так нельзя. Она уезжает, Саша! От нас, насовсем, надолго! За границу. Поезд через полчаса! На Париж. Я не знаю вагона, ничего. Она всегда запрещает провожать. Беги, слышишь!
И теперь они бежали, пытаясь обогнать время и догнать упущенный случай, который каждому выпадает только раз в жизни.
Поезд тронулся, но они мчались по перрону, словно хотели успеть вскочить в него на ходу. Оба опаздывали, и лица их делались все отчаяннее и отчаяннее. Им до этой минуты и в голову не приходило, что все так непоправимо. Они отчего-то пребывали в полной уверенности, что как-нибудь, постепенно, само собой, все устроится.
Павел наблюдал за ними из-за своей колонны.
– Послезавтра выезжаем, – постановил он. – Там работы вообще с гулькин нос. Слышишь, Майор, а загранпаспорт у тебя есть?
– Будет, – твердо пообещал Варчук.
* * *
Она любила ездить в поездах, слушать перестук колес и засыпать под мерное покачивание вагона. Она обожала просыпаться ночью и долго смотреть в окно на пробегающие поля, речки, темное стекло озер и гирлянды огоньков, которые тем, кто находился вне поезда, отчего-то казались городами и поселками.
Татьяна уютно устроилась в своем купе, обняла Полю, уткнула нос в его теплую макушечку. Где-то там, за окном, уплывала вдаль, постепенно набирая скорость, ее предыдущая жизнь.
Поезд прогрохотал по переезду. Отчего-то захотелось выглянуть в окно, и она выглянула. На переезде стояла черноволосая цыганка в юбке цвета луковой шелухи и махала ей рукой, прощаясь. Она вся была окутана плащом из облетевших лепестков вишни, и Тото приветливо помахала своему фамильному привидению в ответ.
В дверь робко постучали.
– Прошу прощения, мадам, – мило улыбаясь, спросил ее высокий француз с соломенными волосами, что так любезно помогал донести чемодан. – Вы не подскажете, в конце лета у вас цветут вишни? Вообразите, я только что видел в окне целое облако вишневого цвета. О, простите, я не представился…
«Пора начинать новую жизнь, – подсказал проницательный внутренний голос. – Но лучше все-таки две».
