Текст книги "Стеклянный ключ"
Автор книги: Виктория Угрюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)
– Сигареты ухудшают цвет лица, морщины опять же. Дополнительные расходы на косметические салоны, – и передразнил кого-то: – Гоммаж, массаж, эпиляция!
– Уроды, – откликнулась она привычно.
Андрей едва прикрыл глаза, но Мишка заметил, что он очень недоволен своей подругой. Девушка сердито откинулась на мягком сиденье.
– А на пять тридцать, – попытался он погасить накаляющиеся страсти, – у тебя долгожданная встреча. Александр Сергеевич наконец соизволили снизойти. Слушай, Андрюх, поднабрался я у тебя этих словечек, теперь не избавлюсь никак. Ребята уже смеются.
Марина ледяным тоном сообщила:
– Чего-то мне и квартиру уже расхотелось смотреть.
– Как хочешь, – сказал Андрей, – справлюсь сам.
И остановил машину возле кафе с забавным названием «Симпомпончик». Он проезжал мимо него по два-три раза на дню, но все никак не удосуживался зайти, хотя все время обещал себе, что завтра же непременно вылезет из машины и заглянет – вдруг заведение окажется таким же милым, как и его название.
– Куда это ты собрался? – спросила девушка.
– Если мне не изменяет память, курить хотела ты, – устало ответил он.
Мишка привычно двинулся следом. Он всегда ходил следом за другом и еще ни разу в жизни не пожалел. Андрею фартило, и фартом своим, надо отдать ему должное, он честно делился с окружающими, особенно же – с ним. Только с таким компаньоном, как Андрей, можно было в неполные двадцать шесть иметь солидную фирму, недурной доход, квартиру, машину, совершенную свободу действий и при этом не слишком напрягаться из-за сопутствующих проблем – бизнес их был до смешного честным.
– Ну и чего вы грызетесь целый день? – спросил он.
– Честно говоря, меня это радио над ухом немного утомляет.
– Дак клевое же радио – и ноги от ушей.
– Согласен, – неожиданно едко ответил Андрей, – уши знатные.
В кафе было почти пусто – только у окна сидели две женщины, а на столе важно восседал симпатичный желтый енот. Получалось, что он протягивает к вошедшим лапы и словно просится на руки.
– Ты глянь, как теперь на троих соображают, – мотнул головой Мишка. – Дамам явно не хватает кавалеров.
Андрей разглядывал енота, и лицо его осветилось неожиданно доброй, детской улыбкой. Потом он поднял глаза на Татьяну, и что-то возникло между ним и этой незнакомой женщиной со странными сверкающими глазами. Он и сам толком не понял, что именно. Просто холодок продрал между лопаток, но ведь причиной мог быть и обычный сквозняк – незачем торчать в дверях. А еще мелькнула шальная мысль отменить все встречи и дела, подойти, напроситься четвертым, поговорить по душам с енотом, пока его не унесли отсюда и не подарили какому-нибудь капризному и избалованному малышу. Андрей не был уверен, что в доме ему не хватает именно енота, но кого-то подобного – наверняка.
Взгляд у женщины был такой, будто она в этот миг смотрела на спокойное море, хризолитовое, утреннее, в маленьких белых барашках. Море плескалось в ее глазах, хотя цвет их издалека было не рассмотреть. Ему показалось, она сидит здесь, словно русалка на скале, веками, и ждет его, единственного и неповторимого, а корабль все не плывет. И значит, он упускает свое счастье, гоняясь за пустыми сокровищами в других океанах.
Потом он подумал, что она наверняка не станет покрывать ногти лаком в течение трех часов и говорить только об этом треклятом лаке; что она должна улыбаться по утрам, и хорошо бы проснуться однажды рядом с ней и провести пальцем по гладкой белой коже, а затем прикоснуться губами; что она, наверное, никогда не повышает голос. Зачем? Она царственна, и все равно никто не осмелится ей перечить. И еще Андрей точно знал, что прошло всего несколько секунд – и бессмысленно менять жизнь из-за нескольких волшебных мгновений. Пусть даже и голосит кто-то там, в самой глубине сердца, что это и есть величайшая ошибка.
Он рассеянно заказал манговый сок и пачку «Давидофф». Ехидно улыбающаяся Маргоша, которая глаз не сводила с него, пока он любовался Татьяной, налила высокий стакан апельсинового и удовлетворенно следила за тем, как клиент проглотил напиток, явно не понимая вкуса. Он расплатился, и она даже не взглянула, какие ей достались чаевые.
Дело в том, что Маргоша давно и преданно болела за Татьяну. Это был ее любимый персонаж. Если можно так выразиться, она делегировала ей свое право быть победительницей – неотразимой, очаровательной, всегда счастливой женщиной с большой буквы.
Сама она счастья в жизни так и не дождалась: первый муж бросил ее месяца через три после свадьбы и уехал в неизвестном направлении. Второй пил, как сволочь, и пропил даже обручальное кольцо, оставшееся от первого, после чего терпение Маргоши лопнуло и она выгнала его назад, к мамочке, которая воспитала такое сокровище. Теперь она пребывала в перманентном поиске третьего, но при этом точно знала, что «все они гады и ничего хорошего ждать от них не стоит».
Дела у ее подруг обстояли не лучше, а когда и намного хуже, чем у нее самой; и до появления Татьяны света в конце туннеля видно не было. Теперь же она точно знала, что «и на этих мерзавцев найдется управа и вообще не зря Екатерина Великая и Елизавета…».
Она лучше Андрея понимала, что сейчас с ним происходит, и, спросили бы ее совета, порекомендовала бы подойти, представиться и, как знать, может, и ухватить свой кусочек счастья в этом безумном мире. Но кто спрашивает барменшу о чем-то, кроме меню? Разве что «где у вас туалет?».
А Татьяна откровенно любовалась молодым совсем еще человеком, которого можно было определить емкой фразой ослика Иа: «подумать только – мой любимый цвет и мой любимый размер!» Он радовал ее взгляд, был приятен, и – вот еще одно преимущество зрелости – она имела полное право делать то, что ей заблагорассудится. И не отводить глаз. Вот только он не один. И сейчас уйдет, глупенький. Навсегда. А жаль.
Андрей стоял спиной к стойке, забыв взять сигареты, и смущенно улыбался еноту. Наконец Михаилу надоела эта немая сцена, в которой он не видел ни толку, ни смысла: он сгреб сдачу вместе с Маргошиными чаевыми, «Давидофф» и взял товарища за плечо твердою рукой.
Оказавшись на улице, Андрей не выдержал и обернулся. Татьяна небрежно помахала ему пальцами: успела разглядеть в окне машины тонкий женский силуэт.
* * *
Машка повертела в руках бокал с мартини и аккуратно плеснула его в грейпфрутовый сок. Попробовала, добавила еще, бросила кубик льда. Этот коктейль она всегда делала сама – в зависимости от настроения меняя пропорции, и в «Симпомпончике» уже давно никто не пытался принять участие в этом сложном ритуале.
Наконец вкус ее удовлетворил, она сделала большой глоток, довольно погладила живот и продолжила:
– Так, цыганка Наташа – это просто прекрасно, гадания там, мистика и прочая эзотерика. Теперь о земном. Квартиру вашу когда-нибудь продадут?
– В некоем необозримом будущем, вероятно, да, – откликнулась Татьяна безо всякого энтузиазма. Вовсе не так отвечает на подобный вопрос человек, заинтересованный в продаже. – Но конкретики опять маловато.
– И как вы можете жить в коммуналке?
– Поверь, уже не можем. Но как представим себе, что нас расселят в разные концы города, что придется выбросить наш круглый стол – ну тот, что на кухне, и что мы будем видеться раз в триста лет на чьих-то похоронах или свадьбах – и это в лучшем случае, такая тоска зеленая берет. А я тебе говорила, что тетю Липу придется определять в дом престарелых, потому что Капа с ней одна не справится? И как ты себе это представляешь? Значит, нужно искать квартиры в центре, причем рядом. Иначе я между ними забегаюсь, как скаковая лошадь из анекдота: «Ну, не шмогла я, не шмогла».
– Да, – хихикнула Машка, откликаясь на какие-то свои воспоминания, – богадельня ее не переживет. Вашу тетю Липу нужно показывать в музее – антикварная девушка. Она у них выяснит пару сотен раз, где находится пищеблок, и персонал придется отправлять в психушку дружным и сплоченным коллективом. А вообще печально все это. Слушай, давай я тебе хорошего брокера подыщу – твоя квартирная эпопея меня уже достала. Наверное, на весь Киев вы последние остались.
Татьяна тщательно изучила меню и тыкнула пальцем в коктейль «Морган».
– Вот это хочу – ром, молоко, мороженое, сливки. Маргоша! Будь добра два «Моргана». А ты, птица моя, подыщи, подыщи, третий год грозишься. Все равно любой брокер сбежит, когда узнает, что нам нужно. Слушай, у меня родилась гениальная идея: буду пускать к нам экскурсии по баксу с носа! Иностранцы умрут от умиления и восторга: коммунальная квартира в центре Киева, под боком у кабинета министров и парламента, с видом на львов.
– Какой Львов?
– Не какой, а каких! Каменных, дорогая. Монументальных. Кстати, один «пират» твой. Предваряя скучные вопросы: «пират», ибо Морган был пиратом. Пей и не возражай.
– Я сейчас напьюсь до синих бегемотиков, но виновата будешь ты.
– Договорились.
– Тогда надо чего-нибудь съесть. Я прямо с работы, в животе сосет.
– Заказывай солянку – сегодня она отменная, даже я не нашла, к чему придраться. И салат, а там посмотришь… Вообще-то был один покупатель, но странный. И вроде не торговался, и выглядел вполне импозантно, но доверия у тети Капы и тети Липы не вызвал.
– Ненормальные, ей-богу! – возмутилась Машка. – Что вы себе думаете?
– А ты представь, человек не торгуется, деньги готов выложить хоть сию минуту, спешит как на пожар, на недостатки внимания не обращает. Это, по-твоему, в порядке вещей? И обязательно требует немедленно выселяться. Тут еще тете Капе цыганка приснилась…
– Опять? Опять цыганка? На сегодня не хватит, да?
Татьяна виновато развела руками. Маша сердито посопела, покопалась придирчиво в принесенной солянке и неожиданно согласилась:
– А может, вы и правы. Мошенников теперь развелось, хоть греблю гати. Ай, да что я к тебе со своими советами лезу? Ты уже давно все решила и придумала. А?
Татьяна хитро улыбнулась:
– Так, так. Сэм-восэм, но не двадцать пять.
– Енот откуда? Колись.
Подарили. – Татьяна расцвела в улыбке. – Точнее, не подарили, а отдали, чтобы я его воспитывала и заботилась. Правда, солнышко? – обратилась она к еноту и погладила его по спинке.
– Вечно у тебя не как у людей. Как говорила твоя бабушка?
– Что не сделает – все полтора людского, – готовно откликнулась подруга.
– Великая женщина. Каждый день ее вспоминаю и цитирую. Только ученица из меня получилась, переходя на латынь, – пенистая.
– Ого! Что случилось?
– Мой красавец меня все-таки бросил.
Татьяна только рукой на нее махнула:
– Господи, ну куда он денется с подводной лодки при закрытых форточках? Вот если бы ты его наконец бросила – это, я понимаю, событие республиканского масштаба.
Она говорила и понимала, что есть пункт, по которому они с Машкой никогда не сойдутся, – она не представляла, как можно ломать себе жизнь из-за другого человека, совершенно неважно, мужчина он или женщина. Нельзя ломаться и подстраиваться под другого так, чтобы это искалечило тебя, отняло веру в себя, убило вдохновение, сделало мир вокруг серым и пустым. Даже в Библии сказано: «…ни сыну, ни жене, ни брату…»
– Это у тебя все и всегда просто, – глухо сказала Машка, и на глазах ее заблестели непрошеные слезы. – Он меня по-настоящему бросил. Но не в этом суть. Он меня променял на девицу, помнишь, я тебе рассказывала, Жанночку, секретаршу нашу? Моложе меня лет на десять. Красивая, не стану душой кривить. А меня перевели в филиал – на повышение.
– Не трепись на каждом углу, сколько тебе, никто и не догадается, – обозлилась Татьяна. – И избавляйся от привычки упоминать, что было в твоевремя. Твое время еще и не начиналось. Что она собой представляет? Не спрашиваю, что она в нем нашла, – вот что ты?!
Машка нервно похлебала из тарелки остывшую солянку, запила мартини, буркнула: «Жуткое сочетание!» – и принялась излагать:
– Молодая, длинноногая, тело обалденное, кожа молочная. Вот настоящая «кровь с молоком» – впервые такую вижу, сколько живу. Холеная, следит за собой. Мозгов, правда, как у курицы, если ее крепко долбануть молотком по голове, но разве он на мозги смотрит?
– Зачем он тебе, такой дурак? – Татьяна посмотрела на подругу и торопливо сказала: – Ладно, ладно, он нам нужен. Не обсуждаем. Понятно главное – она еще никто, так, завиток из дыма. Ей на женщину учиться, учиться и учиться, как говорил великий Ленин. Потерпи, если он так уж тебе необходим. Жанночка сама себя закопает через пару месяцев – с усердием китайского землекопа. Только улыбайся, я тебя очень прошу.
– Знаешь, Тото, почему ты счастливая? – спросила Машка, булькая коктейлем.
Тото (теперь и мы имеем право для разнообразия так ее называть) всем телом изобразила повышенное внимание. Но енота при этом люлюкать не забывала. И к бокалу прикладывалась усердно – хорошие напитки она ценила, а удовольствиями никогда не пренебрегала.
– Ты эгоцентристка, в лучшем смысле этого слова.
– Верю. Ибо было сказано: спасись сам, и вокруг тебя спасутся другие.
– Ловко это у тебя выходит. Ты нормального человека никогда не поймешь, потому что ты тяжеловес. Ты переживешь то, что другого уложит в гроб за пару дней.
Маргоша за стойкой навострила уши. Начиналось самое интересное.
– Машка, – попросила Татьяна, – ты знаешь, как я тебя люблю. Но не тяни хвоста за кот, а то придушу. Ты лучше рассказывай.
– Я тебе душу сколько лет изливаю? Пятнадцать?
– Шестнадцать, но кто их там считает. Мне вообще кажется – мы с тобой в один день родились и в одной коляске спали.
– Оказывается, у них давно уже роман, – всхлипнула Машка. – Просто я, дура, ничего знать не хотела, хотя и видела, что он очень ко мне изменился…
– Да, ты говорила.
– Говорила, и ты меня предупреждала, а я тебя опять не послушала. Ну вот, а на прошлой неделе он мне объявил, что все было прекрасно, но было. А он хочет жить полноценной жизнью и нашел человека, с которым снова чувствует себя живым и любящим и готовым продолжать то, что у нас не состоялось. И чемоданчики с моим барахлом упаковал.
– Некрасиво, – заметила Тото, и ноздри ее раздулись, как у боевой лошади, услышавшей звук трубы.
– И очень больно. Я даже не стала тебе звонить сразу, чтобы не грузить проблемами. Подумала: побуду одна. Чтобы разобраться, чего я хочу, что дальше. Я сначала думала, ты мне должна рассказать, как себя вести… как повести, чтобы он вернулся, но потом поняла, что мне нужно вовсе не это.
В эту минуту Тото стала очень деловитой и внимательной, будто вела переговоры на международном уровне и в случае провала мир ждала ядренаякатастрофа. За это Маргоша и любила подслушивать их разговоры: никаких дамских охов и ахов по поводу того, что чего-то нельзя делать, а что-то невозможно. Татьяна оказывалась готовой для близкого человека на все. Главное же – никакой пустой болтовни. У нее всегда находился план действий.
– Чего же тебе надобно, старче? – спросила она ласково.
Внезапно Машка расхохоталась.
– Ты что?
– Помнишь, я как-то позвонила тебе и сказала, что убила бы Сережку, а ты недослышала это злосчастное «бы»?
– Ну ты же ревела как белуга на нересте.
– Белуги на нересте не ревут.
– А ты исключение.
– Скажи спасибо, что меня кондратий не хватил, когда ты появилась на пороге в черном костюме, лыжной шапочке и с лопатой.
Татьяна уронила голову на руки и тихо затряслась от смеха.
– Не руками же его закапывать, – простонала она. – А у тебя лопат отродясь не водилось.
– Никогда не забуду этого явления, – растроганно заявила Маша.
– Конечно не забудешь. Хоронить без покойника – это унизительно. Лучше излагай факты.
Машка с сомнением разглядывала пустой стол:
– Все убрали, а что взамен? Слушай, давай возьмем маленькую бутылочку «Бьянко» на двоих, а? Пусть это будет жутко алкогольный вечер. Или коктейль еще закажем?
– Когда это я отказывалась, мэм?
– Меня Жанночка очень, очень сильно обидела, – сказала Маша, и видно было, что это признание дается ей через силу. – Так обидела, что я даже тебе сейчас не расскажу. Мне надо самой пережить.
Татьяна понимающе кивала, не говоря ни слова, и от этого Машке, как всегда, стало спокойно и надежно.
– И я тебя очень поэтому прошу – ничего мне больше не советуй, а просто охмури его, чтобы ему стало так же больно, и страшно, и тоскливо, как мне сейчас. Чтобы он и думать забыл о своей новой пассии.
Тото пошевелила губами, подумала минутку и спросила подозрительно:
– А что я с ним потом делать буду?
– Мягкий пас налево, то есть мне, – успокоила ее верная наперсница разврата. – Ему же, бедняжке, нужно будет с кем-то о тебе говорить. Тут я и пригожусь. Кто это еще выдержит?
– Ты что – настолько его любишь?
– Пока – да. И пока мне очень нужно, чтобы ты уделала этих голубков, как Бог черепаху. А потом посмотрим.
– А что до Жанночки…
– Я тебя как женщина женщину просю– спляши на ней дрызгу-брызгу с колокольцами в руках. А?!
– Мадам имеет план? – уточнила Татьяна.
– Какой такой план?
– Мистер Фикс, неловко будет завалиться к нему в кабинет и сообщить, что я пришла его охмурять, так как мне очень не нравится его поведение, да и подруга слезно попросила.
– Нет, ну какая ты умница, что не показывалась ему на глаза, – внезапно восхитилась Машка.
– А кто твердил, что у меня паранойя?
– Паранойя и есть, – значительно повеселев, отвечала та. – Ты же у меня ненормальная. Даже противно, что ты всегда оказываешься права.
– Впоследствии.
– Все очень просто, – хмыкнула Маша, – ему срочно нужен менеджер со знанием языков. Я договорюсь с Харлампиевичем, чтобы он записал тебя на прием. Идет?
– Мне нужно десять – пятнадцать минут форы. Чтобы я успела начать говорить и это было бы обоснованно, а не «Простите, как здесь пройти в библиотеку?».
– Будут тебе и пятнадцать минут, и полчаса.
– Давай выпьем.
Татьяна помахала рукой, и к ней устремился повар, ибо Маргоша, изнывавшая от любопытства, безуспешно пыталась отделаться от какого-то чересчур дотошного клиента, жаждавшего выведать все ингредиенты фирменного салата «Матренин двор». Состав салата был указан в меню, но печатному слову он, очевидно, не доверял и потому пытал барменшу. А может, ему просто приглянулась очаровательная блондинка?
– Нам сухой мартини, – попросила Тото. – Такой сухой, Женечка, чтобы в глотках пересохло.
И он ласково и влюбленно ответил:
– Обижаете, Татьяна Леонтьевна. Сию секунду. Непременно по вашему рецепту: несколько капель черного бальзамчику, по полторы маленьких рюмки джина и сухого вермута, лед, колотый некрупно, и сбрызнуть лимонным соком. Украсить маслинкой и серебристой луковкой. Грандиозный успех имел вчера у двух иностранных джентльменов. – И пожаловался: – А знаете, сколько я магазинов обегал, пока луковки достал – крохотные, серебристые?
– Надо было проконсультироваться у знающих людей, – промурлыкала Тото.
– Понятно. Осознал свою ошибку. Уже несу.
Он умчался на кухню, а Машка всплеснула руками:
– Господи! И Евгений по-русски говорить научился. Нет, не зря говорят, что в хороших руках и мужчина может стать человеком.
– Не кощунствуй, – укорила ее Татьяна, – это же наше в основном единственное счастье.
– У тебя – допускаю, а у нормальных людей совсем иначе.
– Что ненормально.
Маша смотрела на нее со смесью восторга и тоски:
– Ты права. Всегда права. Но так получается только у тебя.
– Ничего подобного, – поморщилась Тото. – Как вы мне все надоели, фомы неверующие!
– Ты тяжеловес, – упрямо повторила Машка давешнюю свою сентенцию. – Тебе не понять, что люди могут надорваться, устать, испугаться, наконец. Наверное, поэтому мне с тобой так легко. Тото, у меня еще одна просьба – уничтожь эту стерву. Она меня слишком обидела.
Татьяна погладила ее по руке мягкой лапой енота. От стойки принесли два бокала с коктейлем, и она подняла свой:
– За нас, за хризантем! Чтобы все было по-нашему, – и неожиданно мечтательно добавила: – Ах, какой был мальчик!
– А был ли мальчик? – усомнилась Машка. – В смысле – какой? Тот, что таращился на тебя около бара? Слушай пойдем погуляем чуть-чуть, развеемся, а то я уже поплыла…
– В другом месте и в другое время, – призналась Тото шепотом, – влюбилась бы в него без памяти и пошла бы за ним босая на край света.
– Ты?! – даже пискнула Машка. – Пойдем уже, мадонна с енотом. Что тебе мальчик плохого сделал – не понимаю.
Глава 2
Майор Барчук, кривясь, допил остывший несладкий кофе из забавной керамической кружки, подаренной девочками из секретариата к 23 февраля. На дне кружки важно восседала большая пупырчатая жаба с открытым ртом. Когда жидкость подходила к концу, что-то там такое происходило по законам физики, что жаба громко квакала. И обычно майор довольно смеялся. Но сейчас даже любимая зверушка радости не прибавила: близился срок сдачи трех «убойных» дел, и если по двум из них наконец наметился прогресс, то третье выглядело идеальным образцом «глухаря». Хоть выставляй в музее с соответствующей табличкой.
Поэтому он с нетерпением ждал друга и коллегу, Юрку Сахалтуева, который последние дни предпринимал отчаянные попытки сдвинуть его с мертвой точки и таким образом избежать расстрела прямо у стенки в кабинете начальства. Шеф досиживал последний год до пенсии, и как раз в этом судьбоносном году им особенно везло на какие-то заморочки.
Полковник Бутзубеков Данила Константинович, по кличке Бутуз Константинополевич, был твердо убежден, что подчиненные не дадут ему спокойно уйти на заслуженный отдых, доведут-таки до инфаркта; и скорбно обещал, что они однажды поймут его трагедию – когда им крепко стукнет по голове шестым десятком и настигнет их запоздалое раскаяние, но будет уже поздно. А Барчук на это отвечал, что никакого раскаяния не случится, ибо так долго он все равно не проживет.
Работа у них действительно была собачья, не на знатока, а на любителя: не зря об этом пишут столько книжек и снимают столько фильмов и сериалов. Зарплата мизерная, условия адские, мир сошел с ума – опера об этом знают поболее других; и потому в милицию идут служить либо жуткие карьеристы, либо утописты-романтики, верящие в торжество справедливости и закон.
Майор Барчук принадлежал к последним, и потому никто не удивился, когда жена бросила его лет через пять после свадьбы, присовокупив на прощание, что «уж лучше бы тебя, идиота, пристрелили, хоть пенсию получала бы». Николай понимал, что это она брякнула со злости, в состоянии аффекта, который в суде всегда считался смягчающим обстоятельством, но легче ему от этого почему-то не становилось. Уже три года прошло, как они расстались, и он жил не тужил, но случалось иногда, вдруг, посреди бела дня, вспоминал эту фразу, и ему хотелось найти бывшую супругу и молча, не говоря ни слова, врезать ей от души.
Или – бывало и такое – просыпался ночью, стоял у давно немытого окна, курил и мечтал, что вот поступит на службу в Интерпол после какого-то особенно удачно проведенного дела, купит себе серебристый «мерс», трехкомнатную квартиру, домашний кинотеатр и всякую прочую престижную дребедень; и однажды встретится с ней где-нибудь в гостях у общих знакомых. И виделось ему в этих мечтах, что бывшая жена, гордящаяся своим нынешним достатком и преуспеванием нового супруга, окажется вовсе не настолько счастливой, как притворяется. Разговор у них случится бестолковый, скомканный – это с ее стороны. Он же будет сух и корректен, с отстраненным холодным взглядом. А она будет смотреть на него жалобно, как побитая собака; и тогда он небрежно взглянет на золотой «Ролекс» и скажет: «А теперь прости, мне пора, дела – сама понимаешь. Все никак не застрелят…»
Застрелят не застрелят, а полковник сожрет заживо, даже костями не подавится. И Барчук обреченно принялся перелистывать тоненькое дело, будто надеялся отыскать в нем бумагу, которой до сих пор не замечал.
Неживой гражданин, паскудивший отчетность целого отдела, был обнаружен в октябре прошлого года группой отдыхающих на Трухановом острове. Так что загробную свою жизнь он начал с того, что основательно испортил пикник двум приличным семействам, которые еле-еле выбрались на него впервые за семь месяцев.
Отцы обоих семейств были люди солидные и занятые, вытащить их на отдых было не проще, чем спасти из болота тонущего гиппопотама силами двух слабых женщин. И вот когда несчастные дамы все-таки подвигли своих благоверных на благородное деяние во имя семьи, утверждая, что откладывать дальше некуда – в ноябре еще никто не купался в речке и не жарил шашлычок на природе, случилась с ними оказия в виде трупа, обнаруженного в кустах непоседливыми ребятишками.
За детей беспокоились, но юное поколение, насмотревшееся по телевизору боевиков и триллеров, оказалось гораздо более подготовленным к житейским реалиям, нежели их мамы, впавшие в длительную истерику. Детишки отвечали на вопросы внятно, толково, спокойно и рвались поучаствовать в следствии, однако ничего существенного сообщить не смогли.
Психолог, вызванный для реабилитации несовершеннолетних, занимался мамашами; папы тихо, но с чувством проклинали семейный отдых на природе.
Покойного, само собой, никто из них не знал.
Труп был прилично одет; следов отчаянной борьбы на нем не обнаружили. Особой загадки его смерть не составляла: гражданина закололи, как поросенка, под левое ухо, ловко, аккуратно. Похоже, что если он и успел пикнуть, то очень тихо. И лицо у него, кстати, было удивленное. Впрочем, впечатление к делу не подошьешь.
Как и когда он очутился в этих злосчастных кустах, майор с натяжкой представлял: покойного явно доставили на остров с ветерком из другого места, где, собственно, его и настигла насильственная смерть. Случилось это скорее всего под вечер пятнадцатого, а утром шестнадцатого он и был обнаружен этими, как их, – Барчук полистал дело – Ротмистровыми и Иваненковыми.
Следы шин, разумеется, обнаружили сразу, вот только в таком количестве, что лучше бы их не было вовсе. А резвящиеся дети затоптали все, что только смогли – и, надо отдать им должное, смогли немало.
Он по многу раз перечитывал бесконечные заключения экспертов, но на главный вопрос все они скопом ответить не сумели. Кто и за что? А Бог его знает.
Майор слишком хорошо представлял себе, что скажет ему шеф, если получит такой вразумительный ответ. Но другого предложить не мог: никто ничего, как водится, не видел. И интересных и важных сведений по данному делу, естественно, не сообщил.
Погода в октябре прошлого года как назло была на удивление ясная и теплая. И не только Ротмистровы и Иваненковы, но и десятки, а то и сотни их сограждан ежедневно добирали последние крохи ласковой, солнечной осени в ожидании долгой, тоскливой зимы. А соответственно десятки машин въезжали на территорию лесопарковой зоны и рассредоточивались по тихим и безлюдным местечкам в поисках тишины и одиночества, изрядный дефицит коих всегда наблюдается в столице.
В любой из них спокойно могли привезти труп и сгрузить в кусты, не привлекая к себе ничьего внимания.
Справку из метеоцентра со сводкой погоды на всю неделю Варчук к делу присовокупил, только это его все равно не спасало от начальственной экзекуции.
Наконец в соседнем кабинете послышалось шевеление. Юрка вернулся и, судя по довольному посвистыванию, вернулся не с пустыми руками.
– Ну что, – возник он на пороге, – пришел тебя огорчать.
– А чего свистел? – сердито спросил Варчук.
– Что ж мне – вешаться, что ли? Словом так, московские коллеги подсуетились, и хотя бы личность покойного мы теперь знаем.
– Ну!
– Баранки гну, – по-детски обиженно отреагировал Юрка. – Итак, цитирую: некто Мурзаков Анатолий Николаевич: нет, не был, не привлекался, вообще чего ни хватись – все «нет». Гражданин России, но в стране последнее время не проживал. Жил и работал за рубежом – сперва в Англии, после, ни за что не угадаешь – в Бразилии! И что он там делал в лесах с дикими обезьянами, ума не приложу! Очевидно, придавал бразильским орехам их удивительную форму. Родители умерли, женат не был, с друзьями-приятелями связи не поддерживал. Из родственников осталась только тетя – сестра матери, но и она ничего вразумительного сообщить не смогла. Приезжал-де четыре года тому, продал квартиру в Химках, доставшуюся еще от родителей, ничего толком не рассказал, подарил на память какой-то дрянной дешевый сувенирчик и исчез. Впрочем, у них никогда не было теплых отношений. У коллег сложилось впечатление, что престарелую родственницу огорчил не столько сам факт преждевременной кончины племянника, сколько то, что и дрянного дешевого сувенирчика от него теперь не дождешься.
Теперь, вот справка. Гражданин Мурзаков пересек границу… на-на-на-на… ля-ля-ля, жуки-пауки и так далее. Год и четыре месяца тому, словом, прибыл из столицы Австрии. А что у нас столица Австрии – скажи ты, Варчук.
– Хорош прикалываться, – пробурчал майор. – Ну, прибыл из Вены, и что?
– «Пятерка» тебе, Коля! – пропел Сахалтуев. – А в том-то и беда, что ничего. Приехал, вышел из аэропорта, и на том его следы теряются. В гостиницах и на частных квартирах не останавливался – не регистрировался, жилплощади не покупал. И возникает наш гражданин Мурзаков только в октябре, шестнадцатого числа, в виде трупа, то есть существа довольно молчаливого, скрытного и некоммуникабельного. Вот все, что ребята нарыли.
– «Глухарь»? – обреченно спросил майор.
– Боюсь-таки, да. Сам посуди, его здесь вообще никто не знал. Я дам, конечно, данные в пару программ, ну, объявления повесим. Может, и повезет. Только интуиция подсказывает, что все это впустую.
– Интуиция ему подсказывает. А она тебе не подсказывает, как с нас три шкуры спускать будут?
– Не впервые, переживем.
– У-ти, какой оптимист! Когда по телевизору, говоришь, начнут крутить?
– Я договорился с ребятами – сегодня вечером дадут в эфир, по четвертому каналу.
На самом деле фотографию Мурзакова уже показывали в прошлом году несколько недель подряд в ночной программе «Криминал», с просьбой откликнуться любого, кто узнает этого человека. Но тогда следователь прекрасно понимал, что делает это только для очистки собственной совести. Узнать пострадавшего на предлагаемой фотографии было делом совершенно невозможным. Разве что кто-то специально высматривал бы его в этой передаче. Тогдашнее мероприятие закончилось, как они и ожидали, сокрушительным провалом. Но теперь дело другое: помимо фотографии известны еще имя, фамилия, прежнее место проживания. Авось кто и объявится. Следствие на девяносто процентов состоит из кропотливой, рутинной работы и на десять процентов – из таких вот случайностей: посмотрит ли человек, который что-либо знает о потерпевшем, именно эту передачу; а если посмотрит, то узнает ли; а если узнает – станет ли звонить.
